Монастырь святого Дионисия был мне особо близок. Если я шел в Дафни по суше, то иногда заходил в свой любимый монастырь, чтобы повидаться с уважаемыми и возлюбленными старцами, Гавриилом и Лазарем. А также брал благословение у святого Иоанна Предтечи, прикладываясь к его деснице.

Как-то раз, зайдя в притвор храма, я увидел гроб и в нем усопшего брата. Отцы, сидя вокруг в стасидиях, слушали Псалтирь, которую читал один монах, и по четкам молились о душе усопшего.

Приложившись к останкам брата, я осмотрелся вокруг и в одном углу заметил своего многоуважаемого отца Лазаря. Я сделал перед ним положенный поклон и спросил, кто умер. Тот с волнением ответил:

— Отец Поликарп.

Я растерялся:

— Но в прошлый раз, когда я приходил, он хорошо себя чувствовал?!

— Выйдем, — предложил он мне, — я тебе все расскажу.

Мы вышли наружу, и он с большим волнением начал рассказывать мне о смерти отца Поликарпа:

— За три часа до своей смерти отец Поликарп постучал в дверь игумена и сказал ему: «Старче, я ухожу из сей жизни. Возьми ключи моей келии, также приготовь свечи и все остальное, что нужно для погребения».

Затем он передал ключи и облобызал руку игумена. Так он в последний раз взял благословение у своего старца. Святой настоятель сначала не хотел ему верить, однако отец Поликарп казался непреклонным. Он хотел быстрее идти в больницу. Я принял его там и, уложив на кровать, спросил, что с ним. «Я совсем плохо себя чувствую, — ответил он мне. — Скоро отойду. Позови игумена. Я хочу, чтобы надо мной совершили елеосвящение и причастили».

К нему сошлись все братья обители, чтобы совершить таинство елеосвящения и причастить его Пречистых Таинств. У него к этому времени поднялась высокая температура. Не прошло и трех часов, как он внезапно позвал старца. Однако, пока старец пришел, отец Поликарп уже упокоился…

Удивительная смерть, — сказал, заканчивая, отец Лазарь, — смерть преподобного. Почивший монах действительно был подвижником. Да будут с нами его молитвы.

Взволнованный рассказом о его смерти, я остался на погребении святого иеромонаха. Я смотрел на него, лежащего на носилках — завернутого и зашитого в свою рясу, не имея возможности увидеть его преподобного образа. (Монахов, когда они умирают, зашивают в рясу так, что лица не видно.) По мнению и преданию монахов, тело, которое принесло себя Богу, тело, которое сурово постилось для Него, которое бдело, проливало пот, преклоняло колени и орошало келию горячими слезами любви и покаяния, уже не принадлежит прелести настоящей жизни. Все это помещает монаха в чине «святых».

Особенно волнующей была картина на кладбище, когда тело сняли с носилок и положили на краю открытой могилы. Тогда послышался срывающийся от волнения, умилительный и смиренный голос святого настоятеля:

— Отцы и братья, наш брат, иеромонах Поликарп, перешел от преходящего к небесному. Пусть каждый по одному разу переберет четки об упокоении его души.

И начал взволнованным голосом говорить: «Господи, Иисусе Христе, упокой раба Твоего».

Я мог бы много писать о монастыре Дионисия, однако ограничусь самым значительным.

Многие монахи из скитов и келий имеют обычай приходить в монастыри на престольные праздники, чтобы помогать отцам обители справиться с необходимыми приготовлениями.

Как-то раз и я с двумя-тремя братьями отправился по благословению своего старца помочь дионисиатским отцам подготовиться к празднику их обители.

Почти со всей Святой Горы сюда начали сходиться монахи и миряне, чтобы вместе отпраздновать Рождество святого Иоанна Предтечи. Мы лихорадочно работали, помогая на всех послушаниях: в архондарике, на кухне, — везде. Накануне, после обеда, прибыл приснопамятный митрополит Милитупольский Иерофей. Когда он подъехал к монастырю, зазвонили в колокола и запели. Игумен с певчими и иеромонахами вышли ему навстречу. Картина была впечатляющая.

Позже, когда зашло солнце, вновь послышался неземной звон колоколов. Скоро во всем своем священнолепии началась всенощная: «Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельней Троице…». Все стасидии были заполнены немыми тенями, чье присутствие в полусвете храма напоминало некие сени перед Царством Небесным: сначала полусвет, а затем свет.

Правым певчим был отец Даниил из Катунак, которому помогали его послушники, Геронтий и Нифон. Слева — кто-то из Нового Скита. Началось пение. Голоса певчих создавали такое ощущение, будто находишься в других мирах. Диаконы с кадилами в руках и подобиями храмов на плечах кадили, следуя ритму пения. Отец Даниил, своим благоговейным и крепким голосом, также как и искусством ритма, произвел на меня такое впечатление, что всенощная осталась для меня незабываемой. Однако, возможно, то, что имело наибольшую ценность, был не голос — отец Даниил был прежде всего духовной личностью.

Всенощная проходила в том же светлом ритме, пока не приспело время Божественной Литургии. Мы, прислуживавшие, следили за ней из притвора, который находится у основания купола. Только тот, кто однажды видел и пережил такую надмирную службу, сможет понять то, что я хочу описать.

Архиерей, священники и диаконы, певчие, канонархи и экклесиархи в своих мантиях — все задавали этому Богослужению единый внемирный тон. Бог и люди объединились. Храм уподобился небу. «В храме стояще славы Твоея, на небеси стояти мним…» Смысл этого гимна осознаешь именно в такие часы.

Сияние храма вскоре перенеслось в трапезную. На трапезе присутствовало свыше трехсот пятидесяти отцов. Во главе стола сидел епископ. Сбоку от него — игумен обители, затем священники и монахи. Все ели и одновременно слушали чтеца с амвона. В конце был «Чин Панагии», и, воспевая «Достойно есть», мы все приняли благословение от кусочка просфоры.

Я не остался в монастыре на вечерню, как и на поминовение его основателей и устроителей, которое совершалось, как заведено, на следующий день. У меня было благословение старца вернуться в тот же день назад.

Всенощные бдения на Святой Горе всегда давали монахам удобный случай для получения духовной пользы. Так и я считал их хорошим средством для своего душевного возделывания. Так как я чувствовал себя духовно «бедным и нищим», то старался за каждой всенощной увидеть или услышать от других отцов что-нибудь такое, что помогло бы мне приблизиться к Богу. И из еженедельных всенощных в нашей каливе, и откуда бы то ни было еще я пытался что-нибудь да взять, найти для себя какую-нибудь пользу.

Отец Иоаким говорил нам, что если мы за время всенощного бдения не смогли приблизиться в сердце к Богу, то наши труд и жертва напрасны. В каждом духовном проявлении монаха Бог должен быть началом и концом. Именно поэтому всенощные мы начинаем каждением и прославлением Животворящей Троицы. Именно поэтому всю ночь мы должны умом и сердцем обращаться вокруг трона Божественного Величия.

* * *

Монастырь Григория в мои дни был одной из лучших киновий на Горе. Отцы-григориаты были великими подвижниками. Игумен обители, архимандрит Афанасий, задавал тон всей духовной жизни обители. Великий образ! Я попытался запечатлеть его во втором томе из серии «Современные святогорские образы».

Ныне уже покойный отец Димитрий был настоящим мучеником. Свыше двадцати лет он страдал от одного серьезного вида грыжи. Его недуг был заметен даже когда он носил рясу, потому что почти все его внутренности переместились в мешок, который составлял вторую брюшную полость! Врачи настойчиво требовали, чтобы он сделал операцию — трудновыполнимая задача в его возрасте — или, по крайней мере, чтобы он прекратил ходить на службы и тем более служить. Однако отец Димитрий, находясь в таком тяжелом положении, на протяжении двадцати лет не прекращал каждый день совершать Божественную Литургию и участвовать во всех богослужениях. Все, кто был знаком с монастырем Григория, поражались этому герою.

Другим героем терпения был отец Константин — замечательный монах, который провел всю свою жизнь в болезнях и страданиях. Бог благословил его кончину. Он умер сразу же после того, как причастился.

Из других отцов-григориатов нельзя не упомянуть о монахе старце Артемии. По свидетельству современников, за службой он никогда не садился в стасидию. И это продолжалось с тех пор, как он пришел в обитель, и до самой его смерти.

Какой-то промежуток времени старец Артемий служил на подворье обители в Арте. Весь народ превозносил его человеколюбие. Ходил он, например, на рынок за покупками и возвращался с пустыми руками, потому что по пути раздавал все купленное бедным и старикам.

Его отличала замечательная простота. Как-то раз приехал он в Пиреи по делам монастыря. Там в порту к нему подошла блудница и позвала его в дом греха. Безхитростный и простой, он принял предложение и сказал себе:

— Слава Богу! В этой огромной толпе нашелся человек, который приютит меня!

Та отвела его в комнату, дала ему поесть и оставила одного. Старец начал молиться по четкам. Вскоре женщина постучалась в дверь. Однако отец Артемий привык вместе со стуком в дверь слышать «Молитвами…», чтобы ответить «Аминь», и тогда только открывал.

— Скажи «Молитвами», — крикнул он ей, когда она начала стучать громко и настойчиво. — Скажи «Молитвами», иначе я тебе не открою.

«Раз не говорит «Молитвами», значит точно — демонский дух», — подумал он и продолжил свою молитву, не обращая внимания на стук.

На другой день, поскольку старец ничего не заплатил за ночлег, женщина пошла жаловаться в Архиепископию. Отец Артемий оправдывался, что она сама пригласила его, не прося у него денег. В Архиепископии тогда оценили простоту отца Артемия и оплатили расходы за его питание и ночлег.

* * *

Обитель Констамониту была обителью покаяния моего старца. Поэтому, естественно, что у нас с ней было много связей. По причине нашего духовного родства я часто посещал обитель, особенно в ее праздники. Как от старца, так и по своему личному опыту я знал почти всех отцов-подвижников монастыря. Отец Филарет, отец Стефан, отец Нифон, отец Модест, отец Симеон, рассудительность и благоразумие которого были уважаемы всеми, — все отцы подвизались подлинным подвигом монашеского совершенства.

Один из монастырских праздников совершается в день памяти святого Константина.

И вот однажды некоторые братья нашего скита отправились в эту обитель, чтобы разделить с ней радость праздника.

Монастырь был заполнен паломниками, которые сошлись сюда почти со всей Святой Горы. Всенощное бдение началось на очень торжественной ноте. Священники, диаконы, певчие приступили к своим обязанностям. Все служило прославлению Бога и великого императора святого Константина.

После помощи на кухне я пришел в храм и устроился здесь в стасидии в притворе. Справа, из соседней стасидии, я услышал тихий шепот, который становился все громче. Вскоре я смог ясно различать слова: «Господи мой, помилуй меня». Вскоре вместе с «молитвой» послышались и всхлипывания. Мои душа и ум замерли. Кто этот брат, который так напряженно живет молитвой даже во время праздничного всенощного бдения? Мне очень хотелось об этом узнать. Вскоре я понял, что это брат N., известный своей жизнью и благоговением во время молитвы. Когда он пришел в монастырь, ему было двадцать лет. Тогда духовное войско обители насчитывало множество святых монахов, и он следовал их примеру во всех проявлениях своей жизни.

Выполнение самых тяжелых работ, самых многочисленных и трудных послушаний было отличительной чертой его жизни в киновии. И все это он совершал в молчании. Монах N. был первым также и во всяком духовном подвиге. Ему поражались все, но особенно те, которые пытались ему подражать. До сих пор, когда пишутся эти строки, он придерживается своего пути в духовной жизни, живя в своем монастыре. Сколько монахи-подвижники ни пытаются скрыть свои подвиги, им это не удается — подвиги становятся явными.

Всенощная, которую возглавлял уважаемый игумен отец Симеон, прошла в большом духовном напряжении. Сколько раз я видел слезы, слышал воздыхания отцов, которые глубоко переживали присутствие Божие!

Среди отцов, о которых я упомянул, достойным особой любви был отец Модест. Он был монахом, которого Бог щедро одарил различными дарами. На протяжении многих лет он внимательно изучал святоотеческие труды, соединяя теорию с практикой. Много лет в качестве санитара служил он больным в больнице обители. Одновременно он был также библиотекарем. Мягкий и великодушный в обращении. Для него все отцы были «его братьями».

Однажды, когда мы совершали прогулку под сенью вековых деревьев по направлению к усыпальнице монастыря, он сказал мне:

— Если мы не чувствуем, что все братья являются нашими собственными, а мы — их, то Дух Святой никогда не будет обитать в наших сердцах. Наше отношение к ним не должно зависеть от их духовных достоинств. Примером для нас здесь является Сам Господь. Он любит нас и заботится о всех нас одинаково, независимо от нашего духовного состояния. Самого грешного Он любит так же, как самого святого. Поэтому и наша душа должна обнимать всех людей, и тем более отцов, живущих здесь, на Горе. Любовь умеет терпеть, умеет уступать. На ней строятся наши отношения с нашими сподвижниками. Бог, брат, «есть любовь».

Любовь была припевом, сопровождавшим всю его жизнь. И еще много раз я слышал, как он повторял подобные мысли. Все его действия были выверенными, всегда носили на себе печать воли Божией. Я очень чтил его и каждый раз, приходя в монастырь, пытался провести с ним как можно больше времени. Он помог мне понять, что плод и предпосылка любви есть общение с Богом, которое осуществляется через молитву и участие в таинствах.

У меня складывалось впечатление, что отец Нифон и отец Модест занимали ведущее место в духовной жизни обители. Возможно, я погрешу против их скромности, так как они до сих пор пребывают в ссылке настоящей жизни, однако, надеюсь, что они простят мне то, что я рассказал о них, потому что они научились прежде всего любить и равно терпеть как от тех, кто их превозносит, так и от тех, кто их осуждает.