Моя жизнь в каливе текла ровным потоком, осеняемая благословением Божиим и молитвами старца. Все здесь для меня стало глубоко родным. Личность каждого из братьев производила на меня свое благодатное воздействие. Каждое их движение, слово, выражение оставляли глубокий след в моей новой жизни. И я, насколько мог, старался подражать им в суровых подвигах.

Я был еще новоначальный. Старец каждый вечер принимал от меня исповедание помыслов и внимательно следил за моим духовным состоянием. Я делал свои первые шаги в монашеской жизни. Мне нужна была ежедневная поддержка. Моя келия, как я уже говорил, располагалась рядом с келией старца. Он имел обычай после повечерья читать духовные книги. Часто, когда ему попадался отрывок, который мог быть для меня поучительным, он звал меня к себе.

Помню один такой случай. Когда он однажды позвал меня, я застал его поглощенным чтением. Я немного подождал стоя, пока он не позволил мне сесть.

— Послушай и ты, дитя мое, что я читаю. Может, ты этого еще не читал, или, если и читал, не уделил должного внимания.

Он зачитал мне один замечательный отрывок из жития святого Андрея, Христа ради юродивого, в котором Святой рассказывает, каким он видел Рай, когда одной зимней ночью, будучи засыпан снегом, был духовно восхищен из этого мира в страну Света. В этом отрывке Святой пытается человеческими словами описать неописуемое и с помощью образов нынешней жизни обрисовать картину будущей.

Это описание настолько взволновало, настолько захватило старца, что в какой-то момент он прервал чтение, закрыл книгу, немного помолчал и, вытирая слезы, сказал мне:

— Подумай, дитя мое, что нас ожидает! «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку». Какой жизнью мы будем жить на небе! Что узрим! Что услышим! Что вкусим! И, однако, сколь мало и незначительно наше стремление к стяжанию всего этого!

Никогда в своей жизни не теряй этого ориентира: все, что говоришь, все, что делаешь, все, что думаешь, — все измеряй мерками вечности. Никогда не малодушествуй, не останавливайся перед трудностями, трудами и потами, которых требует от тебя твое посвящение. Нужно многое отдать, отдать все, что имеешь и чего не имеешь, чтобы, как хороший купец, выкупить многоценную Жемчужину — Царство Небесное.

Этими словами старец укрепил мою волю, возвысил мою мысль и, уверившись в этом, отослал меня отдыхать.

Была зимняя ночь: дождливая и ветреная. Все отцы отдыхали, а я не мог сомкнуть глаз. Святой Андрей, Христа ради юродивый, стоял у меня перед глазами. В моей голове кружились слова старца, его слезы, стремление к небу, препятствия, жестокая борьба со страстями и диаволом, терновый путь к небесному Иерусалиму, мои братья, наш скит, Святая Гора, наша воинствующая и торжествующая Церковь, вечность…

Прошли часы, а я все не мог заснуть. Смотрел из своего окна на весь наш скит, который был погружен в темноту. Здесь, — думал я, — проходит передовая линия моей битвы с мысленным врагом. Я был новобранцем, только начал борьбу. Удастся ли мне достигнуть конца, победы, о которой мечтал с самого детства? Вдруг во мне появились какие-то колебания: истинные монахи отдали кровь и приняли дух. Получится ли у меня то же самое?

Не знаю, сколько продолжалась эта борьба помыслов. Обычная борьба, без которой нет подвизания. Она прекратилась, когда мое сердце с доверием положилось на милость Господню, не прекращая призывать Его имя.

Я почувствовал, как мною овладел легкий сон, так что я даже не был уверен, был ли это сон, когда посреди безконечной тишины ночи я вдруг услышал, как стройный хор очень умилительно, очень торжественно, захватывающе поет ирмос: «Царя Небеснаго, Егоже поют воинства ангельские, пойте…» Я вскочил с кровати, переполненный изумлением и неописуемой радостью. Боже мой, каким величественным был этот гимн, эти небесные голоса! Сначала я не мог понять, где нахожусь, что я в своей келии. Внезапно, сам того не понимая, я заплакал от благоговения и радости. Утром, после службы, я немедленно побежал к старцу и рассказал ему о происшедшем ночью.

— Единственное объяснение, какое я могу дать, — ответил мне старец, — это впечатление от того, что мы вчера прочитали о святом Андрее.

Я поблагодарил его и приступил к своим обычным послушаниям. Однако еще долго эта неземная мелодия звучала в моих ушах и услаждала мое сердце, пусть и имела под собой субъективную основу.

* * *

Ежедневное духовное руководство нами лежало на отце Иоакиме, преемнике нашей каливы. Он был чудесным педагогом. Его любовь следовала за нами повсюду. Он пользовался каждым удобным случаем, чтобы укрепить нас. Очень великодушный, но, с другой стороны, непоколебимый в своих принципах.

Как самому младшему, мне поручали работу, которая была мне по силам: мыть тарелки, подметать пол и т. д. Отец Иоаким хотел, чтобы всякая работа делалась с рассуждением и порядком. Одновременно он стремился, чтобы работа была инструментом, который бы оттачивал наш характер. Часто, когда я мыл тарелки, а зима тогда выдалась суровая, мои руки деревенели от холодной воды. Тогда он подходил ко мне и говорил с любовью:

— Малыш, «люта зима, но сладок рай». Закалка и боль освобождают нас от зла внутри нас и от страстей.

Присутствие и слово отца Иоакима подбадривали меня. Однако иной раз я оставался равнодушен ко всякому человеческому утешению и чувствовал себя плохо. Действительно, что происходит в душе новоначального? Какие испытания, какая борьба, какие искушения, какие нападения диавола, направленные на то, чтобы остановить молодого монаха, сбить его с истинного пути к равноангельской жизни?… Новоначальные, когда подвизаются и побеждают, являются величайшими героями.

В тот первый год, помню, мне было особенно тяжело в сезон сбора маслин. Эта работа пришлась к тому же на период моей внутренней борьбы с эгоизмом, со старыми привычками и недостатками. Каждый раз после обеда меня мучила нестерпимая головная боль. Находясь в таком состоянии, я попросил старца, чтобы он позволил мне заняться другой работой. Он принял мою просьбу, и мне было поручено готовить пищу и убирать каливу.

Когда блаженный отец Иоаким узнал от старца о моей просьбе, то составил следующий план. Масличные деревья росли на территории нашей каливы. Когда у него не было нужды находиться там, он приходил в каливу и подходил ко мне с тем, чтобы помочь мне. Однажды он сказал:

— Малыш, у тебя голова болит, да? А ты еще не помазывался маслицем из лампадки Богородицы, чтобы прошло? Пойди, прочитай также тропарь Ее Рождеству.

— Благословите, — ответил я и сделал так, как он мне сказал.

— Теперь головная боль прошла?

— Нет, отче, — ответил я.

— Э, тогда это не голова виновата. Должно быть, что-то другое случилось, потому что Богородица является здесь врачом и исцеляет все болезни. Может, тебе нужно было бы пойти, пусть даже на полчаса, и пособирать немного маслин?

Сначала я выслушал это предложение, не придав ему значения. Однако вечером вместе с дневными помыслами я рассказал старцу и об этом.

— Пойди, дитя мое, на полчаса, ради послушания отцу Иоакиму, — сказал мне старец.

И вот на следующий день я вместе с другими братьями отправился собирать маслины. Прошло полчаса, когда отец Иоаким, который, несмотря на свою болезненность, в лютейший холод тоже собирал маслины, подошел ко мне и спросил:

— Как твоя голова, малыш?

— Не болит.

— Тогда поработай еще с полчаса, а затем уйдешь.

Когда прошло полчаса, он опять меня спрашивает:

— Болит?

— Нет. Странная вещь, — сказал я.

— Хорошо. Теперь иди в каливу и выполняй другие послушания.

Благодаря последовательности и любви, которые отличали отца Иоакима, я протрудился на маслинах полтора месяца, и головная боль ни разу не безпокоила меня!

После собирания маслин мы переносили их в мешках на спине на маслобойню, где выбивали из них масло. На маслобойне мы сами день и ночь вращали жернов. Таким образом мы запасались оливковым маслом на весь год.

Маслобойня была допотопной. Отцы ничего не хотели в ней менять, предпочитая жесткие условия. Здесь можно было увидеть, как один или два брата вращают жернов, тогда как кто-то другой, сидя в стороне, перебирает четки, непрерывно произнося молитву: «Господи, Иисусе Христе…» Это была картина не из мира сего: живописная по виду, но жесткая по сути. Другие отцы трудились возле цедилок, косточек и чана, где кипела вода, с помощью которой разогревались разбитые маслины. А тем временем постепенно надвигалась темнота ночи…

И так повторялось каждый год. Это была сцена, которая чем-то напоминала ту тюрьму кающихся, которую описывает в своем слове «О покаянии» святой Иоанн Лествичник.

* * *

На верхнем этаже нашей каливы была большая «веранда», из которой можно было обозревать весь скит и открытое море. Сюда попадало много света. Поэтому отец Иоаким и отец Григорий использовали ее под иконописную мастерскую.

Как-то раз я тоже попытался стать иконописцем. Отец Иоаким руководил мною. Я делал свои первые эскизы: большие непропорциональные глаза, рты, носы, уши и др. Он ни разу не сказал мне, насколько они были безобразны, но, наоборот, всегда подбадривал меня. Через несколько дней я оставил свои попытки, несмотря на его ободряющие слова.

Позже я спрашивал отца Иоакима:

— Почему, отче, когда я делал те безсмысленные эскизы, настоящие карикатуры, вы говорили мне, что они удачные?

— Новоначальных, малыш, никогда нельзя разочаровывать. Некоторые подобные педагогические принципы я преподавал в одном колледже в Америке. И заметь, что эти выводы психологии и педагогики — плод многолетних исследований ученых, — придя сюда, я нашел в наших святоотеческих книгах, которые были написаны много столетий назад и главным образом монахами. Однако эти выводы не остаются лишь записанными на бумаге. Они применяются на практике, и даже теми старцами, которые едва грамотны, однако имеют большой монашеский опыт. Их применение я увидел здесь, на Святой Горе, со стороны современных монахов.

Часто отец Иоаким оригинальным образом советовал мне с любовью относиться к ведению хозяйства.

— Малыш, — сказал он мне однажды, — если пользуешься каким-нибудь инструментом или посудой, как вот этим ножом, который ты оставил немытым и нечищеным, то после работы необходимо почистить его, облобызать и сказать ему: «Благодарю тебя, мой ножичек, что ты мне послужил». Затем положи вещь на ее место.

Точность и порядок в нашей повседневной жизни, как нам их наметил отец Иоаким, достигали пределов абсолютного. За обычай у нас было следующее правило: «Все должно быть благопристойно и чинно».