Книга: Судмедэкспертиза. Увлекательная история самой скандальной науки
Назад: Глава пятая. Развитие судебной медицины в допетровской России, или От «Русской Правды» до Аптекарского приказа
Дальше: Глава седьмая. Первый хирург короля, или Чего можно достичь без знания латыни

Глава шестая

Закладка фундамента, или От «большой хирургии» до «лабиринта заблуждающихся медиков»

Средневековая медицина топталась на месте и при этом смотрела не вперед, а назад. На протяжении многих веков не было абсолютно никакого развития. Медицину изучали по старым-престарым учебникам, а «научная» деятельность (кавычки тут не случайны) заключалась в бесконечном пережевывании старых догм и в первую очередь пресловутого учения о четырех жидкостях. Согласно этому учению здоровье зависело от баланса четырех телес-ных соков – крови, флегмы (слизи), черной желчи и желтой желчи, которую также называли красной желчью. Этим сокам соответ-ствовали четыре стихии – воздух, вода, земля и огонь. Если баланс телесных соков нарушался, человек заболевал. Задачей врача было восстановление нарушенного баланса. Например, если диагностировался избыток крови, то следовало произвести кровопускание.

Кстати говоря, именно на базе этого учения о четырех жидкостях Гиппократ создал учение о темпераменте человека, «привязав» темпераменты к телесным сокам. Так избыток желчи, которая на греческом называется «холе» делает человека холериком, импульсивным, вспыльчивым, горячим. Избыток флегмы – флегматиком, спокойным и медлительным. Избыток крови, которая на латыни называется «сангвис» – сангвиником, бодрым и подвижным. А избыток черной желчи («мелэна холе») – меланхоликом, унылым и нерешительным.

Стоит только свернуть на кривую дорожку, как заведет она далеко-далеко, в такие непроходимые дебри и болота, из которых выбраться не удастся. Кривая дорожка «четырех жидкостей» привела средневековую медицину в болото невежества. Вместо того чтобы изучать строение и функции органов, вместо того чтобы пытаться понять, как устроен организм и как он работает, врачи «восстанавливали» нарушенные балансы и старались превзойти друг друга в цитировании классиков – Аристотеля, Гиппократа, Цельса, Галена и других. Такая медицина, по сути дела, была бесполезной, потому что она опиралась не на реальное знание, а на ложные теории.

Вот весьма показательный диалог из комедии Жан-Батиста Мольера «Мнимый больной», который дает исчерпывающее представление о средневековой медицине и ее служителях.

«Арган. Значит, по-вашему, доктора ничего не знают?

Беральд. Знают, братец. Они знают гуманитарные науки, прекрасно говорят по-латыни, умеют назвать все болезни по-гречески, определить их и подразделить, но что касается того, чтобы вылечить их, – этого они не умеют.

Арган. Но все же нельзя не согласиться, что в этом деле доктора знают больше других.

Беральд. Они знают, братец, то, что я вам уже сказал, а это не очень-то помогает лечению. Все их преимущество заключается в звонкой галиматье да в вычурной болтовне, которая выдает нам слова за дело и обещания за помощь.

Арган. Но, в конце концов, братец, есть люди не менее умные и опытные, чем вы, и, однако, мы видим, что в болезни все они прибегают к помощи врачей.

Беральд. Это доказательство человеческой слабости, а вовсе не серьезности медицинской науки…

Арган. Что же следует предпринять, когда человек заболевает?..

Беральд. Ничего. Надо только оставаться спокойным. Природа сама, если ей не мешать, постепенно наводит порядок. Это только наше беспокойство, наше нетерпение все портят: люди почти всегда умирают от лекарств, а не от болезней».

Мало того, что медицина пошла по кривой дорожке. Она вдобавок отвергла единственного проводника, который мог вывести ее на правильный путь. Врачи разделились на благородных ученых терапевтов и презренных ремесленников-хирургов, статус которых был ниже статуса цирюльников. Было время, когда хирургию на медицинских факультетах вообще не изучали. А на самом деле средневековые хирурги были гораздо более передовыми и знающими, чем их современники-терапевты. Терапевты только и делали, что переливали из пустого в порожнее, а хирурги оказывали пациентам реальную помощь – лечили травмы, вскрывали нарывы, удаляли опухоли и т. п. Да и в анатомии хирурги разбирались гораздо лучше терапевтов, потому что им надо было понимать, как и где можно делать разрезы, что с чем следует сшивать и все такое прочее. Хирургия могла бы обогатить терапию реальными знаниями, но этого не происходило, потому что у терапевтов с хирургами не было точек соприкосновения. Возьмите, к примеру, генетиков и сантехников. Много ли между ними общего? Часто ли им приходится контактировать? Да разве только если сантехник будет смеситель у генетика менять или же придет на консультацию, не более того.

Почему мы вдруг от развития судебной медицины перешли ко всей медицине в целом? Да потому что без понимания сложившейся в то время ситуации невозможно продолжать разговор на основную тему. Нужно понимать, насколько все было плохо (ну, об этом уже было сказано достаточно), и нужно знать тех героев, титанов мысли и корифеев науки, которые заложили фундамент правильных знаний… К нынешнему времени на этом фундаменте столько всего понастроили, что трудно представить, с чего все начиналось.

В этой главе речь пойдет не о теоретиках и практиках судебной медицины, а о тех, кто привел всю европейскую медицину на путь истинный и вооружил реальным знанием. Если бы этого не произошло, то… Ладно, давайте не будем о грустном.

Знакомо ли вам имя французского хирурга Ги де Шолиака, жившего в XIV веке? Это первый из наших титанов и корифеев, человек, который вернул хирургии утраченную репутацию науки. Или, если точнее, который приложил все усилия для того, чтобы это сделать.

Карьера Шолиака (фамилией стало название родного города на юге Франции) была просто невероятной. Выходец из бедной незнатной семьи стал придворным хирургом папы римского Климента Шестого! Более того, он сохранил эту должность при двух последующих папах – Иннокентии Шестом и Урбане Пятом.

Шолиак специализировался в хирургии, но образование у него было «полноценное» – он изучал медицину в четырех европейских университетах (в Монпелье, в Тулузе, в Париже и в Болонье). Не удивляйтесь такому количеству учебных заведений. В XIV веке преподавание не было стандартизировано, в каждом университете оно велось на свой лад и везде можно было почерпнуть что-то полезное. Вдобавок, для получения диплома не требовалось прохождения полного курса именно в этом заведении, нужно было продемонстрировать определенный уровень знаний. Например, в Болонью Шолиак приехал только для того, чтобы пройти в местном университете курс анатомии у Николя Бертуччо, который преподавал строение человеческого тела на трупах, а не по книгам, устаревшим и во многом неточным.

Научная заслуга Ги де Шолиака состоит в написании трактата «Большая хирургия» («Chirurgia Magna»), в котором вопросы хирургии освещались не только всесторонне, но и с правильных позиций. Лучше всего к «Большой хирургии» подходит характеристика «энциклопедическое руководство». Энциклопедическая широта трактата сочеталась с практической направленностью. Вплоть до XVII века в Европе, а пожалуй и во всем мире, не было более полезного труда по хирургии. Без какого-либо преувеличения.

Помимо практического значения, «Большая хирургия» обладала еще и политическим. Сам факт существования такого трактата поднимал статус хирургии, доказывал, что это не простое ремесло, а настоящая наука. Полноценная реабилитация хирургии состоялась только в середине XIX века, но начало было положено Шолиаком.

Было у трактата и гуманистическое значение. Шолиак был убежденным сторонником обезболивания при операциях и активно его пропагандировал, напоминая коллегам, что долг врача заключается в избавлении пациентов от страданий, а не в производстве той или иной операции.

Казалось – ну о чем тут говорить? Ведь и так все ясно! Но это ясно сейчас, а тогда, в Средние века, основными человеческими добродетелями считались смирение и терпение. Многие хирурги расценивали обезболивание как греховное занятие, попытку вмешательства в Высший промысел. Пациенты, представьте, тоже могли выказывать недовольство, лишившись повода пострадать. Шолиак использовал для обезболивания губки, пропитанные одурманивающими веществами. Во время операции губку нужно было держать возле носа пациента. Способ, конечно, не ахти какой действенный, но давайте не будем забывать о том, что в то время не было ни респираторов и ингаляторов, ни систем для внутривенного введения препаратов, ни тем более аппаратов для дачи наркоза.

Кстати говоря, название «Большая хирургия» носил не только трактат Шолиака. В Средние века было написано несколько «Больших хирургий». Это название свидетельствовало о том, что в трактате освещены все вопросы хирургической науки, а не какой-то один раздел.

Хотелось бы написать, что «Большая хирургия» Ги де Шолиака совершила переворот в европейской медицинской науке, вызвала научную революцию, вынудила врачей пересмотреть взгляды и т. п. Да, очень хотелось бы, но нельзя, потому что на протяжении двух столетий после создания «Большой хирургии» ничего революционного в медицине не происходило. А можно сказать, что и ничего существенного тоже не происходило, вплоть до XVI века продолжалось топтание на месте.

Революцию в медицине совершили три человека – Андреас Везалий, Парацельс и Амбруаз Паре. Но месье Паре, как один из отцов-основоположников судебной медицины (другим считается уже знакомый вам Сун Цы), заслуживает отдельной главы, да и с трудами его нужно будет ознакомиться основательно, поскольку именно с них началась Настоящая Европейская Судебная Медицина. Так что пока у нас на очереди Везалий с Парацельсом.

Андреас Везалий родился в 1514 году в Брюсселе. Выбор профессии был предопределен – ну кем еще может стать сын придворного аптекаря, внук и правнук известных врачей, как не врачом? Везалий изучал медицину в Левенском университете, ректором которого был его прапрадед, продолжил обучение в университетах Парижа и Монпелье, а степень доктора медицины получил в Падуанском университете. Бо́льшую часть жизни Везалий преподавал в разных университетах – в Болонье, Падуе и Пизе.

Любимым разделом Везалия была анатомия, а любимым занятием – установление истины. Везалий проверял древних авторов, выяснял, насколько соответствуют действительности их утверждения. Поразительно, что никто до него не догадался сделать подобное. Дело-то несложное – бери какой-нибудь трактат, хотя бы «О строении человеческого тела», и сравнивай то, что там написано с данными, полученными при изучении трупов (к тому времени по всей Европе разрешалось вскрывать трупы в научных целях).

Средневековые врачи были невероятно доверчивыми или, скорее, невероятно ленивыми людьми. Ладно бы вскрытия трупов, они даже зубы у мужчин и женщин пересчитать ленились, слепо верили Аристотелю, который утверждал, что у женщин на четыре зуба меньше, чем у мужчин, то есть не 32, а 28. Хотите знать, каким путем Аристотель пришел к этому знанию? Однажды он пересчитал зубы у лошадей и выяснил, что у жеребцов 40 зубов, а у кобыл – только 36. Такова особенность лошадей – клыки, которых всего четыре, вырастают только у жеребцов. Закончив с лошадиными зубами, Аристотель пересчитал свои собственные и насчитал 32. Вывод напрашивался сам собой – у женщин их должно быть на четыре зуба меньше, то есть – 28. Проще и умнее было бы просто пересчитать зубы у какой-нибудь взрослой женщины, но известно же, что великие ученые простых решений не признают, им подавай только сложные. Самое интересное во всей этой истории не то, что делал Аристотель, а то, что на протяжении 2000 лет никто не удосужился перепроверить это утверждение. Только Везалий установил, что у мужчин и женщин зубов поровну.

И таких уточнений Везалий сделал более двухсот! Можно сказать, что он переписал заново всю анатомию. Поправки были не голословными, а подтверждались рисунками и пояснениями. Все они вошли в семитомный трактат «О строении человеческого тела», который был напечатан в Базеле в 1543 году и вызвал очень большой резонанс, только не такой, на какой рассчитывал автор. Вместо лавров, которых однозначно заслуживала проделанная титаническая работа, Везалий получил, как это принято говорить нынче, волну негатива. Коллеги обвинили дерзкого выскочку, осмелившегося исправлять Гиппократа с Галеном, в кощунстве и клевете. Клеветой считалась сама мысль о том, что древние авторитеты могли в чем-то ошибаться.

Некий Яков Сильвиус, у которого Везалий когда-то учился в Парижском университете, опубликовал большой памфлет под названием: «Опровержение клеветы некоего безумца на анатомические работы Гиппократа и Галена, составленные Яковом Сильвиусом, королев-ским толкователем по медицинским вопросам в Париже». Инструментом для «опровержений» служили труды Гиппократа и Галена – не смешно ли? А смысл памфлета можно выразить фразой: «Раз так написано, значит так оно и есть, и нечего умничать!» Везалий пробовал было приглашать критиков к секционному столу, чтобы продемонстрировать правоту своих утверждений на трупах, но те предпочитали цитировать Галена с Гиппократом. Уже по одной этой истории можно судить о том, в каком догматическом тупике находилась европейская медицина в XVI веке. Врачебное сообщество превратилось в секту, члены которой бездумно зубрили канонические трактаты, начисто оторвавшись от реальной жизни.

Репутация Везалия пострадала настолько, что ему пришлось отказаться от преподавания. Точнее – это ему указали на дверь, потому что мало кто хотел учиться у «безумца». Везалий стал главным военным хирургом армии императора Священной Римской империи Карла Пятого, который в то время воевал с французами. После войны Везалий стал придворным врачом императора, а когда Карл умер, продолжил службу при дворе его сына, короля Испании Филиппа Второго.

Надо сказать, что должность церемониймейстера или, к примеру, шталмейстера, можно было получить посредством интриг, подкупа или благодаря родственным связям, но отбор в придворные врачи повсюду и везде производился по знаниям и умениям. Все правители хотят, чтобы их лечили хорошо, поэтому должность придворного врача следует рассматривать как признание заслуг на высшем уровне. Показательно, что в средневековой Франции должность первого врача короля, в отличие от многих других придворных должностей, не относилась к числу продаваемых. Нельзя было стать первым врачом, уплатив в казну круглую сумму.

Жизнь Везалия закончилась трагическим образом. Нападки на него продолжались и в период службы при дворе. Однажды Везалия обвинили в том, что во время одного из вскрытий он якобы зарезал живого человека, находившегося в состоянии летаргического сна. На самом деле такого просто не могло быть. Опытный врач всегда может отличить живого человека от мертвого. Но даже если допустить, что по каким-то причинам врач спутал живого с мертвым, то все равно он не сможет живого «зарезать». У живых из ран течет кровь, а у мертвых не течет. Так что при первой же попытке сделать надрез на теле врачу станет ясно, что на столе лежит живой человек.

Но так или иначе, а Везалию пришлось предстать перед Священной инквизицией. Дело могло закончиться очень плохо, но ученого спасло заступничество короля Филиппа. Для искупления вины (об оправдании и речи быть не могло) Везалию пришлось совершить паломничество к Гробу Господню. Корабль, на котором Везалий возвращался из Иерусалима, потерпел кораблекрушение в Ионическом море у острова Закинф. На этом острове Везалий и умер, не дожив двух с половиной месяцев до своего пятидесятилетия.

Для человека непосвященного слова «внес более двухсот исправлений» звучат не очень-то впечатляюще. Ну внес – и молодец, возьми с полки пирожок. Но на самом деле речь шла не о внесении исправлений и уточнений, а о создании новой, правильной, реалистичной анатомии. Нужно ли объяснять, что без правильного представления о строении человеческого тела развитие медицины невозможно ни в общем, ни в частностях? Судебным медикам это знание тоже остро необходимо, ведь они занимаются исследованием различных повреждений на телах и проводят вскрытия тел для уточнения причин смерти.

Везалий не только «переписал» анатомию. Он показал и доказал, что древние авторы не были непогрешимыми, что они во многом ошибались. Он привил современникам критичное отношение к научному наследию, которое стало движущей силой прогресса. Вывод напрашивался сам собой – если авторитеты ошибались в том, как устроен человек, значит, они могли ошибаться и во многом другом. Поэтому, говоря о заслугах Везалия, не следует ограничиваться одной лишь анатомией. Деятельность этого великого ученого способствовала развитию всей медицинской науки в целом. Вклад Везалия в науку из разряда тех, которые невозможно переоценить.

Вообще-то медицина стоит на двух столпах – на анатомии, которая изучает устройство организма, и на физиологии, объясняющей, как что работает. Исправлять анатомические ошибки довольно просто – вскрыл, изучил, описал. С физиологией все гораздо сложнее. Если строение печени можно изучить за несколько часов, то ее работа не изучена полностью и по сей день. Да, не изучена, точно так же, как не изучены полностью функции всех прочих органов – ученые то и дело открывают что-то новое или же опровергают прежние взгляды.

Отказаться от теории четырех телесных соков было гораздо сложнее, чем «переписать» анатомию.

Представьте, что вам скажут, что вы живете не снаружи земного шара, а внутри его, и что Солнце – это не небесное светило, а раскаленное ядро Земли. Звезды и Луна – всего лишь оптические иллюзии, смена дня и ночи вызвана движением гигантских облаков, находящихся между ядром планеты и ее оболочкой, на внутренней стороне которой мы живем. Полеты в космос – выдумка ученых, космонавты на самом деле являются актерами, а силой земного тяготения совершенно неправильно называют центробежную силу, возникающую вследствие вращения нашей планеты вокруг своей оси. Вот вам новое знание и живите теперь с ним!

Сможете ли вы сразу принять это знание? Поверите ли в него? Станете ли им руководствоваться? Или же впадете в смятение и не будете понимать, что вам со всем этим делать?

А теперь представьте, что вы – уважаемый опытный врач. Вас учили, что все в организме определяется балансом четырех телесных соков, вас учили, как этот баланс нужно приводить в норму, вы этим всю жизнь занимаетесь и кое-кому даже жизнь спасли (ну на самом деле кто-то из ваших пациентов выздоровел, несмотря на то, что вы этому всячески мешали, но вы-то об этом не знаете и даже не догадываетесь). И вдруг кто-то из коллег скажет вам, что теория четырех телесных соков – полная чушь. На самом деле все в организме определяется балансом химических веществ. Вы и понятия не имеете, что это за вещества, а вас призывают ради них отказаться от теории телесных соков… Такое впечатление, будто у вас отобрали привычную любимую игрушку, а взамен ничего не дали…

Весь этот ужас сейчас нагнетался только для того, чтобы дать читателям возможность представить, что чувствовали почтенные врачи XVI века, слушая бредятину, которую нес Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, взявший себе нескромный псевдоним Парацельс. Нескромный, потому что «Пара-Цельс» переводится с латыни как «приблизившийся к Цельсу», а Цельс – это гений медицины и равнять себя с ним просто возмутительно.

Парацельса принято сравнивать с мальчиком из сказки Ханса Кристиана Андерсена о голом короле. Поясним для тех, кто эту сказку не читал, что в ней рассказывается о том, как два мошенника шьют королю платье из ткани, которую могут увидеть только умные люди, для глупцов ткань невидима. На самом же деле никакого платья нет, мошенники обманывают короля, прекрасно понимая, что никто, а в том числе и он сам, не рискнет признаться в том, что не видит это чудесное платье. И только один маленький мальчик, увидев короля в платье, которого нет, говорит: «А король-то голый!»

«То, что вы считаете истиной, на самом деле – чушь!», – сказал коллегам Парацельс.

Этот возмутитель спокойствия и разрушитель основ родился в 1493 году в швейцарском кантоне Швиц в семье медиков. Отец Парацельса был врачом, а мать – патронажной сестрой. В отличие от Шолиака и Везалия Парацельс занимался не только медициной, но и алхимией, а также и философией, поскольку заниматься алхимией в отрыве от философии невозможно. Медицину он изучал в Базельском и Феррарском университетах. В тридцатичетырехлетнем возрасте Парацельс стал профессором Базельского университета и по совместительству городским врачом, то есть чиновником магистрата, ответственным за медицинскую сферу.

Лекции профессора Парацельса, которые, вопреки обыкновению, читались на немецком языке, пользовались большим успехом у студентов, а вот коллег-преподавателей приводили в негодование. Ситуация была зеркальным отражением того, что случилось с Везалием. Парацельс точно так же покушался на основы медицинской науки, не следовал канону, а учил тому, во что верил сам.

Парацельс считал, что живые организмы состоят из химических элементов. В здоровом организме эти элементы находятся в равновесии, а при болезни равновесие нарушается. Обратите внимание – Парацельс говорил о химических элементах, а не о каких-то мифических телесных соках. Именно что «мифических», потому что кровь или желчь это никакие не соки, а просто биологические жидкости организма и никакого равновесия между кровью и желчью существовать не может, в организме иные балансы. Сказав «а», Парацельс сказал и «б» – он стал использовать для лечения химические вещества, а не различные многокомпонентные снадобья, столь любимые средневековыми врачами. Вещества, пригодные для лечения, Парацельс отбирал опытным путем, то есть, по сути дела, он внедрил в медицинскую практику метод клинических испытаний. Это было великое свершение. Лекарства стали вводиться в практику по принципу «испытание доказало, что это приносит пользу», а не на основании какой-то надуманной схоластической ерундистики вроде: «желчь медведя обладает согревающим свойством и потому она хороша при холодных болезнях, а добавление к ней вытяжки из плодов шиповника способствует выходу излишней флегмы». Можно с полным на то правом считать Парацельса отцом современной фармацевтики, ведь именно он заложил основу этой важнейшей из медицинских наук.

Парацельс вообще был сторонником опыта как основы познания. Он сам не верил авторитетам, подобным Гиппократу и Галену, и призывал других сначала проверять знания опытным путем и только потом использовать на практике то, что оказалось полезным. «Теория врача – это опыт, – говорил Парацельс. – Никто не может стать врачом без знаний и опыта».

Если Везалий, как можно судить по воспоминаниям современников и его письмам, был человеком сдержанным и даже на нападки отвечал вежливо, то Парацельс отличался горячностью нрава и склонностью к резким выражениям. В выражениях он вообще не стеснялся и от скромности не страдал, вот пример того, как он общался с коллегами: «Вы, которые изучали Гиппократа, Галена, Авиценну, думаете, будто все знаете, а на самом деле вы ничего не знаете! Вы прописываете лекарства, но не имеете представления о том, как их приготовляют! Только химия способна решить задачи физиологии, патологии и терапии, а без химии вы обречены на блуждание в потемках. Вы, врачи всего мира, итальянцы, французы, греки, сарматы, арабы, евреи – это все вы должны следовать за мной, а не я должен следовать за вами. Если вы с полной искренностью не присоединитесь ко мне, то не будете достойны даже того, чтобы на вас испражнялись собаки».

При столь передовых взглядах и такой манере вести дискуссии Парацельс не мог долго оставаться в профессорах. Да и городским врачом он пробыл недолго. Сразу же по вступлении в должность начал упорядочивать работу базельских аптек, чем вызвал большое недовольство в свой адрес. Наградой за проведенную работу стало увольнение. Магистрат придрался к тому, что якобы у Парацельса не было диплома, подтверждающего врачебное образование. В истории этой много неясного, начиная с того, что до нас не дошло сведений о вручении Парацельсу диплома. Известно только, что он учился сначала в Базеле, а затем в Ферраре и вроде бы как завершил обучение в 1515 году. С другой стороны, невозможно представить, чтобы должности университетского профессора и городского врача можно было занять без предъявления диплома. Мало ли какой самозванец захочет проникнуть в магистрат или в университет? Скорее всего, диплом у Парацельса был, но, когда понадобился повод для увольнения, диплом сочли фальшивым.

Оставаться в Базеле после двойного увольнения Парацельс не мог, да и не дали бы ему там жить спокойно. Пришлось переехать в расположенный неподалеку от Базеля французский город Кольмар. Там Парацельс занялся врачебной практикой и написанием научных трактатов. В Кольмаре он задержался ненадолго. Парацельсом владела «охота к перемене мест», он то и дело переезжал из одного города в другой. Умер он в Зальцбурге при неясных обстоятельствах. Согласно наиболее распространенной версии Парацельс стал жертвой нападения, а нападавшие были подосланы кем-то из местных лекарей, которым такой конкурент, что называется, «стоял поперек горла». В конце XVIII века известный анатом Самуэль Земмеринг исследовал череп Парацельса и обнаружил на нем трещину, носившую явный прижизненный характер. Наличие трещины косвенно подтверждает версию о том, что смерть сорокавосьмилетнего Парацельса была насильственной. Вот вам наглядный пример посмертного судебно-медицинского исследования!

Всего Парацельс написал около пятидесяти трудов на медицинскую тему, из которых заслуживают особого внимания «Лабиринт заблуждающихся врачей» и «Большой трактат о врачевании ран». Если Везалий «поставил с головы на ноги» анатомию, то Парацельс сделал то же самое со всей медициной в целом. Он говорил: «Врач должен быть слугой Природы, а не ее врагом», подразумевая, что врач должен руководствоваться законами природы, а не какими-то схоластическими выдумками. Многие взгляды Парацельса в наше время могут показаться наивными, но для XVI века они были передовыми. Хотя бы потому, что противоречили принятым догмам и побуждали к изучению тайн человеческого организма.

Итог – благодаря трудам таких ученых, как Ги де Шолиак, Андреас Везалий и Парацельс европейская медицина начала развиваться в правильном направлении, из догматической превратилась в научную. Такие позитивные преобразования не могли не отразиться на развитии судебной медицины.

Назад: Глава пятая. Развитие судебной медицины в допетровской России, или От «Русской Правды» до Аптекарского приказа
Дальше: Глава седьмая. Первый хирург короля, или Чего можно достичь без знания латыни