Когда они приехали в Дом капитана, Эмма сидела на кухне в окружении остатков завтрака. Джеймс одевался, собирался уходить на работу. Вера посмотрела на него с восхищением. Форма ему шла, хоть он и выглядел очень бледным и уставшим.

– Рад, что вы пришли, – тихо сказал он. Они стояли в холле с высоким потолком, но дверь в столовую была открыта, и через нее виднелась кухня. – Мне не нравится, что приходится оставлять Эмму одну, а звонить родителям она не разрешает. Говорит, у них свое горе.

– А у вас самого нет семьи, которая могла бы ее поддержать? – спросил Эшворт. У него была дружная семья, у его жены тоже. Он не мог себе представить, чтобы важное семейное событие обошлось без кучи родственников. В такие моменты маленькая терраса дома его родителей была забита людьми, отовсюду притаскивали стулья, сидели, упираясь друг в друга коленками, а наверху как сумасшедшие бегали дети. Его мать на кухне готовила горы сэндвичей к чаю, отец раздавал пиво мужчинам. В воспоминаниях все события, которые собирали их вместе – поминки, помолвки, крещения, – сливались в одно.

Однако Джеймс как будто насторожился.

– Никого, кто жил бы поблизости, – ответил он. Он крикнул Эмме, что уходит, и вышел.

Эмма извинилась за беспорядок, но не сдвинулась с места, чтобы прибраться.

– Вы кто? – спросила она Эшворта и тут же хлопнула себя по губам. – Простите. Я не хотела грубить. Наверное, я привыкла к Дэну.

– Это мой сержант, Джо Эшворт. – Вера проигнорировала слова о Гринвуде. Она не поняла, как на них реагировать. Было ли тут что-то, о чем она не знала? Дэн Гринвуд в роли нищего влюбленного? На ее взгляд, он был достаточно сентиментален, чтобы втюриться в кого-нибудь неприступного, типа жены лоцмана. – Джо работает со мной в Нортумберленде. Он здесь, чтобы помочь. Поговорите с ним, пока я делаю кофе.

Эшворт сел напротив Эммы. Отодвинул в сторону коробку с хлопьями, чтобы ничто не стояло между ними. Вера поставила чайник и встала у раковины, следя за разговором и держа рот на замке, даже когда ей очень хотелось прервать их вопросом.

– У Кристофера была девушка? – мягко спросил Эшворт. – Нужно кому-нибудь сообщить?

– Не думаю. Никого постоянного. – Эмма бросила на него недобрый взгляд. Вера заметила, что она плакала. Наверное, не спала всю ночь и плакала. Кожа вокруг глаз выглядела тонкой и опухшей, как после удара. Казалось, ее можно было снять одним движением пальца, как кожицу переваренной свеклы. – Кристофер винил в этом Эбигейл. Когда мы с ним разговаривали здесь той ночью, он сказал, что был ею одержим. В то лето и все время после. Никто не мог с ней сравниться. Конечно, это было не по-настоящему. Даже если он и был ею одержим, то это была лишь фантазия. Как можно соревноваться с вымыслом?

– Вы хотите сказать, он встречался с Эбигейл в то лето?

– Нет, конечно, нет. Только в мечтах.

– Вы уверены?

– Она бы и не посмотрела на него. Если только чтобы поиздеваться. Он был младше, ботаник, немного чудной. Я думала, он из этого вырос, но похоже, что нет. Когда он был здесь, он показался мне очень странным.

– Но у Эбигейл все-таки был парень.

Нет, мысленно кричала Вера. Не говори. Еще рано. Цепляйся за странность. В предыдущие встречи он вел себя иначе? Почему?

Но Эмма уже отвечала Эшворту.

– Я не знала про парня. И это всегда казалось маловероятным. В смысле, мы много времени проводили вместе в то лето, и она ни о ком не говорила.

– Она не была девственницей. Вы об этом знали?

– Нет! – Эмма была поражена, шокирована. Какое-то время она молчала, пытаясь переварить эту информацию. – Но я была очень невинной, очень наивной. Жила в уединении. Когда я думала о мальчиках, я представляла себе, как они меня целуют, обнимают. Ничего больше. Я знала про физиологию, но никогда не думала о том, чтобы…

– А Эбигейл была более просвещенной?

– Во всех отношениях, и это неудивительно. Я считала ее продвинутой. Она знала намного больше обо всем, чем я.

– Например?

– Музыка. Я и не слышала о половине групп, о которых все говорили в школе. У нас не было телевизора. Знаете, как это ограничивает? Я ходила к ней домой смотреть передачи про звезд, и у них уже тогда было спутниковое телевидение… Макияж. Я даже не знала, как пользоваться пенкой для умывания и кремом. Не то чтобы мне не разрешали, просто сочли бы фривольностью, пустой тратой времени и денег… Мода… Кинозвезды… С ней я поняла, что ни в чем не разбираюсь.

Эшворт улыбнулся.

– Наверняка вы знали то, чего не знала она.

– Ага, конечно. Латинские глаголы. Уравнения. Библия. Именно то, чем хочется похвастаться перед приятелями, когда тебе пятнадцать. – Она замолчала. – Знаете, в основном говорила она, а я слушала. Тогда я этого не осознавала, но именно в этом была моя роль. Показывать ей, какая она умная по сравнению со мной.

– Звучит так, как будто ей не хватало уверенности. Всегда нужно было быть правой.

– Думаете? Мне всегда казалось иначе.

На какое-то мгновение все замолчали. Из радионяни на буфете доносилось сопение спящего Мэттью. Он захныкал.

– Она вообще говорила с вами о сексе?

– Постоянно, в общих чертах. В этом возрасте о другом особо не думаешь. Но мы говорили о том, кто нам нравился. Какие певцы, учителя, мальчики из школы. Она совершенно точно не говорила мне, что с кем-то спала.

– Как вы думаете, почему? Она боялась отпугнуть вас?

Снова молчание. Наконец Эмма сказала:

– Спустя все это время все-таки очень трудно понять, о чем она тогда думала. В моей памяти она была одной, а в памяти Кристофера – другой. Я уже и не знаю, что происходило в ее голове. Но не думаю, что она боялась меня шокировать. Ей нравилось выставлять меня старомодной ханжой. Может, ее парень был не таким потрясающим и крутым, как ей бы хотелось. Может, он был неудачником. Тогда она не стала бы о нем болтать. Иначе, мне кажется, она не стала бы держать это в секрете.

– Даже от своего отца?

– Да. Мне всегда казалось, что они с Китом очень хорошо ладили. Никогда не ссорились. Он никогда не кричал. Она могла делать все, что вздумается. Я думала, что он ей доверяет. Но едва ли он проводил с ней много времени. Он миловался с Джини, да и работа занимала большую часть времени. Эбигейл могла получить все, что хотела, но я не уверена, что он к ней прислушивался. Его мысли всегда были сосредоточены на другом.

– Бедная богатая девочка?

– Да, вроде того. Думаю, ей было одиноко, поэтому она и стала со мной дружить.

– Можете сообщить имена других ее друзей?

– Странно, но я не помню, чтобы был кто-то еще. По крайней мере, когда появилась я. Девочек не было точно. Она словно не считала никого другого достойным ее внимания. Тогда мне это казалось лестным.

– А парни?

– Был один мальчик. Ник Лайнхэм. Его отец был заместителем директора нашей школы. Он был на пару лет нас старше, и она его обожала.

– Он мог быть этим ее любовником?

– Не знаю, зачем бы она стала от меня это скрывать.

– Он по-прежнему живет здесь?

– Он преподает английский в колледже в городе. После школы мы поддерживали связь. Ну, созванивались периодически. Он никогда не общался со мной, пока Эбигейл была жива, но, может, ему стало меня жалко. Или, может, чувствовал, что у нас с ним есть что-то общее. Он устроил меня на работу в колледже. Образование для взрослых. Я преподавала языки.

Вера уловила в ее голосе некое сожаление, и ей стало интересно, с чем оно связано – с мужчиной или с работой? Она залила растворимый кофе кипятком и отнесла к ним. Хватит ей оставаться в стороне.

– Вчера вечером ваш муж сказал, что Кристофер напился, когда пришел к вам. Что он был пьян и расстроен. Как будто переживал какой-то кризис. Как думаете, с чем это было связано? – Она вытащила стул и тяжело уселась. Стул был низкий и старый, типа венской мебели, и скрипел при каждом ее движении.

– Думаю, Кристофер все слишком драматизировал, раздул из мухи слона. Может, он и запал на Эбигейл, когда ему было четырнадцать. Ну и что? В тот вечер он сказал, что таскался за ней как маньяк, но, по-моему, все было не так серьезно, как он себе напридумывал. Мы бы заметили, если бы он следил за нами каждый день, прячась в полях. Как вы говорили, земля тут ровная. И спрятаться-то негде. Я не помню, чтобы с ним в то лето происходили какие-то изменения. Он занимался тем, что всегда его увлекало, – естествознанием, астрономией. Если он и нашел себе другое увлечение, то был очень осторожен и не показывал этого.

– Что же тогда его так расстроило? – спросила Вера. – Это могло быть самоубийство Джини?

– Возможно. Хотя не думаю, что он вообще ее знал. Откуда? – Эмма помедлила. – Думаю, вся эта шумиха вокруг годовщины смерти Эбигейл просто дала ему повод. Он был жалок. Может, какая-нибудь женщина его бросила. Может, на работе дела шли не очень. И он воскресил свои подростковые фантазии об Эбигейл и убедил себя в том, что это она была причиной его депрессии.

Хныканье ребенка перешло в визгливый плач, действовавший Вере на нервы.

– Слушайте, – сказала Эмма. – Мне нужно его перепеленать. Это все?

– Пока да, дорогая. – Вера была рада поводу уйти.

– Думаете, брат был психом? – Они сидели в машине, отрезанные от остальной деревни горизонтальными струями дождя. Эшворт был на месте водителя, ждал указаний. Казалось, вопрос вырвался у него сам, не был следствием никакого анализа. Он просто открыл рот, и слова прозвучали сами собой.

– Не знаю, – сказала Вера. – Может, в депрессии.

– Вы же не думаете… – он запнулся.

– Давай, малыш. Не стесняйся.

– Он не мог убить девушку? Если он действительно был ею одержим, хоть сестра и не поверила. Одержимость была его секретом. Может, она его дразнила, смеялась над ним, вот он и сорвался.

– А потом вернулся домой и сделал вид, что ничего не произошло?

Когда они только начинали работать, Эшворт бы в такой ситуации промолчал. Но теперь уверенности в нем поприбавилось.

– Притворялся, а потом и сам в это поверил. Спрятал на краю сознания, а когда сообщили, что Джини виновна, убедил себя в том, что это был кошмарный сон. Пока она не покончила с собой, и дело не открыли заново. Это объяснило бы то, почему он вел себя так странно. Представьте себе: просыпаетесь однажды утром и вспоминаете, что когда-то задушили девочку. Без пары стаканов с такой мыслью не сжиться.

– Ты пересмотрел телевизора, – ответила Вера. – Шоу дешевых психологов. Я не верю в такую амнезию. Было бы слишком удобно. Кроме того, в то воскресенье, когда умерла Эбигейл, он не выходил из дома. Все это подтвердили.

– Так они и вспомнили бы, через десять лет. И откуда им знать? Он мог выйти из дома незаметно, а они думали, что он сидит в спальне.

Она представила себе Спрингхед-Хаус. Из двора в кухню вела одна дверь, которой обычно пользовались Уинтеры, но внизу лестницы была еще одна – она вела в маленький сад с оградой. Дом был старый, а стены толстые. Они бы не услышали, если бы он ушел.

Она представила себе мальчика, щуплого, худенького, каким он был запечатлен на фото в холле в Спрингхеде. Как он бежит навстречу ветру по тропе между полями к дому Мэнтела. Надеялся ли он выследить Эбигейл? Подсмотреть за ней через незашторенное окно спальни, как она примеряет новую одежду, причесывается? Или, может, девчонка скучала, пока отца не было дома. Может, она отправилась к Уинтерам в надежде найти там слушателей. И они столкнулись на тропе.

Он был странным мальчиком. Все это говорили. Весь в себе. С одержимостями. Вера представила себе, как он преградил ей путь, стал настаивать.

Что? С отвращением в голосе. Хотя глубоко в душе ей было лестно, а он этого даже не осознавал.

Может, она оттолкнула его, пытаясь пройти, и он схватил ее за плечо, отчаянно желая донести до нее свои чувства. А потом, придя в возбуждение от прикосновения, не смог отпустить.

Но он с силой развернул ее к себе – был сильнее, чем казался, – а другой рукой взялся за шею, как будто перед поцелуем. Она кричала ему, чтобы он отпустил, ругалась словами, шокировавшими воспитанного мальчика. Он затянул шарф вокруг шеи в попытке заткнуть ее брань, но не смог остановиться, хоть и понимал, что делает.

Грохот мусоровоза, размытого в запотевшем стекле до бесформенного пятна, вернул ее к реальности. Она потрясла головой, избавляясь от кошмарного видения.

– Думаю, Кристофер мог бы ее убить, – сказала она. – Дойти до такого состояния, как ты и говорил. Но забыть обо всем после – нет, этого я себе представить не могу.