Однажды по делам нашей каливы пришел я в Ватопедский монастырь. Этот монастырь особножительный и очень богатый. Перед тем, как мне отправиться в путь, старец рассказал мне все, что относилось к монастырю, и дал несколько советов. Наконец он сказал:

— Прежде всего повстречай отца Евгения-ключника, и он тебе послужит.

Я взял благословение и отправился в далекое, но одновременно и приятное путешествие. Большую часть пути я шел пешком. В некоторых местах дорога была исключительной — редкой красоты пейзажи, леса, холодные журчащие ручьи.

Через десять часов пути я, изрядно уставший, приблизился к Ватопеду. Дошел до старых развалин Афониадской школы, которой когда-то руководил великий учитель Евгений Вулгарис. Сверху были видны великолепные строения, которые составляли обитель. Сколько святых жило здесь! Сколько историй, легенд и чудес, сколько сокровищ и чудотворных икон таила она в себе!

Со страхом и трепетом прошел я через ворота монастыря. Я в Ватопеде, — шептал я себе. Первого встретившегося мне монаха я попросил показать мне келию старца Евгения. Я постучал в дверь его прихожей и подождал. Постучал второй и третий раз. Услышал шаги, и вскоре передо мной предстал весьма пожилой монах. Я поклонился ему и рассказал, откуда пришел и чьим послушником являюсь. Тот, как только услышал, откуда я, взял меня за руку и провел в свою келию, выражая словами и показывая обхождением великую любовь.

Обстановка внутри была предельно аскетической. Отец Евгений, хотя и жил в богатом и особножительном монастыре, тем не менее, вел скитский образ жизни. Его внешность, речь, но, главным образом, сама его келия красноречиво говорили о его аскетичности.

На некоторое время он оставил меня одного, чтобы приготовить угощение и чтобы дать мне возможность сменить рубаху, что святогорцы обычно делают после длительных переходов. За это время я осмотрелся в его комнате. На стене на двух гвоздях висели ряса и рубаха, в одном углу была постлана большая овчина, чуть дальше стол ручной работы и один стул, на котором я и сидел. Две-три иконы, висевшие на стене, завершали убранство келии. Я был удивлен: я в Ватопеде или в Каруле? — спрашивал я себя.

Вскоре появилось угощение. Я рассказал старцу о цели своего посещения, и он дал мне несколько советов, как лучше уладить свои дела. Через некоторое время, голосом, полным озабоченности и любви, он сказал мне:

— Я тебя отведу в архондарик, чтобы на ночь ты остался там, потому что у меня здесь нет возможности устроить тебя.

— Старче, мне бы очень хотелось остаться вечером с вами, — попросил я, — даже если для этого придется провести ночь на стуле.

— К сожалению, — ответил он мне, — и тот у меня один. Завтра утром, устроив свои дела, зайди ко мне — поедим вместе. Тогда в нашем распоряжении будет достаточно времени, чтобы лучше познакомиться.

Почти всю ночь я думал об отце Евгении и его аскетической обстановке: овчина, один стул, стол, допотопная «вешалка» и несколько икон. Значит, — говорил я себе, — он спит на овчине, сидит на том единственном стуле, ест за тем вручную сколоченным столиком? В Ватопеде, где все свидетельствует о богатстве и зажиточности, еще существуют такие аскеты?! Боже мой, когда уже рассветет?!

Утром, едва закончив свои дела, я сразу же побежал к отцу Евгению. Я застал его за приготовлением обеда. Как только он закончил, не дожидаясь обычного времени, поставил на овчину низкий столик высотой приблизительно двадцать сантиметров и разложил на нем скромную еду. Затем мы сели на овчину и начали есть.

Мягкий и улыбчивый, он постоянно повторял мне:

— Ешь, дитя мое, ешь, потому что тебе предстоит дальняя дорога до твоего скита.

Сам же он ел совсем немного.

— Старче, вы уже много лет в монастыре?

— Около тридцати. Перед тем, как прийти сюда, я жил в Ватопедском скиту, в который попал еще в детские годы. В монастырь пришел, чтобы помочь отцам, потому что у них была нужда в ключаре.

— В этой комнате вы давно живете?

— Да. С тех пор, как я пришел сюда, живу здесь. У меня хорошая комната. Ее не сильно достает северный ветер, и зимой здесь тепло. Я растапливаю маленькую печку, и ночью у меня тепло.

— В отношении богослужения вы следуете уставу обители или имеете свой собственный устав?

— Я пытаюсь проводить свои ночи в беседах с Богом. Однако у меня пока еще нет подтверждений, что эти молитвы угодны Богу. Я бью себя в грудь, как мытарь, и взываю: «согрешил», — как блудный сын, чтобы получить оправдание и «первую одежду».

Когда он говорил, из его глаз потекли слезы — это были слезы настоящего святого. Все свидетельствовало о том, что это настоящий освященный монах, и мой старец послал меня к нему специально, чтобы познакомиться с этой святой душой. Ничего большего мне и не нужно было.

Я возвратился в свою каливу и рассказал все, что видел и слышал, и мы все вместе прославили Бога за то, что Святая Гора везде скрывает святых.

* * *

Мне посчастливилось быть родом из села в Верхней Мессине, которое называлось Константины. Это село дало в мое время девять монахов! Некоторые из них рано умерли. Из живущих самым молодым являюсь я.

Двое моих земляков монашествовали на Святой Горе. Один из них, по имени Акакий, был даже моим родственником. Он жил в Кавсокаливском скиту, в ксерокаливе святого Иоанна Предтечи, где я учился резьбе. Об этом благодатном монахе я уже достаточно рассказал в главе о Кавсокаливе.

Другой подвизался в монастыре Ставроникита, и в период, когда я жил на Святой Горе, он имел послушание мельника. Мой старец и многие другие отцы из района Святой Анны знали его и помещали его в ряд монахов-подвижников. Его звали Анфим.

Если я хорошо помню, за два года до того, как мне уйти на Гору, я встретился с его покойной матерью — бабкой Маринэной, как ее звали в селе. Я спросил ее, как у нее дела, как ей живется. И она мне ответила:

— Дитя мое, не жила бы я одна столько лет, если бы мой сын не ушел в то место, где много монастырей. Как он сейчас? Жив ли? Умер ли? Вот и плачу я о своей сирости.

— Не говори так, тетка, — сказал я ей, — ты свое дитя отдала Богу. Когда будешь уходить из этой жизни, тебя примут Ангелы и поведут к Его престолу.

— Аминь, дитятко мое, аминь.

Мои современники были люди, имевшие сильную веру и страх Божий. Во время поста все мясные лавки закрывались. Мясо ели только больные. В школе учитель часто спрашивал нас, не нарушали ли мы пост.

Накануне великих праздников, когда после обеда звонили в колокол, все бежали в церковь исповедоваться. Двор храма наполнялся людьми. По одну сторону на уступе сидели мужчины, а по другую — женщины. Все сельчане — малые и взрослые — обязательно должны были пройти через епитрахиль покойного отца Антония, а позже — отца Василия. Никто не дерзал пойти причаститься, не поисповедавшись. Священник знал нас всех: молодых и старых. Помнил, кто поисповедался, и только тех причащал.

Во всем селе только какой-нибудь десяток мужчин совсем не исповедовались. Их знали и мы, младшие, и считали людьми, которые были далеки от Бога.

Дом бабки Маринэны находился на расстоянии приблизительно двадцати метров от храма. Рядом с церковью отец Анфим провел свои детские годы.

Как-то раз, когда мне нужно было отправиться в Карею по делам нашей каливы, я попросил у своего старца благословение посетить своего земляка, отца Анфима, на Ставроникитской мельнице. Старец, будучи исключительно скупым на такие благословения, в тот раз к удивлению разрешил и сказал мне:

— Пойди к своему земляку. Он заслуживает того.

Приблизительно через час пути от Кареи я оказался в местности, которая своей зеленью и чистыми водами напоминала какую-то экзотическую страну. Здесь находилась живописная мельница, а возле нее я увидел всего в муке мельника отца Анфима.

Он принял меня с любовью и простотой.

— Откуда ты, монаше?

— Из Святой Анны, старче.

— В какой каливе живешь?

— В Рождества Богородицы.

— Ты из общины американцев? Послушник старца Григория? А как ты оказался здесь, в глуши? Имеешь благословение от своего старца?

— Да, имею. Я уже давно хотел вас повидать, и теперь, наконец, пришел.

— Ну что ж, добро пожаловать. Садись.

Он указал мне на скамью, а сам пошел принести мне фруктов и холодной воды. Затем мы начали свою беседу:

— Ты молод, дитя мое, и только начинаешь свою монашескую жизнь. Пред тобой длинный и тернистый монашеский путь. Тебе не раз будет больно, не раз ты почувствуешь, что с тобой обходятся несправедливо. Иной раз старец или другой старший брат отсечет твою волю, и тебе будет тяжело пережить это. Или, может, тяжело вставать ночью? Нужна безпощадная борьба с собой, чтобы подниматься в полночь в холод и снег, чтобы совершать свое правило, а затем выстаивать службу до утра. И многое другое…

Единственное, что может помочь тебе преодолеть все эти трудности, — это то, чтобы отдать всю свою любовь Христу. Тогда все остальное ты не посчитаешь за трудность, ничто уже не будет препятствием на твоем пути. Конечно, обо всем этом будут говорить тебе твои старцы. Следовательно, мои советы излишни. Но, будучи монахами, о чем еще мы можем говорить? Чем еще заниматься, если не тем, как собирать то, ради чего мы оставили свой дом, родителей — все.

— Старче, откуда вы?

— Почему ты спрашиваешь? Я издалека, из Пелопоннеса.

Это была удобная возможность открыть ему, что я его земляк, но я не сделал этого. Я предпочел, пока ел фрукты, насладиться покоем и тишиной, которые были явно отражены в его облике и словах. Он же тем временем расспрашивал меня о нашей каливе. Ему хотелось подробнее узнать, как мы живем, какой у нас устав, возделываем ли мы «молитву». Когда я сказал ему, что мои собратья весьма преуспели в «молитве», его лицо просияло.

— Тогда, — сказал он мне, — у тебя есть все средства и самому преуспеть в молитве.

Все мое внимание было поглощено им. Я смотрел на него, слушал его, дивился ему. Одновременно я чувствовал в себе непреодолимое желание скорее открыть ему свою тайну. И вот, к счастью, он сам подал мне повод:

— Ты не из Афин случайно? — спросил он меня.

— Нет. Конечно, я довольно долго прожил в Пиреях, однако сам родом из Мессинии.

— Из Каламаты?

— Нет, из северной Мессинии, из села Константины.

Я смотрел ему прямо в глаза, чтобы увидеть, как он отреагирует, услышав название своего села. Он повернулся и посмотрел на меня как-то странно. Он абсолютно ничего мне не сказал и перевел беседу на другие темы, не имевшие никакого отношения к этой. Я понял, что он хотел избежать темы нашего землячества. Мне же хотелось найти удобный случай вернуться к ней.

— Старче, раз вы из Пелопоннеса, то, конечно, знаете Мессинию.

— Да, знаю, — ответил он сухо.

— Вы были когда-нибудь в Константинах?

— Когда-то и я был в Константинах.

— Значит, вы родом из этого села?

— Да, однако я оставил его свыше сорока лет назад.

— Я из семьи Карамбелеев. А вы из какой семьи?

— Сейчас уже, наверное, никого нет в живых. Ты тогда был маленьким, и никого не помнишь.

— Может, вы сын бабки Маринэны?

— Да, когда-то я был ее сыном.

Он ничего не спросил меня ни о матери, ни о других родственниках, ни о своем селе. Я уже не мог остановиться на этом. Мне хотелось продвинуться дальше.

— Старче, незадолго до того, как уйти на Святую Гору, я виделся с вашей матерью. Она уже очень старая. Мы немного поговорили с ней о вас. Я ей даже сказал, что, поскольку ее сын посвящен Богу, Бог в час ее смерти пошлет Ангелов, чтобы они приняли ее душу и привели к Его престолу. И она ответила мне: «Аминь, дитятко мое». Что же до вашего отца, то он умер много лет назад.

— Я знаю, — ответил он мне одним словом.

Он обернулся и посмотрел на меня молча, желая прекратить этот разговор. Затем он вернулся к своим любимым духовным темам. Наконец, он выразил желание, раз уж я принадлежу такой славной общине, время от времени узнавать, как я продвигаюсь в монашеской жизни.

Я не знал, какому достоинству его характера удивляться больше: умиротворенности ли, радушию или отчужденности от мира?

Однако время шло, и мне нужно было возвращаться в Карею, а оттуда, на другой день, — в свой скит. Мое восхищение односельчанином было неописуемо. До тех пор, пока я не достиг Кареи, меня не оставляли мысли об отречении старца Анфима. Этот монах обрезал все свои семейные узы и жил блаженным состоянием абсолютной отчужденности. Он обратил «очи сердца» исключительно на Господа Иисуса. Блаженны души, которые наслаждаются теперь плодами своих трудов.

* * *

Кутлумушский скит находится ниже Кареи, по дороге к Иверскому монастырю. Когда я удостоился его посетить, было лето, июль месяц.

Я отправился в путь очень рано, и последовал дорогой Лавра-Провата, проходя тенистыми тропами северной части Афона. У источника святого Афанасия сделал привал. Немного перекусил и попил студеной воды из источника, который тоже был чудом Божией Матери. По преданию, на этом месте, на расстоянии приблизительно одного часа ходьбы от Лавры, наш старец святой Афанасий встретил Матерь Божию, Которая утешила его и укрепила в трудностях того периода. И чтобы подтвердить Свое обетование ему, Она повелела ему ударить посохом в скалу, как некогда Моисей в пустыне. Скала отверзлась, и из нее излилась чистая и вкуснейшая вода, которая бежит здесь до сих пор. На этом месте были построены часовня и великолепный павильон. В павильоне был устроен небольшой шкаф, внутри которого заботой и попечением любви отцов Лавры всегда хранились хлеб, сыр или маслины, ракии другое подкрепление для уставших путников. Благословенный обычай — любовь на деле. Отдохнув, я продолжил свой путь дальше.

К заходу солнца я достиг Кутлумушского скита. У меня было задание, найти каливу старца Николая Киприота. Здесь меня приняли с большой любовью. После ужина отвели в комнату отдохнуть после целого дня пути. Не успел я закрыть глаза, как почувствовал щипание по всему телу. Я тут же поднялся и увидел, что матрац и покрывала полны клопов, у которых были… самые агрессивные намерения!

Добрые отцы услышали шум и пришли посмотреть, почему я встал так быстро. Мне не хотелось говорить им о причине, но они сами сказали:

— Кажется, наши добрые друзья подумали, что это был кто-то из нас, и пришли за своей пищей. Нам, отец Херувим, они сильно помогают. Не позволяют спать больше, чем полчаса. Поэтому мы очень признательны им.

И старец, с его отличительным смирением и добротой, заключил:

— Я здесь уже пятьдесят лет, и наши добрые друзья не оставляют нас ни на одну ночь. Они делают нам великое благо, потому что не позволяют, чтобы над нами господствовал сон. Они напоминают нам, что монах должен находиться перед Богом как можно дольше.

То, что я услышал, было для меня достаточно. Я удостоверился, что передо мной великие подвижники. Старче Николае, — подумал я, — если ради любви Божией ты считаешь своими благодетелями клопов, которые так безпокоят весь мир, догадываюсь, какой должна быть вся твоя жизнь. Однако мой возраст и положение не позволяли мне сказать что-нибудь подобное. Я с восхищением выслушал его и ублажил двух его послушников, отца Максима и отца Спиридона. Насколько и они должны были соответствовать подвижничеству своего старца!

Когда я вернулся в свой скит и рассказал обо всем этом старцу, он тоже, в свою очередь, подивился их подвижничеству. Таким образом он убедился в том, что слышал ранее об этих отцах.

* * *

Было время греко-итальянской войны. Мой старец много интересовался кризисной ситуацией, в которой находилась наша родина. Когда я однажды отправлялся в Карею, он поручил мне узнать что-нибудь о ходе войны.

Придя в Карею, я направился в келию Небесных Сил Безплотных старца Аверкия-четочника. Сюда приходили все братья нашей каливы, когда нам случалось какое-либо дело в Карее. Благодатная община старца Аверкия. Все отцы были как на подбор: от отца Георгия до последнего монаха.

Старец — серьезный, строгий и благородный монах — выработал для своей общины очень строгую линию, весьма отличную от обычного настроения Кареи. Эта калива соперничала с общиной святых Безсребреников замечательного монаха старца Пахомия. Ее составляли монахи-подвижники и хранители предания — последователи и духовные потомки Колливадов.

В келии старца Аверкия я спросил его, как можно получить сведения о военных действиях. Тогда отец Аверкий сказал шутя:

— Твой старец думает, что он до сих пор офицер греческой армии, и хочет быть в курсе боевых действий. Скажи ему, что мы уже постарели и перестали быть солдатами отечества. Наши интересы переместились на Небо. Однако тебе нужно исполнить свое послушание. Когда закончишь свои дела, ступай в келию отца Стефана. У него есть радиоприемник, и там ты узнаешь все последние новости.

Итак, исполняя свое послушание, я направился в келию отца Стефана. Здесь я прослушал военную сводку и затем отправился в Святую Анну.

Придя в каливу, я сделал поклон перед иконой Божией Матери в церкви, облобызал руку своего доброго старца и, согласно нашему уставу, начал пересказывать ему до мелочей все произошедшее со мной во время путешествия.

Я уже усвоил этот основоположный принцип монашеской жизни: старец должен знать о каждом шаге своего послушника, о каждом мгновении его жизни. Старец должен знать все. То, чего не знает старец, и Бог не хочет знать, потому что хочет общаться с послушником только через его старца. Прообразом этого порядка, как меня научил мой духовник, были израильтяне в пустыне. Их связью с Богом был Моисей. Когда Моисей отсутствовал, Бог лишал израильтян Своей защиты. Отцы всех веков единодушны в этом.

Когда я рассказал старцу об утешительных новостях по поводу действий нашей армии, он очень обрадовался. Однако, когда я сказал ему, что услышал это по радио в Карее, он внезапно изменился в лице, оставался некоторое время задумчивым, а затем начал с большой строгостью укорять меня за то, что я, будучи монахом, осмелился слушать радио. Он наказал меня отлучением на определенный срок от Божественного Причастия и сотней поклонов сверх положенного правила.

Он подчеркнул, что монах должен находиться далеко от любого новшества, которое делает жизнь легкой и удобной. Монах ни на пядь не должен отступать от узкого и тесного пути, который добровольно выбрал.

— Будь внимателен, — сказал он мне, — ибо новшества и мирские вещи являются совершенно чуждыми и вредными для аскетического монашеского духа. Если встретишь у монаха, в скиту или в монастыре какую бы то ни было форму новшества, не жди там преуспевания. Там отсутствует отречение от мирских вещей, следовательно, отсутствует и Бог. А где отсутствует Бог, что присутствует?…

На Святой Горе, — продолжил он, — как и в каждом монастыре, самым большим врагом является новшество — от самой незначительной мелочи до серьезных его форм. Это то, о чем Апостол Павел сказал: «Не сообразуйтесь с веком сим».

Представь себе: вот, ты читаешь слова Святых Отцов и, закрыв книгу, поворачиваешь голову и видишь, что находишься в роскошнейшей комнате со всеми мирскими удобствами. Какой разрыв будет между тем, что ты читал, и тем, чем живешь и движешься! Поэтому, если хочешь оставаться верным духу наших отцов, что является единственным условием нашего спасения, бегай, насколько можно, проклятого новшества. Твои монашеские одежды, твоя комната, твоя трапеза, еда, питье и даже само угощение должны источать святое отеческое прошлое. Окинь взглядом наш скит, и, если найдешь где хотя бы малый мирской помысел — он будет бороться против монашеской добродетели.

Я сделал земной поклон, попросил у него прощения и, как золотой вклад, спрятал в своем сердце его слова, исполненные духовности.