Глава восемнадцатая

Телеведущего Вадима Кенарева у нас ненавидели особенно сильно — даже, наверное, еще сильней, чем прежде его любили. Так в зомби-хоррорах относятся к укушенному: тому, кто недавно был человеком со знакомым голосом и родным лицом, а затем обратился в смертельно опасную тварь, нечленораздельно рычащую и роняющую на землю голодную слюну. Многие хорошо помнили, каким был Кенарев лет пятнадцать назад: толстеньким, длинноволосым, бесстрашным и веселым. В ту пору он носил бейсболку козырьком назад, затрапезный пиджачок в серую клетку и нелепый свитер цвета канарейки, на два размера больше, — всё, что делало его похожим на бомжа. Он вел злую программу на маленьком канале, и она гремела так, что шум доходил до высот кремлевского Олимпа.

Когда Дорогин забрал себе достаточно власти, чтобы перекрыть кислород популярным телеведущим на всех каналах, он немедленно это сделал. Сколько бы ни протестовали журналисты, сколько бы петиций ни отправлялось наверх, вольных сынов телеэфира по одному выкидывали из профессии. Одних увольняли по Кодексу законов о труде, другим придумывали административные дела, третьи, плюнув, уходили сами. А вот наш герой оставался — из старой телегвардии один-одинешенек. В какой-то момент у него кончились конкуренты. На экране были только дорогинские назначенцы: косноязычные девицы и парни с тупыми физиономиями и повадками вертухаев… а еще суперстар Кенарев.

Его, как ни удивительно, не трогали и даже поощряли. С захудалого канала перевели на самый главный. К еженедельному телешоу в прайм-тайм добавили ежевечернее. Дали утренний эфир на модной радиостанции. Присвоили почетное звание. К сорокапятилетию выписали орденок, вручая который, Дорогин дружески похлопал его по плечу как своего в доску пацана. А когда в Кремле встречали залетевшего на волне мирового турне Мика Джаггера, Пал Палыч усадил Кенарева за один стол с собой и в прямом эфире дважды за вечер назвал нашего будущего клиента по имени-отчеству — Вадимом Сильвестровичем.

Лысый всё правильно рассчитал: Кенарев оказался из тех противников, кого побеждают не наступательно, но подкупательно. Там, где не работали бабки, сработали понты. Если прежде тщеславие было у Кенарева любимым, но тайным и стыдным грешком, то теперь уже ничего не мешало ему легализоваться и разрастись до полноценного греха. Вадим Сильвестрович выкинул свитер и завел себе лиловый, со стальным отливом, френч, застегнутый до подбородка. Он сократил свою прическу до строгого офицерского бокса и стал интенсивно худеть по сверхмодной методике. И чем менее округлыми становились его формы, тем более мягкими и уклончивыми делались формулировки, которые он позволял себе в эфире. Он уже не обличал власть, а беззлобно журил. Потом перешел на милое необидное вышучивание. Затем стал подхваливать — громче, громче, еще громче…

Года не прошло, как затянутый в свою лиловую кирасу Кенарев уже бился в ежевечерней патриотической истерике, во весь голос обличая фриков, подонков, провокаторов на службе у западных разведок, которые имеют наглость вредить исподтишка и всенародно обожаемой партии бескорыстных красавцев-умниц, и лучшему в мире правительству в сияющих рыцарских доспехах, и, главное, высоко чтимому всем человечеством живому олицетворению нашей суверенности и самобытности почти полубогу Дорогину Пэ Пэ.

Не все, конечно, слушали фуфлогона и не все доверяли его эфирным речам. За каждым его твитом тянулась цепочка оскорбительных комментов, каждый его пост в фейсбуке сопровождался сотнями дизлайков, каждое его фото в компании Дорогина превращалось в глумливую фотожабу. Не меньше миллиона просмотров в ютубе набрал ролик, где Кенарев на автостоянке у телецентра пытается отцепить от своего автомобиля чей-то «подарок» — промышленный разбрызгиватель органических удобрений, и явно не пустой.

Однако и рейтинги нашего героя дутыми не были. Будучи в ударе, он умел врать талантливо и хлестко, с видом абсолютной убежденности в своем вранье. Находились такие, кто смотрел, прислушивался и верил. Скольким Кенарев заплел извилины, торгуя в эфире тухлой медвежатиной? Скольким впрыснул в кровь коктейль из самодовольства и ненависти? Скольких убедил бросить родную хату и немедленно ехать в дальние края — убивать за то, чтобы чужие шляхи стали нашими автобанами? И сколько из тех людей вернулись потом к женам и детям в костюмах из цинка? Не знаю. Но цифры наверняка где-то записаны. Пусть их учтет, сложит и перемножит небесный арифмометр.

С тех пор, как Кенарев пропал из Москвы, не дожидаясь окончания суда, прошло пять месяцев. Все это время местонахождение лилового фуфлогона оставалось неизвестным, а сам он — недосягаемым. Но всему когда-нибудь наступает конец. В один прекрасный день четыре новозеландских туриста собрались в номере отеля, чтобы изучить карту города и прикинуть, как наилучшим образом подобраться к местному жителю Бенито Филомелли.

Теми туристами были мы четверо, прилетевшие сюда из Москвы — кружным путем через Кейптаун и Окленд. Отель, куда мы въехали, назывался «Оазис» и располагался на улице Кешар-Махаль в городе Катманду, столице бывшего королевства, а ныне Федеративной Демократической Республики Непал. А упомянутым господином Филомелли, как вы догадались, оказался уже нам знакомый Вадим Сильвестрович К. собственной персоной…

— Смотрите. — Я ткнул шариковой ручкой с логотипом «Оазиса» в точку на карте. — Вот то, что мы сегодня знаем. Его дом на улице Бхимсен Тана — шесть комнат плюс веранда. Рядом с домом газон и плавательный бассейн. Есть гараж. Двор огорожен, высота металлического забора — два с половиной метра. На крыше — «тарелка» спутникового ТВ. По сравнению с его виллами, оставшимися в Италии, — очень скромненько. Но в Катманду и жизнь намного дешевле, чем в Риме. Короче говоря, по здешним меркам наш Беня — мужчина хоть куда, с достатком выше среднего… О чем я еще забыл упомянуть?

— О пожарно-охранной сигнализации и трех камерах наблюдения, — подсказал мне Димитрий. — Через час я влезу в его комп, и мы получим обзор. Там возле бассейна один фонарь и три дерева — две гималайских сосны и одна непальская вишня. Хорошо растут, кудряво, но нам картинок не перекроют. Ну, может, процентов на пять. Сигнализацию отключить легко. Правда, там общий пульт для всего квартала. И сеть, и периферийное оборудование ставила одна фирма. Тронешь любое устройство — может зазвенеть везде.

— Никаких отключений! — Я погрозил Димитрию пальцем. — Зачем? Мы ведь не собираемся грабить его дом. Нам важно только знать, где клиент будет находиться в нужный момент времени. И как раз с этим полной определенности у нас пока нет…

Из вазочки с орехами, стоящей на столе, я выудил коричневый шарик макадамии.

— Допустим, это Беня, — сказал я. — Если вечером он не сидит у себя дома и не смотрит телевизор, то может находиться в одном из трех своих излюбленных мест. Вот первое…

Я отодвинул карту Катманду на край стола, а в центр поставил белый одноразовый пластиковый стаканчик донышком кверху.

— Предположим, это Военный музей Непала, — сообщил я троице. — Наш фуфлогон может там околачиваться часами и смотреть на экспонаты. Он ни дня не прослужил ни в какой армии мира, зато очень любит всякие пушки, танки, самолеты, военную форму и так далее. Или, может, ему просто нравится, что всем посетителям этого музея наливают бесплатный кофе. Входной билет для обычных граждан страны стоит сорок непальских рупий — это будет около тридцати центов. Но наш любитель халявы добыл себе где-то удостоверение ветерана гражданской войны и поэтому за вход не платит ничего.

Достав второй белый стаканчик, я поставил его рядом с первым и продолжил:

— Вот это — возможность номер два. Кинотеатр «Ганга Чалачитра» на Ринг Роуд. Сюда даже лауреата премии ТЭФИ, каковым является Кенарев, без денег не пустят. Цена билета — целых 250 рупий, то есть два бакса. Но мы в России, например, в кино платим только за один сеанс, а в Непале многие кинотеатры устроены на манер грайндхауса. Ты покупаешь входной билет и потом можешь перемещаться из одного зала в другой. Надоел Голливуд — там по соседству Болливуд, пресытился боевиками — переходи в зал с порнухой… Судя по досье, наш Беня приходит сюда не реже раза в неделю, а иногда чаще. И наконец…

Третий перевернутый стаканчик присоединился к двум остальным.

— Возможность номер три — бар «Том и Джерри» в Тамеле. — Я легонько щелкнул ногтем по дну стаканчика. — Для туристов он выглядит непрезентабельно, зато местным он нравится. Пиво, снэки, дешевые морепродукты, трижды в неделю — живая музыка. Два бильярдных стола, минимальная ставка за партию — сотня рупий. Наш Филомелли любит погонять шары по зеленому сукну, а поскольку здешних профи знает в лицо, то берется играть только с новичками. Ищет слабое звено и уносит домой пару-тройку баксов…

— Роман Ильич, что-то у нас не сходится, — задумчиво произнес Нафталин. — Зачем ему всё это — в музей на халяву, бесплатный кофе, мелочевка на бильярде? Он ведь не бедный.

— Не бедный, — согласился я. — И даже не жадный. Просто он по природе своей жлоб и все привычки у него жлобские… А теперь внимание! Следите за руками. Кручу-верчу, надуть вас хочу… — Подражая наперсточникам, я несколько раз переместил стаканчики туда-сюда по гладкой поверхности стола и опять выстроил их в линию. — Ну! Где тут Беня?

— Крайний слева! — быстро ответила Ася.

Ударом кулака сверху я смял стаканчик и показал всем: пусто.

— Тогда этот, справа. — Димитрий ткнул пальцем.

Я смял в лепешку и второй вариант: снова пусто.

— Вот что значит не спешить. Я выиграл. — Рассудительный Нафталин поднял последний стаканчик и удивленно сказал: — Но как же? — Под третьим тоже ничего не оказалось.

Разжав кулак левой руки, я показал всем троим спрятанный орешек.

— Вы сжульничали, Роман Ильич! — обиженно воскликнула Ася. — Вы его не положили.

— Сжульничал, — подтвердил я с удовольствием. — А вы попались. Где вы видели честную игру в наперстки? Ни в музее, ни в кино, ни в бильярдной нашего Бени вообще не было. И не должно быть завтра. Все три его любимых места — людные, а где люди, там и риск. Я даже в Танзании, в лифте рядом с судьей, и то проявил неосторожность. Мог зацепить тех троих, кто был с нами рядом. А уж кинотеатр, военный музей и особенно бар — тем более опасные места. Черт его знает, что там за люди и не числится ли за ними какой-нибудь уголовщины. Нас хоть и четверо, но мы не всадники Апокалипсиса. Карать грешников Катманду в задачи нашего департамента не входит. Пусть с ними их Вишну разбирается…

Собрав со стола остатки стаканчиков, я выкинул их в урну. Вернул орех в вазочку к остальным орехам. Передвинул карту опять на середину стола и после этого объявил:

— В общем, наша стратегия проста. Ася, активируйте свой непальский. Вы с Димитрием на подхвате у Нафталина. Постарайтесь не очень портить чужое имущество, но сделайте так, чтобы к завтрашнему вечеру отсечь все три варианта. Тогда у клиента останется только четвертый: сидеть дома и в одиночестве смотреть телек. А мы — тут как тут.

У жителя Непала Бенито Филомелли итальянские имя и фамилия в новеньком паспорте, и еще — «фиат» в гараже, а больше ничего итальянского у него не имеется. Было да сплыло: особняк в Риме, два палаццо на озере Мольвено, виноградник в Тоскане и оливковая роща в Торболе. Всё то, что не успели к себе притянуть загребущие лапки бывшей жены, увели в казну потомки Капитолийской волчицы. Но Вадим Сильвестрович не дурак. Кое-что существенное, укрытое от налоговиков, он отложил на черный день в Национальном Банке Непала — и вот заначка пригодилась. Можно ничего не делать, а только шататься по городу или сидеть в баре, предаваясь ностальгии за стаканчиком кукурузного чьянга.

Правда, сегодня у Кенарева, как нарочно, облом следует за обломом.

Сперва отпадает музей военной техники, где бывает так приятно выпить кофейку в кабине пузатого, словно беременного, штатовского транспортника времен войны в Корее, воображая себя летящим над 38-й параллелью. И вот вчера ночью какие-то сукины дети — наверняка обкурившиеся туристы! — вламываются в зал главной экспозиции и зачем-то меняют местами два танка: британский «Марк-5» и французский «Сен-Шамон». Как им это удается сделать вручную, без подъемных кранов? Загадка. Из экспонатов вроде ничего не пропало, но на всякий случай решено провести полную инвентаризацию, а до ее завершения даже для гостей с привилегиями ветеранов вход в музей закрыт.

Вадим Сильвестрович отправляется в знакомый кинотеатр, чтобы развеять тоску, но в «Ганга Чилачитра» вместо двух серий «Зловещего бульбулятора» с неувядающим Брюсом Боуром в роли галактического гангстера Мыльного Пузыря и еще двух серий «Музыки страсти» с Шами Шамкаром в парике под Элвиса он обнаруживает на дверях белую афишку «REPAIR», что означает «РЕМОНТ». И старик-билетер, сморщенный дядюшка Гопал, который вынужден теперь исполнять обязанности сторожа, уборщика и разносчика новостей, на смеси английского и хинди клеймит позором водопроводную трубу. Через пять минут Кенарев понимает: опозоренная труба служила кинотеатру со времен короля Махендры, а теперь вздумала протечь в нескольких местах, и по этой причине сейчас в подвалах всего дома воды по колено, а в кранах ее, наоборот, нет уже ни капли.

С ворчанием Кенарев сворачивает в сторону любимого бара, названного в честь мультяшных кошки и мышки, и что же он видит издалека? Толпу недовольных завсегдатаев у входа и знакомого бармена Ахана. Покуривая в сторонке, тот не торопится зайти внутрь и занять место за стойкой. «Ке байс?» — спрашивает у него Вадим Сильвестрович, что в данной ситуации значит: «Ты чего тут сачкуешь?» Ахан лениво выпускает клуб дыма, а вместе с дымом только одно слово: «Банда». По-непальски это не «банда», а «закрыто». Кенарев кивает: он, мол, сам видит, что закрыто. Но почему? Кто сглазил? Санитарная служба нашла тараканов? «Пайса», — кратко объясняет бармен. И добавляет: «Дэрэ-дэрэ». Это означает: какой-то богатый турист выкупил зал. Докурив, Ахан снисходит до подробностей. Дескать, болван живет рядом, и у него траур. А потому до утра — никаких увеселений. «Бооли», — напоследок говорит бармен Кенареву. Приходи, мол, завтра, дружок. «Маскальцоне, — с любезной улыбкой отвечает Кенарев бармену. — Фача ди мердо». Что в переводе с итальянского означает: «мразь» и «сраный урод».

Так или иначе вечер безнадежно испорчен. Да чего там — изгажен. Перебирая в уме ругательства с родины древних латинян, Вадим Сильвестрович возвращается домой. По-хорошему надо бы откачать грязную воду из бассейна, чтобы утром налить свежей, но Кенареву неохота — нет настроения, пошло все к черту. Достав из холодильника две бутылки пива «моретти», он разогревает в микроволновке последний кусок пиццы с артишоками и пепперони, переодевается в пижаму и включает телевизор. Из трехсот каналов спутникового ТВ он безошибочно выбирает два российских. Их он смотрит регулярно. Ну-ка поглядим, что у них сегодня в прайм-тайм. Коллеги как-никак.

Угу, так он и думал. Козлы тупоголовые. Дебилоиды со справкой. У них что, совсем закончились профи или даже не начинались? Кенарев видит, как четверо молодых придурков забрасывают вопросами министра — не бывшего, а действующего. И вопросы у них такие, что хоть Росгвардию вызывай и задерживай всех за неуважение к власти. Однако оболдуй-министр не встает и не уходит из студии, сшибая стулья и выплескивая воду из стакана им в морды. Он терпеливо объясняет с бумажками в руках, как будто не какая-то шваль под телекамеру его допрашивает, а в тюремной камере — Генпрокурор.

Погибла Россия, думает Кенарев. Р-р-р-революционеры, мать их за ногу. Потрясатели основ. Сегодня человек нагрубил министру, а завтра что? Швырнет камень в его машину? А послезавтра — уже не камень, а «молотов-коктейль»? Хоть бы кто вдолбил в их головенки, что Россия — страна, где нельзя без дистанции. Если у нас между хамьем и властью, даже самой маленькой, не стоит вооруженный мент, страну ждет анархия и хаос, они же — бардак и беспредел. Вы еще вспомните о Дорогине и его вертикали…

Вадим Сильвестрович, исполненный досады, переключает на другой российский канал, попадает в середину незнакомого ток-шоу и сразу начинает злиться на всех: на публику, экспертов, операторов, осветителей, а больше всего — на незнакомого ведущего, который держит себя, как распоследний лох. Вот, противоположный случай так называемого маразма, думает Кенарев. Где нельзя, они выеживаются, а где можно и нужно нахамить — тупят, как детсадовцы. Ну сделай же что-нибудь, мысленно подсказывает он ведущему, ты же хозяин шоу, так и будь хозяином! Если тебе не нравится, что несет гость, заткни его, отбери микрофон, скажи, что он жирный, или у него голова немытая, или что его дедушка — педофил, и пусть хлопает глазами. В конце концов, можешь его просто выгнать из студии пинками — он же мелкий, соплей перешибешь, а у тебя вроде плечи и мускулы.

От такого вопиющего непрофессионализма у Кенарева даже улучшается настроение. Россия погибает, думает он, ну и хрен с ней, сама виновата. Он далеко от нее, в тепле и в уюте сидит у телевизора, пьет итальянское пиво, почти доел пиццу, а в паспорте у него вместо бессмысленного Вадима красивое имя Бенито, что означает «благословенный»…

С улицы раздается шум. Господин Филомелли, прихватив бутылку, встает и неторопливо подходит к окну. Сквозь просветы между прутьями забора, окружающего его участок, он видит серую «тойоту» с тонированными стеклами. Капот у машины задран, и невидимый водитель чем-то гремит, копаясь во внутренностях автомобиля. Пока хозяин дома раздумывает, не выйти ли к воротам и не потребовать ли тишины, водитель возвращает крышку на место и оказывается симпатичной девушкой в темных очках.

Всякие мысли о том, чтобы выйти поругаться, у господина Филомелли пропадают, зато появляются другие. Он прикидывает, не надеть ли ему побыстрее свой любимый френч и не выйти ли к воротам. Он поприветствует ее по-непальски: «Намастэ. Каста ча? Мэро нам Бенито хо!», а она ответит: «Бистарэй болнус, Бенито», что будет означать: «Говорите помедленнее, я не местная, милый Бенито». Она, конечно, окажется итальянкой, притом незамужней и любительницей пива «моретти», которое так просто в Непале не купишь, поэтому Филомелли на хорошем итальянском пригласит ее в гости, а затем…

На этом самом месте предполагаемая итальянка запрыгивает в свою «тойоту» и уезжает восвояси, а Бенито с недопитым пивом и незавершенными фантазиями возвращается к телевизору. Ну и ладно, обиженно думает он, мне больше пива останется.

Ток-шоу между тем уже закончилось, начались новости, а в телевизоре творится что-то странное. Звук почти пропал, по экрану бегут полосы и с цветопередачей — тоже беда. Лицо диктора — багровое, как будто распаренное в бане или у него вот-вот случится удар. В первое мгновение господин Филомелли думает: прогнозы его досрочно сбываются и Россия уже начала гибнуть, раз не может обеспечить качество картинки на своем главном телеканале. Но затем он проверяет Discovery, а там такие же Пикассо и Сальвадор Дали в одном флаконе. Небо цвета песка, солнце цвета луны, на красной траве беззвучно пасутся синие кони, а полосы, деловито бегущие сверху вниз, превращают этих коней в зебр.

Дело ясное — что-то случилось на крыше, какая-то хренотень с тарелкой или конвертером. Стронцо! Порко мадонна! — бранится Филомелли и лезет в шкаф за инструкцией. Ищет где по-английски и по-итальянски, сравнивает оба текста и узнает, что у аварий типа этой есть две главных причины. Первая — обледенение, вторая — отошел разъем кабеля. В июле? Обледенение? Непал, конечно, — горная страна, лед и снег здесь найдутся в любое время года, но все-таки крыша одноэтажного дом в Катманду — это не «крыша мира».

Остается кабель. Поскольку Филомелли пережил сегодня три облома (а если прибавить к закрытым музею, кинотеатру и бару уехавшую девушку на «тойоте», то четыре), самое лучшее — не делать резких движений и просто вызвать мастера. С другой стороны, мастер явится, в лучшем случае, только завтра, а значит весь день можно проторчать дома, ожидая гостя, и все это время — без телевизора. К тому же мастеру придется платить, и если только отошел контакт, то не меньше трех тысяч рупий — считай, псу под хвост. А ведь поправить можно и самому, даром. К тому же деревянная лестница прислонена к стене — надо подняться по ней вверх и всё. Крыша плоская, высота небольшая, опасности никакой. Почему бы не попробовать? Что ему терять, в конце концов? Мужик он или где?

Хозяин дома надевает очки для чтения, кладет в карман пижамы фонарик, отвертку и пассатижи, надевает резиновые перчатки и, чувствуя себя как минимум Эдмундом Хиллари, штурмующим Эверест, идет во двор. Две минуты — и он на крыше, осматривает конвертер и тарелку. Внешне всё вроде в норме, нужно по очереди проверить все кабели… Первый… второй… третий… пятый… седьмой… еще вот этот, синенький, сбоку…

Порка путтана троя учелло! Нашел! Именно в этом месте разъем отходит так сильно, что кабель уже еле держится в гнезде, так и норовит выскочить. Сейчас мы его, голубчика, докрутим, думает господин Филомелли, и всё будет окей. Он возвращает кабель на место, фиксирует болты, а затем прислушивается. Ого-го! Из комнаты доносятся голоса, и это значит, что появился звук. Похоже, и прочие глюки устранены. Глория а Бенито!

Вадим Сильвестрович на радостях теряет бдительность, а зря. Спускаясь вниз по лестнице, он неловко отклоняется назад и смещает центр тяжести лестницы. Всё поправимо, если побыстрее наклониться вперед. Но Кенарев машинально отодвигается еще дальше.

Из-за этой оплошности происходят две крайне неприятные для него вещи.

Несколько месяцев назад, когда он покупал домашнюю и прочую утварь, ему пришло в голову взять лестницу повыше — для солидности, на вырост, да и по деньгам разницы почти не было. Теперь верхняя часть этого солидного инвентаря, двигаясь не туда, куда следует, задевает электрический провод, протянутый от крыши к фонарю возле бассейна.

Упс! Сама лестница весит прилично, а поскольку на ней еще висит, на манер грозди бананов, довольно плотный Кенарев, их тяжесть арифметически складывается.

Острая кромка — металлопластик! — довершает дело, рассекая провод на середине. Теперь это уже не просто мелкая бытовая неприятность, а 380 вольт, которые дружно вырываются на свободу: громкий треск, яркая вспышка, россыпь искр во все стороны.

Буйное электричество шипит и плюется в полуметре от Вадима Сильвестровича — вот-вот нападет и ужалит. Кенарев, не будь дурак, отшатывается и отпускает дуру-лестницу. Та медленно опадает куда-то вбок, а ее хозяин, взмахнув руками, быстро улетает вниз.

Высота стандартного одноэтажного дома в Катманду — три с половиной метра, включая крышу. Не Гималаи. Если свалиться удачно, отделаешься парой ушибов или трещиной в ребре. А если учесть бассейн внизу, можно не пострадать вообще. Падая вниз, Вадим Сильвестрович хвалит себя за лень: он не опустошил бассейн и, значит, посадка будет мокрой, но мягкой. Рано он радуется — падение оказывается крайне неудачным.

Вместо того, чтобы влететь в воду, Кенарев ухитряется сперва врезаться плечом в обложенный кафелем каменный бортик. Что-то хрустит, но это не кафель. О-о! Куло! Еще миг — и Вадим Сильвестрович бьется о то же место коленом. У-у-у! Иль пизелло! Лишь после хруста уже в колене хозяин дома плюхается в свой бассейн. А когда выныривает, то слышит над головой легкое потрескивание и видит нечто, похожее на бенгальский огонь.

Это — вторая половинка оборванного электрического провода, она тоже испускает веселые искры, нависая над водой, всё ниже, ниже, ниже. И Кенарев, барахтаясь в бассейне, тупо думает о том, что, наверное, он все-таки зря не спустил воду. А еще он понимает, что, похоже, сломал левую руку и правую ногу. Это очень больно, но не имеет особого значения. Потому что через секунду провод под током попадет в воду и тогда…

Тогда количество домовладельцев в Катманду уменьшится на одну единицу.

А затем по двору пробегает порыв ветра — и кусок провода, словно поразмыслив, меняет траекторию. Он, конечно, падает — однако не в бассейн, а рядом, на землю у бортика, обложенного кафелем. Электрическая змея по-прежнему шипит, искрит, но это уже не так страшно, совсем не смертельно. И хозяин дома в столице Непала Вадим Сильвестрович Кенарев, он же фальшивый итальянец Бенито Филомелли с удивлением осознает, что полоса фантастического невезения на сегодня закончилась и, кажется, он всё еще жив.