Глава 16

В поисках каучука

1

Первый автомобиль, владельцем которого я стал, был «панар» с двигателем мощностью восемь или двенадцать лошадиных сил. Машина этой марки заняла второе место на гонках от Парижа до Бордо. Я купил её в 1901 г. по предложению А. Боствика, который был наследником огромного состояния, заработанного в компании «Стандард ойл».

Тот «панар» был просто скоростным монстром для своих дней, и я гордился, что являюсь его владельцем. Ещё большую гордость я испытал, когда сам научился управлять им. Вместе с машиной я нанял шофёра по имени Генрих Хильгенбах, который был просто поэтом в искусстве управления автомобилем. Генрих был хорошим человеком, когда был трезв. Однако он допускал слишком много нарушений в этом уже популярном виде спорта.

Система зажигания автомобиля «панар» состояла из горячих трубок, где воспламенялся бензин со звуками, напоминавшими стрельбу небольшой пушки. Из-за этого некоторые боялись садиться за руль. Каждый на берегах северного Джерси, где мы проводили лето, узнавал наш пролетавший мимо автомобиль. Народ выпрыгивал из повозок и хватал за поводья лошадей.

Наконец один из соседей, а именно отец Юджина Мейера-младшего, рассудил, что мой «панар» является «помехой для людей». Но я узнал об этом только через много лет.

Владение «панаром» подняло мой авторитет настолько, что в «Нью-Йорк геральд» была напечатана фотография «За рулём машины». Так впервые вышло, что я совершил нечто, что подвигло редакторов нью-йоркской газеты посвятить мне так много места на её странице.

Моим вторым автомобилем был сорокасильный «мерседес» жёлтого цвета. Эта машина стоила 22 тысячи долларов. Такая же была у В. Вандербильта. Точнее, у меня был такой же автомобиль, как у Вандербильта, так как его машина была первым автомобилем этой модели, появившимся в Америке.

На «мерседесе» тоже были установлены горячие трубы. В первый день, когда я выехал на нём, мы поехали к могиле Гранта. И тут автомобиль сломался. Позже я управлял им на показательных гонках на треке Лонг-Бранч против Боствика, который вёл американскую машину и развивал на ней более одной мили в минуту. Все тогда считали этот результат прекрасным, и я – в первую очередь.

Тогда, на заре автомобилизма, правилами дорожного движения предусматривалось, что если кто-то в повозке поднимет руку, водитель автомобиля должен был остановиться и дождаться, пока возница выйдет из повозки, чтобы придержать лошадь. В Нью-Йорке скорость движения ограничивалась 10 милями в час. В Центральном парке движение автомобилей было запрещено. Из-за этого я ограничивал своё перемещение автомобилем районом Нью-Джерси. В те дни европейские дороги настолько превосходили наши, что я летом купил себе машину за границей только для того, чтобы потрафить своему чувству прекрасного.

Те ранние автомобили были дорогими и ненадёжными игрушками. Если шины на колёсах умудрились продержаться несколько сот миль пробега и не взорваться при этом, это означало, что они сослужили хорошую службу владельцу.

Не могу причислить себя к тем дальновидным людям, что сумели предвидеть удивительное развитие повозок с мотором. Тем не менее я полагал, что всё увеличивающееся количество сторонников этого чуда техники должно благоприятно отразиться на производстве резины.

Среди акций промышленных предприятий, которые я приобрёл во время паники 1903 г., были и те, что принадлежали компании по производству изделий из резины, которая позже превратилась в один из нескольких крупных американских концернов, где производились эти изделия. Моё владение теми акциями подвигло меня изучить спрос и потребление резины, после чего, в свою очередь, я сумел разглядеть гигантские возможности рынка резины, примерно соответствующие тем, что Рокфеллеры сумели получить из нефти.

Своими финансовыми средствами я не мог бы достичь всех целей, поэтому ещё до первой встряски паники 1903 г. я приступил к поиску грамотного и активного промышленника, обладавшего соответствующим капиталом, который мог бы возглавить руководство проектом. Гуггенхеймы подходили здесь во всех отношениях, поэтому первый, к кому я отправился со своими мечтами о резиновой империи, был Дэниэл Гуггенхейм.

Я попросил мистера Дэна вместе со мной выкупить контрольный пакет компании по производству резиновых изделий. Поскольку после окончания паники на бирже цена на акции несколько поднялась с того нижнего предела стоимости, по которой я их приобрёл, я предложил рассчитать среднюю цену из того, что мне пришлось заплатить, и тех более высоких цен, что придётся отдать за дополнительный пакет акций, который понадобится докупить для получения контроля над компанией. Я был готов с радостью заплатить этот бонус за право стать партнёром Гуггенхеймов.

Мистер Дэн заявил, что ему нужно изучить вопрос и посоветоваться с братьями. Но шло время, а от него больше не было известий.

Когда рынок моих акций поднялся до такого значения, когда это сулило мне хорошую прибыль, я распродал их и отнёс свои мечты об объединённом рынке на них в область несбывшихся надежд.

А через несколько месяцев мистер Дэн спросил о том моём пакете акций. Когда я рассказал, что не смог больше ждать и избавился от них, он ответил, что ему жаль. И попросил меня рассказать о других предложениях в этом сегменте рынка.

Моей задачей стало найти крупный и по-настоящему надёжный источник резины. Если это удастся, то её использование в промышленности можно будет значительно увеличить. В то время плантации каучука только начинали разводить. Почти весь наличный каучук произрастал диким образом, и большинство его поступало из района Пара в Бразилии, в нижнем течении Амазонки. Стандартов качества каучука не существовало. Его собирали местные жители, на которых нельзя было полагаться в смысле стабильности поставок.

В то время весь мир употреблял 100 тысяч тонн каучука. Во время Второй мировой войны, будучи председателем комиссии по этому продукту, я просчитал, что потребности только нашей страны в нём составляли 673 тысячи тонн в год.

Изобретатель Вильям Лоуренс разработал процесс получения резины из гваюлы – каучуконосного дерева, представляющего собой куст с серебристыми листьями из семейства астр. Это растение родом из Северной Мексики. Лоуренсом заинтересовались Томас Райан и сенатор Нельсон Олдрич. Они, в свою очередь, как и я ранее, попытались привлечь в ряды своих сторонников Гуггенхеймов. Именно по предложению Райана и Олдрича Дэн Гуггенхейм снова обратился ко мне.

Я отправился в Мексику, чтобы в первую очередь оценить перспективы работы с гваюлой. Я узнал, что этот кустарник, который рос в диких условиях на миллионах акров полупустынной почвы, очень легко можно культивировать. Период его созревания составлял три года. Чем больше я изучал вопрос, тем интереснее мне было. Здесь у самых наших дверей, на земле со здоровым климатом, как оказалось, лежал возможный источник каучука, вполне конкурентоспособный с продуктом, получаемым с поражённых лихорадкой джунглей Южной Америки и Африки.

В результате моих исследований в ноябре 1904 г. была создана Континентальная каучуковая компания, которая впоследствии выросла в Международную каучуковую компанию. У сенатора Олдрича, мистера Райана, Дэниэла Гуггенхейма и у меня были одинаковые пакеты акций. Дополнительные акции были выпущены для молодого Джона Рокфеллера, Х. Уитни, Леви Нортона, Ч. Биллингса, а также некоторых их родственников и друзей.

2

Мексика была не единственной страной, где мы искали каучук. Было время, когда наша компания отправляла экспедиции чуть ли не по всей земле. Наши люди дошли до верхнего течения Амазонки, пересекли Анды и спустились по их западным склонам. В Африке они дошли до Конго и проживавших там племён. Другие группы исследовали Борнео и поселения в проливах.

Мы потеряли двоих людей в Африке, и еще один упал с корабля во время шторма в Карибском море. Вильям Стрейтон, позже ставший известным благодаря своей борьбе за отмену запретительных поправок, заблудился в джунглях Венесуэлы. И только после множества приключений ему удалось выйти на побережье. Увидев небольшую шхуну, он начал кричать и поплыл к ней. Эта встреча оказалась удачной как для людей на шхуне, так и для Стейтона. Команда судна слегла с жёлтой лихорадкой, и Стейтон, который прошёл учёбу в военно-морской академии США, принял на себя командование и привёл его в порт.

Наш приход в Африку состоялся по приглашению короля Леопольда II. Это был выдающийся человек. Когда ещё в молодом возрасте он понял, что доходы его маленького королевства не могут удовлетворить его экстравагантные вкусы и грандиозные амбиции, то сам занялся бизнесом в интересах своей страны. Сделав Бельгию колониальной державой, Леопольд приступил к решению обоих упомянутых выше недостатков.

С помощью ряда искусных манёвров он превратил богатый бассейн реки Конго в якобы независимое государство Конго, а затем привёл его под суверенитет Бельгии. Как финансовая сделка, эта операция, проведённая под самым носом Англии и других держав, сделала бы честь и Моргану, и Рокфеллеру, и Гарриману с Райаном.

Самые богатые концессии в Конго принадлежали бельгийской короне. Богатства страны, особенно в первые годы, эксплуатировались жестоко. Каучук из Конго стал известен под названием «красный каучук», отчасти из-за его цвета, но в основном из-за пролитой крови местного населения при его производстве. Об актах насилия и жестокости рассказывали представители других держав, которым не нравились методы правления при Леопольде. И несмотря на всю контрпропаганду бельгийских властей, объяснявших это происками и завистью других наций, я всегда считал, что «красный каучук» заслужил своё название.

К лету 1906 г. Леопольд, которому было 71 год, понял, что пришло время изменить методы правления в Конго. К тому же он больше не желал игнорировать общественное мнение в мире, где все были недовольны его отношением к аборигенам. Леопольд навёл справки, кто был самым успешным капиталистом-католиком в Соединённых Штатах, и ему назвали имя Томаса Форчуна Райана, который в то время даже имел у себя в доме собственную церковь.

Случилось так, что на момент, когда Леопольд наводил справки, Райан находился в Швейцарии. Он много времени и средств уделял тому, что собирал собственную коллекцию предметов искусства. По приглашению короля Райан отправился в Брюссель, где Леопольд предъявил ему свои предложения. В результате была создана Американская компания в Конго, а также Международное горнопромышленное общество Конго, которое для краткости стали называть «Форминьер». Американская компания получила концессию на поиск и разработку новых источников каучука, а «Форминьер» было более широким предприятием, занимавшимся разработкой рудников и лесов страны.

Леопольд был жёстким бизнесменом. Ему принадлежала половина акций каждой концессии. А если учесть ещё «Форминьер», бельгийским капиталистам которого отходила ещё четверть, то Райан оставался при 25 процентах интереса. Я не могу представить, чтобы кто-то, кроме короля, да ещё и очень мудрого короля, мог бы побудить Томаса Форчуна Райана довольствоваться столь малой долей от сделки.

Польщённый покровительством самого короля, Райан вернулся домой окрылённым, стремящимся к новым проектам. Он удачно сумел завербовать себе в союзники Гуггенхеймов, Уитни, сенатора Олдрича, меня и ещё одного или двух компаньонов в новом предприятии. Сначала Дэниэла Гуггенхейма не заинтересовал этот проект. Как человеку, который гордился своими отношениями с рабочими, Дэну не нравилась репутация Леопольда как работодателя. Он поставил честные отношения с местными рабочими как непременное условие своего участия в проекте.

Я тоже медлил присоединиться к проекту, потому что подозревал, что шаг Леопольда был направлен на то, чтобы лишить оружия тех, кто критикует его в Америке. Но Райан был полон энтузиазма, уверен в том, что эти концессии сулят всем великие возможности. К тому же, по его мнению, здесь для каждого из нас открывался шанс стать кем-то вроде Сесила Родса. В общем, сначала Гуггенхеймы вошли в проект, а потом и я решил последовать за ними. Как оказалось, пункт о реформировании условий труда в Конго, который внёс Райан, был отброшен.

Два года рискованных изысканий оказались для Американской компании в Конго бесполезными. Правда, были найдены алмазы на землях, принадлежавших «Форминьеру», что оказалось большим плюсом для его акций. Но Райан никогда не терял веры в деятельность на территории Конго. Одна из причин, по-моему, заключалась в том, что его пригласил сам король, который и предложил ему начать там дело. Когда впервые там были обнаружены алмазы, Райан обычно носил несколько штук в кармане и с удовольствием демонстрировал их окружающим, как мальчишка, который показывает собранные камешки.

3

Но основные усилия по поиску каучука мы сосредоточили в Мексике. Во время своего визита туда в начале 1904 г. я договорился о покупке нескольких миллионов акров земли для выращивания гваюлы и для строительства завода, где будут добывать каучук из неё с помощью нового процесса флотации по патенту Лоуренса.

Мы путешествовали в отдельном железнодорожном вагоне. Со мной ехали моя жена, мой брат Сайлинг, брокер Эдди Нортон, так блестяще проявивший себя в деле «Норзерн пасифик», а также несколько других лиц, имён которых я уже не помню.

Мы пересекли границу с Мексикой в Ларедо. В Агуа-Кальенте, самой высокой точке железной дороги, я вдруг почувствовал боль в желудке и в груди. Когда поезд спустился с той головокружительной высоты, боль прошла.

В городе Мехико мы остановились в отеле со смешным названием «Ити-Бити». Впервые мы ходили смотреть на бой быков. Я люблю почти все виды спорта, особенно меня захватывали скачки лошадей. И даже сегодня я охочусь на перепелов в Южной Каролине. Но после того первого боя быков я не хочу больше смотреть на такое. Быки насмерть забодали несколько лошадей, и для меня это было отвратительное зрелище.

Моя жена и Сайлинг большую часть времени проводили в походах за покупками и приобрели множество разных вещей, в том числе и полудрагоценные камни и мексиканские ювелирные изделия. Пока они выступали в роли туристов, мне выпала нелёгкая задача вести переговоры с мексиканскими властями. Вскоре я погряз в юридических, технических, сельскохозяйственных и даже общественных проблемах, благодаря чему сумел получить далеко не поверхностное представление о республике, расположенной к югу от нас.

Мексика, которую я начал постигать во время той общей поездки, являла собой картину поразительных контрастов. Порфирио Диас собрал вокруг себя когорту чрезвычайно грамотных и тонких людей, которые вращались в обществе столь же утончённом, как и в любой европейской столице. Но за воротами их садов оставались миллионы подёнщиков, у которых почти не было шансов на лучшую долю.

Такой порядок вещей не мог сохраниться надолго, и нам ещё предстояло в этом убедиться, хотя в тот момент я пока не мог этого предвидеть. Тогда такого рода вопросы интересовали меня не особо глубоко.

Перед тем как отправиться в Мексику, я много раз слышал об особых методах, принятых для общения с официальными лицами этой страны. Что касается моих личных впечатлений, то я могу сказать, что не обнаружил в мексиканцах особой разницы с другими людьми, с которыми мне приходилось иметь деловые отношения. Я познакомился с разными мексиканцами: одни были честными людьми, другие ими не были; одни были эгоистами, другие – патриотами, – короче, всё так же, как можно было ожидать в любой другой стране.

Больше всего из моих новых знакомых в Мексике меня поразил Пабло Мартинес дель Рио. Он знал английский, французский, немецкий и итальянский языки. Обладая осанкой гранда, будучи хорошо образованным и имея широкий культурный кругозор, этот человек выделялся в любой компании в любой стране света.

Сеньор дель Рио боялся, что американцы имеют слишком большое влияние на экономику Мексики. Как пояснил, он боялся, что концессии, которые предоставляются американцам, однажды могут быть использованы как предлог для захвата северных территорий Мексики.

Через несколько лет я вспомнил его слова, когда кто-то из наших нефтяных магнатов предложил сделать как раз то, чего опасался дель Рио, и если бы не Вудро Вильсон, они своего добились бы.

Это произошло вскоре после нашего вступления в Первую мировую войну. Президент Вильсон пригласил меня в Белый дом на обсуждение вопроса нехватки нефти, что угрожало срывом нашим военным планам. Один из политиков предложил захватить нефтяные месторождения Мексики в Темпико. Уже были подняты по тревоге морские пехотинцы. Президенту оставалось лишь дать команду.

Президент Вильсон не стал дожидаться окончания спора. Он встал и заговорил твёрдым ровным голосом.

– Вы предлагаете мне сделать то, против чего мы протестовали, когда так поступили немцы, – заметил он решительно. – Вы говорите, что нам нужны эти мексиканские нефтяные месторождения. Немцы говорили так же, когда захватывали Бельгию: «Нам нужна Германия, чтобы попасть во Францию»… Джентльмены, – сказал он в заключение, – вы будете вести войну с той нефтью, что у вас есть.

Что касается нашего каучукового проекта в Мексике, мы купили там более трёх миллионов акров земель. Мы приобрели все эти земли по официальным каналам, платили за неё честную цену, но не более того. Я слышал о том, что существуют способы обойти закон, но ни разу не воспользовался ни одним из этих способов.

Мы хотели обеспечить Мексику промышленностью, которая позволит использовать миллионы акров негодных земель и даст работу населению страны. Мне кажется, что Диас искренне желал, чтобы я поступил именно так. С мексиканцами мы заключили множество контрактов, которые оплачивались почти так же, как подобные в любом другом месте.

На самом деле наша самая большая проблема с контрактами началась не в Мексике, а в Соединённых Штатах. Мы построили в Торреоне завод по получению каучука из гваюлы. Ещё до того, как предприятие приступило к работе, мы подписали соглашение о том, что в течение двух лет Американская каучуковая компания будет забирать практически весь произведённый каучук. Но не успел завод начать производить сырой каучук, как компания «Раббер Гудс» разорвала контракт. Предлог был тот, что наша продукция якобы не соответствует спецификациям, что было неправдой.

Несмотря на то что обычно я нахожу способы решать вопросы, не доводя дела до суда, я решил подать в суд на «Юнайтед Стейтс Раббер», которая приобрела контрольный пакет компании «Раббер Гудс». Но Морган и Джордж Бейкер из Первого национального банка сделали так, что наш иск был отклонён. Тогда я предложил купить «Юнайтед Стейтс Раббер» как производственную точку для нашего сырья. Когда и это не удалось, решился начать торговлю с компанией «Дайамонд Раббер». Но мои партнёры испортили дело, попытавшись выторговать для нас чрезмерно благоприятные условия.

Раздосадованный тем, что мне не позволили начать войну против «Юнайтед Стейтс Раббер», я вышел из «Интерконтинентал», распродав свои акции. Однако «Интерконтинентал» нашёл для своей продукции других покупателей и выплачивал дивиденды вплоть до 1910 г., когда революция Мадеро свергла Диаса. Противоборствующие армии то и дело пересекали наши плантации, и в конце концов завод в Торреоне закрылся. И всё же было на деле доказано, что наше предприятие работает.

Пусть я и считаю, что старый Диас сделал немало для своей страны, Мексика, которая возродилась из хаоса, последовавшего после свержения Диаса, была лучшей страной, чем прежде. В то время, когда я там был, я чувствовал, что американцы теряют лучшие возможности в Мексике. Но и теперь, когда ситуация изменилась к лучшему, я всё же думаю, что можно было достичь большего прогресса.

4

Частично проблемы Мексики, и это верно для всех отставших в развитии стран, где бы они ни находились, заключались в давнем недоверии, оставшемся с империалистических времён прошлого. Сам родившись на Юге времён Реконструкции, я по себе знаю, какой горькой и сильной может быть обида на прошлую несправедливость. И всё же, если экономику этих слаборазвитых стран нужно было сделать лучше управляемой, прошлое должно быть похоронено и его призраки не должны появляться, чтобы отравлять настоящие дни.

Во многих уголках Азии, Африки и Южной Америки мышление правителей настолько погружено в воспоминания о прежних обидах, что они сами не могут ясно увидеть свои интересы.

Особенно явной такая слепота является, когда в этих странах не способны понять мотивацию прибыли. Общество может идти вперёд только в том случае, если человеческий труд приносит прибыль, если ты получаешь больше, чем вкладываешь. Производить в убыток означает оставить для всех меньшую долю. Прибыльное предприятие вносит больший вклад в дело национальной независимости, чем неприбыльное.

Действительно, прибыль часто делится несправедливо. Но такие злоупотребления можно устранять, не разрушая самой прибыли.

Мотивация к получению прибыли является также бесценным средством для достижения индивидуальной свободы. Что заставляет человека работать? Имеется три основных побудительных причины: любовь к труду и желание сделать полезное для других; желание получить прибыль и заработать; и, наконец, тот факт, что людей заставляет работать какая-то высшая власть.

Там, где в обществе человека призывают улучшить собственную судьбу, требуется меньше сил, чем там, где инициатива отсутствует.

Большая часть из ложных концепций о мотивации получения прибыли, распространённых в слаборазвитых странах, основана на лживом посыле под авторством Карла Маркса о том, что империализм является чем-то присущим капиталистической экономике. Во многих таких недоразвитых странах капиталистические нации рассматриваются как агенты империализма. Однако история Рима, Греции и Персии демонстрирует, что империализм существовал задолго до того, как начал процветать капитализм.

В действиях Советского Союза лежит дальнейшее доказательство того, что империалистические тенденции могут существовать и без мотивации к получению прибыли. В самом деле, в то время, когда капиталистические страны отказались от своих старых империй, Советы используют все имеющиеся у них средства для построения новой империи. Как это видно из хода событий после окончания Второй мировой войны, Советский Союз стал самым империалистическим из всех государств.

Вместо того чтобы судить о нации как о каком-то идеологическом ярлыке вроде «капитализма», «социализма» или ещё какого-нибудь «изма», я предложил бы другой путь, а именно – тот прогресс, которого данная нация достигла в улучшении условий жизни своего собственного народа.

Я предлагаю этот критерий, потому что редко воды международной политики доходят до уровня отдельных граждан. Ни один народ не будет сильно отличаться в поведении за границей от того, как ведёт себя дома. Страна, которая направляет свои ресурсы для того, чтобы улучшить жизнь своего народа, обычно будет вести международную политику таким образом, чтобы помочь другим народам поднять жизненные стандарты. Правительство, которое сознательно подавляет жизнь своего собственного народа, вероятно, будет так же давить жизненный уровень любой нации, с которой имеет дело.

Ввести капитал извне на самом деле означает привлечь в страну ресурсы, которых эта страна не имеет. Вместе с капиталом приходит и умение управлять, которого обычно не хватает у слаборазвитых народов.

Поскольку за эти ресурсы и за это искусство управления не нужно платить слишком много, слаборазвитый народ будет в выигрыше от такого капиталовложения. В этой связи слаборазвитые народы должны признать, что если они увеличивают риск того, чем иностранному инвестору придётся владеть и управлять, будет расти и стоимость, которую они должны будут заплатить за инвестиции.

Короче говоря, и развитые, и слаборазвитые страны должны стремиться к соглашению на условиях, которые сделают частные инвестиции взаимовыгодными. Будет не так сложно прийти к соглашению на основе практики частных инвестиций, принятой между странами. Разумеется, иностранные вливания денег должны улучшать жизненные стандарты. Они должны способствовать обучению и росту квалификации в слаборазвитых странах, постоянному росту числа подготовленных рабочих и менеджеров. Там, где есть местный капитал, ему должны предоставлять максимально хорошие условия.

В свою очередь, слаборазвитые страны должны научиться понимать важность надлежащим образом организованного правительства. Они должны быть в курсе всех идеологических уловок, которые обещают всё, но всегда ведут только к рабству. На то, чтобы изучить искусство и дисциплину самоуправления, потребуется время. В нашей собственной внешней политике мы не должны стремиться к пустым обещаниям, но должны помогать вновь обретшим независимость народам получить время, которое необходимо, чтобы научиться править самостоятельно.

Мы и эти новые независимые страны имеем по крайней мере один общий интерес, основу, на которой сможем продолжать строить: эти страны теперь свободны.