Смоленск – половинчатый успех

Детальному анализу событий июля 1941 года уделяют мало внимания, и совершенно несправедливо. Обычно их представляют как продолжение победного шествия Вермахта, не обращая внимания на появившиеся признаки полного несоответствия немецкой военной машины замыслам операции «Барбаросса». Причем в первую очередь это относится к решениям высшего командования, которое окончательно потеряло связь с реальностью и начало мешать реализации собственных планов. Современные российские историки, наоборот, описывают полный провал немецких планов, завершившийся разгромом под Ельней. В действительности, как часто (но не всегда!) бывает, правда находится где-то посередине.

3 июля начальник штаба Гальдер пишет в своем дневнике: «В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена… восточнее мы можем встретить сопротивление лишь отдельных групп, которые, принимая во внимание их численность, не смогут серьезно помешать наступлению германских войск. Поэтому не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней. Конечно, она еще не закончена».

Впрочем, эта запись появилась не на пустом месте. В этой глупости повинен все тот же полковник Кинцель, который бодро доложил Гальдеру, что теперь немцам противостоит не более 60 советских дивизий. Вот таков был уровень немецкой разведки и хваленого абвера. Нет, правильно Гитлер повесил адмирала Канариса, хотя это следовало сделать раньше и совершенно по другим причинам.

Можно лишь удивиться фантазии немецкого генерала. Да, Западный фронт был уничтожен в котлах в районе Минска, но перед войсками Группы армий «Центр» уже возник новый фронт. В Прибалтике советские войска отступали, но не прекращали сопротивление. Группа армий «Юг» добилась определенных успехов, но не более того. Вот кто действительно был к этому времени уничтожен, так это советские танковые корпуса, действительно оказавшиеся колоссом на глиняных ногах. Они не сумели остановить танковые группы немцев и были перемолоты не имевшими боевого опыта, недоукомплектованными пехотными дивизиями тринадцатой-четырнадцатой волн формирования. Последним всплеском активности стал контрудар под Сенно, завершившийся аккуратно к началу наступления немцев на Смоленск.

Впрочем, свой вклад в хаос вносили и командиры на местах. Командующий Группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок 4 июля затевает странную перестройку, смысл которой, похоже, остался тайной даже для него самого. Он подчиняет 2-ю и 3-ю танковые группы фельдмаршалу фон Клюге и превращает его армию в 4-ю (танковую). Напомним, что Клюге был пехотным генералом старой школы, не понимал специфики танковых войск и не умел их использовать. Предложения передать командование танковыми корпусами Гудериану фон Бок оставил без внимания из-за личной неприязни к «Стремительному Гейнцу». В результате координация действий танков Гота и Гудериана осталась скверной, и эта неудачная конструкция 27 июля была ликвидирована. Это еще одно решение, подчеркивающее невысокий статус танковых групп в начале войны.

Одновременно пехотные дивизии Клюге передаются 2-й армии фон Вейхса. Формально объяснение звучало так: ликвидация белорусских котлов была поручена пехоте, чем и занялась эта армия. Кстати, по первоначальным планам штаб 2-й армии вообще должен был оставаться в резерве в Познани, дожидаясь, пока немцы захватят Смоленск, но пришлось вступить в игру раньше. Сам фон Бок спустя некоторое время пишет в дневнике, что пользы его собственное решение не принесло никакой.

Хотя продолжались бои в районе Минска, фон Бок начинает новое наступление. Он решил устроить еще один грандиозный котел, теперь в районе Смоленска, надеясь устранить последние препятствия на пути к Москве. Главный удар наносят 3-я танковая группа Германа Гота севернее Смоленска и 2-я танковая группа Гейнца Гудериана южнее города. Самое интересное, что оба командующих танковыми группами не желали связываться с котлом, а предлагали идти прямо на Москву, однако командующий Группой армий «Центр» оставил все их протесты без внимания. Тем не менее это был второй котел, к которому группа Гудериана имела косвенное отношение, так как лишь две его дивизии оказались на южном фасе котла.

Для выполнения поставленной задачи танкистам Гудериана предстояло форсировать две водные преграды: сначала Березину, а потом Днепр. Конечно, немецкие понтонно-мостовые команды научились оперативно наводить переправы, однако панцер-генералы все-таки предпочитали надежные капитальные мосты. Еще 28 июня 3-я танковая дивизия вышла к Березине у Борисова, а потом 18-я танковая дивизия подошла к Бобруйску. Немцам потребовалось некоторое время, чтобы пополнить припасы и привести потрепанные дивизии в порядок, поэтому рывок к Днепру был несколько отсрочен, хотя и ненадолго. Рассказывают, что мост в Борисове был захвачен диверсантами батальона «Бранденбург-800», но, может, проще предположить обычную неразворотливость советского командования? Честно говоря, возникает вопрос: а хватит ли в «Бранденбурге» людей захватить все мосты, попавшие летом 1941 года в руки к немцам в совершенно исправном состоянии?

1 июля дивизии Гудериана форсировали Березину. К этому времени состав танковой группы изменился по сравнению с первым днем войны, теперь в нее входили XXIV (механизированный) корпус – 3-я и 4-я танковые дивизии, XLVI (механизированный) корпус – 29-я (механизированная) дивизия, 17-я и 18-я танковые, XLVI (механизированный) корпус – 10-я танковая дивизия, дивизия «Дас Райх», полк «Гроссдойчланд». В распоряжении штаба группы находились 1-я кавалерийская и 10-я (механизированная) дивизии. XXIV корпус форсировал Березину у Свислочи и Бобруйска, 18-я танковая – у Борисова. Две дивизии Лемельсена все еще занимались ликвидацией белорусских котлов, а XLVI корпус Фитингофа просто отстал, застряв у Барановичей. 18-я танковая дивизия Неринга хоть и захватила плацдарм на восточном берегу реки, но начались кровопролитные бои с советскими войсками, пытавшимися ликвидировать плацдарм. Немцы удержались, хотя и ценой серьезных потерь.

Преодолев сопротивление на рубеже Березины, танки Гудериана рванулись вперед. 3-я танковая группа Гота была вынуждена отбивать контрудар по Лепелем-Сенно, но в итоге оба соединения достигли Днепра. Немцы вышли к реке на широком фронте – от Полоцка на севере до Рогачева на юге. При этом создалось любопытное положение. Пехотные дивизии снова отстали, 4-я и 9-я армии так и остались на Березине, в то время как танковые группы сомкнули фронт в районе Богушевска, хотя сплошной линии пока не возникло.

Первым вышел к Днепру XXIV корпус, который, соответственно, первым и начал форсирование. 3 июля подразделения 3-й танковой дивизии форсируют реку возле Рогачева и удерживают крошечный плацдарм до 6 июля, неся тяжелые потери. На следующий день 4-я танковая дивизия форсировала реку в районе Старого Быхова в 75 километрах выше по течению. Здесь дела пошли еще хуже.

Обер-лейтенант Ханс-Детлоф фон Коссель начал Вторую мировую войну в составе 35-го танкового полка 4-й танковой дивизии, воевал в Польше, был ранен, награжден Железным крестом, воевал во Франции. Однако война в России стала решающим моментом в жизни молодого офицера и вершиной его профессиональной карьеры.

В начале июля 1941 года полк подошел к линии Сталина в районе Старого Быхова, пройдя через Барановичи. К этому времени фон Коссель был назначен командиром 1-й роты полка. Полковник Эбербах после того, как стал командиром бригады, получил приказ прорвать вражеские линии, взять Старый Быхов и захватить мосты через Днепр.

«Рано утром 4 июля фон Коссель двинулся вперед вместе со своей ротой. Дорога была отвратительной, поэтому все больше и больше танков ломалось или вязло в заболоченной почве по сторонам дороги. Фон Коссель продолжал марш с оставшимися танками. Наконец после утомительного перехода впереди показалось несколько домов. Позади них серебрилась широкая лента Днепра.

«Это должен быть Старый Быхов… Мы атакуем!»

Шесть танков были встречены огнем. Они ответили из своих пушек, в основном 5-см. Вскоре деревянные дома начали гореть.

Фон Коссель указал наводчику несколько целей.

«Вражеское противотанковое на дороге. Один палец вправо от дома!»

«Вижу!» Через две секунды пушка рявкнула, и одно из противотанковых орудий замолчало. Однако еще через несколько секунд экипаж танка услышал глухой удар рядом.

Один из командиров танков доложил: «Прямое попадание в лоб башни… двое раненых… танк вышел из строя, герр обер-лейтенант».

«Холтхузен, выбирайтесь и бегите в тыл!»

Наводчик фон Косселя уничтожил еще одно противотанковое орудие несколькими выстрелами.

Фон Коссель приказал танкам двигаться к реке полным ходом.

Пять танков загрохотали через горящий Старый Быхов. Вокруг бушевало пламя. Противник открыл артогонь по приближающимся танкам. Снаряды рвались вокруг, и танки буквально подбрасывало. Танк фон Косселя добрался до деревянного моста. Снаряд взорвался на мосту в 10 метрах впереди и вырвал целую секцию ограждения.

«Быстрее… быстрее… Мы должны проскочить как можно быстрее!»

Первая машина достигла противоположного берега под артиллерийским огнем, который становился сильнее с каждой минутой. Командир решил искать укрытия за склоном. Следующий танк попытался проскочить мост, и это ему тоже удалось. За ним последовали три остальных танка. Однако, едва оставшиеся танки подошли к берегу, три сильных взрыва сотрясли землю и сорвали мост с опор. Настил рухнул в реку.

Когда дым подрывных зарядов рассеялся, лейтенант Хинтце воскликнул: «Черт, как вовремя! Теперь мы остались сами по себе, мы отрезаны, герр обер-лейтенант!»

«Пошлите запрос в штаб полка. Передавай: должны ли мы продолжать движение?»

Радист начал выстукивать морзянку. В ответ ему приказали подождать. Через минуту прилетел приказ: «Продолжайте движение, Коссель. Задача крайне важная».

Когда танки начали выползать из-под прикрытия на гребень откоса, на них обрушился огонь десятков советских полевых орудий, установленных на линии Сталина. Как только танкисты замечали противника, они сразу открывали огонь. Танки уничтожали доты, окопы и другие полевые укрепления. Но с ужасным грохотом один из пяти танков взлетел на воздух. Ни один из танкистов не выбрался из стального гроба. Вскоре удар получил и танк командира, снаряд попал в правый борт корпуса. К счастью для экипажа, он рикошетом ушел вверх. Через несколько секунд еще один танк доложил, что получил прямое попадание. Пока командир танка приказывал экипажу покинуть машину, получил попадание и загорелся третий танк.

Фон Коссель приказал механику-водителю начать маневрировать. Однако все было напрасно. Пока танк разворачивался, снаряд ударил в лобовую плиту корпуса. Механик Цюнкли был убит на месте, фон Коссель легко ранен. Прежде чем он успел что-либо сделать, еще один снаряд попал в танк.

Фон Коссель приказал уцелевшим членам экипажа покинуть машину.

Люди выпрыгнули из подбитого танка. Их преследовали пулеметные очереди. Танкисты сумели укрыться в заброшенном советском блиндаже, через который переехали несколько минут назад. Когда они заползли внутрь, то увидели еще четырех танкистов своей роты. Это были все, кто остался в живых из экипажей танков, перескочивших на эту сторону реки.

«Иваны идут!» – завопил кто-то.

«Какого…»

Фельдфебель, который выпрыгнул вместе с фон Косселем, в ужасе указал на двоих танкистов, которые бежали к группе советских солдат, подняв руки. Когда они добрались до советских позиций, русские начали избивать их саперными лопатками и забили до смерти. Фон Коссель приказал своим танкистам обстрелять русских. У них были только пистолеты и автоматы, но русские попрятались и исчезли.

Когда стрельба прекратилась, фон Коссель осмотрел свое тесное убежище. Там находилось семь человек. Артиллерийские снаряды снова начали рваться вокруг. Фон Коссель постарался успокоить людей, сказав, что это стреляет своя артиллерия, пытаясь поддержать их.

Офицер опасался, что русские могут в любой момент забросить гранату в их убежище. Но ничего подобного не случилось. Фон Коссель никак не мог решить: стоит ли им под прикрытием артогня вернуться? Может, им приказали вернуться к своему подразделению? Что случилось? И более насущный вопрос: а что с ними может случиться дальше?

Страшный удар заставил все вокруг почернеть. На людей каскадом посыпалась земля. Бревна, удерживающие земляную насыпь над блиндажом, начали опасно прогибаться. Однако пока что они еще держались.

«Нас засыпало, герр обер-лейтенант!» – в ужасе завопил один из солдат.

«Спокойно! Мы выберемся! Если нас засыпало, то мы можем больше не беспокоиться, что русские нас найдут. Нам следует просто дождаться прихода нашего полка».

Люди просидели в засыпанном блиндаже 36 часов. Лишь маленькая дырочка, через которую поступал воздух, спасла их от удушья. Даже терпение фон Косселя начало подходить к концу. Когда он понял, что, вероятно, им придется провести в блиндаже и вторую ночь, то сказал: «Давайте за работу. Откопаем себя сами. Мы больше не можем ждать!»

Используя штык и руки, люди расширили вентиляционное отверстие, которое позволило им выжить. Наконец в 03.30 дыра стала достаточно большой, чтобы пролезть через нее.

В небе ярко светила луна. Они поползли обратно к реке. Умирая от жажды, они начали слизывать росу с травы. Но, как и можно было ожидать, русские услышали шум движения, и их дозорные открыли огонь из автоматов. Один из танкистов был убит. Остальные вскочили и бросились бегом к реке, но при этом еще двое были убиты. Пули свистели вокруг уцелевших, которые попадали в траву у самой воды.

Фон Коссель объявил, что попытается пересечь реку вплавь, чтобы привести помощь. Остальные решили попытаться найти хоть что-то, на чем можно было бы переправиться через реку. Фон Коссель продрался сквозь заросли камыша. Когда он показался на открытом месте, по нему начала стрелять артиллерия. В дело вступили пулеметы. Нырнув под воду, чтобы не получить пулю, он увидел силуэт разрушенного моста и поплыл туда, надеясь получить хоть какое-то прикрытие. Пулеметные очереди продолжали взбивать воду вокруг него. Утомленный, он схватился за бревно, торчавшее из воды. Он уже собирался плыть дальше, как услышал какой-то звук в воде. Это были его четыре солдата. Они сумели найти маленькую лодку! Офицер позвал их, и его втащили на борт. Занятого немцами берега реки они достигли без дальнейших происшествий.

На подгибающихся ногах они перебежали поле и влетели на улицу Старого Быхова, который все еще горел и дымился. К счастью, сопротивление русских в деревне уже закончилось. Немецкие часовые окликнули их. Они назвали себя, и их проводили к командиру полка.

Полковник Эбербах спал, когда адъютант его поднял. Услышав новость, он выпрыгнул из походной кровати и побежал в штаб. Фон Коссель, увидев командира, попытался отдать положенный рапорт. Но ему просто не дали говорить. Эбербах крепко обнял молодого офицера, который двое суток считался пропавшим без вести. Для Эбербаха это было все равно что потерять одного из своих собственных сыновей.

«Ганс! Ганс, я не могу поверить, что это ты!» – повторял Эбербах. Затем он обратился к остальным четырем танкистам, сумевшим вернуться, и пожал каждому руку.

«Я думаю, мне следует разорвать письмо, которое я уже собирался отправить вашим родителям», – сказал счастливый Эбербах. Людям выдали чистую одежду и угостили шнапсом. Раненых перевязали. Эбербах добавил: «Письмо было на десяти страницах!» В отделение полевой почты тут же послали радиограмму. Служащих заставили перекапывать мешки с почтой, пока письмо не нашлось».

По причине ранений фон Коссель был эвакуирован. Он улетел в Варшаву, откуда на поезде отправился в Берлин. Оказавшись в столице, он сумел навестить родителей. Лечение фон Коссель проходил в военном госпитале в районе Шарлоттенбург, а 23 июля он полетел обратно на фронт в свой полк.

За смелую атаку в Старом Быхове, форсирование реки и действия на линии Сталина 8 сентября 1941 года фон Коссель получил Рыцарский крест. Он снова принял командование ротой и участвовал в летнем наступлении. Фон Коссель в составе 3-й танковой дивизии генерал-лейтенанта Моделя участвовал в боях под Кричевом и Рославлем. В бою за Климовичи рота фон Косселя уничтожила большое количество противотанковых орудий и полевых укреплений. За это 19 августа он получил благодарность в приказе по армии.

Во время последних боев в Киевском котле фон Коссель, который к этому времени получил звание капитана, был снова тяжело ранен. Врачи в военном госпитале сомневались, сумеет ли он полностью оправиться. Однако оптимизм и железная воля молодого офицера помогли ему справиться, и в феврале 1942 года он опять вернулся в свою дивизию, приняв командование своей старой ротой.

Опять мы видим огромный разрыв между танковыми авангардами, который нашим войскам все-таки удалось использовать. Кавалерийский наскок не удался, и немцы были отброшены обратно за реку, а мост уничтожен, что произошло впервые на Восточном фронте. Однако командир 4-й танковой дивизии генерал фон Лангерман не мог позволить себе отступить. Под прикрытием огня 210-мм мортир 604-го батальона тяжелой артиллерии саперы навели мосты, и 7 июля дивизия начала переправу. После этого она повернула на юг, чтобы ударить в тыл советским войскам, преграждавшим путь 3-й танковой дивизии.

Гудериан рвался вперед и потому лично примчался в штаб 29-й моторизованной дивизии, чтобы заставить ее начать форсирование реки. Он намеревался попросту перегрузить советскую оборону, нанося удары в нескольких пунктах. И снова удача ему не сопутствовала, потребовались подкрепления и дополнительные усилия. Лишь 11 июля эта дивизия переправилась через реку при поддержке 203-го батальона штурмовых орудий и зениток, выдвинутых на прямую наводку.

Зато Клюге считал, что спешить с форсированием Днепра не следует, и приказал Гудериану подождать, что еще больше испортило и без того неважные отношения между двумя генералами. Закончилось все тем, что летом 1944 года именно Гудериан донес на Клюге, обвинив того в участии в антигитлеровском заговоре, что привело к самоубийству фельдмаршала. Но даже за это проявление патриотизма «Стремительный Гейнц» вожделенный маршальский жезл не получил. Так или иначе, в течение примерно недели на линии Днепра воцарилось относительное спокойствие.

Уточним: спокойствие именно относительное, потому что чувствовать себя уверенно немцы не могли ни на фронте, ни в тылу, что подтверждает история полка «Гроссдойчланд».

Впрочем, передышка немцам действительно требовалась, потому что состояние танковых дивизий к этому времени было довольно плачевным. Документы штаба 2-й танковой группы рисуют мрачную картину. К 7 июля безвозвратные потери составили 10 процентов танков, имевшихся к началу войны. Однако в 3-й и 18-й дивизиях лишь 35 процентов машин были исправны, наиболее боеспособной оказалась 10-я дивизия, мало участвовавшая в боях, – 80 процентов исправных танков. При этом далеко не все ремонтирующиеся танки имели боевые повреждения. Российские дороги оказались совершенно аполитичны и беспристрастны, немецкие танки они убивали так же эффективно, как и советские. Просто у немцев имелось больше возможностей для ремонта. Одно время даже возникло предложение слить вместе 17-ю и 18-ю танковые дивизии, чтобы получить одну нормальную.

И все-таки Гудериан был полон решимости форсировать Днепр без дальнейших задержек. Когда 9 июля к нему в штаб прибыл Клюге, который был против продолжения наступления, Гудериан заявил, что приготовления зашли слишком далеко и он просто не может держать на месте XXIV и XLVI корпуса, подвергая их опасности от ударов советской авиации. Чтобы ускорить подготовку, Гудериан, в нарушение всех приказов, отозвал те свои части, которые еще оставались в оцеплении Минского котла.

Так или иначе, но 10–11 июля группа Гудериана переправилась через Днепр в нескольких местах, и генерал расположился в Толочино в том самом здании, где в 1812 году останавливался Наполеон. Следовало бы вспомнить, чем закончился поход великого императора на Москву. 11 июля Гудериан нанес удар на стыке 13-й и 20-й армий и быстро прорвал фронт, захватив Оршу, Копысь, Быхов и Рогачев. Но при этом XXIV корпус прочно застрял на плацдарме у Быхова, блокированный дивизиями 13-й армии. Вперед двигались только XLVI и XLVII корпуса.

Вот как происходила переправа через Днепр I батальона полка «Гроссдойчланд»: «11 июля. Светало, и мы сидели полузамерзшие. Горячего кофе не было. Все были грязные и небритые. Держа руки в карманах, мы дрожали от холода. Сигареты заменили нам завтрак, но дым застревал в горле. Кто-то из солдат сидел в шлеме, другие в пилотках. У дремлющих грязные волосы ниспадали на лицо. В общем, обычная картина перед боем: холод, грязь, жажда и страх. Мы сбились в одну огромную кучу на склоне холма просто потому, что не знали, где рассредоточиться. И вообще лучше сидеть вместе на корточках подальше от обстрела, чем бегать под снарядами. Многим уже приводилось это делать. Вражеские снаряды свистели у нас над головой со вчерашнего вечера. Наша собственная артиллерия, начиная с 04.30, несколько раз открывала огонь, но стреляли только легкие орудия и совсем немного. Мы жалели самих себя – артиллеристы только делали вид. В 05.00 появились «Штуки», это была прекрасная музыка, поднявшая наш дух. Однако бомбы рвались далеко во вражеском тылу. Сегодня летчики не собирались помогать маленькому человеку на поле боя.

Мы карабкались по крутому склону. Решение поступить так было нелегким, но и не слишком трудным, потому что слева и справа люди делали то же самое. Немецкая атака началась. Все окончательно проснулись и были настороже. Мы добрались до пашни, а потом и до гребня. Там с грохотом взлетали столбы дыма, летели камни и осколки – русские вели заградительный огонь. Снаряды противно визжали, услышав их, мы падали плашмя, царапая землю. Укрытие, нужно укрытие! Нас буквально пришпилили к месту.

Вероятно, прошло около минуты. «Встать! Вперед! Вперед!» Мы с облегчением перевели дух – оказывается, мы еще живы. И мы побежали. Вражеская артиллерия снова загрохотала. Мы бежали и бежали. Кто-то еще бежал справа и слева. Мы кричали, когда снаряды рвались позади нас. Мы прорвались!

Пашня закончилась. Перед нами был крутой склон. Внизу текла река. Мы засмеялись, это же просто чудесно. Мы падали на колени у воды. Затем мы набились в резиновые лодки вместе с солдатами второго батальона, пулеметной роты и саперами. На это никто не обращал внимания. Все, что требовалось, – побыстрее оказаться на другом берегу. Пули шлепались в воду вокруг нас и со свистом пролетали мимо.

Мы доплыли до другого берега – все вон! Когда я выпрыгивал из лодки, мой мундир был мокрым от пота. Теперь вперед, ничего другого нам не оставалось. Я упал на землю за кустом. Лейтенанта с нами не было, ефрейтор Бингер пропал, пропало отделение телефонистов.

Затем ко мне слева подобрался лейтенант Эрдмансдорф из 1-й роты. Его мундир был разорван и покрыт кровью. Его ранило разрывом гранаты. «Я только найду новый китель и вернусь», – сказал он так, словно собирался переодеться к обеду.

Слева непрерывно строчили русские пулеметы. В кустах мелькали дымки выстрелов. Над головой свистели пули. Роты прижали к земле. Обер-лейтенант Ханерт, командир пулеметной роты I батальона, залег в воронке в нескольких шагах слева. Я бросился к нему. Он курил сигарету с неподражаемой элегантностью. Казалось, его совершенно не интересует развернувшийся бой, хотя ни один человек из батальона под таким огнем не мог подняться с места.

Наконец четыре тяжелых пулемета его роты открыли огонь. Это была сладкая музыка для всех гренадеров. Облака пыли поднялись над вражескими позициями. Батальон вскочил, и атака продолжилась. Больше не было нужды смотреть на роту Ханерта, но стреляла она превосходно. Мы бежали дальше, и постепенно становилось все жарче, так как солнце на раскаленном небе светило беспощадно.

12 июля. Наши ноги гудели, усталая и измученная толпа людей двигалась кое-как. Впереди лежала деревня. Ни одного снаряда.

2-я и 3-я роты развернулись для атаки. Внезапно оказалось, что район полон русских. Они бегали между домами, как перепуганные цыплята. Мы расстреливали их из пулеметов и автоматов. Рикошеты визжали позади нас. Снова пришел приказ наступать. Все взводы нашей роты бросились вперед. Они бежали через поле подсолнухов, что-то кричали – и смеялись. Несколько домов горело.

Деревня была взята за полчаса. Сотни пленных стояли вдоль дороги. Мы захватили их врасплох, они либо спали, либо ожидали нас совсем с другой стороны. Наше настроение было великолепным. Старики были правы: мы научились воевать.

Мы столпились перед домами и пили молоко. Несколько цыплят сразу же оказались в котле. Мы закурили, с наслаждением вытянули ноги и попытались оценить ситуацию. Куда мы сейчас попали?

Воспаленными глазами мы рассматривали карту. Она была грязная и липкая. Люди говорили медленно, словно вдруг начали медленно думать. Усталость буквально парализовала нас. В пяти километрах дальше находилась большая деревня с важным мостом. Если верить карте, это был один из ключевых пунктов на дороге к Смоленску. Приказов из штаба полка пока не поступало. «В теории» нам, вероятно, следовало бы захватить этот мост. Но что означает «в теории»? В любом случае попытаться следовало.

Главные силы батальона остались позади. Одна рота, пулеметный взвод и минометное отделение двинулись вперед. Дорога была пыльной, а солнце палило по-прежнему. Боеприпасов осталось немного. Оружие казалось тяжелее, чем обычно. Наши ноги распухли и горели. Один из солдат все еще дожевывал куриную ножку. Прошло два часа, а донесений так и не поступило. Что-то пошло не так. Со вчерашнего вечера мы прошли больше, чем нам приказали. Нас догнал мотоциклист обер-ефрейтор Мауэр. Я поехал вперед вместе с ним. Затем мы увидели деревню. Она была просто огромной! Мы услышали треск винтовочных выстрелов и увидели, что рота бежит назад. Это было именно то, чего я всегда опасался, когда читал про войну: наши гренадеры отступали. Мне сказали, что командир роты погиб. Дальше в тылу я увидел несколько немецких танков, мимо которых мы проскочили. У меня имелся мотоцикл. Должен ли я вызвать танки или остановить роту? Я помчался назад и запрыгнул на командирскую машину следовавшего за нами взвода штурмовых орудий. Обер-лейтенант сразу понял ситуацию и согласился помочь. Мы договорились моментально. Когда мы достигли зоны стрельбы, люки самоходок захлопнулись, а я спрыгнул на землю.

Вперед двинулся обер-лейтенанат Ханерт. Он держался на левом фланге. Пулеметный взвод его роты откатился назад вместе с остальными гренадерами. Обер-лейтенант стоял и спокойно курил. Его солдаты подошли поближе.

«Хальт! Повернуть! На позиции!» – это все, что он сказал. Но солдаты повиновались и снова открыли огонь.

«Минометчики! Стволы за землю, командира ко мне!» Ханерт вытащил пистолет и взвел его, спокойный, как всегда. Танки двинулись вперед и атаковали справа. Слева был Ханерт. Он бросился вперед и выстрелил. Лейтенант саперов Бауман также бросился вперед. За ними последовали минометчики, стреляя из винтовок и бросая ручные гранаты. Пулеметный взвод прижал русских к земле, стреляя, как всегда, исключительно метко. Вся рота повернула и снова пошла в атаку. Не осталось ни одного человека, который не бежал бы вперед. Но нам противостояли большевистские фанатики. Они выскочили из-за домов и бросились на нас с криками: «Фашисты! Фашисты!» Последовала жаркая схватка. Гренадеры увидели павших товарищей, один из которых был привязан к забору и расстрелян. Пленных мы не брали.

Деревня с мостом были взяты штурмом».

По ходу наступления в окружении оказалась часть сил советской 13-й армии, находившаяся в районе Могилева. С севера город блокировал полк «Гроссдойчланд», с юга – 3-я танковая дивизия, 14 июля кольцо вокруг Могилева замкнулось. При этом по ходу дела немцы разгромили штаб 13-й армии, ее командующий генерал-лейтенант Ремезов был тяжело ранен и эвакуирован. 15 июля его сменил генерал-лейтенант Герасименко. Штурмовать Могилев Гудериан не стал, предоставив это идущей следом 2-й армии барона фон Вейхса.

Немецкие танки двинулись дальше на восток, и лишь 17 июля, после того как подтянулись пехота и артиллерия, VII корпус генерала Фармбахера предпринял первую достаточно вялую попытку штурма города – немцы вообще не любили городские бои. Решающие события произошли 23 июля, когда немцы рассекли котел на две части и изолировали 172-ю дивизию от остальных. Вот с этого дня генерал Романов действительно становится самостоятельным командиром, но никак не ранее. После этого все завершилось ровно за два дня. Совершенно независимо друг от друга и командующий группой генерал Бакунин, и командир 172-й дивизии генерал Романов в ночь на 26 июля одновременно начали прорыв с целью выхода из окружения. Однако удалось это лишь нескольким группам численностью от 150 до 200 человек. В плен попали начальник артиллерии 61-го корпуса комбриг Н. Лазутин, командир 53-й стрелковой дивизии полковник И. Бартенев.

Последовал гром в виде доклада Ставки: «Ввиду того, что оборона 61-м стрелковым корпусом Могилева отвлекала на него до 5 пехотных дивизий и велась настолько энергично, что сковывала большие силы противника, нами было приказано командующему 13-й армии удержать Могилев во что бы то ни стало и приказано как ему, так и комфронта Центрального т. Кузнецову перейти в наступление на Могилёв, имея в дальнейшем обеспечение левого фланга Качалова и выхода на Днепр. Однако командарм-13 не только не подстегнул колебавшегося командира 61-го корпуса Бакунина, но пропустил момент, когда тот самовольно покинул Могилев, начал отход на восток и лишь тогда донес».

Но это был только гром, молнии не ударили. Парадокс в том, что фактически никто не был наказан. Генерал Бакунин был временно переведен в резерв, но в 1943 году вернулся на фронт. Генерал Герасименко был снят с поста командующего 13-й армией (он командовал всего две недели!) и тоже оказался в резерве, а в сентябре 1942 года также вернулся на фронт в качестве командующего 28-й армией. При этом получается, что генерал Бакунин прорывался преждевременно, а генерал Романов (в тот же самый день!) – героически. Трагическая история генерала Павлова не повторилась.

(Однако иностранные авторы знают далеко не все. Дело в том, что на наших глазах буквально на ровном месте из рядового эпизода лета 1941 года с помощью полуправды, недомолвок, а подчас и откровенной лжи пытаются вылепить героический сверхподвиг, чуть ли не равный сталинградскому. А что может быть героического в окружении и гибели двух корпусов и бездарно проваленной попытке их деблокировать? Дальнейшие события в описании, скажем, А. Исаева приобретают совершенно фантастический характер.

Начнем с самого простого. Не было никакой обороны Могилева, имел место Могилевский котел, в который попали 61-й стрелковый и 20-й механизированный корпуса в составе 4 дивизий. Собственно, в котел могла попасть и пятая дивизия, но 53-я стрелковая дивизия, переданная 61-му корпусу 7 июля, была немцами разгромлена при прорыве фронта, и попадать в котел там было просто нечему. Стандартный котел 1941 года со сроком существования в одну неделю. Да, немцы на неделю лишились удобной переправы через Днепр, однако это не стало для них проблемой, что показывает история 29-й моторизованной дивизии.

Дальше, кто-то всерьез поверит, что при наличии в котле двух командиров корпусов – генерал-майора Бакунина (61-й стрелковый корпус) и генерал-майора Веденеева (20-й механизированный корпус) – обороной руководил комдив-172 генерал-майор Романов. Кстати, во всех документах Ставки ответственным называется именно генерал Бакунин, например, в телеграмме командарму-13: «Герасименко. Могилев под руководством Бакунина сделать Мадридом».

Зато был снят фильм «Днепровский рубеж», который многие уже называют самым достоверным источником сведений по обороне Могилева. Комментировать его не стоит, укажем лишь, что генерал Романов никогда не томился в подвалах кровавой гэбни и дивизию принял совсем не за два дня до подхода немцев к городу. В 1940 году он получил звание генерал-майора, а после окончания шестимесячных курсов усовершенствования командного состава при Академии Генерального штаба был назначен командиром 172-й стрелковой дивизии. Но ведь это совершенно не героично и не кинематографично! А значит, и недостоверно… Нашему народу такая правда не нужна! – Прим. пер.)

В дальнейшем наступлении Гудериана наибольших успехов добился XLVII корпус. 15 июля 29-я моторизованная дивизия вышла на южные окраины Смоленска, но была остановлена плотным огнем советской артиллерии.

Вообще история участия 29-й моторизованной дивизии в Смоленской операции Вермахта во многом показательна. Она считалась одной из лучших дивизий Вермахта, что могло объяснить уверенные действия солдат и офицеров. Дивизия, как мы уже говорили, вошла в составе XLVII корпуса генерала Лемельсена вместе с 17-й и 18-й танковыми дивизиями. Интересно, что Лемельсен в свое время командовал именно этой дивизией.

11 июля в 05.13 саперы 29-го батальона подполковника Хеккера переправились через Днепр у Копыся на штурмовых лодках под прикрытием батареи штурмовых орудий и перебросили пехоту, которая сразу закрепилась на плацдарме. Всего через 45 минут на восточном берегу Днепра уже находилось четыре батальона. К 16.00 саперы навели понтонный мост, и переправу начали остальные подразделения. Потрясает скорость, с которой все это было проделано. Теперь понятно, почему мы говорили о том, что мосты в Могилеве не имели серьезного значения? После этого дивизия помогла 17-й танковой переправиться возле Орши, а сама пошла прямо на Смоленск.

Оборону города пришлось организовывать второпях, 14 июля это поручили 16-й армии генерал-лейтенанта Лукина. В этот день 29-я дивизия уже находилась вблизи Смоленска, но в районе Хохлова была ненадолго остановлена советскими войсками. Бой был ожесточенным, хотя и коротким, и к вечеру 15-й пехотный полк 29-й дивизии подошел к юго-западной окраине города. В этот же самый день 7-я танковая дивизия 3-й танковой группы, наступавшая севернее города, перерезала шоссе Москва – Минск в 15 километрах западнее Ярцева. В результате три советские армии – 16, 19 и 20-я, всего 15 дивизий – были изолированы. Окружения еще не было, но доставка подкреплений и боеприпасов прекратилась.

Утром 15 июля 71-й полк 29-й дивизии при поддержке I батальона 29-го артполка прорвался к южной окраине Смоленска, но столкнулся с плотной обороной в 6 километрах от города. В результате полковник Томас повернул свой полк на восток и просто обошел укрепленные позиции. Здесь артиллерийский огонь все-таки вынудил немцев покинуть машины, и далее пехота следовала пешим строем.

Ночью ударные подразделения 71-го полка вышли к южному берегу Днепра, где остановились для отдыха. Они ожидали прибытия 15-го полка, чтобы утром начать совместную атаку. Слева находилась артиллерийская группа Яуэр в составе II и III батальонов 29-го артполка, взвода 88-мм зениток 12-го зенитного батальона вместе со II и III батальонами 15-го полка, справа – 71-й полк и артиллерийская группа Брёрен в составе I батальона 29-го артполка, батальона «Небельверферов», батареи 10-см пушек и взвода 88-мм зениток 12-го зенитного батальона. Оба полка поддерживали подразделения 29-го батальона истребителей танков и 29-й саперный батальон.

Для советского командования появление немцев на пороге Смоленска стало неприятным сюрпризом, такой скорости продвижения от них не ожидали. Генерал Лукин приказал отбросить немцев 129-й стрелковой дивизии генерала Городнянского совместно с полком 46-й дивизии. Атака была назначена на раннее утро 16 июля, однако немцы собирались начать свое наступление еще раньше.

В 04.00 оба пехотных полка 29-й дивизии при поддержке артиллерии, штурмовых орудий и огнеметных танков 100-го танкового батальона атаковали советские позиции на южном берегу Днепра. К своему удивлению, они практически не встретили сопротивления, когда авангард вошел в город. Немцы были потрясены степенью разрушений. «Опустошение было гораздо более сильным, чем в Минске и Борисове. Уцелели лишь отдельные здания, в том числе партийные дворцы, которые стояли среди дымящихся развалин». К 11.00 немецкая пехота очистила южный берег реки и начала готовиться к переправе. Артиллерийский огонь с северного берега становился все сильнее, деревянные постройки на южном берегу пылали, и густой дым заволок все вокруг. В таких условиях немецкая артиллерия ничего не могла сделать. К тому же артиллеристы испытывали проблемы с продвижением по засыпанным обломками улицам.

Все три моста были взорваны, поэтому дивизии опять предстояло форсировать реку с боем на резиновых лодках. В 16.30 началась переправа, которую снова сумели обеспечить саперы при относительно небольших потерях. 15-й полк получил задание захватить железнодорожный вокзал, а 71-й полк должен был наступать в направлении большого белого здания, высившегося в северной части города. Начались тяжелые уличные бои. Унтер-офицер Финке вспоминает: «Выстрелы сыпались на нас из-за всех углов и из всех подвалов. Вдобавок огонь вражеской артиллерии стал неприятно метким. Вокруг все пылало. Большинство зданий в городе были деревянными, и они горели словно спички».

К 18.00 оба полка достигли намеченных рубежей и начали продвигаться к северной окраине Смоленска. Рота Финке шла впереди. «Чем ближе мы подходили к северной окраине, тем сильнее становился огонь вражеской артиллерии. Снаряды рвались непрерывно. Это был настоящий ведьмин котел!» Самой большой проблемой стал штурм казарм в северной части города, которые обороняла 12-я дивизия. Однако с помощью гранат и огнеметов казармы удалось очистить и вытеснить советскую дивизию из города. К 20.00 немцы могли считать, что им удалось взять Смоленск. Однако это не означало прекращения боев. Советская артиллерия, закрепившаяся на холмах севернее Смоленска, вела интенсивный обстрел, под прикрытием которого пехота провела несколько контратак. Однако они были отбиты пулеметным огнем, а советские танки были остановлены истребителями танков. По воспоминаниям Финке, «над городом висело дрожащее багровое зарево, разгонявшее темноту».

На следующий день саперы попытались восстановить взорванные мосты, но меткий огонь советской артиллерии помешал этому, и батальон понес серьезные потери. 15-й полк закрепился в северной части города, а 71-й – в северо-восточной. Им пришлось в течение шести суток отбивать атаки советских войск. По разным причинам скоординированный удар с двух направлений советские генералы организовать не сумели, а с одиночными немцы кое-как справлялись. Однако бой постепенно превратился в позиционную «мясорубку», которую немцы так не любили.

Советское командование не могло допустить, чтобы такой важный город столь легко перешел в руки врага. Постановление ГКО от 16 июля требовало: «По сведениям Государственного Комитета Обороны командный состав частей Западного фронта проникнут эвакуационными настроениями и легко относится к вопросу об отходе наших войск от Смоленска и сдаче Смоленска врагу. Если эти сведения соответствуют действительности, то подобные настроения среди командного состава Государственный Комитет Обороны считает преступлением, граничащим с прямой изменой Родине. Государственный Комитет Обороны обязывает вас пресечь железной рукой подобные настроения, порочащие знамя Красной Армии, и приказать частям, защищающим Смоленск, ни в коем случае не сдавать Смоленска врагу».

Поэтому рано утром 17 июля войска генерала Городнянского пошли в атаку и потеснили немцев, но к вечеру те восстановили свои позиции. 18 июля атака повторилась, теперь к ней подключились потрепанные 127-я и 158-я стрелковые дивизии, атаковавшие с юго-востока. 19 июля бои приняли особенно ожесточенный характер. Немцев выбили из северо-западной части города, они вернули утраченные позиции и были снова отброшены. 20 июля 129-я дивизия сумела выбить немцев с аэродрома на северо-западе Смоленска, но большего добиться не сумела.

Положение для 29-й дивизии становилось все более угрожающим. Чтобы парировать угрозу с юго-востока, генерал Лемельсен 22 июля был вынужден использовать 17-ю танковую дивизию, которой потребовались два дня, чтобы обезопасить тыл 29-й дивизии.

Однако это была совсем не та задача, для решения которой требовались механизированные и танковые соединения. Поэтому 23 июля начался постепенный отвод подразделений 29-й моторизованной дивизии, которую в городе заменяла 137-я пехотная дивизия. Впрочем, последние подразделения ушли из города лишь 27 июля, по странному совпадению именно в этот день был замкнут Смоленский котел. Советские войска полностью оставили Смоленск 28 июля.

Хотя 29-я моторизованная дивизия сумела быстро захватить город, удержать Смоленск ей удалось только ценой больших потерь. За этот период она потеряла больше, чем любая другая дивизия группы Гудериана. Один из немецких солдат, попавших в плен в ходе этих боев, заявил: «Я не хотел бы больше участвовать в битвах вроде Смоленской. Я просто не переживу еще одну такую. Русские перебили почти всех нас. Бои в Смоленске стали сущим адом». Командир 18-й танковой дивизии генерал Неринг мрачно заметил: «Уровень потерь в Смоленске таков, что мы допобеждаемся до смерти».

Тем временем гораздо более успешно развивалось наступление 3-й танковой группы Гота. Захватив Витебск, его XXXIX корпус рванул на восток, обошел Смоленск с севера и вышел к Днепру в районе Ярцево. XLVII корпус Гудериана в это время образовал южный фас будущего Смоленского котла, XLVI корпус вышел к реке Сож. В очередной раз два корпуса группы Гудериана вытянулись в тонкую кишку каждый, но перерезать их советские войска не сумели. Это при том, что в данный момент западного фаса котла просто не существовало, фактически XXXIX и XLVII корпуса наступали с открытым беззащитным тылом.

Именно в середине июля Гудериан принял решение, во многом определившее ход войны на участке Группы армий «Центр». Вместо того чтобы двигаться на северо-восток к Ярцеву на соединение с Готом, он направил последнее свое свободное соединение – XLVI корпус – прямо на восток, на Ельню. Свои резоны в этом решении имелись: немцы захватывали важные высоты восточнее Смоленска и получали плацдарм для дальнейшего наступления на Москву, одновременно перерезав вторую железную дорогу, ведущую к Смоленску. Главную магистраль перерезала 7-я танковая дивизия Гота в Ярцево, поэтому теперь положение советских 20-й и 16-й армий резко осложнялось.

Часто Гудериана обвиняют в том, что он не пошел на север навстречу Готу и не замкнул кольцо вокруг Смоленского котла. Это обвинение справедливо, но лишь отчасти. Все три корпуса группы Гудериана в этот период действовали в отрыве один от другого, и сложно сказать, положение которого из них было самым опасным. Танковая группа растянулась по периметру гигантского треугольника Орша – Ельня – Кричев, и, чтобы удержать этот периметр, требовалось вдвое больше сил. Гудериан попытался было замкнуть кольцо окружения, переведя 17-ю танковую дивизию от Дубровино на восток вдоль южного берега Днепра, чтобы она обошла 29-ю моторизованную дивизию и ударила на север, но потрепанная дивизия не сумела этого сделать. В то же самое время дивизии «Дас Райх» и 10-я танковая из корпуса Фитингофа двигались в относительной пустоте, что и позволило им беспрепятственно подойти к Ельне и захватить ее.

Вот как проходили первые недели войны для артиллеристов дивизии «Дас Райх»: «Я отправился вперед вместе с корректировщиками 9-й батареи, гауптштурмфюрером Айхбергером и его штабом. Пересечь болото оказалось очень трудно, так как нам пришлось прыгать с одной травянистой кочки на другую. Часто нам приходилось класть винтовки, чтобы вытащить ноги из болота и не дать ему засосать себя целиком. Но это была не единственная проблема. Нас атаковали огромные тучи злобных комаров. Используя радио, мы направили огонь на опушку леса примерно в двух километрах впереди, где, по нашим расчетам, должна была находиться оборона русских. Это была возвышенность, с которой русские имели великолепный обзор. Айхбергер не мог связаться со своей батареей, и огонь обоих подразделений координировался и направлялся нами. После этого в нашем секторе не возникло никаких проблем с русскими.

В нескольких сотнях метров от опушки мы вышли на хорошую дорогу, и батарея вскоре догнала нас. Мы поехали в Брест-Литовск. Русские яростно защищали город и цитадель от армейских подразделений. Наша дивизия не стала задерживаться и двинулась дальше в направлении Минска. Обозначения на машинах дивизии были изменены, чтобы включить букву «G», которая показывала, что мы входим в танковую группу Гудериана. Задачей дивизии было прикрывать танковые дивизии, продвигающиеся по шоссе. Противник избегал вступать в прямые столкновения и отступал в практически непроходимые лесные заросли. Это означало, что у нас были частые столкновения с обойденными группами русских. Эти перестрелки и отсутствие нормальных дорог сыграли свою роль, замедляя продвижение дивизии.

Мы обошли Могилев и направились к нашей следующей цели – Смоленску. Мы двигались вместе с 8-й батареей. На дороге мы увидели уничтоженную немецкую 15-см батарею, но не заметили никаких признаков врага. Ночью лунный свет был настолько ярким, что можно было читать, наша пехота ушла далеко вперед, и мы оказались в полном одиночестве. Головные машины нашей колонны – автомобиль командира, грузовик корректировщиков и штабной грузовик – только прошли маленькую низину, как вдруг раздался выстрел вражеского противотанкового орудия, который уничтожил наш трофей – бензовоз. Со всех сторон послышались леденящие кровь крики «Ур-ра!», и на нас обрушился шквал пуль. Но показала себя наша железная дисциплина, тщательная подготовка и бесконечные тренировки принесли свои плоды. Нам не требовались приказы. Мы превратились в ощетинившегося ежа, залегли и открыли плотный ответный огонь, начав кидать ручные гранаты, как заправские пехотинцы. Русская граната мелькнула в воздухе и упала рядом с Киндлем. Я крикнул, предупреждая его, и он скатился в кювет. К счастью для него, граната не разорвалась. Орудийный расчет, ползя на коленях, стащил свою пушку в низину и открыл огонь с дистанции 100 метров, немного ослабив давление. К этому времени подтянулись остальные орудия и снабженцы и также вступили в бой. Когда они увидели горящий бензовоз, то решили, что нас всех перебили. В штаб полка отправили посыльного с просьбой о помощи, и колонна встала до утра. Но когда прибыла 7-я батарея, выяснилось, что помощь больше не нужна.

В утреннем свете мы разглядели, что, собственно, произошло. Русские оставили Могилев, и их путь отступления пересекся с нашим маршрутом. Наши разведывательные патрули посетили следующую деревню и вернулись с продуктами, в том числе русскими пайками. В них входил большой черный сухарь размером с кулак и такого же размера кусок сахара. Вместе они создавали ощущение сытости, которого мы не получали от наших пайков. Вечером мы создали «ежа», и батарея заняла позицию возле покинутой церкви. Несколько солдат нашли спрятанные в соломе бутылки водки, которая оказалась слишком крепкой даже для заядлых пьяниц. Ее невозможно было пить, даже разбавив другими напитками. Я размышлял над тем, насколько же я привык к спиртному, когда услышал щелчок каблуков, громкий, словно удар дверей сарая, и доклад: «Обершарфюрер Дресслер докладывает, что четыре тягача и пятнадцать человек пополнения прибыли из Мюнхена». Он также привез десять бутылок трехзвездочного коньяка. Дресслер принял свой старый 1-й взвод, и мы отпраздновали его возвращение «домой».

На следующий день дивизия получила задание прикрывать северный фланг наступления по шоссе Минск – Смоленск в направлении Ельни. Мы взяли штурмом Смоленск, несмотря на ожесточенное сопротивление. 8-я батарея поддерживала огнем мотоциклетный батальон Клингенберга, который залег южнее Ельни в районе Ушаково. Клингенберг обрисовал нам обстановку, и батарея заняла позиции примерно в 500 метрах от Ушаково. Штабная батарея прошла через деревню и расположилась в 300 метрах впереди нас на краю небольшой рощицы. Чтобы заставить противника раскрыться, некоторые подразделения сменили позиции и открыли огонь с разных направлений, но ответа не последовало. На следующий день все пошло иначе. На рассвете на нас обрушился град тяжелых снарядов, заставив оттащить орудия в тыл и расположить корректировочный пост посреди деревни. Батарея открыла огонь по тем участкам леса, где, как мы предполагали, находятся русские. В стереотрубу мы могли видеть поезда с подкреплениями, которые движутся вперед, предвещая атаку. Но железная дорога находилась вне досягаемости наших орудий».

10-я танковая дивизия генерал-лейтенанта Шааля получила приказ захватить Ельню поздно вечером 16 июля, но в результате проблем с дорогами атаковала лишь 19 июля. Кстати, редкий случай, но из-за поврежденного моста через реку Хмара головной танк 7-го танкового полка просто провалился в реку. Оборона важного транспортного узла советским командованием была организована из рук вон плохо, в результате чего немецкие танки форсировали противотанковый ров, окружающий Ельню, по железнодорожной насыпи. Интересно было бы посмотреть на то, как целая дивизия просачивается по узенькой полоске земли шириной этак метров 10, и выяснить, почему 19-я стрелковая дивизия, «оборонявшая» Ельню, не прикрыла единственный особо уязвимый сектор.

Шааль немедленно радировал в штаб корпуса, что не может продолжать наступать на Дорогобуж, чего требовал Фитингоф, и просит прислать дивизию «Дас Райх». Но пока эта дивизия медленно выдвигалась в направлении Ельни, 20 июля 10-й танковой пришлось отбивать атаку дивизий 24-й армии. Как ни странно, советские документы военного времени очень точно описывают состояние дивизии Шааля. 20 июля это действительно были «отдельные танковые группы и артиллерия», хотя кроме танков в городе находился 10-й мотоциклетный батальон. И вот когда 22 июня под Ельней собрались три танковых и две стрелковые дивизии, им действительно противостояли «два батальона с танками и артиллерией». Это доказывает паническое донесение Шааля в штаб корпуса, в котором он сообщает, что у него осталось всего 9 исправных танков (5 Т-II и 4 Т-III). Конечно, далеко не все выбывшие танки погибли в боях, имело место огромное количество механических поломок. В донесении особенно отмечается отсутствие машинного масла, которое приводило к массовым отказам моторов. Немецкие воздушные фильтры с треском проиграли битву русской дорожной пыли.

XXIV корпус в это время пытался стабилизировать положение на реке Сож в районе Кричева и выручить окруженную 4-ю танковую дивизию. Фактически 15–17 июля 2-я танковая группа стояла на краю пропасти, но столкнуть ее туда советское командование не сумело.

Дело в том, что безудержное «Drang nach Osten» едва не поставило корпус на грань гибели. 17 июля боевая группа 4-й танковой дивизии южнее Кричева с разгона форсировала реку Сож, создав небольшой плацдарм на ее восточном берегу. К этому времени она почти потеряла боеспособность, генерал фон Лангерман сообщал, что имеет 44 исправных танка и 49 ремонтирующихся. 40 танков ожидали прибытия запасных частей, а вот 42 машины составили безвозвратные потери. К этому времени дивизия вытянулась чуть ли не в ниточку вдоль дороги, тылы отстали, поэтому ждать можно было долго. Не в лучшем состоянии находилась и 3-я танковая дивизия. 19 июля советские войска атаковали командный пункт 4-й танковой дивизии, и даже командиру корпуса генералу фон Швеппенбургу, оказавшемуся там, пришлось отстреливаться из пистолета.

20 июля Красная Армия нанесла несколько ударов с разных направлений, и немцы сразу оказались в критическом положении. Фон Бок писал: «На южном крыле 4-й армии 10-я моторизованная дивизия атакована со всех сторон, но была спасена вовремя подошедшей 4-й танковой дивизией (фон Лангерман унд Эрленкамп). Между тем разрыв между двумя танковыми группами на востоке от Смоленска так до сих пор и не закрыт!

Я снова включился в дело: послал своего штабного офицера во 2-ю танковую группу. Сегодня она захватила Ельню и рассматривает это достижение как большой успех, который «необходимо развить»!

Я немедленно на это отреагировал и сказал, что все это в настоящий момент не имеет большого значения, так как сейчас самое главное – замкнуть кольцо окружения на востоке от Смоленска и обезопасить себя от атак противника с восточного направления. Грейффенберг по телефону разговаривал с Гудерианом, и я очень надеюсь, что ему удалось его в этом убедить.

Внедрение между группой армий и обеими танковыми группами такой промежуточной инстанции, как штаб-квартира 4-й армии, до сих пор никакой пользы нам не принесло! Разворачивающееся сражение все больше меня нервирует – в основном по той причине, что Гудериан, развивая наступление в восточном направлении, по сути, совершенно прав! Я считаю большой ошибкой, что наступление на востоке приостановлено до того момента, пока не будут разгромлены все резервы русских, которые в моем секторе фронта подходят к Смоленску».

В двадцатых числах июля советские войска нанесли сразу несколько ударов в районе Смоленска, причем эти удары были проведены корпусными боевыми группами. (Вообще красиво звучит: Korps-Abteilung Rokossovsky, Korps-Abteilung Khomenko, Korps-Abteilung Kachalov. – Прим. пер.) К сожалению, атаки этих наспех сколоченных соединений успеха не имели, максимум того, что им удалось достичь, – затормозить продвижение 3-й танковой группы севернее Смоленска, и то ненадолго.

В то же самое время в немецких линиях имелась зияющая дыра, причем как раз в позициях 2-й танковой группы Гудериана. От Ельни, где оборонялась 10-я танковая дивизия, до Кричева, где стояла 3-я танковая дивизия, никаких немецких войск вообще не было. Лишь пехотный полк «Гроссдойчланд» спешно выдвигался в район Ельни и закрыть дыру шириной около 150 километров никак не мог. Однако группа генерала Качалова в составе трех дивизий, наступавшая от Рославля, ни разгромить его, ни обойти не сумела. Позиции группы Гудериана в этот момент больше всего напоминали тришкин кафтан, командование лихорадочно перебрасывало туда и сюда отдельные батальоны, но все-таки сумело удержать позиции по всему растянутому периметру обороны. А тем временем начали подтягиваться отставшие пехотные дивизии.

20 июля произошел первый бой полка «Гроссдойчланд» с наступавшей группой Качалова: «Примерно в 7 километрах юго-восточнее деревни Васково находился переезд на шоссе Смоленск – Рославль, который можно найти на самых крупных картах. Дорога была мощеной, что редко встретишь в этой стране.

Переезд означает пересечение шоссе с железной дорогой. Он оказался прямо в центре наших позиций. Находясь здесь, мы прикрывали прохождение наших войск через Смоленск от удара с юга. Мы приняли позиции рано утром 21 июля от эсэсовцев.

Поля были вспаханы под пар, деревни выглядели мрачными и покинутыми. Пейзаж вообще был грустным – унылые просторы, даже небо казалось больше, чем в Германии. Там, откуда мы ждали появления противника, виднелось несколько лесочков.

Справа от нас немецких войск не было на расстоянии до 50 километров. Слева до II батальона было 20 километров. Мы были предоставлены самим себе, причем батальон был страшно измотан.

Утро выдалось спокойным, если не считать, что один из наших разведывательных самолетов был обстрелян неожиданно большим количеством русских зениток. Ну, кроме того, можно было видеть отдельных пехотинцев.

Однако примерно в полдень на наши позиции обрушился огонь орудий всех калибров. Никто не осмеливался даже приподняться. Главной целью была точка, где железнодорожная насыпь пересекала дорогу. Естественно, целиться русским было довольно легко. Будка обходчика еще стояла, хотя регулярно окутывалась грязным дымом. Нельзя было увидеть ничего дальше 50 метров. Грохот взрывов слился в сплошной гул. Мы насчитали по крайней мере 100 снарядов за одну минуту. Огонь велся по участку площадью около 100 квадратных метров.

Командный пункт мы укрыли в дренажной трубе под дорогой. Там можно было сидеть лишь на коленях. При этом приходилось сгибаться, ощущая неровные камни на дне. Перед входом валялась дохлая собака. Она страшно воняла. Мы охотно закопали бы ее, но не осмеливались высунуться. Обстрел продолжался, и труба содрогалась. В воздухе плыл едкий дым сгоревшей взрывчатки. Однако наблюдатель неожиданно закричал: «Генерал идет!», и генерала фон Штокхаузена буквально вбило внутрь трубы силой очередного взрыва. Падая, он выронил пригоршню Железных крестов. Генерал остался совершенно невозмутимым, но место для вручения наград было совершенно неподходящим.

Большинство солдат сидело в окопах. Они были узкими и глубокими. В результате перед нами имелось три варианта: снаряд пролетит мимо; взрыв завалит окоп и похоронит всех заживо; последует прямое попадание. От тебя решительно ничего не зависит. Во время артиллерийского обстрела следует оставаться на одном месте. Многие погибли потому, что решили отыскать более безопасное место». (Вот и верь после этого мемуарам! Вильгельм-Хунольд фон Штокхаузен командовал полком «Гроссдойчланд» до 10 августа 1941 года, но в звании полковника. Чин генерал-майора он получил позднее, уже командуя 281-й охранной дивизией. – Прим. пер.)

Атаку удалось отбить лишь с большим трудом. Вот описание событий 23 июля в полосе I батальона: «С 01.00 до 03.00 огонь был слабым. Затем снаряды с новой силой обрушились на наши позиции. В самом начале они прикончили моего старого друга обер-фельдфебеля Герольда – его остекленевшие глаза уставились в небо.

Окоп обер-лейтенанта Ханерта находился между его пулеметами. Связь была плохой. Посыльные не могли пробраться туда, а сам Ханерт не мог никуда уходить. Прикованный к линии фронта, он с трудом следил за наличием боеприпасов и продовольствия. С рассвета лейтенант прилипал к окулярам стереотрубы. Затем начинали грохотать разрывы, а ему оставалось лишь разглядывать лес. В какой-то момент он перевел взгляд на поле перед собой.

Они идут!

Огромные массы людей спускались в низину. Среди них можно было видеть офицеров верхом. Все перед нами стало коричневым от русских мундиров. Я попытался сказать хоть что-то, но горло перехватило.

Большинство из них теперь было на дне низины. Русская артиллерия прекратила стрелять. В ушах даже зазвенело. Лишь с нашей стороны продолжали стрелять два пехотных орудия. Их снаряды ложились точно на дно низины. Затем в дело вступили минометы. Коричневая толпа была перед нами. Наш огонь ничуть ее не ослабил. – Они идут! – Их все больше и больше! В воздухе пахло сгоревшим порохом. Обер-лейтенант Ханерт, командир пулеметной роты, стоял в своем окопе. 800 метров. Он не делал ничего. В бинокли мы уже могли видеть каждого человека, каждую пуговицу на гимнастерке. Мы уже ясно видели их лица. Они продолжали приближаться.

А затем двенадцать пулеметов открыли беглый огонь. Он внезапно начался и резко оборвался. Похоже было, что все двенадцать пулеметов работали от одной гашетки.

Крики удивления нельзя было описать. В считаные секунды с толпой было покончено. Затем последовала пауза. Тут и там пулеметы выплевывали пустые ленты, расчеты заправляли новые.

Затем они снова начали появляться примерно в 100 метрах перед нами, один за другим. Гренадеры целились и стреляли прицельно, тщательно выверяя каждый выстрел.

Русские подходили все ближе. Их пули густо свистели повсюду. Где-то слева тоже началась стрельба. Там не было никого из наших, значит, русские зашли с той стороны.

Русские перед нами находились уже на расстоянии 50 метров, они непрерывно стреляли. Наш огонь ослабел. В каждом окопе всегда дежурило по два гренадера. Многим пришлось провести день рядом с мертвым товарищем. Никто не мог помочь раненым в светлое время суток. Несколько часов противник не приближался. Неужели мы отбили атаку? Вражеская артиллерия снова начала стрелять и продолжала делать это даже ночью. Большинство русских перед нами лежали без всякого прикрытия. Многие умирали, жалобно крича, под нашими пулями.

К 01.00 огонь русской артиллерии почти стих. Мы выползли из своих нор, расправили затекшие конечности и глубоко вздохнули. Заряжающий 2-й роты фельдфебель Альтфатер был убит вечером, получив осколок в голову. Будка обходчика к этому времени рухнула, и гренадеры растащили доски по своим норкам, чтобы прикрыть их. Убитых сложили рядком за последней уцелевшей стеной будки. Все они погибли от ранений в голову и грудь. Это означало, что они стояли в окопах и стреляли по приближающемуся противнику в момент получения смертельной раны. Стреляя, они были вынуждены подставить под ответный огонь верхнюю часть тела. Они это прекрасно понимали. Может ли человек сделать больше?

Рядом с железной дорогой лежали знакомые снегозащитные щиты. Раненых укладывали на них рядом с будкой обходчика. Все больше и больше их поступало со всех сторон. Доктора Альбертс и Михаэлис перевязывали их и отправляли в тыл на первой появившейся машине. Вражеская артиллерия время от времени открывала огонь».

Не менее тяжело пришлось II батальону: «В 04.30 утра после мирной ночи от цепи дозоров донеслись звуки боя. К 05.15 они стали более сильными. Одновременно от дозоров поступило донесение, что крупные силы противника наступают с юга и юго-запада на Ворошилово. Примерно в 05.45 большое облако пыли появилось между Тригонометрической высотой и деревней Парфенов Холм. Вскоре после этого показались наступающие пехотинцы и легкие артиллерийские орудия, которые обычно сопровождали пехоту. Эта атака была отбита огнем легких пехотных орудий и тяжелой артиллерии. Затем противник предпринял новую попытку, дальше к юго-востоку, однако дозорные заблаговременно ее засекли, и она тоже закончилась ничем. Потом стало немного спокойнее. Одиночные всадники и мелкие группы пехоты перевалили через холмы и скрылись в кустарнике. Легкие пехотные орудия и тяжелые продолжали обстреливать обнаруженные цели. К этому времени противник окончательно понял, что не может рассчитывать на выполнение своего плана без поддержки тяжелого оружия и артиллерии, поэтому он начал подтягивать их к передовой. Мелкие группы солдат продолжали двигаться на нашей стороне Парфенова Холма, примерно в 05.00 два вражеских батальона начали выдвигаться с юго-востока к позициям 3-го взвода.

Одновременно большие облака пыли были замечены в районе Недоброй. Судя по всему, противник намеревался провести большие силы через лес к позициям II батальона и, следовательно, 6-й роты. Начиная с 09.00, позиции роты подвергались слабому артиллерийскому обстрелу. К 09.30 его вели по крайней мере три батареи, хотя их огонь оставался неэффективным.

Примерно в это же время противник предпринял атаку от Тригонометрической высоты. Хорошо нацеленные снаряды и пулеметный огонь остановили ее, противник поспешно отступил, бросив позади множество убитых и раненых. Этот успех отражен от рапорта II батальона, но в то же время полк отказался от артналета на позиции русских у Парфенова Холма. Боеприпасы у легких пехотных орудий и 400-го артиллерийского батальона подходили к концу, поэтому их решили поберечь на самый крайний случай.

Взбешенный своими неудачами, противник снова открыл сильный артиллерийский огонь и начал атаки с востока. Противник подобрался на 300 метров к позициям 1-го взвода и, как ожидалось, атаковал из леса. Огонь легких пулеметов и винтовок остановил атаку перед окопами 1-го взвода, а контратака 2-го взвода, поддержанного 20-мм зенитками, отогнала противника обратно в лес. Свои первые потери мы понесли от огня русских снайперов, засевших среди деревьев. 2-й взвод занял позиции слева от 1-го взвода ближе к лесу. Противник был отброшен с большими потерями. Эффективный огонь нескольких хорошо укрытых отделений тяжелых минометов помог отбить вторую вражескую атаку за утро. Палящее солнце обрушилось на солдат, не было ни спасительной тени, ни освежающего ветерка, чтобы хоть как-то спастись от жары. Постоянный огонь русской артиллерии не позволял подвезти на позиции воду, чтобы утолить страшную жажду. Телефонные провода были перебиты в нескольких местах, и радиосвязи с батальоном тоже не было.

Чтобы командир более ясно представлял, что же именно происходит перед нашими позициями, обер-ефрейтор Бёрс дважды, а фельдфебель Гольштайн трижды преодолевали ползком 1000 метров до командного пункта батальона под сильнейшим артогнем. Обер-ефрейтор Юд и обер-ефрейтор Вильер были ранены при доставке боеприпасов. Их заменили стрелки из противотанковых ружей. Их подвиги, как и всех посыльных, особенно фельдфебеля Гольштайна, обер-ефрейтора Бёрса и ефрейтора Аманна, заслуживают самой высокой оценки.

Во второй половине дня появились наши пикировщики и нанесли удар по позициям русских. Вряд ли их атака серьезно помешала противнику, так как, едва самолеты скрылись на западе, в 14.30 огонь вражеской артиллерии возобновился, а в 15.30 началась третья атака за этот день.

Тем временем прибыл взвод 7-й роты в качестве подкрепления на наше левое крыло, хотя от него осталось всего два отделения. Командир взвода лейтенант Роте и 1-е отделение пали жертвами артогня русских. Остатки взвода были подчинены командиру 6-й роты и разделены между 1-м и 2-м взводами. Снова легкие и тяжелые орудия отбили очень сильную массированную атаку русских. Понеся очень тяжелые потери, противник завяз в 200 метрах от главной линии сопротивления. Когда начали сгущаться сумерки, русские отошли.

Ночью прибыла 10-я рота III батальона, чтобы укрепить оборону, и устроилась сразу слева от 6-й роты, продлив ее позиции на северо-запад. Взвод Роте был отозван.

На передовую доставили боеприпасы и продукты, пострадавшие окопы были отремонтированы. К 23.00 стало чертовски холодно. Никто не спал, все напрягали слух: кто знает этих русских, вдруг после дневных неудач они попытаются атаковать ночью? Ночь была ясной и звездной. Мы отчетливо слышали шум моторов и крики вдали на юго-западе. Что задумали русские? Они подвозят свежие части?»

На следующий день тяжелые бои продолжались. Вот что вспоминает обер-лейтенант Рёссерт из 2-й роты: «Положение 24 июля стало особенно угрожающим, так как русские к этому времени научились наступать редкими цепями и использовать преимущества артиллерийской подготовки. Противник добрался до речки, которая текла по долине перед нашими позициями. Противоположный берег порос кустарником, и русские начали там сколачивать плоты и лодки для переправы. Благодаря своевременной поддержке наших пикировщиков, которые появились на сцене очень вовремя и с которыми мы имели отличную связь, обмениваясь зрительными сигналами, попытка переправы была практически сорвана. «Штуки» сеяли смерть среди русских, которые находились не более чем в 50 метрах от наших позиций. Часто плоты, на которых теснилось от 30 до 40 русских, получали попадание и тонули. Судя по всему, русские не имели зенитных орудий, поэтому они никак не могли отбить атаку пикировщиков. Наша артиллерия вела редкий огонь, так как у нее не хватало снарядов.

Одно из штурмовых орудий полка, которое нам временно одолжили, пока что работало со II батальоном. Однако оно слишком часто застревало на болотистой местности, поэтому мы видели его очень редко.

Главная опасность для нашей обороны возникла тогда, когда вражеская артиллерия вывела из строя почти все наше тяжелое оружие, а в придачу и рации. Большинство пулеметов и автоматов не могло стрелять, так как их затворы забил песок. Все, что у нас осталось, это винтовки. В результате мы не смогли помешать отдельным русским переправиться через реку и засесть на пшеничном поле.

1-й взвод под командованием фельдфебеля Штадлера, который развернулся в деревне, стоявшей перед нашими позициями, точно так же был вынужден отбивать непрекращающиеся вражеские атаки. Наконец русские смогли обойти с фланга позиции взвода и на некоторое время отрезать его. Ночью командир взвода сумел установить контакт с ротой и по приказу вывел взвод из окружения. Он присоединился к своей роте, где его использовали на правом фланге.

Вскоре пришли скверные известия. Оказалось, что русские обошли наши позиции и перерезали дорогу позади нас. В этот опасный момент командование бросило в бой дополнительные силы – 1-ю и 3-ю роты. Они с помощью штурмовых орудий очистили район у нас в тылу. Мы понесли тяжелые потери от вражеского артогня. Фельдфебель Альтфатер, командовавший личным составом штаба, был убит, унтер-офицер Зюссенбах тяжело ранен. А ночью мы понесли новые потери».

Основную тяжесть боя вынесла на себе 6-я рота II батальона: «Ночная тишина не затянулась надолго. Русская артиллерия открыла огонь примерно в 03.00. Облака пыли позади и впереди вражеских линий показывали, что все новые вражеские орудия выдвигаются на линию огня. Наша собственная артиллерия молчала, но мы предполагали, что нас поддержат две батареи 88-го артиллерийского полка, а также танковый батальон. Но когда? Вопрос стал очень актуальным.

Наши пулеметы пока молчали. Мы не открывали огонь до тех пор, пока противник не подойдет вплотную. Русские под прикрытием артогня подходили все ближе, они тащили с собой тяжелые пулеметы на маленьких двухколесных лафетах и выкатывали вперед легкие орудия. Вражеские орудия сейчас было просто невозможно сосчитать, но две-три точки вражеского огня были направлены на 6-ю роту.

Наконец в 09.00 противник бросился в атаку, и снова его густые цепи были перемолоты нашими пулеметами. Уцелевшие отхлынули назад, и снова русская артиллерия открыла бешеный огонь. Один за другим наши пулеметы в окопах выходили из строя. Нам пришлось спешно реорганизовывать оборону в ожидании новой атаки.

У противника мы видели офицеров с пистолетами в руках, которые носились взад и вперед, пытаясь собрать своих солдат и снова погнать их вперед. Внезапно в 11.30 орудия замолчали по всей линии фронта – потери русских были огромными. Мы с тревогой следили за густыми облаками пыли на юге и востоке, вероятно, их поднимали подходящие резервы. Как теперь выглядела ситуация? Большие потери, раненые отползали назад мимо командного пункта роты. Часть пулеметов была уничтожена. Отделение обер-фельдфебеля Зилаффа на правом фланге единственное из всех сохранило все три пулемета и было готово открыть огонь. Слева, где пулеметы требовались больше всего, сохранился лишь один легкий. Мы не осмеливались поднять голову. Если кто-то рисковал, тут же рядом начинали свистеть винтовочные и пулеметные пули. Время тянулось мучительно медленно. К 14.00 стало относительно тихо. Мы вздохнули с облегчением, когда адъютант батальона обер-лейтенант фон Тизенгаузен прибыл к нам и сообщил, что батальон тяжелой артиллерии с боеприпасами выдвигается на позиции, а также что подходят 5-я и 10-я роты, за которыми следуют танки. Но когда? Бешеный пулеметный и артиллерийский огонь возвестил о новой атаке. Перед нашими взводами буквально ад разверзся, и снова почти оборвалась связь. Мы слышали, как рвутся гранаты, завязались тяжелые бои. Примерно в 16.00 фельдфебель Гольштейн собрал всех, кто еще остался цел. К 16.30 стало ясно, что русские прорвали позиции 1-го взвода, а 2-й взвод больше не может держаться. И вынужден отходить назад, так как его охватили с фланга. Командир роты и все оставшиеся люди бросились в окопы, но у них быстро закончились боеприпасы.

Командиру роты пришлось принять тяжелое решение оставить окопы. Русские находились на расстоянии не более 100 метров. Швырнув в противника последние ручные гранаты, мы покинули свои норки. Несколько человек упали. Мы тащили раненых с собой. У нас остались только винтовки. Лейтенант Планке некоторое время вел огонь по русским, а потом отошел к 7-й роте.

После этого началась контратака 5-й и 10-й рот. Остатки 6-й роты собрались у командного пункта батальона – уцелело всего семь человек. Где офицеры? 3-й взвод, похоже, остался на позициях, 7-я рота находилась рядом с ним.

Лейтенант фон Нейперг погиб. Уже раненный, обер-ефрейтор Фельдман не вернулся. Он поплатился за свой героизм и дух самопожертвования.

Начали прибывать первые солдаты 18-й (саперной) роты. Они атаковали русских, и те выбросили белые флаги, показывая, что готовы сдаться. Когда саперы поднялись и подошли, русские поспешно укрылись и открыли огонь. Взвод саперов потерял четырех человек убитыми и двоих ранеными. Противник дал нам горький урок трусости и подлости, который мы не забыли.

Затем на севере поднялись клубы пыли – обещанные танки. Но слишком поздно! Если бы они подошли два часа назад, все было бы нормально. В 18.30 они рванулись вперед, а остатки 6-й роты продолжали собираться. Кроме лейтенанта, погибли унтер-офицеры Юдс, Бергман и Диблер, а вместе с ними семь отважных гренадеров. Из множества раненых позднее на перевязочном пункте скончались унтер-офицер Ведель, обер-ефрейтор Штольп и гренадер Цоллер. После переклички выяснилось, что от 1-го взвода остались ефрейтор Бергман и 6 солдат, от 2-го – лейтенант Доге и 20 солдат, от управления роты – командир и 6 солдат. Не было никаких известий о 3-м взводе. Батальону приказали ночью перегруппироваться и привести себя в порядок.

Справа, до холма с церковью в Ворошилово, стояла 18-я (саперная) рота, дальше 7-я рота, затем 5-я, а потом 10-я рота III батальона. 6-я рота осталась позади холма в качестве резерва. Сгустилась темнота, и полный событиями день подошел к концу. Над землей воцарилась мирная тишина».

I батальон на следующий день: «Повсюду на позициях нас обстреливали из винтовок и спереди, и вообще со всех сторон. Огонь с флангов становился все сильнее.

Внезапно обер-лейтенант Ханерт выскочил из окопа. На нем красовалась высокая фуражка с яркой офицерской кокардой, и он курил сигарету. Он медленно пошел вдоль окопов к наблюдательному пункту пехотных орудий. Он казался нам сущим привидением: огромная фигура спокойно шла по полю боя, и никто не осмеливался поднять на него руку. Он лишь лениво оглядывался, когда кто-либо стрелял. Затем он нырнул вниз. Пехотным орудиям требовался приказ, чтобы открыть огонь по намеченным целям. Поэтому прогулка обер-лейтенанта была именно тем, что требовалось для удержания позиций. Солдаты роты верили Ханерту, но в этот день он завоевал их любовь. Позднее я спросил его, зачем он так поступил. Он ответил: «Я больше не мог рисковать, отправляя посыльного».

Справа гренадеры 2-й роты уже несколько дней держались на расстоянии броска камня от противника. Бой там превратился в непрерывную перестрелку и обмен гранатами. Отличить живых и мертвых русских в кустах на берегу реки было очень трудно. Многие гренадеры получили раны в голову от огня справа. Любой, кто стрелял вперед, должен был ждать пули с поля справа. Долгое время никто не знал, будет ли он жив в следующую минуту.

Командир 2-й роты был душой сопротивления на этом участке. Он всегда был спокоен. Слушая звуки выстрелов и донесения, он некоторое время размышлял, а потом отдавал четкие приказы. Если противник вел сильный огонь, он повторял приказ. Целость позиции зависела от него. Солдаты его любили. Обер-лейтенанту Рёссерту, командиру 2-й роты, достаточно было стоять в своем окопе. Вот таким он был.

Рота сокращалась прямо на глазах. 2-я больше не могла отбивать решительные атаки противника. Ее постепенно расстреливали с пшеничного поля. Однако, несмотря на огонь противника, кое-кто из солдат просто засыпал у себя в окопе.

Нас должны были сменить вечером! Нам нужно было лишь продержаться до этого времени. Все больше и больше русских выползало из пшеницы и кустов. Концентрическая атака могла начаться в любую минуту! Это был бы конец.

Однако уже начало темнеть, а русские так и не появились. Мы использовали большинство снегозащитных щитов. На вражеских позициях на краю леса мелькали вспышки выстрелов. Снаряды падали слева возле 4-й (пулеметной) роты Ханерта. Мы называли эти орудия просто «Бу-бух».

Ночью прибыл посыльный: подкреплений не будет, продолжать удерживать позиции. Пехотные подкрепления требовались буквально повсюду. Ну и что нам теперь делать? Несколько гренадеров, услышавших посыльного, отреагировали просто: «Парни, да это невозможно!»

Все были полны решимости продержаться хотя бы до ночи. Напряжение нарастало. Несколько человек зарыдали, а остальные просто рухнули спать. Большинство сидело молча по своим норкам. Наши глаза были красными от жары, дыма и недосыпания. Лица солдат были мрачными, но решительными. Смертельная опасность вытащила наружу все самое прекрасное, что было в людях.

На следующий день тяжелые бои возобновились, пока наконец русские не прорвали оборону роты по всему фронту. В последовавшей схватке русские заполнили окопы мертвыми гренадерами. Здесь в окопе сидели гренадеры, а там, не дальше чем в 20 метрах, русские. Несколько часов шла перестрелка, летели ручные гранаты, трещали пистолеты. Наша позиция стала совершенно безнадежной. Вечером нас начали обстреливать даже с тыла. Блиндажи были окончательно разрушены.

Обер-лейтенант Ханерт передал по радио в штаб батальона: «Мы не отойдем!»

Пехота, которая должна была прийти нам на помощь, потребовалась в других местах. Наш пулеметчик получил рану в живот. Он остался один в своем окопе и просто застрелился из пистолета. Сразу после этого туда прыгнули двое русских.

Командир примчался к нам на мотоцикле – коляска была пустой. Любой, кто рискнул бы сделать это, заплатил бы жизнью, как, впрочем, и гренадеры в своих окопах. Мы с трудом поверили приказу: вечером пулеметный батальон займет позиции в нескольких сотнях метров позади нас. Мы должны оторваться от противника. Снова нам приходилось отступить, чтобы кризис не превратился в беспорядочное бегство.

В полной тишине гренадеры покидали окопы. Поврежденные пулеметы и минометы мы тащили назад, как и раненых. Наши ноги одеревенели, и мы двигались просто чудом. Примерно в 01.00 последнее отделение покинуло позиции. Русские патрули следовали за нами на расстоянии 50 метров. Мы отгоняли их ручными гранатами».

Фон Бок, видя отчаянное положение Гудериана, резко усиливает его группу. Панцер-генералу передаются IX корпус (3 пехотные дивизии), VII корпус (3 пехотные дивизии), ХХ корпус (2 пехотные дивизии). Соотношение сил на гипотенузе гигантского треугольника резко изменяется, и то, что было хорошо 22 июля, 28 июля приводит Красную Армию к катастрофе. Никогда больше 2-я танковая группа не состояла из 6 корпусов.

Сам Гудериан всегда считал, что лучшая оборона – это наступление, поэтому он решил нанести встречный удар по оперативной базе 28-й армии генерала Качалова – Рославлю. 27 июля он доложил о своем намерении фон Браухичу и фон Боку и получил «добро». 30 июля XXIV и VII корпуса начали наступление из Кричева в направлении на восток и в тыл Качалову. На следующий день IX корпус нанес удар на юго-восток. Рославль был взят немцами 3 августа, генерал Качалов погиб, пытаясь вырваться из ловушки. Это был один из многочисленных маленьких и незнаменитых котлов 1941 года, о которых не любят вспоминать российские историки. Немцы утверждают, что взяли 38 тысяч пленных, уничтожили несколько сот танков и орудий.

Но Красной Армии впереди предстояли гораздо более тяжелые испытания. Через неделю ОКХ с удовлетворением констатирует, что так называемое «наступление маршала Тимошенко» провалилось. В 1941 году немецкая армия еще могла относительно благополучно выкручиваться из затруднительных ситуаций. Тем не менее драгоценное время было потеряно.

В ночь на 27 июля ударом танки Гота окончательно замкнули кольцо окружения, что отмечено в журнале боевых действий 2-й танковой группы. Вот именно поэтому так мало рассказывается о действиях группы Гудериана, ведь в создании Смоленского котла участвовало всего лишь две его дивизии: 29-я механизированная и 17-я танковая. Остальные были задействованы на других участках фронта, как это происходило и в Белоруссии. В общем, 28 июля немцы окончательно заняли Смоленск. Правда, кольцо окружения получилось неплотным, и отдельные группы советских войск выходили из окружения до 6 августа, однако, как нетрудно понять, «отдельные группы» – это совсем не три армии.

Да, три армии – 16, 19 и 20-я – погибли в окружении. Здесь А. Исаев, описывая это сражение, откровенно лукавит, утверждая, что их было всего две. По приказу командования еще 21 июля управление 19-й армии вышло из окружения, передав все войска 16-й армии. В августе 1941 года армия фактически была воссоздана, когда ее командованию передали войска оперативной группы генерала Калинина. То есть спасся штаб, но не дивизии 19-й армии. (Добавим, что, описывая результаты Смоленского сражения, А. Исаев, разумеется, не верит немецким данным, в которых говорится о 310 тысячах пленных. Но зато он безусловно верит тем же самым источникам, когда немцы сознаются в собственных тяжелых потерях. Вообще, очень удобная точка зрения: здесь верю, а вот здесь не верю. Правда, в памяти немедленно всплывает добрая старая советская кинокомедия «Джентльмены удачи»…

(Вообще-то следовало бы быть логичным до самого конца. Командующий 16-й армией генерал-лейтенант Лукин из окружения вышел, командующий 20-й армией генерал-лейтенант Курочкин из окружения вышел, следовательно, в кольце не осталось ни одной армии. И вообще весь Смоленский котел просто приснился фельдмаршалу фон Боку. – Прим. пер.)