Глава тридцатая

По официальной версии, зам председателя КГБ СССР Семен Цвигун скончался от острой сердечной недостаточности. По слухам же, он застрелился из наградного оружия, страдая от рака. Но я-то знал, что и первая, и вторая версия — липа. На самом деле Семен Кузьмич стал жертвой роковой случайности, а кто ее устроил — догадайтесь с одного раза.

Правда, генерал армии, куратор второго, третьего, пятого и одиннадцатого управлений, сам был отчасти кузнецом собственного несчастья. В конце концов, именно он наложил последнюю визу, разрешив устроить на нашем подземном уровне это шоу. Исполнители приказа кое-чего не учли: сила весов заметно приросла, а с нею выросла и площадь охвата. Впрочем, главной их глупостью была сама идея в духе Древнего Рима. Цвигун, я уверен, был человеком тщеславным и его грела мысль побыть в роли Цезаря — хотя бы час.

За день до прибытия Семена Кузьмича на наш уровень в моей рекреации выстроили некое подобие арены, оградив ее со всех сторон листами плексигласа и обезопасив амфитеатр двумя слоями металлической сетки. Сама арена была поделена таким же плексигласовым щитом на две части: для меня и для приговоренных. Не знаю, что пообещали кандидатам на убой — то ли «пятнашку» вместо «вышки», то ли помилование вчистую, — но все четверо согласились надеть доспехи гладиаторов, как в фильме про Спартака. Идиоты из обслуги генерала и ко мне подступали с дурацкой римской туникой, но я пригрозил, что объявлю забастовку, и они, обматерив меня, отстали. Все-таки я был в этом шоу главным действующим лицом, которое в день премьеры лучше не злить. С меня даже сняли ошейник и отменили инъекции стимуляторов — что бывало крайне редко.

Представление состояло из двух отделений. В первом я должен был убить тех четверых, а после перерыва — еще одного гостя, особого. Больших угрызений совести я не испытывал.

Негодяи в белых халатах, изучавшие мой феномен, заранее объявили организаторам: фиктивных «шпионов» или диссидентов, обвиненных в измене Родины, на арене быть не должно, — на них весы не отреагируют. Для опыта годились только настоящие душегубы, урки с кровавым послужным списком — те, кто мог и должен был получить по заслугам.

За полчаса до начала мне показали их уголовные дела, с фотографиями жертв. Кадры были так ужасны, что меня едва не вырвало, а весы сработали без паузы, едва только ударил гонг и омерзительная четверка возникла на своей половине арены. Трое, думаю, еще даже не поняли, что их палач — я, как все было кончено. Один споткнулся на ровном месте и сломал позвоночник. Второй разбил голову, запнувшись о ногу первого. Третий подавился языком. Четвертый, самый опытный, пережил остальных секунд на пятьдесят. Он выхватил из-за нагрудника заточку и завертел головой в поисках врага. «Эй!» — я помахал ему. Сработал инстинкт: урка метнул в меня свое оружие, хоть и видел, что между нами есть преграда. Заточка отскочила от плексигласа и бумерангом вернулась к хозяину, угодив острием в сонную артерию. Никогда не думал, что в человеке так много крови. Если она хлещет быстро, смерть от гипоксии не заставит себя ждать…

Обо всех диагнозах я узнал пару минут спустя, когда дело было сделано: двое медиков, выйдя на арену, осмотрели трупы и отчитались перед амфитеатром. Оттуда похлопали, но без большого энтузиазма. Там ждали большего. Четверо приговоренных умерли так скоро, что никто из публики не успел рассмотреть подробности. Ну какое же это зрелище?

Гонг возвестил о перерыве, жмуриков убрали, кровь подтерли. Мне дали кружку воды, а генералу и свите разлили шампанского — я слышал, как хлопнула пробка. Спасибо Семену Кузьмичу: показуха, устроенная ради него, должна помочь нам со Славкой Шерензоном сбежать уже сегодня. План я придумал накануне — как только узнал о пятом, особом госте.

Этот пятый отличался от остальных нечеловеческой силой и жестокостью. Собственно, человеком он и не был. После того, как от инфаркта скончался знаменитый дрессировщик Ходасевич, ручной лев Кайзер, живший у него на правах домашнего любимца, решил застолбить себе место вожака прайда. А когда его не послушались, он истребил почти всю семью Ходасевича — вдову, тещу и трех детей. Уцелел лишь самый маленький, который забился под кровать. В то время я догуливал последние денечки на свободе и, как и все в СССР, узнал о жуткой трагедии из газеты «Известия». Там же писали, что милиционерам пришлось застрелить хищника, — но это, как оказалось, было ложью. Кое-кто в Комитете решил, что живой лев-людоед еще может послужить Родине. Сегодня Кайзеру предстояло погибнуть взаправду — на арене, от моего дара. Ради эффективности мне показали фото растерзанной семьи дрессировщика и сочли, что теперь-то лев обречен на казнь.

Мои тюремщики не учли одного обстоятельства: в сферу действия Великой Вселенской Справедливости животный мир не входит. Даже самый кровожадный зверь не обладает разумом, а потому не подлежит наказанию. Сам я понял это еще в детстве, когда не смог отплатить кусачим пчелам и злому соседскому псу Гектору. Но делиться наблюдениями с гэбэшниками я, конечно же, не стал — понадеялся, что очень скоро они мне пригодятся…

Меня посадили сюда в двадцать два. Много ли знает о жизни сопляк-очкарик с новеньким дипломом филфака? Однако подземная тюрьма КГБ кое-чему учит быстро. В первый же месяц мне открылась простая истина: в госбезопасности нет невиновных. Мне, по крайней мере, такие не встречались ни разу. Я не видел за масками их лиц, а под халатами — погон, но и по рукам, лишенным мозолей, многое можно узнать. У среднего звена были мягкие белые ладони и аккуратно подстриженные ногти. У их начальников — узловатые пальцы с желтыми квадратными ногтями. Люди с мягкими ладонями хозяйничали в Чехословакии и Афганистане. Те, у кого руки были постарше и покрепче, пришли служить в органы еще при Сталине и заработали первые звездочки на «врагах народа». Сам генерал Цвигун, как я узнал гораздо позже, карьеру начал в МГБ Молдавии и чужой крови пролил изрядно…

Ударил гонг. Лев-убийца, вступивший на арену, выглядел довольно жалко. Грива его свалялась, шерсть песочного цвета была в каких-то бурых проплешинах, и двигался он без всякой величавости — не как царь зверей, а как битый жизнью уличный кот. Но когда он глянул на меня сквозь тонкий плексиглас, мне стало не по себе. В его глазах было столько неутоленной ненависти, что я понял: пора. Весы клацнули, моя сила прошла сквозь зверя, не задев его, словно вода сквозь решето, и потекла дальше, вперед и вверх — к амфитеатру.

Я сразу перестал интересовать Кайзера. Другое дело — генерал и свита. Отвернувшись от меня, лев внимательно оглядел их, словно что-то прикидывая, и тихо зарычал. Он почуял кровь? Или ее предчувствовал? В амфитеатре еще думали, что хищник — цель, а он уже стал средством. Целью теперь были сами люди. Зверь подступил к барьеру, отделявшему его от зрителей, небрежно, одним ударом лапы, разбил плексиглас и легко прыгнул вверх.

Минута расслоилась на секунды, секунды — на мелкие мгновения, и каждое удлинялось, растягивалось и не кончалось, словно прозрачная фунчоза. Я видел, как медленно, очень-очень медленно рвется металлическая сетка, не выдержавшая веса льва, и как та же сетка, повалившись на амфитеатр, мешает людям убежать от зубов и когтей. Генерал и его свита сами загнали себя в ловушку. Человеческие вопли слились с рычанием хищника.

Кайзер не хотел жить уличным котом. Он сражался за право умереть львом.

Издали глядя на то, как горячие сердца, холодные головы и чистые руки превращаются в неразличимое кровавое месиво, я нисколько не сочувствовал людям в амфитеатре. Мир держится на равновесии. Хотели полюбоваться смертью? Значит, заслужили каждый миг этого ада. А мне теперь можно уйти. Выход из моей рекреации был открыт и никем не охранялся. Полчаса назад я надеялся только на суматоху, а получил настоящую панику; рассчитывал отвлечь стражей минут на семь, а выиграл не меньше пятнадцати…

— Что за шум? — спросил Славка. Он ждал меня у лифта. — Как будто цирк приехал.

От железной цепи, которую мой друг таскал на ноге, теперь остался жалкий обрывок. Вот что бывает, если умножить пилочку для ногтей на огромный запас терпения.

— Приехал, — ответил я. — Все билеты проданы и нам не хватило. Так что валим отсюда.

Славка уже притащил два стула, чтобы блокировать автоматические двери лифта. У нас не было ни ключа, ни кода, и мы не могли запустить кабину наверх. Но этого нам сейчас и не требовалось. Нужно только вскрыть потолочный люк и сквозь него выбраться в шахту. По ней мы вдвоем за несколько минут пролетим здание насквозь, выберемся на крышу и с нее сумеем стартовать куда угодно. До рассвета еще часа четыре. Все стороны света нам открыты, но мы уже выбрали свой путь: к северу — через северо-запад.

План был настолько прост, что его нельзя было испортить. И все-таки Владу Туватину это удалось. Третий из подопытных с нашего уровня объявился у лифта через полминуты. Мы со Славкой не слишком доверяли ему и ничего не говорили о будущем побеге. Туватин сам нас вычислил и нашел: с его-то способностями проделать такой трюк — пара пустяков.

— Вы возьмете меня третьим, — сказал он. Это было утверждение, а не вопрос.

У него и раньше был монотонный голос автоответчика из телефонной службы точного времени. А сейчас он даже паузы между словами делал, как тот робот.

Влад жил здесь на мягком режиме — почти курортном по сравнению с нашими. Его не держали на привязи, не запирали его рекреацию и хорошо кормили. Здесь, на седьмом уровне, его дар только изучали, а наверху уже использовали. Дважды в неделю его куда-то увозили на лифте. Возвращался он с зеленоватым, как у утопленника, лицом, и я слышал, как он в своем помещении стонет и блюет. Влада было жаль, но Славка, как тот Боливар, физически не мог выдержать двоих. Это мы объяснили Туватину так быстро, как смогли.

Влад не удивился нашим словам и кивнул с деловым видом. Похоже, он всё продумал.

— Такой вариант я предвидел, — сказал он. — Верю. Тогда он возьмет меня вторым. Пусть Рома останется. Если останусь я, то сдам им ваши координаты. Вы же знаете, для меня нет тайн. Куда бы вы ни полетели, они проследят траекторию и вышлют МиГ вам на перехват.

— Ну ты и говно! — Славка сердито замахнулся на него кулаком. — Ты видел шею Ромы? Знаешь, каково носить ошейник с шипами? А ну брысь, мародер хренов! Или я тебя подниму метров на сто и сброшу сверху. И проблема будет решена. Хочешь? Да или нет?

— Нет, — ответил Влад. Хотя лицо его приобрело знакомый зеленоватый оттенок, я видел, что отступать он не намерен. — Но ты не сбросишь. Ты добрый. И ты поймешь меня и простишь. На свободе я принесу меньше вреда, чем здесь. Ром, скажи, что я прав.

Электронный циферблат над лифтом, мигая, уничтожал минуты. Препирательства с Туватиным почти съели маленький бонус, который заработал нам лев Кайзер. Надо было немедленно что-то решать. Ненавижу делать выбор между плохим и худшим.

— Влад, скажу, что ты сволочь, — устало произнес я. — И будешь для меня сволочью навсегда. А теперь, Славка, бери мародера и улетайте быстрее. Они все равно бы заставили его найти нас — лучше уж забрать его отсюда, чтоб некому было искать. Он, в общем, прав: остаться нужно мне. Кто-то все равно должен прибраться — сжечь ваши личные дела. Ну что они мне сделают? Не убьют же. Я — ценное имущество КГБ…

Эта история тридцатипятилетней давности вспомнилась мне в Праге, на улице Карела Земана, возле дома номер 52. Под вывеской с надписью «Agentura pro vyhledávání zvířat» я увидел имя владельца — и сразу же заныли все мои шрамы, скрытые под бородой. Да, меня тогда не убили, но сколько раз за те месяцы я жалел, что жив! К новому ошейнику, еще ужасней прежнего, добавили цепь на лодыжке и фиксаторы на локтях. После таблеток и уколов я неделями не мог нормально спать. Я перестал различать опыты, похожие на пытки, и пытки, похожие на опыты. Что-то они сделали с моим гиппокампом. В отличие от весов, полученных с рождения, тошнота в присутствии людей с Лубянки привязалась ко мне через год после того случая: думаю, это был подарочек седьмого уровня…

Я открыл дверь. Звякнул колокольчик. Человек за столом поднял голову.

— Ну здравствуй, Влад, — сказал я. — Обниматься не будем.