Ира влетела в свою комнату, захлопнула дверь. Маленькая дочка спала, разметавшись во сне. Сон у Анютки крепкий, не потревожат его даже вопли, которые до сих пор слышались из зала: «Опозорила! Опозорила!»

Опозорила. Ну как же. Конечно. Мальчики с подростковых лет, аборт-развод еще до двадцати — это все было не «опозорила», это «все как у людей». Во втором браке детей не было, муж начал гулять, так сами же, сами родители сказали — а заведи ребенка от другого, муж к ребеночку вернется! Послушалась, дуреха. И муж не глуп, все понял, и «другой» — женатый, и пришлось к родителям с дочкой ехать, никто ничего не сказал… А беременность в двадцать восемь — это «опозорила»?

Вот только — что же делать теперь? Только ее зарплатой и держалась семья. Дочка нездоровая родилась, нужно и по больницам, и на что-то растить. Где выход?

Еще недавно она бы и не задумалась. С халатиком и тапочками в дневной стационар к девяти утра… и к двенадцати, отойдя от наркоза, уже дома. И как будто ничего и не было.

Но теперь она так не могла.

* * *

Хоть и тяжело жить в доме родителей по родительской указке, да жила. Друзья-товарищи, веселые компании, магазины, кафе, денег хватало. Звонки частые: «Как там наша девочка?» Не ради девочки, впрочем, он звонил, оно и понятно.

В очередной раз как-то поругавшись с Анюткиным папашей и отправив его к жене, пошла на посиделки в одну компанию… Вернулась утром. В пустой дом, отец на работе, бабушка Анютку по магазинам увела. Вошла, посмотрела на себя в зеркало. Увидела разводы туши, смазанную помаду, свой собственный постаревший и опустошенный взгляд. Так хотелось сказать — нет, все это было не со мной, я так не могла… В бессилии стала биться о какую-то из коридорных полок… и прямо ей в руки упала книга.

«Святой Серафим Саровский», — прочитала она название. Села прямо на пол и, не включая свет, в полумраке начала читать. А прочитав несколько страниц, вскочила, впопыхах кое-как закрыла дверь и помчалась в местную церковь.

Прямо в дверях церкви она кого-то чуть не сбила. «Ира, ты?» — «Ой, Танька…»

С Татьяной они когда-то учились в одном классе. Теперь Таня была замужем, с ребенком, а главное — в Церкви. Ира не стала ничего объяснять, только задавала вопросы и жадно слушала на них ответы.

С этого дня они часто виделись с Татьяной. Ира относилась к однокласснице недоверчиво, — ну, как же так, жила вроде как остальные, и вдруг… Однако забросила звонить старым приятелям, не отвечала на звонки и потянулась в храм.

Однажды она решила принести свою дочь на Причастие. Но малышка ни с того ни с сего раскапризничалась и причаститься не смогла. Ира затаила какую-то детскую обиду — на Таньку с ее сыном, радостно просфорку жующим, на всех прихожан, на церковь. В этот день к Ире приехал Анюткин отец. Родители уехали в гости. Анютка спала…

* * *

И вот теперь — «опозорила». Аборта требовал Анюткин отец. Требовали Ирины родители. Требовал врач, наконец.

Но ведь теперь она знала, что аборт — это не просто операция. Это — убийство. Совсем недавно она каялась в том давнем детоубийстве, что по молодости, по незнанию было. Рыдала у аналоя и не могла остановиться. Размышляла о том, какое это зверство — уверять женщин, что у них в утробе никакой не ребенок, а лишь «плод», «клетка» и что только мать решает, жить этой «клетке» или не жить. «Какое вранье! — думала она. — Когда беременная женщина приходит и говорит, что хочет иметь дитя, то ее тут же препровождают на курсы для будущих мам, и там мамочка слышит, что ее ребеночек в животике уже все понимает, все чувствует… а ребеночку еще от зачатия пара недель! А когда та же женщина хочет убить это несчастное дитя — тут же врачи заявляют, что там „еще ничего нет“, что это не человек, а „плод“…»

У Тани обнаружились материалы какого-то центра, сотрудники которого как раз отговаривали женщин от аборта и помогали им найти жилье и средства. Ира читала, и одобряла, и соглашалась. А сейчас… Что делать сейчас?

Она взяла в руки телефон. «Тань, у меня беда…»

* * *

И потянулись странные дни. Днем — общество Тани и ее семьи. Уговаривают, объясняют. А по утрам и вечерам — крики матери, равнодушие отца. Дни сливались в один, хмурый, беспросветный. Хорошо слушать Танькины рассказы или сидеть у нее дома под иконами. Но возвращаешься-то обратно, домой…

Опять звонок. Кто там? Ритка, давняя приятельница.

— Слушай… как это ты беременна? Так, так, говорили мне, что ты совсем сдурела — в религию вдарилась… Это тебе Танька-зараза мозги промывает? В общем, так. Вечером приходи в кафе, поговорим. Нет, не отказывайся, все ты можешь.

И Ира пошла.

Ритка уже сидела за столиком и пыхтела сигаретой. Деловито налила себе и Ире вина: «Не отказывайся!» Ира как заколдованная выпила бокал. А Ритка, разминая сигарету пальцами в золотых кольцах, вкрадчивым голосом рассказывала о себе. Как она много зарабатывает да какие мужчины около нее… Ира думала о своей работе, которой она может теперь лишиться, об Анюткином отце, что вовсе разводиться не собирается. Она мысленно сравнивала Татьяну, давно выбросившую косметику, в одежде из «сэконда», с Риткой, в декольтированной блузе и украшениях. На третьем бокале она сдалась.

— В общем, договорились, — резюмировала Ритка. — Завтра я посижу с Анюткой, а ты — вперед в гинекологию. Да чего ты боишься, тебе ж не впервой! Быстро сделают! Я как раз месяц назад… бери! Ну, бери же, хватит из себя святошу строить!

И протянула Ире сигарету.

* * *

Утром Ира подошла к своему иконному уголку. Недавно только купила эти иконы, старалась расставить покрасивее.

— Господи, я не знаю, что я делаю. Я иду убивать своего ребенка. Что мне делать, Господи?!

Зазвонил телефон. Риткин номер. Ира разобрала только одну фразу: «Уезжаю из города». Как так? Куда — из города? Почему?

Ира схватила справочник, разыскала телефон подружкиной мамы. И узнала, что вчера ночью Ритка умудрилась где-то проиграть баснословную сумму денег и теперь вынуждена скрываться.

Вихрем пронеслись перед ее глазами все события за последние сутки.

Вновь зазвонил телефон. Это Таня.

— Ир, ты где? Мы тебя совсем потеряли, трубку не берешь, уж искать хотели! Я была у духовного отца, он молится за тебя, сказал, что у тебя будет сын, твоя отрада и утешение, береги его!

Ира положила руку на живот. Плод… Сами вы — плод. Это мой сын. Никому его не отдам.

И все он уже понимает, это точно. Вчера — Риткину пьяную болтовню, утром — страшное намерение своей матери…

А вечером — тихий голос батюшки, читающий разрешительную молитву.

* * *

Не вошла — ворвалась Ира к Тане в дом. Бодрая, радостная, размахивая каким-то снимком.

— Я на УЗИ была! Точно, сын! Здоровенький, крупненький! А еще — смотри-ка чего! Врачи не поняли — а я поняла! Смотри, он же крестится!

Женщины склонились над снимком. Малыш в утробе матери лежал, подняв ручку к личику. Пальчики, щепоточкой сложенные, касались маленького лобика.