Однажды мне поручили отнести в Лавру письмо, для духовного собора. Нужно было выйти в полночь, чтобы утром, когда откроется канцелярия духовного собора, быть уже в монастыре. Так я смог бы быстро выполнить свое поручение и вернуться обратно.

— Херувим, будь осторожен, — сказал мне старец, — если встретишь ночью кого-нибудь в лесу, не разговаривай с ним. Знаешь, кого я имею в виду. (Понятно, кого он имел в виду.) Я тебе уже говорил об этом. По пути будешь читать «молитву» и так, пока дойдешь куда надо, завершишь последование по четкам.

Я сделал поклон, взял благословение и отправился в путь. Ночь, лес, какие-то странные звуки держали меня в постоянном напряжении. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». «Пресвятая Богородице, спаси нас». «Святый Божий, моли Бога о нас». Я должен был по четкам совершить все последование утрени. Вдруг послышался топот мула. Я заволновался. Возможно, это то самое «нежелательное лицо». Однако, кто бы это ни был, я опущу голову и не скажу даже «благословите». Таково было благословение старца.

Действительно, вскоре я оказался рядом с самым нежелательным лицом во всей нашей округе.

— Послушай сюда, монах! Я знаю, что твой старец сказал тебе, чтобы ты, когда встретишься со мной, не только не разговаривал, но даже не оборачивался посмотреть на меня. Однако, мне очень хотелось бы рассказать тебе кое-что из своего собственного опыта.

Я между тем шел дальше. Однако тут я поддался любопытству послушать, что же он скажет. Поэтому я немного замедлил шаг, но не останавливался. В тишине ночи я ясно услышал, как он говорит:

— Мучениками были не только те, кто был разорван зверями, сожжен на костре или обезглавлен. Мучениками являются также те, кто отказался сделать даже малейшее движение рукой перед идолом. Слышишь? Ты тогда только станешь хорошим монахом, когда будешь внимателен даже к мелочам своего послушания.

Я продолжил свой путь, смущенный как самим присутствием этого лица, так и тем, что услышал. Надо же, какие сокровища скрывает в себе старик В.! Я прославил Бога, потому что, избежав разговора с этим «лицом», я взял также для себя нечто полезное.

Пока я шел, внезапно сверху услышал вопли, от которых волосы у меня стали дыбом, и громкое хлопанье крыльев какой-то большой птицы. На секунду я испугался. Однако старец предупредил меня о возможности и такого, и я безстрашно продолжил свой путь. Пока я жил на Святой Горе, часто слышал этих птиц.

Утром, прежде чем отперли ворота обители, я уже был под ее стенами. Надел рясу, приладил котомку и, как только привратник открыл врата, вошел внутрь и сразу направился в архондарик. Здесь я получил от архондаричного, покойного отца Агафангела, положенный кофе и подождал, пока не позвонят в колокольчик, что означало: канцелярия открылась.

Спускаясь во двор, я повстречал своего любимого отца Феофила-ключника. Насколько святым был этот человек! Он заметно выделялся в монастыре своей строгой жизнью и добродетельностью.

— Отец Херувим, — сказал он мне, — до того как уйдешь, я хотел бы тебя видеть.

Что на это можно сказать? Ни пустыня, ни киновия, ни особножитие сами по себе не делают человека святым. Только полное предание себя Богу и послушанию творят такие избранные образы.

Так как в моем распоряжении оставалось довольно много времени, я решил навестить также отца Аввакума. Каждый раз, когда я приходил в Лавру с намерением остаться на ночь, меня всегда принимал к себе в больницу этот герой любви.

— Когда приходишь в монастырь, — сказал мне он еще раньше, — сразу же направляйся сюда.

Ночи, дни, месяцы, годы, зимой, летом отец Аввакум, склоненный над корытом, обстирывал и купал прикованных к постели больных братьев обители, а также многих брошенных мирян. От корыта и стирки он бежал на кухню. Нужно было приготовить им еду, которая часто не ограничивалась только одним блюдом. Он кормил больных и менял им одежду, чтобы они всегда были чистыми.

Закончив все эти послушания, он приступал к исполнению своих монашеских обязанностей. Совершал в часовне богадельни все двадцатичетырехчасовые последования, вместе со своим «правилом». Этому уставу он следовал много лет. Когда и сколько он спал после всех своих дел, я не знаю, несмотря на то, что часто гостил у него.

В обители Великой Лавры в то время жили великие личности. К сожалению, я не знал их всех.

Монах Афанасий Камбанаос был ученым врачом с широкой славой, человеком талантливым и добрым. Он был настолько располагающим к себе и добросердечным, что у всякого, кто приближался к нему, душу охватывала радость. Он умел с каждым вести себя соответственно его характеру.

От своего старца, с которым он был тесно связан, я узнал, что это был настоящий монах-подвижник. Он имел обычай регулярно посещать пустынников. Говорят даже, что он был связан с двенадцатью аскетами, которые, согласно святогорскому преданию, являются самыми святыми монахами Горы и живут совершенно уединенно, будучи никому неизвестны. Он один общался с ними и снабжал их просфорами и вином для Божественной Литургии. Согласно тому же самому преданию, последняя Литургия на земле будет совершена именно этими невидимыми двенадцатью. Их число всегда постоянно, потому что, когда умирает один из них, его место занимает кто-нибудь из лучших монахов Святой Горы. Об этом говорил мне мой старец как о молве, которая с давних пор ходит между святогорцами.

Послушник отца Афанасия, отец Павел (тоже врач), своим строгим восточным благочестием задавал особый тон жизни монастыря. Он очень любил богослужение и был истинным последователем святого Никодима в вопросе о частом Причащении.

Начальствующий отец Амвросий — столп и утверждение рассудительного управления монастырем — вызывал удивление всякого посетителя, который встречался с ним. Тщательно возделанные души его послушников Филиппа и Нафанаила были живыми свидетельствами правильного монашеского руководства, которое они получали от своего старца.

Среди выдающихся братьев были также отец Иоаким — первый помощник старца Амвросия в управлении обителью, покойный отец Исаак, отец Хризостом, отец Герасим, отец Александр, который отличался большим талантом и знаниями, другой отец Александр, отец Иерофей, отец Тарасий — тайный подвижник, отец Пантелеимон-библиотекарь, отец Нил с Пелопоннеса, отец Григорий — второй секретарь, и множество других отцов, которые укрепляли и освящали Лавру в ту эпоху. Все они были верными преемниками основателя монастыря и великого отца нашего Афанасия.

Монастырь Лавры, славившийся своей историей и заслугами, вызывал в нас тайную радость, что и мы являемся его детьми. Мне много хотелось бы рассказать о Лавре. Однако все это заключу в следующее: Лавра со своими пустынями, скитами и прочими ответвлениями, есть акрополь святогорского монашества, есть сама Святая Гора. И Святая Гора есть Лавра.

Перед тем, как уходить, я зашел к отцу Феофилу, который наполнил мою котомку различными «благословениями». Затем я взял у него благословение и отправился в свой скит.

* * *

На расстоянии приблизительно двухсот метров от Великой Лавры находится кафизма святого Константина. Я посетил ее по благословению своего старца. Эта кафизма была спрятана среди дикой растительности, в месте на редкость спокойном.

Старцем общины был отец Георгий. Я много слышал об его аскетичности. Я постучал в дверь и обождал, пока мне открыл один молодой монах. Я сделал поклон, и он провел меня к своему старцу. Я оказался перед монахом, который был уже в возрасте, седой, в очках, сдвинутых на нос, с юношеским выражением лица, улыбающийся и радостный.

Он был совершенно босой. На нем был подрясник, находившийся в жалком состоянии и годившийся больше для половой тряпки, чем для одежды. Я поклонился, и он предложил мне сесть на ветхую скамейку. Затем он расспросил меня о старце и прочих братьях нашей каливы. Сам он не садился, что поставило меня в затруднительное положение. Я попытался встать, потому что в нашей общине было правило: не сидеть младшим, когда стоят старшие. Однако он заставил меня остаться на своем месте.

Рукоделием общины было иконописание. У этих отцов и мой собрат отец Иоаким выучился писать иконы.

Внутренность каливы находилась в жалком состоянии: везде были нечистота, безпорядок и заброшенность.

После положенного угощения я сошел вниз поклониться в церковь, которая была посвящена святому Константину. Когда послушник, по имени Паисий, открыл двери храма и позволил мне войти внутрь, я изумился. Меня поразили «больничная» чистота, образцовый порядок и, прежде всего, превосходные иконы. Лампады сверкали. Святой алтарь блистал. Разница между храмом и остальными помещениями была настолько разительной, что я оказался в недоумении. У меня родилась аналогия между ухоженным храмом и душевной чистотой братьев каливы с одной стороны, и неухоженностью каливы и их внешней небрежностью, с другой.

Отец Иоаким описал нам образ старца Георгия как аскетического художника, сурового и строгого к себе монаха, человека, который хорошо разобрался в том, что значит настоящая жизнь и что — будущая. Он как должно оценил и ту и другую. Он проводил свою жизнь, пренебрегая всем земным. Это можно было видеть, даже не разговаривая с ним, а только глядя на него. Незабываемая личность…

* * *

Как-то в другой раз, возвращаясь из Великой Лавры, я дошел до места, с которого передо мной открылось безкрайнее Эгейское море.

Был конец марта — начало апреля 1941 года. Вдали я различил четыре-пять кораблей, которые направлялись куда-то на север: Кавалла — Александруполь. Я остановился, ожидая, когда они подойдут ближе. Мне хотелось получше их рассмотреть, потому что в то время всех нас волновала война, и все, что имело с ней связь, вызывало у нас особый интерес.

Когда они приблизились на достаточное расстояние, я убедился, что это конвой, потому что три-четыре небольших военных корабля окружали два-три огромных транспортных судна. Эта картина меня взволновала. Значит, наша родина сражается и еще не сложила оружие. Какие только мысли не возникли у меня в те секунды! Наши юные братья в бою. Женщины и дети в городах под непрестанными бомбардировками. Убежища, смерть, увечья, госпитали, переполненные ранеными, и столько всего остального.

Мой взгляд сам по себе устремился к небесному Отцу. Я горячо просил Его о помощи в великом испытании, в котором оказалась наша родина.

— Сделай так, Господи, чтобы этот конвой не достиг своей цели. Сделай так, чтобы эти суда, которые я вижу перед собой, быстрее потонули. Господи, не допусти их, — шептал я с волнением.

Мое сердце было исполнено благодарности благому Богу за то, что Он защитил Святую Гору от ужасов войны. Я почувствовал себя в безопасности.

Однако, не успел я еще закончить размышления, как услышал громкое шипение. Я посмотрел вниз и увидел, что прямо у моих ног скрутилась гадюка, которая постепенно выдвигала голову, чтобы меня ужалить. Движимый инстинктом, я моментально оказался далеко от нее и убил ее посохом. Затем я подумал, что нигде нет безопасности, если нас не покрывает Бог. Если бы эта змея укусила меня, смерть была бы верной, потому что ее яд, как известно, смертоносен, а в пустыне «не было помощника». Да славится имя Божие. Затем я сказал себе: «Херувим, не обольщайся ничем в настоящей жизни. Нигде нет безопасности — только в Боге».

Вскоре я потерял конвой из вида. Он двигался быстро. Взволнованный патриотическими чувствами, а также признательный Богу, Который спас меня от верной смерти, я продолжил свой путь.

Когда я подошел к Холодным Водам, увидел одного пожилого крупного монаха, который, привязав своего мула к кусту, сидел, скрестив ноги, на земле возле источника. Перед ним лежала котомка, а сверху на ней несколько сухарей, которые он смачивал в воде и ел с орехами и медом.

Этот монах был мне незнаком. Поздоровавшись с ним, я понял, что это, должно быть, румын. Он поговорил со мной немного на ломаном греческом и пригласил к своему живописнейшему столу. Затем продолжил свою трапезу. Я предположил, что это, наверное, отец Корнилий — один из руководителей румынского скита святого Иоанна Предтечи.

Холодная вода, лес, седалище монаха, подручный стол, животное, которое паслось поодаль, привязанное к кусту, — многие художники захотели бы изобразить этот пейзаж, и у них получилась бы редкостная картина.

* * *

В районе Лавры особый духовный интерес представляла также пустыня, расположенная между Святым Петром и Виглой.

Накануне праздника Введения Богородицы в 1941 году мы проходили через эту местность вместе с отцом Антонием Мустакасом Кавсокаливитом. Мы направлялись в Виглу, где должен был быть престольный праздник каливы двух замечательных знакомых исихастов.

Мы оставили позади обрывистый и дикий участок дороги — это за Святым Нилом Мироточивым, — и продвигались по ступенькам, раздвигая кусты. В какой-то момент я почувствовал сильнейшее благоухание, от которого стало трудно дышать. Я остановился и спросил своего спутника:

— Старче, что это за благоухание, что за запах? Я не могу дышать!

— Я ничего не чувствую, — ответил он мне. — Давай пройдем немного вперед, сядем, и я тебе все объясню.

Когда старец начал говорить, благоухание исчезло. Вскоре мы сели перевести дух, и я повторил отцу Антонию свой вопрос.

— Это благоухание я ощущал два раза, — сказал он мне. — Также другие отцы: кто больше, кто меньше, проходя здесь, наслаждались этим Божественным даром, о котором неизвестно, как и откуда он происходит. Тем не менее, все мы пришли к выводу, что источником этого удивительного благоухания является пещера преподобного Петра Афонского. Видимо, он был погребен где-то здесь недалеко, хотя некоторые историки говорят, что его похоронили в Константинополе. Как ты знаешь, немного выше находится пещера, в которой подвизался Преподобный. Есть ли какой-то другой Святой, погребенный здесь, и происходит ли благоухание от него, — мы не знаем. Отец Хризостом, который подвизается в пещере преподобного Петра, мог бы много нам рассказать о чуде этого неописуемого благоухания.

Отец Хризостом жил там вместе со своим старцем. Они проводили жизнь строжайшей аскетичности. Они были лишены всего. Несколько каштанов, немного сухарей, которые им посылала Лавра, и маленький сад были их единственным материальным благом. Но они превозмогли нужды тела. Это были подвижники высшего порядка. У них была геройская решимость подражать жизни преподобного Петра, в пещере которого они обитали.

С большим волнением и удивлением вспоминал о них приснопамятный митрополит Трикки и Стаг Дионисий, который был послушником у старца Зосимы в Лавре. Много раз — как он мне говорил — старец брал его с собой, и они ходили в пещеру Преподобного, чтобы насладиться обществом этих двух святых аскетов. «Невозможно, — говорил он мне, — забыть воздержанность их жизни, простоту их сердец, их умение обходиться без самых необходимых вещей. Помню подрясники, которые они носили, — старые и изодранные, неумытость, которая обезображивала их лица и бороды; ноги, которые были всегда босыми. Однако, несмотря на всю неопрятность и жалкий внешний вид этих монахов, я всегда просил своего старца навестить их, потому что рядом с ними я чувствовал духовное сияние и душевный покой».

Разговаривая с отцом Антонием о святом Петре Афонском, мы незаметно добрались до цели своего путешествия. Моя душа не могла постигнуть этого великого образа. Много можно было бы говорить об этом первом преподобном представителе святогорского исихазма. Предание сохранило, что Божия Матерь дала ему особые обещания о Своем уделе и монахах, которые будут здесь жить:

Отныне это место будет зваться Святая Гора и Мой сад. Я особо люблю и помогаю тем, кто приходит сюда всей душой поработать Богу. И придет время, когда оно наполнится от края до края множеством монахов. Поэтому радуется и веселится дух Мой о них… И возвеличу его на Востоке и Западе, Юге и Севере, и известным сделаю его имя во всем мире, и терпящих в нем скорби и стеснения удостою великих даров в великий день Сына Моего.