На протяжении ряда лет я читал лекции по «Практическому руководству для пастырей» в Саратовской духовной семинарии. По характеру данного послушания мне приходилось раз за разом — подробно и обстоятельно — рассказывать ее студентам о том, в чем заключается «работа» священника, ее особенности и нюансы, скорби и радости, священнические труды и отдохновение от них. И вот как-то я поймал себя на мысли: вот здорово было бы хоть в самом сжатом виде, но поведать это людям внешним, не знающим нашей пастырской жизни! Тем самым людям, для которых священник по умолчанию — бездельник и тунеядец, вымогающий последние копейки нищенской пенсии у доверчивых старушек и мастерски «обрабатывающий» потенциальных спонсоров на предмет целевого или нецелевого пожертвования.

Потом я подумал: а стоит ли? Ведь если человек хоть немного интересуется жизнью Церкви — пусть даже и не как друг, а как недоброжелатель, — не может же он совершенно не знать, в чем заключается пастырское служение. Или может? Может, пожалуй. Но я предпочту сказать в немногих словах не столько о служении как таковом, сколько о другом, что в принципе к этому близко. О том, от чего священник устает.

Прежде всего замечу, что в наши дни «пастырь добрый» — это практически всегда лицо, несущее на себе печать многоразличных и многообразных забот, вкупе с сопутствующим такому многоразличию и многообразию синдромом хронической усталости. Допускаю, что есть батюшки с недюжинно крепким телесным здоровьем и безконечно стойкой нервной системой, но лично мне их встречать приходится редко. Да и сам таковым не являюсь, так что тема по-настоящему близка. Что же так священника утомляет, что к этому синдрому приводит?

Какое бы послушание на пастыря ни возлагалось, все равно его главной заботой остаются люди — вверенная его попечению паства и те, кто может в нее влиться, а может так и остаться за пределами ограды церковной. И первый, самый важный труд — работа с этими людьми. Но, конечно, еще прежде того — служение Божественной литургии и вообще совершение богослужений.

Казалось бы, что сложного и утомительного в этом? Напротив, богослужение должно являться для священника источником сил, энергии, необходимых для всей его деятельности в целом. Так оно и есть. С одним лишь маленьким, но очень значительным «но».

Будучи еще послушником, я как-то беседовал с хорошим, опытным игуменом из лаврской братии, который незадолго перед тем вернулся из села в одной из северных областей, где он гостил, находясь в отпуске, и где ему привелось послужить на престольный праздник, заменяя в местном храме заболевшего настоятеля.

— Ты знаешь, — говорил он, — читаю молитвы, произношу возгласы, а чувство такое, словно сквозь лес густой продираюсь. Поворачиваюсь, чтобы народ благословить, а на меня люди смотрят с искренним непониманием происходящего. И весь их интерес сконцентрирован на баке с освященной перед литургией водой. Они бы на него и раньше набросились, да я просто лег сверху грудью и сказал, что до отпуста литургии воду набирать не позволю, а то и на службу толком никто бы не остался. Отслужил, причастился, разоблачаюсь — и состояние такое, будто палками по всему телу били… Избаловала нас лавра прихожанами-молитвенниками!

Может, кто-то и правда подумает: «Какой избалованный батюшка! Какой изнеженный… Палками его били, дескать, — ну скажет тоже!» А меж тем в этом маленьком рассказе, как в капле воды, отражается то главное, от чего священник может уставать. Это очень непросто — молиться за всех, кто в храме, быть локомотивом для состава, у вагонов которого колеса еле крутятся, если не вовсе заблокированы. Ощущения, конечно, у разных священников различные бывают — «палками били», «вагон с кирпичами разгружал», но это просто от особенностей восприятия. А суть одна — всех на себе тащил. Разумеется, на приходе уже сложившемся, благоустроенном, дружном, состоящем из по-настоящему церковных людей, все совсем иначе. Да только чаще всего начинать приходится — особенно в сельских храмах — не то что с нуля, а с отрицательной отметки. Помню хорошо нашего товарища, которого на Страстной седмице отправили на вновь открытый сельский приход. Привел запущенную церквушку в порядок, отдраил ее в одиночку, просфоры испек, приготовился к службе, и вот она — первая Пасха.

— Христос Воскресе! — радостно возвещает он людям, пришедшим в храм.

А они на него смотрят, и в глазах ясно читается вопрос:

— Ну? И что дальше?

Только и оставалось, что самому себе отвечать:

— Воистину Воскресе!

После такого праздника не то что будешь чувствовать себя неважно — отлеживаться придется. Правда.

Кто не помнит образ пастыря доброго, который идет за одной-единственной заблудившейся овечкой и несет ее обратно на своих плечах? Она не так уж и легка. А если она не одна? И если опять же надо все стадо нести на себе?

Вот, например, крещение. С крестными и родителями провели ряд огласительных бесед, они их… выдержали. Но крестить ребенка пришли не только они, а еще и их родные с друзьями, все люди невоцерковленные. Час в храме для них подвиг, причем, судя по всему, непосильный. Они переминаются с ноги на ногу, смотрят по сторонам, мучаются. Священник обратился к ним перед началом таинства со словом, в котором кратко сказал о том, что крещение не просто частное событие, а праздник всей Церкви, и сейчас они ее собой представляют, призвал к молитве. Но… слово не нашло благодарных слушателей. И можно, без сомнения, просто «отчитать» и «отпеть» положенное, да будет ли совесть спокойна? И священник молится — опять же один из всех присутствующих — не только за крохотного младенца в белой кружевной рубашечке, но и за всех прочих младенцев — великовозрастных и совсем несмысленных. И то же чувство страшной усталости и изнеможения потом. Каждый из нас знает эту удивительную разницу — между таким крещением и другим, во время которого крещающийся и немногие близкие ловят каждое слово молитвы, откликаются на него сердцем, участвуют и сопереживают. Не так часто это бывает, как хотелось бы. И не в том дело, что пастырь нерадив и «оглашать» пришедших как следует не хочет. Просто люди такие духовно немощные в большинстве своем — овечки, иначе и не скажешь…

 

Добрый Пастырь.

Фреска. Рим. III в.

 

А исповедь? Это, пожалуй, самое трудное и энергозатратное. И не в том дело, что раз за разом священнику приходится слышать не только о грехах «повседневных», но и о проступках действительно тяжких — таков уж мир, в котором мы живем. И слава Богу, что решаются люди прийти с ними в храм, чтобы разрешиться от этого страшного бремени! Усталость от этого — естественная и законная, можно сказать здоровая, потому что не только ангелы на Небесах радуются покаянию грешника, а и пастырь ему радуется, особенно когда видит, что оно настоящее — искреннее и глубокое. А вот если оно «постольку поскольку», без сокрушения, без желания измениться, стать лучше, сводящееся к констатации факта или даже какому-то странному недоумению стоящего у аналоя человека: «Вот, вроде бы и грех это, а может, и нет… Все так живут»… Тогда опять возникает ощущение, словно воз на себе тянешь. Так же как и тогда, когда после каждого сказанного слова человек смотрит на тебя и ждет: не разберешься ли ты с его грехами вместо него, не решишь ли за него эту проблему: как сделать так, чтобы их больше не было? У него-то ведь сил бороться нет. Не говоря уже о людях, которые на исповедь подходят не со «списком грехов», а с просьбой: «Сделайте мне что-нибудь…» И сколько ни бьешься, ни объясняешь, что ты «сделаешь» — помолишься, посоветуешь, но главным образом человек сам делать должен, в глазах просящего лишь тоска, которая, кажется, еще немного — и твое сердце тоже наполнит…

А еще устает священник и унывает порой даже, когда видит, как и постоянные его прихожане, с которыми уже не одна Пасха и не одно Рождество вместе отпразднованы, с которыми не только десяток куличей, но и пуд соли съеден, топчутся на месте, спотыкаются, падают вместо того, чтобы споро идти вперед. Неправедно такое уныние — но, чего греха таить, бывает и оно.

А после службы — требы. В разных домах, квартирах, больницах, на улицах даже, на кладбищах. И едет священник из конца города в конец с чемоданчиком и епитрахилью на шее, со смешно оттопыривающей плащ на груди сумочкой для дароносицы. И один смотрит на него так, другой — иначе, кто-то язвит, кто-то произносит вполголоса из сокровенности сердца идущее: «Мог бы — убил!» Ну, это, конечно же, в том случае, если не имеет священник роскоши «незаконной» — личного автомобиля. Впрочем, зачем он ему, бездельнику и тунеядцу?

Ни для кого не секрет, наверное, что если священник является настоятелем, то волей или неволей ему приходится осваивать всевозможные смежные профессии — понемножку становиться администратором, финансистом, прорабом. А иногда и не понемножку, потому как хозяйство часто достается порядком запущенное, во многих заботах нуждающееся, не говоря уж о тех храмах, которые с нуля строить нужно. Кажется, что это очень здорово — такая многофункциональность. Здорово и интересно. Только надо самому быть «практикующим священником», чтобы на опыте узнать, насколько в действительности все эти «наросты» мешают пастырю в его служении. И не только потому, что время отнимают и силы, а и потому, что трудно, когда у тебя все вперемешку в голове и в душе: долги перед строителями, которые вот-вот развернутся и уйдут, кирпич некачественный, с которым тебя обманули, зарплата сотрудникам, опять задержанная, при том что она и так невысокая… И вместе с этим — исповедь, служба, требы. Что-то в итоге страдает. Что-то… А священник страдает непременно, разрываясь меж тем и другим.

Отдельная тема — спонсоры и благодетели, о которых так любят иронично писать светские журналисты. И вообще — «добывание денег». Если кто-то думает, что это легкий и радостный труд, то такого человека просто надо брать на работу — пусть сам трудится, добывает, а мы ему зарплату платить будем. Зарплаты мало — пусть процент с каждого пожертвования получает, лишь бы нас от этой нужды освободил. Только утопия это, к сожалению, мечта несбыточная.

Спонсоры спонсорам рознь. Бывает, что церковный человек, прихожанин, имеющий свой бизнес, регулярно жертвует на храм, но это — редкость. А гораздо чаще священник идет — порой по рекомендации, порой наугад — по офисам и кабинетам, пишет письма, отсылает и снова идет. Потом отсылают его, иногда вежливо, иногда не очень. Иногда — делают «интересные» деловые предложения:

— Ну мне в общих чертах нужда ваша понятна. Сколько, говоришь, на куполок надо? Пятьсот тысяч? Нет, могу только сто пятьдесят. И знаешь что, альтруистов сейчас нет. Мне тоже какая-то польза должна быть.

— ?

— А пусть меня по телевизору покажут с этим, как его… с владыкой вашим, и он обо мне хорошо скажет. И грамоту не забудьте.

Иногда — еще интересней, ну да что рассказывать, душу бередить. Жизнь!

И после такого похода снова чувствуешь себя если не избитым, то, по крайней мере, аферистом каким-то, который ходит и ищет, как бы чего урвать на разные свои нужды. И часто только понимание, что не свои они, нужды эти, а церковные, что храм у тебя за спиной и люди в нем, помогает снова идти. Бывает и иначе, конечно, и порой совсем другие люди попадаются, но это как чудо уже воспринимаешь и благодаришь за него — Бога и их самих…

Отдельная статья — те, кто требует твоей помощи. Они никогда не оскудевают, если только ты и правда священник. Они несут тебе свою скорбь, боль, беду, приходят с нуждой духовной и нуждой материальной. И ты бьешься, чтобы им помочь. Духовно — проще на самом деле, потому что тот, кто духовного ищет, как правило, хоть что-то, но готов делать и сам. А у кого беда и никакого понимания ее внутренних глубинных причин, и никакого желания в них разбираться, и даже веры как таковой нет, а только одно: «Сделай что-нибудь, если можешь»… С ними ты и соцработник импровизированный, и участковый, и даже спонсор — опять в одном лице. Только с КПД не особо высоким, потому что не хватает тебя на все. И от этого тоже страшно устаешь — от того, что нужен ты, а тебя не хватает. Выправляешь с грехом пополам паспорт бомжу (слово противное, но трудно постоянно повторять: «бездомному человеку» — вот и привыкаешь к этому жестокому сокращению), пролечиваешь его от… разных болезней (таких, что в приличном обществе и не назовешь), а на следующий день кто-то бьет его бутылкой по голове, и ты даже отпеть его не можешь, его уже без тебя похоронили…

…Что-то, мне кажется, увлекся я. Хотел просто сухо и коротко изложить, от чего может уставать современный пастырь, а перешло все в жалобу какую-то, что ли… Наверное, просто тема больная. Или усталость накопилась. И поделиться захотелось усталостью этой. Да мы и делимся ею друг с другом — собратья по служению, армия усталых бездельников и тунеядцев. И очень хорошо находим между собой понимание: знаем ведь, что у кого болит и почему.

Конечно, грех нам, на самом деле, на что-то роптать, в действительности мы очень счастливые люди. И Господь за малый труд утешает так, что никаких других утешений не надо, и людей вокруг замечательных море, и смысл и цель жизни предельно ясны, и жизнь сама так часто открывается как самое настоящее чудо.

Поэтому и жалоба — не жалоба, а обычный рассказ. В большей степени, повторюсь, на внешних по отношению к Церкви людей рассчитанный. Может, кто-то вчитается в него и увидит в нашей жизни что-то достойное — нет, не уважения, а хотя бы принятия. Может, не будем казаться мы такими уж никчемными, никому пользы не приносящими и ровным счетом ничего не делающими ленивцами. Дай Бог, если так.