Глава десятая

Европейская судебная медицина XIX века

В XIX веке в Европе существовало множество школ судебной медицины. В некоторых государствах таких школ было несколько. Например, в Германии их было четыре – Лейпцигская, Боннская, Берлинская и Гейдельбергская. Не надо думать, что научные исследования в области судебной медицины и преподавание этой науки осуществлялись только в названных школах. Отнюдь, нет. Школы, формировавшиеся на базе университетов, были центрами судебно-медицинской мысли.

У каждой из школ были свои особенности, касающиеся как направления научных исследований, так и преподавания. Ярким примером того, насколько сильно организационные моменты отражаются на качестве исследований и всем развитии в целом, может служить сравнение Лейпцигской и Боннской школ. Если в Лейпцигском университете преподавание судебной медицины осуществлялось профессионалами, то есть профессорами, имеющими опыт в судебно-медицинской деятельности и постоянную практику, то на медицинском факультете Боннского университета судебную медицину в течение довольно длительного времени преподавали представители самых разных медицинских специальностей, вплоть до фармацевтов. Курс судебной медицины был для них дополнительной нагрузкой. Разумеется, что преподаванию основного предмета уделялось больше внимания, а судебная медицина преподавалась «спустя рукава» или близко к тому. Для XVII века такой подход к преподаванию этой науки был нормой, но XIX век диктовал новые правила. В первую очередь нужно было понять, что судебная медицина давно перестала быть набором знаний, взятых из разных наук, и превратилась в отдельную науку. Удивительно, что некоторые известные ученые этого не понимали. Так, например, профессор хирургии Боннского университета Теодор Бильрот писал о том, что «преподавать судебную медицину в университетах нет никакой необходимости, потому что это не наука в полном смысле слова, а смесь различных наук, которые используют только в практических целях, например для нужд юриспруденции». Эти слова принадлежат не какому-нибудь погрязшему в догмах схоластику XVII века, а передовому ученому XIX века, основоположнику современной абдоминальной хирургии! Вклад Бильрота в хирургию сопоставим с вкладом Достоевского в мировую литературу. И такой ученый называл судебную медицину «смесью различных наук» и отрицал необходимость ее преподавания в университетах!

И что же в итоге?

А в итоге получилось следующее. И в Лейпциге, и в Бонне проводились исследования в области реконструкции лица по черепу. В наше время такая реконструкция представляет собой рутинную процедуру, но в XIX веке метод только начинал создаваться. В наше время его часто называют методом Герасимова в честь советского антрополога Михаила Михайловича Герасимова, который в середине ХХ века провел огромную работу по реконструкции лица. Суть этой реконструкции заключается в замере толщин мягких тканей лица в определенных точках и зонах, и создании стандартов на основании многократных измерений. Череп, образно говоря, является фундаментом для лица, и, зная определенные показатели, можно достоверно реконструировать лицо по черепу.

Герасимов установил, что все сделанные до него замеры толщин были совершенно неверными, потому что они производились не сразу после смерти, а спустя некоторое время, что существенно искажало результаты, потому что уже через два часа после наступления смерти ткани изменяются – провисают, оплывают, усыхают. Нередко замеры совершались на пропитанных формалином или забальзамированных головах, чего в принципе нельзя было делать. Отвергнув все ранее полученные данные, Герасимов разработал свои таблицы толщин мягких тканей на основании замеров, сделанных в первые два часа после смерти. Среди реконструкций, выполненных Герасимовым, много исторических лиц, начиная с Ярослава Мудрого и заканчивая Тамерланом.

Но вернемся в XIX век, к нашим школам судебной медицины. В 1895 году в Лейпциге была осуществлена реконструкция лица великого композитора Иоганна Себастьяна Баха. Делалась она не для того, чтобы узнать, как выглядел Бах, поскольку его прижизненные портреты сохранились. Нужно было идентифицировать останки, найденные в Лейпциге, во время строительных работ на старом кладбище при церкви Святого Иоанна. Профессор анатомии Лейпцигского университета Вильгельм Гиса, ученый с мировым именем, на основании разработанных им таблиц толщин мягких тканей лица произвел реконструкцию, а скульптор Карл Зеффнер вылепил на основании этих данных бюст, который практически полностью походил на портретные изображения Баха. То была первая в истории успешная реконструкция лица по черепу, которую Гис описал в работе под названием «Анатомические исследования Иоганна Себастьяна Баха, кости и лицо» («Anatomische Forschungen über Johann Sebastian Bach’s Gebeine und Antlitz: nebst Bemerkungen über dessen Bilder»).

В Бонне тоже производились реконструкции лиц наших далеких предков по черепам, найденным в Неандертале, Кро-Маньоне и других местах. Занимался этим профессор Герман Шаафгаузен, антрополог и физиолог. Результаты его деятельности оказались не вполне удовлетворительными, а если говорить прямо – то совсем неудовлетворительными, «приблизительными». Шаафгаузен не учитывал индивидуальные особенности строения черепов, а также особенности всего скелета в целом и не обращал внимания на возраст (имеется в виду возраст на момент смерти, а не то, сколько лет останки пролежали в земле или где-то еще). Данные о толщинах мягких тканей лица, которыми оперировал Шаафгаузен, были противоречивыми, неполными и неточными.

Гис вошел в историю как создатель первой успешной реконструкции лица по черепу (надо сказать, что это было только одно из его достижений), а Шаафгаузен – как создатель первых реконструкций. Почувствуйте разницу. Да, разумеется, можно попытаться объяснить успехи и неуспехи только личными качествами Шаафгаузена и Гиса, но это было бы неправильно. Особенности научной школы тоже имеют значение, причем значение первостепенное.

С начала XIX века судебная медицина начала развиваться сначала интенсивно, а затем – очень интенсивно. Нет возможности рассмотреть все достижения и события, поэтому мы будем уделять внимание только самым значимым (таким, например, как первая успешная реконструкция лица) и рассматривать какие-то уникальные организационные особенности национальных судебно-медицинских систем. Такие, например, как коронерство.

Тем, кто читает англо-американские детективы или смотрит детективные сериалы, снятые в Великобритании или США, слово «коронер» должно быть знакомо. Так называется… Вот тут начинаются разногласия. В одних фильмах или книгах коронеры проводят судебные заседания, стало быть, являются юристами, а в других – вскрывают трупы, выполняя работу патологоанатома.

Задачей коронера является установление истинной причины смерти, то есть проведение предварительного дознания при подозрении на насильственный ее характер. Коронер должен дать ответ на вопрос – имело ли место убийство? После этого коронер может «умывать руки». Следствием занимаются другие структуры. Полномочия коронера велики. В рамках предварительного дознания он имеет право вызывать и допрашивать свидетелей, а также формировать так называемое малое жюри присяжных заседателей, обычно состоящее из 6 человек, которое вместе с коронером рассматривает все доказательства, выслушивает показания свидетелей и выносит заключение о насильственном или ненасильственном характере смерти или, как еще говорят – о категории смерти. Также жюри может определить подозреваемого, которого коронер вправе задержать.

В разных странах к коронерам предъявляются разные требования. Особенности американской службы коронеров будут рассмотрены в главе, посвященной судебной медицине США. Сейчас речь идет о Европе, то есть о Великобритании и Ирландии. В наше время в этих странах кандидат в коронеры должен обладать степенью в области медицины или юриспруденции, то есть должен быть квалифицированным врачом или юристом. В любом случае коронеры проходят дополнительную специальную подготовку. Врачей обучают основам юриспруденции, а юристов – основам судебной медицины.

Британской службе коронеров более 800 лет. Считается, что она была основана в 1194 году в Уэльсе для поддержания финансовых интересов короля в уголовных делах, но на самом деле к этому году относится первое из дошедших до нас упоминаний о коронерах, а появились они раньше. Коронеры называются так, потому что представляют интересы короны. Если в Великобритании, которая номинально является монархией, такое название выглядит логичным, то в США, конечно же, нет.

Обратите внимание на слово «финансовых» и не считайте 1194 год годом рождения британской судебной медицины. Вплоть до XVII века коронеры занимались пополнением королевской казны, взыскивая налоговые и прочие «государственные» задолженности умершего. В XVII веке коронеры начали отвечать на вопрос «убийство это или не убийство?». Ответ давался только лишь на основании наружного осмотра трупа. А годом рождения британской судебной медицины следует считать 1788 год, когда появилось первое руководство по этой науке на английском языке. Доктор медицины Самуэль Фарр, завершивший свое обучение в Лейденском университете, опубликовал под названием «Элементы медицинской юриспруденции» расширенный перевод немецкого трактата, написанного Иоганном-Фридрихом Фазелиусом. В 1789 году профессор физиологии Эдинбургского университета Эндрю Дункан начал читать первый в Великобритании курс лекций по судебной медицине. А в 1807 году Дункан основал и возглавил первую британскую кафедру судебной медицины.

Деятельность британских коронеров не была упорядочена вплоть до середины XX века. Лишь в 1953 году были установлены общие правила, регламентирующие деятельность коронеров, начиная с образовательных требований и заканчивая оснащением секционных комнат, в которых проводились вскрытия.

Примечательно, что в Лондонском университете курс судебной медицины на первых порах (с 1828 по 1831 год) был факультативным, то есть не обязательным. Такое положение дел сильно беспокоило читавшего этот курс профессора Джона Гордона Смита, автора первого оригинального учебника судебной медицины на английском языке («Принципы медицинской юриспруденции», 1821 год). Смит писал письма в различные инстанции, вплоть до министра внутренних дел, организовал подписание по этому поводу нескольких петиций, но так ничего и не добился. Курс стал обязательным лишь в 1831 году и то первоначально – только для аптекарей, которые не могли получить лицензии без подготовки по судебной медицине. Не надо этому удивляться, ведь большинство судебных экспертиз того времени были токсикологическими. Яды очень часто выступали в качестве орудия убийства, а аптекарям полагалось хорошо знать свойства яда. Для британских врачей лекции по судебной медицине стали обязательными лишь в 1836 году после принятия парламентом закона об обязательном проведении вскрытий при подозрении на насиль-ственную смерть.

В середине XIX века в практику судебной медицины был внедрен метод микроскопического исследования вещественных доказательств. Это можно считать главным судебно-медицин-ским достижением века, достижением, значение которого невозможно переоценить. Использование микроскопа существенно расширило возможности экспертов и сделало их заключения более точными. Внедрил микроскоп (именно что внедрил, а не просто начал использовать) профессор судебной медицины Берлинского университета Иоганн-Людвиг Каспер. Он же написал «Практическое руководство по судебной медицине», перевод которого пользовался большой популярностью в дореволюционной России. Уникальность этого руководства заключается в том, что оно полностью было основано на материале, взятом автором из собственной практики. Правилом Каспера было латинское выражение: «Non hypotheses condo, non opiones vendito, quod vidi scripsi» – «Не выдвигаю гипотез, не торгую мнением, пишу только об увиденном». Эти слова можно отнести к любому научному труду и к любому судебному заключению Каспера. Каспер основал в Берлине лабораторию, которая впоследствии выросла до берлинского Института судебной медицины.

Австрийской судебно-медицинской «звездой» XIX века был Эдуард фон Гофман, руководивший кафедрой судебной медицины Венского университета в 1875–1897 годах. Гофман написал «Учебник судебной медицины» («Lehrbuch für Gerichtliche Medizin»), считавшийся лучшим из всех на протяжении полувека после первой его публикации в 1878 году. В дополнение к учебнику в 1898 году Гофман издал «Атлас судебной медицины», в котором были освещены новые для того времени темы, такие как последствия воздействия высоких температур и судебно-стоматологическая идентификация.

Надо сказать, что и в XIX веке в развитие судебной медицины (в мировом масштабе) наибольший вклад внесли немецкоязычные авторы, германские и австрийские ученые. Но, в отличие от XVIII века, этот вклад не был единственным. О том, что сделали российские ученые, будет рассказано в следующей главе, а сейчас давайте посмотрим, что творилось во Франции.

Выше уже говорилось о том, что коррумпированность французской судебной системы отрицательно сказалась на развитии судебной медицины. Ситуация изменилась к лучшему после Великой французской революции, когда прошла реформа преподавания на медицинских факультетах французских университетов. Впрочем, «реформа» – это слишком громко сказано, более точным будет определение «ряд позитивных изменений». Курсы по судебной медицине в начале XIX века не читались, но перемены в обучении способствовали притоку новых нужных знаний.

Прежде чем перейти к вкладу в судебную медицину, сделанному французскими учеными XIX века, нужно отметить заслуги военного врача (именно практикующего врача, а не ученого) Николя Жильбера, который называл судебную медицину «одной из благороднейших профессий» и призывал коллег ответ-ственно относиться к выдаче судебно-медицинских заключений. В 1806 году Жильбер стал врачом Grande Armée, имперской армии Наполеона Первого, а в 1813 году недолгое время был главным армейским врачом. Короче говоря, это был далеко не рядовой врач, по-этому к его словам прислушивались. Кардинально изменить ситуацию высказывания Жильбера, разумеется, не могли, но они способствовали повышению статуса судебной медицины, ставили ее вровень с прочими медицинскими науками.

Другим энтузиастом судебно-медицинской науки стал декан медицинского факультета Парижского университета Ле Ру де Тиллье, который с 1814 года проводил практические занятия по судебной медицине, причем бо́льшая часть этих занятий проводилась не в аудитории, а непосредственно в морге, у секционного стола. Для того времени это было знаменательное новшество, ведь еще совсем недавно в Парижском университете, как и в большинстве университетов Европы, анатомию изучали по картинкам. За все время обучения студенты могли ни разу не побывать на вскрытии.

Наиболее выдающимся французским судебным медиком XIX века является профессор Парижского университета Огюст-Амбруаз Тардье. Круг научных интересов Тардье был невероятно широким, начиная с токсикологии и заканчивая профессиональными заболеваниями. В судебной медицине есть такое понятие, как пятна Тардье – мелкоточечные темно-красные кровоизлияния под соединительнотканными оболочками, покрывающими легкие и сердце. Эти пятна образуются при удушении. Пятна Тардье – очень важный судебно-медицинский признак, особенно для XIX века и первой половины XX века, когда только они в ряде случаев удушения подушкой (или еще чем-то мягким) могли указать на насильственный характер смерти. В 1870 году Тардье опубликовал фундаментальный труд об установлении смерти от удушения под названием «Судебно-медицинская экспертиза повешения и удушения» («Étude médico-légale sur la pendaison, la strangulation, les suffocations»). Также к числу его наиболее важных трудов принадлежат «Судебно-медицинская экспертиза детоубийства» («Étude médico-légale sur l’infanticide») и «Судебно-медицинская экспертиза преступлений против нравственности» («Étude médico-légale sur les attentats aux moeurs»). Все три названные работы были снабжены многочисленными рисунками, то есть представляли собой гибриды руководства с атласом.

Помимо судебной медицины, Тардье внес большой вклад в развитие гигиены. Занимался он и токсикологией, даже разработал свою собственную классификацию ядов по механизму их действия. Признавая роль вскрытия и химических анализов в установлении факта отравления, Тардье одновременно призывал искать доказательства посредством систематических наблюдений за пациентами. Он считал, и совершенно правильно считал, что клиническая картина может дать эксперту не меньше полезных данных, чем анализы. В случае исследования трупа Тардье рекомендовал по возможности собирать сведения от очевидцев о последних минутах, часах или днях покойника, а не ограничиваться одним лишь вскрытием.

Но по ядам и отравлениям был во Франции более крутой специалист – Матье-Жозеф-Бонавентюр Орфила, каталонец, проведший бо́льшую часть жизни во Франции. Орфила был профессором судебной медицины Парижского университета и несколько раз избирался деканом медицинского факультета. В 1835 году на средства хирурга Гийома Дюпюитрена, завещавшего медицинскому факультету Парижского университета свои средства, Орфила создал музей патологической анатомии, названный в честь жертвователя. А в 1845 году Орфила пожертвовал 60 000 франков на создание музея сравнительной анатомии, который получил его имя. Оба музея существуют и поныне.

Орфила считается основателем токсикологии, науки об отравлениях, как общей, так и судебной. Его работа «Трактат о ядах, или Общая токсикология» («Traité des poisons ou Toxicologie générale»), вышедшая в 1813 году, была переведена на многие европейские языки. Помимо трудов по токсикологии, Орфила писал работы по судебно-медицинской химии. Особенно глубоко Орфила изучал отравления соединениями мышьяка, потому что этот яд сохранил свою популярность и в XIX веке. Итогом этой колоссальной работы стал труд под названием «Исследование отравлений мышьяковой кислотой» («Recherches sur l’empoisonnement par l’acid earsénieux»), вышедший в 1841 году.

Орфила выступал в качестве эксперта на суде над Мари Лафарж, которая в 1840 году была осуждена за отравление мышьяком своего мужа Шарля. Случай этот вошел в историю судебной медицины, поскольку Мари Лафарж была первой отравительницей, чья вина была доказана на основании прямых экспертных данных, полученных методами судебной токсикологии. Иначе говоря, без участия токсикологов доказать факт отравления не удалось бы.

Мари рано лишилась родителей. Ее отец погиб на охоте, когда девочке было 12 лет, а в возрасте 18 лет Мари лишилась матери. Запросы у нее были большими, а шансы составить удачную партию – низкими, поскольку красотой она не блистала и приданое имела средненькое, не нищенское, но и не крупное. Когда Мари исполнилось 23 года, она вышла за Шарля Лафаржа, владельца большого поместья, в котором имелась литейная мастерская (весьма доходное дело по тем временам, а если точнее, то казавшееся весьма доходным). Мари руководил голый расчет, никаких чувств к Шарлю она не испытывала, ее привлекал капитал в 200 000 франков, наличие которого афишировал муж, и принадлежавшее ему поместье. После свадьбы же выяснилось, что вместо большого капитала у мужа есть большие долги, что поместье представляет собой полуразвалившийся монастырь, который отец Шарля в свое время купил за бесценок, а литейная мастерская, что называется, дышит на ладан. Вдобавок ко всему Мари происходила из старинной дворянской семьи, а муж был внуком крестьянина и сыном мирового судьи, сумевшего сколотить небольшой капитал, столь неудачно вложенный в монастырские руины. Мари же, с ее приданым в 90 000 франков, выглядела на фоне Шарля просто миллионершей.

Мари потребовала развода, но Шарль согласился только на то, что не станет требовать от нее исполнения супружеского долга. Мари притихла, но спустя 5 месяцев после заключения брака предложила мужу написать завещания в пользу друг друга. Шарль согласился, но втайне от Мари отписал поместье своей матери. На следующий день после составления завещания Шарль уехал по делам в Париж и, будучи там, получил от Мари сладкий пирог, от которого почувствовал себя плохо, но ничего не заподозрил, решил, что пирог просто испортился в дороге. Он вернулся домой в больном состоянии. Семейный врач диагностировал холеру (обычное дело по тем временам). Мари ухаживала за больным мужем, которому становилось все хуже и хуже. Другой врач, приглашенный для консультации, подтвердил диагноз холеры (надо уточнить, что бактериологического исследования в 1840 году не производилось, тогда еще не имели понятия о микроорганизмах, французский химик Луи Пастер, создавший микробную теорию инфекционных заболеваний, начал свои исследования только в 1854 году).

Когда состояние Шарля стало тяжелым, его родственники, желая помочь Мари, организовали круглосуточное дежурство у постели больного. Одна из родственниц, которую звали Анна Брюн, заподозрила Мари в том, что та травит мужа мышьяком. На это указывал ряд косвенных обстоятельств, таких как белые хлопья в питье, которое Мари давала Шарлю, наличие у Мари шкатулки с белым порошком, получение мышьяка от садовника. Анна начала сохранять остатки того, что ел и пил Шарль, а самого Шарля пыталась предостеречь, настаивая на том, чтобы он не брал ни еды, ни питья из рук жены, но Шарль ее предостережениям не внял. 13 января 1840 года врач по фамилии Леспинас, уже третий по счету, диагностировал отравление мышьяком, а спустя несколько часов Шарль Лафарж скончался.

Судебный исполнитель организовал вскрытие тела Шарля и исследование порошка, который Мари выдавала за лекарство. Было установлено, на самом деле порошок представляет собой соль мышьяка, следы которого были найдены в тканях трупа. Для идентификации мышьяка использовалось новейшее научное открытие – так называемая проба Ма́рша, химическая реакция восстановления соединений мышьяка, предложенная в 1836 году английским химиком Джеймсом Маршем.

Мари Лафарж арестовали. В сентябре 1840 года начался суд, за ходом которого следила вся Европа. Адвокат Мари отрицал факт отравления, обвиняя в невежестве врачей, производивших вскрытие тела Шарля и пробу Марша. Также адвокат потребовал пригласить в качестве эксперта профессора Орфилу, извест-ного своими познаниями в химии и токсикологии, но судья это предложение отклонил.

Повторное исследование эксгумированного тела Шарля Лафаржа не обнаружило следов мышьяка. Правда, большое количество яда было найдено в остатках пищи и питья, сохраненных Анной Брюн. Теперь уже прокурор потребовал пригласить Орфилу, что и было сделано.

Орфила обнаружил мышьяк как в пище и напитках, так и в тканях трупа Лафаржа. Он объяснил, что ложноотрицательный результат исследования трупа на содержание мышьяка был обусловлен недостатком знаний и опыта у тех, кто его производил. Вина Мари была полностью доказана. Ее приговорили к пожизненной каторге, которая впоследствии была заменена пожизненным заключением.

Эта история имела продолжение. У Орфилы был заклятый оппонент – Франсуа-Венсан Распай, ученый-самоучка, снискавший известность исследованиями в области химии и физиологии. После суда Распай опубликовал несколько памфлетов, направленных против Орфила. В этих памфлетах метод, использованный Орфилой объявлялся ненадежным, а данные им заключения неубедительными. В ответ Орфиле пришлось прочесть курс публичных лекций, в которых он разъяснял основы токсикологии и методику проведения пробы Марша. Эти лекции стали первыми в истории лекциями по судебной токсикологии. К слову будет сказано, что Орфила также написал одну из первых работ по эксгумации трупов – «Трактат по судебной эксгумации» («Traité des exhumations juridiques»), опубликованный в 1830 году.

Известный хирург и анатом Поль-Пьер Брока вошел в историю как основоположник современной антропологии, а также судебной антропологии. В1859 году Брока основал первое в мире Общество антропологии в Париже, а в 1876 году – парижскую Высшую школу антропологии. Брока написал ряд трудов по антропологии и создал такие основные инструменты, как остеометрическую доску, позволяющую проводить точные измерения костей, краниометр, при помощи которого измеряют череп, гониометр, служащий для высокоточного измерения углов, и ряд других. Жаль только, что внедрение измерений костей в судебно-медицинскую практику протекало очень медленно вплоть до тридцатых годов ХХ века.

Брока помнят только антропологи, судебные медики и историки медицины, а вот имя парижского юриста Альфонса Бертильона, основоположника современной криминалистической идентификации, известно многим. Бертильон создал систему идентификации на основе антропометрических данных, которую назвали бертильонажем. Также он создал систему словесного портрета, которая используется и по сегодняшний день для описания внешности преступников. До внедрения в криминалистическую практику фотографий розыск основывался на словесных портретах.

История создания словесного портрета – пример того, к каким великим свершениям может привести неравнодушное отношение к выполняемой работе. Собственно говоря, с этого-то все свершения и начинаются. Бертильон служил писарем в полицейской префектуре Парижа, где заполнял карточки описания личности преступников. Описания вроде «лицо обычное» или «никаких особых примет нет» поражали своей бессмысленностью, поскольку они подходили к множеству людей и не могли помочь отыскать преступника. А даже если что-то из описания могло быть полезно, то возникала другая проблема – как найти этого человека в картотеке? Описания нужно было как-то классифицировать, причем так, чтобы можно было бы вести поиск по разным признакам.

Бертильон решил воспользоваться возможностями, которые предоставляла антропометрия. Уже на начальном этапе работы по измерению преступников Бертильон обнаружил обстоятельство, сильно его вдохновившее. Оказалось, что такие показатели, как рост, длина и объем головы, длина рук, пальцев и стоп, могли совпадать у разных лиц по отдельности, но полностью они никогда не совпадали.

Работа по созданию методики словесного портрета и бертильонажа велась при отсутствии какой-либо поддержки со стороны руководства, считавшего затею Бертильона пустой. Первый результат был получен в феврале 1883 года, на четвертом году измерений, когда при помощи своей картотеки Бертильон установил, что заключенный, назвавшийся Дюпоном, на самом деле является рецидивистом по фамилии Мартен. Это был настоящий триумф, который до конца года был подкреплен еще 26 удачными идентификациями. Итоги своего многолетнего кропотливого труда Бертильон изложил в работе «Антропометрическое отождествление», которая вышла в свет в 1893 году.

Бертильонаж просуществовал до начала ХХ века, а затем был вытеснен дактилоскопией, методом идентификации по отпечаткам пальцев, которая оказалась надежнее и проще в использовании. Весной 1914 года на Международном полицейском конгрессе в Монако дактилоскопии единогласно было отдано предпочтение.

Впрочем, дактилоскопия могла быть внедрена в практику и раньше бертильонажа, по-скольку еще в 1877 году англичанин Уильям Джеймс Гершель заявил, что рисунок папиллярных линий на пальцах является строго индивидуальным и предложил использовать его для идентификации личности. Гершель служил в британской администрации в Бенгалии, где отпечатки пальцев широко применялись вместо подписи индусами, которые не могли писать по-английски. Ставились отпечатки и в придачу к подписи, словно бы в подтверждение ее силы. Довольно скоро Гершель заметил, что у разных людей отпечатки пальцев никогда не совпадают и начал исследовательскую работу, которая растянулась почти на 20 лет. В августе 1877 года Гершель написал генеральному инспектору тюрем Бенгалии письмо с описанием разработанного им метода, который предлагался для регистрации арестантов. Предложение было отклонено. Спустя два года Гершель вернулся в Англию, где в 1880 году опубликовал работу «Об отпечатках пальцев» («The Origin of Fingerprints»).

Надо отметить, что первым в истории описал и классифицировал узоры кожи на пальцах чех Ян Пуркинье, который в 1823 году издал труд «К вопросу об исследовании физиологии и кожного покрова человека». Но Пуркинье не увидел возможности практического исследования отпечатков пальцев. Его работа не привлекла внимания и вскоре была забыта.

Возможно, что точно так же была бы забыта и работа Гершеля, но этого не произошло. Кстати говоря, в 1891 году аргентинский полицейский чиновник Хуан Вучетич на основании изысканий Гершеля разработал десятипальцевую систему классификации дактилоскопических отпечатков. Уже в следующем году эта классификация помогла изобличить одну женщину в убийстве своих двоих детей.

Дело Гершеля продолжил британский антрополог Фрэнсис Гальтон, бывший двоюродным братом Чарльза Дарвина. В 1892 году он опубликовал монографию об отпечатках пальцев, в которой предложил простую и удобную классификацию папиллярных линий, разделив их на три типа – дуги, или арки, петли и завитки. Эту монографию прочел генеральный инспектор полиции Бенгалии Эдвард Генри (да, снова Бенгалия, представьте себе!). На основе классификации папиллярных линий, предложенных Гальтоном, Генри создал удобную в использовании систему, названную дактилоскопической формулой. В декабре 1900 года Генри сделал доклад перед комиссией по проблемам идентификации при Министерстве внутренних дел Великобритании. Доклад был одобрен. Таким образом, дактилоскопия успела получить признание в Европе еще в ХIХ веке, в самом его конце, как принято говорить сейчас – «под бой курантов».

Также в конце века, а именно в 1899 году, в Великобритании произошло еще одно выдающееся событие, имеющее отношение к судебной медицине. Профессор прикладной математики и механики лондонского Университетского колледжа Карл Пирсон опубликовал труд о вычислении длины тела по костным останкам, который назывался «Математический вклад в теорию эволюции: об определении роста представителей доисторических рас» («Mathematical Contributions to the Theory of Evolution: on the Reconstruction of the Stature of Prehistoric Races»). Этот труд считается у антропологов и судебных медиков классическим. Он позволяет рассчитывать рост человека по отдельным костям и делать по ним еще кое-какие ценные выводы. Статистическая теория регрессионного анализа, созданная Пирсоном (а вообще-то он считается основателем всей математической статистики в целом), используется для судебно-медицинской идентификации личности.

Два выдающихся события судебно-медицинского характера, произошедших в XIX веке в Великобритании (признание дактилоскопии и публикация труда Пирсона), объединяет не только то, что они произошли в самом конце века, но и то, что оба они имеют прямое отношение к математике. Дактилоскопия получила признание благодаря тому, что Фрэнсис Гальтон математически обосновал невозможность совпадения отпечатков пальцев у разных людей.

Кроме этих двух достижений, британские ученые в ХIХ веке больше ничем выдающимся в области судебной медицины похвастаться не могут. При желании можно упомянуть нескольких ученых и их работы, например «отца британской судебной медицины» Альфреда Тэйлора и его труд «Принципы и практика медицинской юриспруденции» («Principles and Practice of Medical Jurisprudence»), но ничего экстраординарного в этих работах не было.

Первая публикация о дактилоскопии на русском языке датируется 8 июля 1892 года. Статья под названием «Отпечатки рук и их значение в судебной практике» была опубликована в «Юридической газете», которая издавалась в Санкт-Петербурге в 1892–1906 годах. К сожалению, имя автора этой статьи осталось неизвестным, поскольку указано оно не было.

Рассказывая о судебной медицине XIX века, нельзя не упомянуть об одной теории, которая на проверку оказалась ненаучной, но в свое время имела великое множество сторонников. Автором ее был профессор судебной медицины и общественной гигиены Туринского университета Чезаре Ломброзо, который в 1876 году опубликовал труд под названием «Преступный человек» («L’Uomo delinquente»). «Преступный человек» неоднократно переиздавался на итальянском языке и переводился на другие языки. Это неудивительно, ведь в нем говорилось о биологической предрасположенности ряда людей к совершению преступлений и о внешних признаках, позволяющих выявить преступные наклонности. Однако все попытки применить взгляды Ломброзо на практике заканчивались неудачей. Как сказал известный немецкий юрист-криминолог Франц фон Лист: «Все попытки установления антропологических типов преступников вообще, убийц, поджигателей, фальсификаторов, насильников… мы можем оставить в стороне как методически фальшивые».

В двенадцатой главе, посвященной судебной медицине США, будет рассказано об лондон-ском судебном процессе ХIХ века, который имел отношение к одному американскому ученому. А эту главу завершит рассказ о судебно-медицинском эксперте и организаторе здравоохранения Генри Дункане Литтлджоне. Литтлджон родился в Эдинбурге, столице Шотландии, в 1826 году и всю жизнь проработал в родном городе. Занимался организацией общественного здравоохранения, был одним из основателей Королевской детской больницы, читал лекции в Королевском колледже хирургов, а впоследствии стал его президентом, был полицейским хирургом и городским врачом. Также он возглавлял кафедру медицинской юриспруденции в Эдинбургском университете и был президентом Эдибургского медико-хирургического общества… Но нас Литтлджон интересует не как человек, заложивший основы современной медицины Эдинбурга, а как один из прототипов величайшего сыщика в истории мировой литературы. Главным прототипом Шерлока Холмса считается шотландский хирург Джозеф Белл, но Артур Конан Дойль ссылался также на Генри Литтлджона, который преподавал Дойлю судебную медицину на медицинском факультете Эдинбургского университета. Нет, все-таки надо было сделать доктора Ватсона судебным врачом при наличии такого замечательного прототипа!

Настало время подводить итоги.

Итог первый – в XIX веке шло активное развитие судебной медицины по разным направлениям (судебная токсикология, судебная химия, судебная антропология и др.). Из науки, существование которой еще совсем недавно отрицалось многими учеными, судебная медицина превратилась в раздел медицины, объединяющий различные науки, используемые в судебной экспертизе.

Итог второй – к концу XIX века судебная медицина окончательно утвердилась в своих правах. Роль медицинского эксперта в судебном процессе, а также необходимость преподавания судебной медицины в вузах уже никем не оспаривались (за редким исключением).