Реальность всей нашей современной жизни буквально соткана из проблем. То же можно сказать и о жизни церковной. Но есть одна проблема, которая, как мне кажется, является самой острой, насущной и в то же время трудноразрешимой, потому что разрешить ее одним «росчерком пера», одним движением невозможно. Циркуляры и директивы — самые грамотные, самые разумные — здесь безсильны. Это проблема сугубо личного характера, но в то же время — всеобщая.

Мы все, безусловно, знаем, что каждый человек, пришедший рано или поздно в Церковь, обязательно переживает пору, может быть, непростого, но всегда светлого и счастливого церковного детства. Переживает время, когда Господь радует и утешает его душу, когда буквально каждое мгновение знаменуется пусть маленьким, но чудом, когда таким чудом становится сама жизнь, когда все дается даром, просто так. А затем наступают «трудовые будни». Благодать как бы отходит, отступает, давая человеку возможность проявить свое произволение. Благо, если к этому времени уже прочитаны, по крайней мере, самые необходимые книги, дающие представление о закономерностях внутренней жизни. Благо, если есть духовник, эти же закономерности могущий разъяснить, поддержать в трудный момент, ободрить и утешить, помочь вновь восстановить в душе ревность к стяжанию добродетелей. Благо, если сам человек по-настоящему серьезно относится к делу спасения: мужествен, неясностей, готов быть со Христом не только когда следование за Ним радостно и приятно, но и когда оно сопряжено с трудом и лишениями. В противном же случае он рискует уже во время этого первого испытания своей веры отпасть от нее, счесть ее чем-то «показавшимся», иллюзорным, плодом определенного душевного состояния или даже экзальтации.

После того как сердце ликовало и трепетало от совершенно реального на тот момент ощущения присутствия в жизни Бога, после того как небо неожиданно открылось, душа вырвалась из плена земного, сиюминутного, тленного, очень трудно преодолевать затяжной период сухости, не-чувствия, когда на смену празднику приходят серые, унылые будни. И, напротив, весьма легко увериться, что кроме этих будней ничего больше нет.

Очень помогает в это время чтение житий святых — тех, которые не только сами переживали не раз подобное (потому как кто этого не переживал?), но и поведали кому-то из близких им людей, как это было, как они боролись и побеждали — диавола, мир и самого страшного противника — самих себя. Одно из ярчайших в этом смысле житий — житие преподобного Нифонта Кипрского, человека, которого благодать Божия воззвала из бездны нечистой, греховной жизни и который откликнулся на этот призыв всей силой своей души. И вот после пережитого чуда обращения — четыре года (не дня, не месяца, а года!) сухости, мертвости душевной. Ни отклика, ни утешения…

На протяжении всего этого времени подвижнику являлся враг рода человеческого и говорил ему: «Оставь! Кому ты молишься, Кого и о чем просишь? Нет никакого Бога, нет никакого Христа, есть только я…» Но раз за разом переживающий немыслимую сердечную муку святой отвечал: «Есть Бог и есть Христос!» И так он преодолел это страшное испытание: душа ожила, и Господь на протяжении всей его жизни был для него реальностью большей, нежели весь окружающий мир.

Примерно по той же «схеме» развивается и жизнь в Церкви каждого из нас. Может быть, без столь поразительных искушений и откровений, но в общих чертах, положениях — все то же. И если мы находим в себе силы сохранить верность Богу, когда нам кажется, что Он нас «оставил» (кажется, потому что на самом деле Он никогда и никого не оставляет), то благодать снова возвращается, радует и утешает нас. Первый пережитый опыт подобной «цикличности» помогает справиться со следующим испытанием — потом становится проще, потому что таково свойство опыта. Оттого, видимо, старец Иосиф Исихаст и говорил когда-то своим духовным чадам, что более желает им приобретения опыта, нежели благодати.

Что оказывается в духовной жизни еще более трудным для нас, чем эти непростые чередования, что вообще в ней труднее всего? Взять свой крест и идти за Христом, проходя путем узким и вратами тесными. И пока не прольешь в этом странствии слезы и кровь, пока не стопчешь до крови же ноги, пока не изболится и не измучится разрываемое привычкой ко греху и стремлением к добродетели сердце, не поймешь ни за что, что оно такое, следование за Христом.

Какими мы приходим к Богу первоначально? Оскверненными нечистотой страстей, немощными, ничего не знающими и не понимающими. И Он принимает нас такими, как Отец — Своих заблудившихся, потерявшихся в полном смысле этого слова детей, которых заново надо учить всему: ходить, есть, говорить… А самое главное — день за днем им нужно растолковывать, кротко и терпеливо, что такое добро и зло и как преуспевать в одном, уклоняясь от второго. И ведет нас Господь шаг за шагом, причем шагами микроскопическими. И не торопит, и не требует того, на что мы еще не способны, а радуется даже и самым маленьким добрым переменам.

Но день за днем мы взрослеем, больше узнаем об этой самой важной жизни, все глубже в нее входим. Приходим наконец в такой возраст, что настает пора спрашивать с нас строже, не то мы так и останемся большими детьми. Не теми, которым принадлежит, по слову Евангелия, Царствие Божие, а недорослями, ни к чему не пригодными. И в какой-то момент мы сталкиваемся с уже настоящим испытанием своей веры. Нет, нас никто не гонит, нас никто не ставит перед выбором: отрекись от Христа или умрешь! Мы просто переживаем то, что является для нас по-настоящему сильным искушением, — голос совести напоминает о воле Божией, а наша собственная воля колеблется, наше «я» кричит: «Не могу, у меня нет сил!» Нет сил на то, чтоб предпочесть волю Божию своей.

Поясню, о чем речь. Претыкаться, впадая в более или менее серьезные прегрешения, случается всем нам. И не время от времени, а ежедневно — день за днем. Но мы, как правило, не пребываем в этих преткновениях долго, мы спешим пресечь в себе действие греха исповедью. И потому наши грехи если и отлучают нас от Господа, то ненадолго: ведь мы вновь и вновь бежим к Нему в слезах и просим, чтобы Он простил нас и дал силы опять положить начало покаянию, начало жизни чистой и непорочной.

Однако бывает и по-другому. Бывает так, что грех не просто увлекает нас единожды, стремительно и властно в бездну падения, а овладевает нами надолго, порабощает, становится нашим господином. Как это может быть? За примерами нет нужды ходить далеко, в повседневной жизни их слишком много, чтобы появилась нужда нарочно отыскивать их.

Непрощенная обида… Нас оскорбили, нам причинили зло, боль — несправедливо, незаслуженно, жестоко. И мы забыли заповедь о правой и левой щеке (см. Мф. 5, 39) и не смогли с этой несправедливостью примириться. А быть может, никакой несправедливости и не было, просто наше самолюбие не дает нам увидеть все так, как оно есть на самом деле. И вот мы не можем простить своего обидчика и досадителя. Нет, не «не можем» — не хотим! Было бы желание — справились бы с собой. Нет желания увидеть в происшедшем хотя бы часть своей вины, признать ее; нет желания увидеть немощь другого человека, снизойти к ней, проявить сострадание, пожалеть. И мы не прощаем. И эта «мелочь» не дает нам дальше идти за Христом. Точнее, идти-то мы можем, только вот крест свой оставили где-то по дороге — крест самопреодоления и, больше того, самоотречения. А Господь ведь сказал, что пытающийся следовать за Ним, но не берущий при том креста своего и не готовый его нести — Его не достоин (см. Мф. 10, 38).

Или другой пример. Человек в какой-то момент понимает, что его амбициозные планы, честолюбивые замыслы — та самая гордость, которой Бог противится. Понимает, потому что открывает ему это Божественная благодать, открывают обстоятельства жизни. Все получается не так, как ему хотелось бы, запланированное не удается, и это порождает великую скорбь, страшное смятение, доходящее до ропота — сначала на людей, а потом, в глубине души, и на Бога. И ясно, что эти амбиции, это честолюбие и есть то самое, что любит он больше Бога. Совесть подсказывает, что не должно так дальше быть, и Господь не хочет более с этим мириться, потому как знает, что если бы постарался человек, то смог бы преодолеть эту свою детскую привязанность, потому как достаточно уже вырос для этого и возмужал. Но… Предпочитает человек коснеть в своем упорном стремлении к тому, что Богу неугодно и ему самому в действительности не нужно. И это стремление тоже не дает ему дальше идти за Христом. Христос идет вперед — туда, куда Он зовет нас за собой, а человек, словно кандалами, прикован к тому, что для него сейчас важнее Христа…

И еще один пример, такой распространенный в наше время с его смещением нравственных ориентиров, спутанностью понятий о морали. Пример из области «личной жизни». Не буду говорить о так называемых гражданских браках, хотя и это не редкость в среде верующих, казалось бы, церковных даже людей. Скажу просто о том, что чаще всего лишь в сердце человека может таиться, не обнаруживаясь, не сказываясь окружающим, оставаясь ведомым лишь ему самому и Богу. Греховная привязанность к другому человеку. Греховная потому, что тот не свободен от брачных уз, — или потому, что от них не свободен сам привязанный. Понимает такой человек, что не имеет на это чувство права, что незаконно оно, но опять же — не то что ничего не может с собой поделать, а просто не хочет. И пока остается в его душе это пристрастие, сама душа связана, скована, нет у нее больше крыльев…

Да и сколько вообще есть всего, о чем совесть наша может свидетельствовать: этими поступками, этими словами, мыслями, чувствами ты регулярно, раз за разом предаешь Бога... И что страшнее всего, понимая это, предпочитаешь предателем оставаться. И ведь не о каких-то страшных только грехах речь, а просто о том, что, как мы осознали, встало между нами и Богом.

Что делать с таким состоянием, с таким положением? Разве не все это переживают, разве есть какой-то универсальный рецепт исцеления? Разве не одни только святые достигали свободы от всего подобного? В этих вопросах только одно, пожалуй, рациональное зерно содержится: то, что путь к святости именно через эту свободу и лежит.

Универсальный же рецепт на самом деле есть. Это жизнь по Евангелию. Не выборочное следование ему, а принятие его всего, в целом, без изъятий, потому что каждая заповедь — точнее, старание ее исполнить — несет в себе исцеление изуродованной страстями душе. Для этого необходим подвиг? Да, конечно. Это и есть еще одна составляющая «рецепта» — важнейшая. Мы очень часто воспринимаем подвиг как нечто «древнее», не имеющее отношения к нашей сегодняшней жизни. Или же — как что-то очень локальное. А между тем подвиг лишь тогда является таковым, когда он объемлет всю нашу жизнь. Что же до «древности», делание подвижническое всегда возможно, просто оно может быть великим и может быть малым, сообразным с нашими силами, но тем не менее — спасительным.

А еще один ингредиент «рецепта», крайне важный (ибо его отсутствие — то же, что отсутствие соли в блюде), — это предельная честность по отношению к Богу и к самому себе. И, разумеется, по отношению к людям. Она не дает нам оправдывать себя, закрывать глаза на то, что должно причинять боль и рождать в сердце чувство благой ненависти, сопряженное со стремлением от ненавидимого избавиться. Она всегда свидетельствует: наш грех — это грех, а не невинная немощь, наша подлость — именно подлость, а не разумная искусность, наш порок — смердящая язва души, а не просто последствия душевной травмы, перенесенной в детстве. Потому-то так трудно быть честным. Однако без этого труда не спастись.

Впрочем, и понимая все это, нелегко встать и идти. Встать — из того состояния падения души, в котором она жалко влачится по земле, напоминая, по удивительно точному выражению архимандрита Лазаря (Абашидзе), перерубленного пополам дождевого червя. Потому как смотришь вокруг и видишь: «Да ведь все так же живут!» И правда, зачастую и от невооруженного взгляда не укроется, чем болен один, чем — другой, что одолело третьего, четвертого, пятого… И в общем это так и есть. Мы живем в одно время и болеем схожими болезнями, потому в нас очень много общего, роднящего. Только что с того? Не лучше ли вспомнить такую известную и такую пренебрегаемую истину: не важно, что делают все, — важно, что делаем мы? Ведь нам, а не кому-то другому за это отвечать.

Но есть и более важный момент. Самый важный. Разве о каких-то формальных отношениях, разве о каком-то внешнем суде над человеком и его жизнью мы сейчас говорим? Нет. Речь идет о тех отношениях, которые складываются между Богом и Его созданием, о том, что происходит в потаенной сокровенности нашего сердца, о той Божией любви, которая так часто остается безответной. Мы можем найти множество оправданий своей сознательной неверности Христу. Можем указать на множество худших, нежели мы, христиан или «просто людей». Можем, в конце концов, «не замечать» этой неверности. У нас есть на это право. Только право это — на гибель. Или — по милости Божией и по любви — на редко пресекающуюся череду скорбей. Тех самых, которые ходатайствуют нам спасение, если только претерпеваем мы их без ропота, в смиренном сознании того, что все они заслужены…

…Почему у нас в жизни так много скорбей? Кто объяснит?