Еду в метро. Двери уже закрываются, в их сужающийся проем рвется крупный, лет за пятьдесят мужчина. Придерживаю, насколько получается, створку со своей стороны, он протискивается-таки внутрь. Что-то говорит мне, я рассеянно киваю, думаю: благодарит. Колеса стучат, слов толком не разбираю. Но, оказывается, нет. Спрашивает о чем-то. Показываю, что не слышу, он придвигается ближе, обдавая меня жаром и запахом только что употребленного алкоголя.

— Ну что? Что Бог-то говорит? — мой нечаянный собеседник кивает на раскрытый айпад у меня в руках: я что-то пытался писать.

Потихоньку убираю айпад в сумку. Кто знает, как дальше дело пойдет — бывало ведь так в транспорте: спросит о чем-нибудь человек с душой истомившейся, измученной скорбью и зеленым змием, начнешь отвечать, задумаешься, а тебя тут же на «левую после правой» испытывают. Щеку, может, и не очень жалко, а технику поберечь хочется.

— О Боге, — отвечаю ему осторожно, — лучше бы не в таком состоянии говорить, чтобы о сказанном не жалеть потом.

— Да? Ну тогда ты мне о терпимости скажи. Есть она вообще? Надо людей терпеть?

— Надо, конечно. Но лучше — любить.

Ему не очень нравится мой ответ.

— Любить… И что ж это такое?

— Кратко не скажешь… Но все же, в самом первом приближении: относиться к другому человеку как к себе самому, поступать по отношению к нему так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой.

Он смотрит на меня, почти внимательно — настолько, насколько удается сфокусироваться его взгляду:

— Ну и что? Ты так можешь? Умеешь так любить?

— Нет. Очень хочу научиться. Учусь…

— А я вот слышал, один философ говорил, что любовь — это принимать человека таким, какой он есть. И еще… заботиться о нем.

Мы подъезжаем к моей станции. Поезд замедляет ход. Мне жалко его оставлять, но надо добраться до дома, собраться и ехать на вокзал.

— Вы знаете… Любовь скорее старается дать человеку возможность стать таким, каким он мог бы быть в соответствии с идеальным замыслом о нем. Божиим замыслом.

— То есть не хочешь меня принимать таким, какой я на самом деле? Не хочешь меня терпеть? Никто не хочет? Нет, не выходи! Давай договорим, заходи, поехали дальше!

Но я все-таки выхожу, деваться некуда. А он, расстроенный и разочарованный, машет руками, отделенный от меня преградой вновь сомкнувшихся дверей, и что-то говорит, говорит…

А я — думаю. О нем, о себе, о терпении и любви.

Без терпения на самом деле невозможно прожить и спастись без него никак нельзя: терпением вашим… (Лк. 21, 19). И общение с людьми терпения требует — колоссального подчас. И терпимость в этом общении тоже кажется решительно необходимой: настолько все разные, настолько «выпуклыми», цепляющими тебя за живое бывают недостатки ближнего, настолько далек он порой оказывается от тебя по своему внутреннему устроению, не только далек, но и чужд, и враждебен даже.

Терпимость важна. Но любовь неизмеримо выше. И она — не только в терпении, не только в том, чтобы «принимать человека таким, каков он есть».

Нет, и в этом тоже. Потому что Господь, совершенная Любовь и единый подлинный ее Источник, принимает нас в наличном состоянии нашем. Не принимал бы — давно бы нас не было уже…

Но вместе с тем именно любовь Его превращается для нас в причину постоянного безпокойства, даже в том случае, когда мы не понимаем, не видим ее. Ведь это именно она начинает борьбу за нас с нами самими. Любовь видит, какие мы есть, любит то, что от нас «осталось», безконечно дорожит им. Но вместе с тем она знает, какими мы должны были бы быть, знает и то, что такими мы все еще можем стать. И она тревожит, толкает, влечет, а иногда и просто волочит нас к исполнению этого высшего о нас замысла — если только обретает в наших сердцах хотя бы малую толику воли, стремления к этому. Пусть даже настолько малую, что мы и сами ее не замечаем, главное — замечает Господь.

Есть люди, которые «всего добиваются в жизни сами» (не подозревая, впрочем, о том, что есть все же Некто, без Кого это «все», как и сама жизнь, было бы невозможно). Но большинство нуждается в учителях или хотя бы в одном учителе. Любящем, внимательном, терпеливом, но обязательно требовательном и временами очень строгом. Временами — тогда, когда не хочется ничего делать, хочется остановиться, хочется успокоиться, никуда не спешить, не бежать, а погрузиться в сладостный и покойных отдых, лучше всего — в сон.

Да, если учитель только требователен, только строг, то он может сломать ученика, искалечить его жизнь. Но если он, как сказано выше, любит его, внимателен к нему и терпелив, он всегда будет видеть — сколько реально еще остается сил у ученика, до какой степени еще не реализован его потенциал, что он еще на самом деле может сделать. Оставить потенциал нереализованным неправильно, даже опасно. И не оттого, что кто-то обойдет тебя на повороте, вырвет из рук приз, попадет в объективы телекамер, оттеснив в сторону тебя. Это все недостойная обсуждения суета.

Неправильно и опасно — прожить жизнь вполсилы или в одну десятую, в одну сотую ее. Так прожитая, так проживаемая жизнь никогда не принесет чувства удовлетворения, будет казаться ошибкой, чьей-то насмешкой над тобой. Она-то и приводит к внутреннему надлому, ожесточению и озлоблению, заставляет пить, чтобы забыться, воспринимается, как движение из пустоты в пустоту. И совсем, совсем не воспринимается как дар Божий. Хотя и остается даром — даром пренебреженным.

…Я думаю о человеке из метро. Очевидно, что непросто ему живется. Не задалось одно, не получилось другое, не сложилось третье. И чего-то требуют от него на работе, чего-то дома — жена и, может быть, дети. И еще больше, наверное, требует он сам от себя. А сил соответствовать всем этим требованиям нет. И потому так хочется, чтобы просто терпели, просто принимали, просто заботились.

.. Думаю о себе. Мне стыдно, но и мне хочется того же: терпения, принятия и заботы. Но все же… Все же я точно знаю, что любовь выше. Что она лучше меня понимает мои подлинные потребности и нужды. И я безконечно благодарен ей, а точнее — Ему, за все проявления ее, за все образы, в которых мне предстает день за днем ее строгость и требовательность. Благодарен за постоянное безпокойство, за невозможность долго предаваться отдыху, а тем паче сну. За настоящую жизнь…