Его звали Чиприан. Вот так, непривычно для русского уха, произносят это имя в Румынии, которая теперь осталась далеко-далеко, за двенадцать часов лету.

В Румынии сейчас зима, а здесь, в тропической стране, куда прилетел он сам не зная на какое время, — жара не спадает даже ночью, и, пытаясь заснуть на кровати, на которой никогда не лежало одеял, ты радуешься каждому ветерку из окна и жалеешь, что ради экономии не можешь включить кондиционер. Да и не надо бы этот кондиционер, дети простынут. Вон как сопят в своих кроватках. Мария и Михаил. Мария — в честь египетской подвижницы-пустынницы, Михаил — в честь грозного архистратига. Заплаканная мать укрывает босые ножонки простынкой — по привычке, что детей надо укрывать. Дети смешно ворчат, ворочаются и сбрасывают простыню. В свете фонаря кожа малышей поблескивает: родители щедро перемазали детишек детским противомоскитным кремом. А то не дай Бог… комариных лихорадок в этом году много разгулялось.

Она стоит и продолжает беззвучно плакать, синий свет от ночника-черепашки движет тени на потолке, играет однообразная убаюкивающая музыка.

Он подходит и обнимает жену за плечи, берет за руку. Они идут в гостиную, она же кухня и прихожая. Встают перед образами и начинают чтение правила. Слезы Барбары капают на пол, Чиприан читает молитвы вслух.

Против Чиприана на родине выдвинуто обвинение. Оправдываться бессмысленно, эти люди умеют обвинять. Возможный срок — более десяти лет. Закончился тропический рай их семьи, закончилась безмятежная жизнь. Чиприан — честный человек, он бегать от ответственности не будет. Он вел дела с теми, что пошли на преступление, ничего не зная и не касаясь их дел. А теперь получается — соучастник. И противостоять не удается. Даже опытный адвокат в заметной растерянности.

С недавних пор в районе появилась русская церковь. Чиприан ободрился, он всегда уповал на Бога и счел это добрым знаком Божьего благоволения. Несмотря на плотнейший рабочий график, стал ходить на все службы. Да, там не говорят по-румынски — но он прекрасно знает государственный язык, а батюшка благословляет ектении и некоторые песнопения на государственном языке. Познакомившись с семьей Чиприана, клирошанки начали изредка радостно затягивать на ектеньях «Домны милуешты», прихожанам понравилось, начали хором подпевать. Переживал, что давно не с кем было поговорить на родном румынском, — а тут на службу начал ходить человек из Молдавии и тоже обрадовался ему, как родному, а тут еще пара молдаван подтянулась. Казалось, что Господь отвечал на каждый вздох, баловал, как малое дитя… но что же будет в главном? Бывали дни, когда Чиприан совсем опускал руки. Бывали — когда вставал на колени перед иконами, не замечал, как прошло несколько часов, и вставал ободренный, будто и не ждала его никакая тюрьма по ложному обвинению. Он боялся спросить у жены о ее чувствах, только старался быть с ней нежнее. Больше, чем раньше, держал на руках детишек. А непоседы-детишки, не зная, что грозит их отцу, хихикали, убегали с отцовских коленей, прятались, — догони!

Каждое воскресенье они шли одной и той же дорогой мимо озера, затопившего старые пальмы. Дети размахивали сорванными у дома алыми соцветиями невиданного в Румынии кустарника, бежали к озеру посмотреть на юрких, блестящих на солнце рыбок. Входили в храм, чинно крестясь, — дети сразу подбегали к канунному столику, к Голгофе и с важным видом раскладывали у ног Распятого свои цветочки. На службе им часто хотелось побродить по храму, люди молча гладили малышей по черным волосам, дети радовались.

С первым за долгое время Причастием Чиприан почему-то успокоился. Решил, что он в воле Божией, — а Господь не предаст, в отличие от людей. Впрочем, и на тех людей ему злиться больше не хотелось. Они были несчастные, болели их души, и у них не было главного сокровища — Христа.

Ближайшим постом Чиприан постился так, что даже батюшка уговаривал его быть осторожнее и с рассуждением рассчитывать свои силы. Волновалась и жена. Чиприан исхудал, будто высох весь, но больным или немощным не выглядел. Мягче стали, разгладились его черты лица, спокойнее — интонации. Раньше он был весь колючий, не чурался острой шутки, теперь люди даже подходили к нему иногда просто постоять рядом, словно бы погреться.

К концу поста он принес в храм новые, в запечатанной упаковке иконы, привезенные с родины. Попросил разместить их на еще полупустом иконостасе. Иконы подошли идеально, словно для того и задумывались. Господь Вседержитель, Владычица Пантанасса-Всецарица, святые Лука и Мина, которых особо чтили в семье Чиприана, взирали со своих образов на готовящийся к празднику храм.

А через неделю Чиприан пришел к батюшке за благословением ехать на родину.

— У нас изменился закон, — объяснил он. — По новому закону я буду сидеть в тюрьме всего три года. Отправлю семью, продам бизнес — и надо лететь!

Он встал на колени перед родными иконами. Священник опустился на колени рядом с ним, и долго молились они о воле Божией. Потом пришла Барбара с ребятишками, и священник в последний раз возложил им на головы благословляющую руку.

На ближайшей службе кто-то всхлипнул, когда хор по привычке запел ектенью на румынском. Не было алых цветочков у подножья Христа на Голгофе, и тосковала даже сердитая бабушка, которая не раз ворчала на резвых малышей и обижалась на прихожанок, умерявших пыл ее поучений. Чиприан сосредоточенно молился, принял Причастие и после целования креста быстро ушел.

Появился он в храме только в тот день, на вечер которого был куплен билет на самолет. И объявил:

— Я лечу не в тюрьму. Я лечу к семье. Обвинения сняты, я полностью оправдан.

Наутро была служба. На другом краю земли, за 12 часов лету Чиприан уже обнимал родных. Наверное, плакала Барбара, наверное, носились по аэропорту детишки.

А иконы так и остались в храме далекой тропической страны — напоминать о милости Божией и об одном замечательном чуде.