— И Аравиту ранил ты?

— Да, я.

— Зачем же?

— Сын мой, — сказал голос, — я говорю о тебе, не о ней. Я рассказываю каждому только его историю.

— Кто ты такой? — спросил Шаста.

— Я — это я, — сказал голос так, что задрожали камни. — Я — это я, — громко и ясно повторил он.

— Что-то не так? — спросила матушка. Она стояла у раскрытого окна, глаза молоденькие, а под ними острые морщинки, и рот будто кривится.

— Да нет, все хорошо, — ответил муж. — А ты вот зачем у открытого окна стоишь? Продует! И лекарства не пила сегодня, вижу.

— Как это ты видишь?

— Морщишься стоишь. Опять больно? Не сиди больше за бумажками, выключай компьютер, иди спать. Завтра за руку к врачу отведу, раз сама не идешь. Чудо ты в перьях.

— Не-а! Некий мудрец сказал: человек есть существо на двух ногах и без перьев.

— А ты вот в перьях, даром что ученая. Иди отдыхать.

Матушка вымученно улыбнулась и вышла из комнаты. Отец Павел сам подошел к оконной раме, по которой хлестала штора: ветер был сильный и ледяной.

Ехал сегодня домой, в машине играло радио, цоевская песня его юности, еще в техникуме впервые услышал. И слова там: «Всё на месте, да что-то не так». Вот точно, вот именно такое состояние.

Всё на месте? Он совсем молодым был рукоположен в священники, и отправили его в такой безбожный городок на краю области, что хоть плачь. Матушка и плакала. Совсем юная, хрупкая, с осунувшимся лицом и уже заметным животиком, стояла и плакала вот на таком же ветру, как сейчас, когда им в очередной раз отказали в проведении служб в и так еле выпрошенной для того избенке.

И ничего, вода камень точит! Потихоньку он налаживал контакты с местными чиновниками и только появлявшимися тогда частными торговцами, что гордо именовали себя «бизнесмены». Началась стройка. Выделили ему что-то вроде служебной квартиры. Вот только тогда уже понял он, что не нужна ему эта квартира. Тяжело было видеть людей, которые горючими слезами рыдали у архиерея, чтобы дали им священника и чтобы строился храм, — а потом ходили на службы как будто из-под палки и очень редко, сами в золоте — а на стройку не жертвовали ни гроша…

Он любил читать поучения опытных дореволюционных батюшек о том, что священник обручен пастве и должен жить на приходе, он уверенно кивал благочинному, когда тот цитировал этих самых авторов. Вот только переезжать не торопился. Поселились они с женой в городе у ее родни, и родила она в городе, потом кто-то из дальних родственников завещал им «малосемейку».

Маленькая семья перебивалась с хлеба на воду, матушка стремительно теряла здоровье, болезненной росла доченька-отрада. Зажиточные сельчане, подъезжая к стройке отца Павла, оставались не предложить помощь, а позубоскалить над его старенькой «копейкой».

И батюшка решился. Месяца не прошло, как матушка значилась по документам главой небольшого частного предприятия. Позвонил паре друзей по техникуму, в котором учился еще до семинарии. Подтянулись помощники.

Предприятие быстро набрало обороты. Семья переехала в квартиру побольше. Нашелся частный врач для жены и детский садик с изучением иностранных языков для дочки. Теща щеголяла в шубе, подарив местной тетеньке-бомжу свое истасканное пальто, тесть восклицал: «Ай, молодец!»

Часть денег он вложил в храм, и храм наконец открылся. Владыка приехал на первую службу, высоко оценил старания молодого иерея и предложил перевести его в город — завершить еще одну стройку. Отец Павел не поверил своему счастью, тут же отошел в сторонку и позвонил матушке. Немного неудобно ему стало, когда владыка отъехал на своей «волге» от блестящего «рено», отцу Павлу принадлежащего, но… в конце концов даже архиерей ничего не сказал.

Отец Павел зачем-то постучал по пластиковой раме. Словно проверяя на прочность. Трехкомнатная квартира на семью из трех человек. Дочка в элитной гимназии. Матушка имеет возможность лечиться. Машина — между прочим, скромная по нашим временам. И поменять-то не по своей воле поменял: постом врезался в него пьяный водитель, да так, что авто не подлежало ремонту. Никто не верил, что отец Павел отделался легкими ушибами. Хранит Господь. Для Церкви? Для больной жены и малышки? Для… чего?

— Храм, между прочим, большой выстроил и предусмотрел места для мамок с детишками и для больных, и даже для инвалидов, — словно оправдывался отец Павел перед кем-то вслух. — С прихода ни копейки не беру. Начинаем строить богадельню. Сколотил на приходе крепкую команду, которая и на стройке помогает, и благотворителей ищет, и штат для богадельни уже подыскала. И хор прекрасный у нас, и алтарники дисциплинированные, а то вон в деревне алтарник вообще покурить выходил…

Дверь скрипнула («Вот те раз! Надо дверь-купе поставить…»), вошла заспанная дочка. Как сомнамбула, шатаясь, прошла от стены к стене.

— Солнышко, ты что, милая? Что с тобой?

— Ты что делаешь, папа?

— Да так, думаю… Идем-ка в кровать.

Он подхватил свое сокровище и на руках понес в детскую. А дочка с закрытыми глазами промурлыкала:

— А мне приснилось, что ты Евангелие читаешь… Тот отрывок, где фарисей говорит: я и пощусь, и жертвую…

Отец Павел растерянно засмеялся. Уложил малышку в кровать:

— Спи!

«Совпадение. А еще точнее — искушение, — решил для себя он. — Раз приводит не к радости и покаянию, а к смущению и недоумению — значит, искушение».

* * *

Никак не мог он заснуть. Никак. Думал. Взял с полки молитвослов, открылся на «молитве о даровании духовного отца». У него никогда не было духовного отца. Где сейчас они, отцы-то духовные, и как их искать?

Вот есть у него один дальний-предальний родственник, священник, отец Игнатий. Он долго не знал о его существовании. Когда пытался выяснить, ему сказали: «Ну да, есть такой, он тебе… многоюродный дядя». Так и запомнил он: «многоюродный дядя». Отец Павел поехал тут же к нему на приход. Симпатичный пожилой старичок, этакий волшебник из сказки, небольшого роста и с голубыми глазами. Чудаковатый немного. Добрый, вежливый, ну и все, а некоторые развели разговоры, что он-де прозорливый старец, и исцеляет, и пророчествует. Тоже мне, искатели чудотворцев. Всем чуда подавай, никто на своем месте потрудиться не хочет.

И «эти» тоже…

«Эти» — отдельная история. Как-то однажды на своем приходе он громко спорил с тетушками из трапезной — как раз о многоюродном дяде. Тетушки уже голосили, уверяя, что отец Игнатий есть великий святой, посланный перед концом света. А отец Павел только посмеивался. Тетушки ушли с надутыми личиками, и тут в храм вошли двое молодых ребят. Парень в «косухе» с длинной гривой иссиня-черных волос и растрепанная девчонка в рваных джинсах с «фенечками» по локти. Оба громко бухнулись на колени для земного поклона. Помолившись у праздничной иконы, подошли к нему. И заявили, что уверовали и теперь ищут приход, чтобы постоянно быть на службах, и духовного отца, который бы их направил по правильному пути.

Это комсомольски-четкое выражение «правильный путь», вырвавшееся из девчонкиных губ с кое-как размазанной помадой, развеселило батюшку. И он решил созорничать: взял да и направил их к многоюродному дяде. Вот, сказал он, дорогие мои, сейчас на такую-то маршрутку садимся и едем к очень заслуженному батюшке, он и будет вам духовным отцом.

Парочка горячо благодарила его, причем девчонка даже разревелась, потом они убежали. А отец Павел остался вспоминать, как правильно пишется слово «экзальтация». Он как раз завел блог в интернете, описывал события на приходе. По-доброму, но не без юмора.

А через три года он попал на престольный праздник к отцу Игнатию. В алтаре, помимо служащих священников, были люди, которых он так или иначе знал и считал «странными». Один монах, в миру живший, который везде ходил с чемоданчиком, а в чемоданчике — только складень с иконами, говорят, он сразу после той службы уехал в какой-то отдаленный монастырь и уже не возвращался. Один мальчишка безусый, бросивший семинарию, но мечтавший о постриге. Наивный неимоверно: «Ой, а вдруг меня каким-нибудь Коприем или Ардальоном назовут? Боюсь!» — «А что, — хохотнул отец Павел, — монах — вот и смиряйся!!» — «Вот если бы Амвросием…» — закатил глаза мальчишка. Отец Павел только вздохнул.

Тихо, неспешно и при этом расторопно передвигался по алтарю еще один молодой человек, длинные волосы в хвостик забраны, глаза будто нездешние.

— Костя! — окликнул его многоюродный дядя. И тут отец Павел признал в нем того паренька-«металлиста», что заходил тогда с подружкой.

— Это Костя. И быть ему священником, — сказал отец Игнатий.

— А он знает? — попытался пошутить отец Павел.

— Нет. Ему владыка сам предложит, — строго ответил отец Игнатий.

Служба прошла тихо, благоговейно и как-то нежно. По окончании литургии дядя вдруг подозвал к себе мальчонку, что хотел быть монахом, и поцеловал его руку. Священники ахнули, мальчонка отскочил… А отец Игнатий спокойно сказал, поясняя:

— Архиереем будет.

Ох, дядя, дядя… И думай что хочешь: прошли годы, и мальчишка уже не мальчишка, а иеромонах Амвросий. Что-то дальше будет?

Костя действительно стал священником. Владыка приметил его на службе, поговорил… А вскоре после пения «Аксиос» отправил его создавать приход в каком-то поселке. Еще и с условием жить на приходе. Жилья батюшке Косте не дали, мыкается по съемным углам с женой и малышами. Отец Павел даже как-то, встретив его в очереди к владыке в епархиальном управлении, пробовал его убеждать:

— Ты что — так дальше и будешь жену с детьми мытарить? Иди к архиерею, переводись! У главы поселения требуй жилье, в конце концов! Семью в город отправляй, не дури, ты же их будущего лишаешь! Ты для чего в городе вырос и высшее образование получил — чтобы твои дети в спившейся деревне в неотапливаемом сарае вместо школы учились? Детям нужно образование!

— Я верю, что Господь лучше знает, где нам быть. Как я пойду против Него?

— Да не Господь так хочет, а лень твоя! Работать надо! Вот чем ты занимаешься, когда служб нет? Дома сидишь?

Пока Костя с наивной обстоятельностью докладывал про сельчан, что идут к нему поговорить о Боге, про строительство храма («и этому строить досталось…»), про воскресную школу, поездки в районную больницу и общение с местными подростками, отец Павел молчал. Но когда Костя заявил, что священник «обручен приходу», отец Павел обозвал его «чудом в перьях» и отошел. Впрочем, несколько раз звал его потом к себе послужить, Костя радостно приезжал. Отец Павел обычно что-то жертвовал ему для церкви.

«Все-таки он и есть чудо в перьях, — думал теперь, бессонной ночью, отец Павел. — И я чудо в перьях, что когда-то рассуждал так, как он. Вот ведь чувствуется школа многоюродного дяди. Тот тоже всю жизнь: куда благословили — туда и едет, там и живет, то и делает. И этот „металлист“ вчерашний от него научился: простите и благословите, других слов не знает. А мои-то тетки на приходе придумали: он, говорят, приезжает к отцу Павлу за подарками и потому что хочет сбежать из деревни в город и надеется, что его сюда позовут! Еще раз услышу…»

* * *

Наутро отец Павел пораньше приехал в храм. Матушка выпросилась поехать с ним, торжественно пообещав «сразу оттуда — к врачу». Литургии назначено не было. В храме были две уборщицы, да какая-то женщина зашла свечи поставить. Отец Павел перекрестился при входе и прислушался к разговору.

— Опять приезжал! — докладывала тетка Валентина. — Нехорошо так про батюшку, но я точно говорю: этот отец Константин только для того и ездит, чтобы у нашего выпросить…

— Это что еще такое? — возвысил голос отец Павел. — А ну марш из храма со сплетнями! Стоят, клевещут на прекрасного священника! Стыд!

Тетки ахнули, побросали швабры и выбежали в дверь: с настоятелем лучше было не спорить. Отец Павел тяжелыми шагами вышел вслед за ними.

Матушка уже успела поставить в каморочке чайник.

— Идемте, чаю попьем! — шепнула она застывшей на месте перепуганной «захожанке».

И когда женщина, успокоившись, уже сидела за столом с розовенькой чашкой в руке, матушка говорила ей:

— Вы не подумайте. Батюшка просто сплетни ненавидит, а так он добрый. Он вообще… знаете какой? Он ведь из неверующей семьи, начал еще подростком в церковь ходить. Родители партийные были, как узнали — выгнали его из дома! Да-да, прямо на улицу выгнали. Он жил у тамошнего батюшки. Выучился, потом поступил в семинарию. Сразу решил: буду Богу служить. Еще в техникуме его спрашивают: что будешь потом делать? А он говорит: Богу служить! Так уверенно говорил! Ему плохого никто не мог ответить, даже самые безбожники только махали рукой и говорили: «Эх ты, чудо в перьях…»