– Вы не помните, что было дальше?

– Нет. Я вам об этом уже час твержу.

Нет смысла на них злиться, ребята просто делают свою работу. Я подавляю желание потереть голову: под повязкой зудит здоровая ссадина за правым ухом.

– Потом я очнулся в больнице на следующий день.

– М-мнда-а-а.

Я озадаченно моргаю. Неужели мне не послышалось, как кто-то сказал «м-мнда-а-а»? Так вообще кто-нибудь говорит?.. Кажется, это парень, похожий на старый носок кладбищенского сторожа, Дерек как-его-там. Он тоже моргает слезящимися глазами.

– Согласно шестому абзацу четвертой страницы медицинского заключения…

Я смотрю, как все остальные послушно листают бумаги. Никто и не подумал дать мне экземпляр, разумеется, хоть это и мои бумаги.

– Ушиб и микротрещина в правой затылочной кости; гематома и повреждения кожного покрова указывают на удар тяжелым тупым предметом.

Я поворачиваю голову, морщась от боли в шее, и показываю на повязку. Прошла почти неделя. Чего не говорят в полицейских детективах, так это того, как же больно получить по голове тяжелой дубинкой. Нет-нет, не дубинкой, конечно: предметом, тяжелым, тупым, предназначенным для использования сотрудниками Черной комнаты на оперативных заданиях в соответствии с US-MIL-STD-534–5801.

– Я полагаю, это совпадает с показаниями, – заявляет ходячий труп. – Пожалуйста, продолжайте.

Я вздыхаю:

– Я очнулся в больничной палате с иголкой в вене и каким-то парнем из спецслужб рядом. Примерно через час явился некто, он утверждал, что это он управлял Клетчатым, а потом начал задавать неудобные вопросы. Похоже, они уже обложили дом. Когда я в третий раз объяснил, что произошло в мотеле, он согласился, что это не я попортил их имущество, и захотел узнать, как и зачем я оказался рядом с домом. Я ему сказал, что мне позвонила Мо и попросила о срочной помощи. Когда я повторил это еще десяток раз, он ушел. На следующее утро они отвезли меня в аэропорт и посадили на самолет.

Мачо из бухгалтерии, который сидит рядом с Дереком, смотрит на меня с ненавистью.

– Бизнес-классом! – шипит он. – Я полагаю, это была ваша идея?

– Я тут ни при чем! – возмущаюсь я. – Они что, выставили счет?..

– Да, – кивает Энди. Он бездумно вертит в пальцах ручку, а об энергосберегающую лампу на потолке так же бездумно бьется муха.

– Ой.

Не то, чтобы непредвиденные расходы считались в Прачечной расстрельной статьей, но по тяжести они идут сразу после нарушения прямых приказов и измены Родине. Во времена Маргарет Тэтчер проводились даже проверки использования скрепок, но потом кто-то заметил, что падение боевого духа в этой организации может обойтись дороже, чем, например, в министерстве сельского и рыбного хозяйства.

– Вины не признаю, – автоматически говорю я, прежде чем успеваю прикусить язык. – Я их об этом не просил, это произошло после того, как операция пошла не по плану, и вообще я был без сознания.

– Никто не обвиняет тебя в том, что ты растратил служебные средства без необходимости, – ласково говорит Энди и бросает предупреждающий взгляд на Дерека из бухгалтерии, а потом добавляет: – Я бы хотел узнать, почему ты вообще за ней увязался. Стандартная методика работы предполагает, что ты должен был немедленно покинуть территорию страны, как только тебя вскрыли. Зачем ты туда полез?

– Кхм. – Губы у меня пересохли, потому что этого вопроса я ждал. – Я собирался уехать. Покинув место убийства, я сразу же сел в машину и поехал из города в аэропорт. И улетел бы, но мне позвонила Мо.

Я снова облизываю губы:

– Мое задание предполагало, что я смогу организовать выезд источника. Я сделал вывод, что кто-то считает Мо достаточно ценным источником, чтобы ради нее стараться. Приношу извинения, если дело не в этом, но по звонку я заключил, что Мо похитили, и после встречи со стрелком решил, что это худший результат, чем провал задания и отступление. Поэтому пришлось импровизировать на ходу: я поехал к ней домой и применил локатор. Я много об этом думал. О том, что нужно было делать. Например, я мог бы выяснить, где ее держат, а потом вернуться в мотель, чтобы узнать, кто руководил тем шпионом. Или поехать в аэропорт и позвонить из зала ожидания. Но я увяз слишком крепко. Какой-то ублюдок только что попытался меня убить; получается, РУ ВМС прослушивало Мо. Они перехватили мой звонок, и я смог им сказать, где искать. Но они, скорее всего, уже знали. Когда Мо позвонила мне с мобильного, они уже должны были получить сигнал.

Я залпом выпиваю стакан воды и ставлю его обратно на стол.

– В общем, я думаю, РУ ВМС или какая-то другая тайная служба из трех букв – например, агенты Черной комнаты под видом РУ ВМС – следила за Мо и вычислила меня, как только мы с ней встретились. Разыграли меня втемную. А вот тот, кто попытался меня пристрелить, застал их врасплох. Это было не по сценарию. Я знаю, что должен был вернуться, но в тот момент, думаю, все потеряли хладнокровие. Да кто они вообще, эти психи? Затеять старший призыв у всех на виду…

– Вам знать не положено, – шипит Дерек. – Хватит!

– О’кей. – Я откидываюсь на спинку стула, так что он встает на дыбы; у меня адски болит голова. – Ситуацию понял.

Моя третья мучительница вкрадчиво спрашивает:

– Это ведь не всё, не так ли, Роберт?

Я раздраженно перевожу взгляд на нее:

– Да, наверное, не всё.

Бриджет – блондинка, эффективный менеджер и карьерист. Она не сводит взгляда с сияющих высот секретариата кабинета министров, будто не замечает пуленепробиваемого стеклянного потолка, нависшего над всеми сотрудниками Прачечной. Есть подозрение, что ее основная должностная обязанность – портить жизнь всем, кто расположен ниже ее по карьерной лестнице, преимущественно руками своей прислужницы, Хэрриет. Она продолжает, строго для протокола:

– Мне не нравится, как была организована эта операция. По плану, это должен был быть самый обычный контакт с отчетом, едва ли на ступеньку выше разговора с нашим консулом. При всем уважении Роберт – не самый опытный наш представитель, его не следовало отправлять на такое задание без соответствующей подготовки…

– Да это же дружественная территория! – перебивает Энди.

– Дружественная настолько, насколько это возможно без двустороннего договора, то есть страна, с которой у нас нет активного обмена разведданными, совместного комитета и местных рабочих контактов. Иными словами, это зарубежная страна. Роберта бросили туда без надлежащего присмотра и поддержки со стороны руководства, и, когда операция слетела с рельсов, он, разумеется, сделал всё возможное, но этого оказалось недостаточно, – цедит она и ослепительно улыбается Энди. – Хочу отметить, что ему нужна дополнительная подготовка, прежде чем отправлять его на одиночные задания. Также хочу отметить, что нам, кажется, следует внимательно рассмотреть и критически оценить обстоятельства, которые привели к такому назначению, на случай если они указывают на слабость в нашем планировании и отчетности.

Ну обалденно. Энди, судя по виду, чувствует такое же отвращение, как и я. Вместо маленькой ложечки Бриджет вылила на нас – да и не только на нас, вообще на всех – целую цистерну дегтя. Я, мол, «сделал всё возможное», и мне нужен надзор, прежде чем выпустить меня из детской в туалет одного. И теперь Бриджет начнет совать свой длинный любопытный нос в отчетность Дерека, Энди и всех остальных, чтобы проверить, соблюдались ли все инструкции. И если она найдет что-то отдаленно похожее на халатность, то непременно блеснет перед высоким начальством и наведет порядок, а все, кто будет возражать, проявят «прискорбный непрофессионализм». Офисная политика, редакция Прачечной.

– У меня голова болит, – бормочу я. – И тело подсказывает, что уже два часа ночи. У вас есть еще вопросы? Если вы не против, я поеду домой и полежу денек-другой.

– Лежи до конца недели, – отмахивается Энди. – Мы всё утрясем к твоему возвращению.

Я быстро встаю; в текущем состоянии я даже не думаю уточнить, в каком извращенном и диковинном смысле он употребил слово «утрясем».

– И я бы хотела увидеть ваш письменный рапорт об операции, – добавляет Бриджет, прежде чем я успеваю закрыть за собой дверь. – Оформленный в соответствии со служебной инструкций четвертой редакции, глава одиннадцатая, параграф С. Спешить не нужно, но я хочу видеть его у себя на столе к концу следующей недели.

Рапорт письменный, для зловредного применения, см. «Бюрократы».

И я еду домой, предвкушая встречу с горячей ванной, а потом – восемнадцать часов в постели.

Дома всё почти так же, как было, когда я уехал семь дней назад. Куча счетов медленно желтеет в углу, подпирая одну из ножек кухонного стола. Мусорное ведро переполнено, раковина забита посудой, а Пинки не почистил хлебопечку после последнего использования. Я заглядываю в холодильник и обнаруживаю там сморщенный чайный пакетик и упаковку молока, которому осталось еще дня два до того, как оно потребует права голосовать на выборах, так что я завариваю себе кружку чая, а потом сижу на кухонном столе и играю в тетрис на своем КПК. Цветные блоки похожи на падающие снежинки, и некоторое время я просто туплю в экран. Но реальность не дает мне покоя: у меня стирки на неделю в чемодане, еще на неделю – в комнате, а пока Пинки и Брейн на работе, я могу добраться до стиральной машины. (Если, конечно, в ней кто-нибудь не забыл опять дохлого хомячка.)

Я демонстративно игнорирую счета и волоку чемодан наверх. Комната примерно в том же виде, в каком я ее оставил, и я вдруг понимаю, что не хочу так больше жить: не хочу больше видеть всю эту б/у мебель, собранную инопланетянами с планеты Домовладельцев, не хочу больше делить личное пространство с парой суперумных нерях, у которых проблемы с поведением и взрывоопасные хобби, не хочу больше ограничивать свои будущие возможности добровольно принятым обетом бедности – подписью на своем удостоверении сотрудника Прачечной. Я тащу чемодан в свою комнату сквозь туман усталости и легкого отчаяния, а потом открываю его и начинаю раскладывать содержимое в кучки на полу.

Что-то шевелится у меня за спиной.

Я оборачиваюсь так быстро, что почти воспаряю над землей, и судорожно хватаюсь за мумифицированную обезьянью лапку, которой у меня здесь нет. Потом приходит узнавание, и у меня перехватывает дыхание.

– Ты меня напугала! Что ты тут делаешь?

Видна только ее макушка. Она сонно моргает:

– А ты как думаешь?

Я осторожно подбираю слова:

– Спишь в моей кровати?

Она отодвигает теплое одеяло, чтобы зевнуть. Рот – розовый с серым в тусклом свете, пробивающемся через новые шторы.

– Ага. Мне сказали, ты сегодня вернешься, поэтому я, м-м, сказалась больной. Хотела тебя увидеть.

Я сажусь на край кровати. У Мэйри мышиного цвета волосы с несколькими светлыми прядями, которые она подкрашивает раз в несколько недель; мои пальцы путаются в них, когда я глажу ее по голове.

– Правда?

– Правда.

Голая рука вытягивается из-под одеяла и обхватывает меня за талию.

– Я скучала. Иди сюда.

Я хотел рассортировать грязные вещи для стирки, но в итоге вся моя одежда оказывается в одной куче посреди комнаты, а я оказываюсь под Мэйри. Она голая под одеялом и явно собралась устроить мне теплую встречу, а не ополаскивание и сушку.

– Ты чего? – пытаюсь спросить я, но она притягивает мою голову ближе, заставляя прижаться губами к набухшему соску.

Я понимаю намек и затыкаюсь. Мэйри в настроении, и это та редчайшая ситуация, когда наши отношения работают как нельзя лучше. Более того, с нашей последней встречи прошло больше недели, и такая постельная засада – лучшее, что со мной происходило за долгое время.

Примерно час спустя, вымотанные и мокрые, мы лежим, обнявшись, на кровати (одеяло решило перебраться к одежде на пол), и она тихо мурлычет.

– Так что случилось? – спрашиваю я.

– Ты был мне нужен, – говорит она с невинным эгоизмом, которому позавидовала бы любая кошка, и гладит меня по спине. – М-м-м. Хм-м. Плохая неделя.

– Плохая неделя?

Я пытаюсь быть хорошим слушателем. С ней я попадаю в беду, только когда открываю рот сам.

– Сначала полный бардак на работе: Эрик ушел на больничный и запорол дело, с которым работал, а мне пришлось за него разбираться. В итоге три дня подряд работала допоздна. А потом была вечеринка у Джуди. Она меня напоила и познакомила с каким-то своим другом. Он оказался полным дерьмом, но только после того…

Я откатываюсь в сторону.

– Ты могла бы этого не делать, – слышу я собственный голос.

– Чего не делать? – обиженно спрашивает она.

– Не важно, – вздыхаю я и стараюсь не выпалить: «Ничего уже, на хрен, не важно!»

Внезапно я чувствую себя невыносимо грязным.

– Я в душ. – Сажусь на кровати.

– Боб!

– Не важно.

Я встаю, хватаю грязное полотенце из кучи на полу и иду в ванную, чтобы смыть ее с себя.

У Мэйри есть проблема – я. Мне бы просто послать ее куда подальше, разорвать все связи, перестать с ней разговаривать, но с ней хорошо, когда мы не в ссоре; она знает все мои кнопки и нажимает их в правильном порядке, когда мы в постели; и она умеет врезать точно по больному месту, так что я себя потом чувствую пятидюймовым карликом. И у меня есть проблема: она хочет меня поменять на Нового Парня, модель 2.0, с быстрой машиной, «Ролексом» и карьерными перспективами. (Наличие чувства юмора и безнадежной должности в Прачечной – строго опциональны.) Она всё время отскакивает, как мячик, – то ко мне, то от меня, и я не всегда понимаю, в какую сторону, – а в промежутках использует меня, как кошка – когтеточку. Вот, например, эта вечеринка у Джуди. Джуди – это ее подружка, непроходимая блондинка из администраторов, которая умудряется всегда одеваться настолько безупречно, что я себя чувствую грязным школьником, а она слишком вежлива, чтобы что-то сказать. И вот, когда Мэйри цепляет у нее какого-нибудь продавца двойных стеклопакетов, а тот выставляет ее из дому на следующее утро, я должен оказаться рядом для утешительного секса.

Так вот, моя проблема заключается в том, что ей плевать на то, что мне такое положение вещей невыносимо. Если я попробую поднять шум по этому поводу, она скажет, что я ревную, и в итоге я буду мучиться смутным чувством вины. А если не попробую, она и дальше будет вытирать об меня ноги. И кто знает? Может, я просто параноик, и она вовсе не ищет Нового Парня. (Ага, точно, и вчера над Хитроу видели клин диких кабанов с реактивным двигателем под каждым крылом.)

Выгонять из своей постели незнакомых парней мне еще не приходилось, но с Мэйри это, по-моему, только вопрос времени. Хуже всего то, что я не хочу просто с ней порвать; я всего лишь хотел бы, чтобы она прекратила играть в эти игры. Может, это самообман, но мне кажется, что у нас может что-то получиться. Наверное.

Я стою в душевой кабинке с намыленной головой, когда слышу, как открывается дверь.

– Мне неприятно слушать про твои случайные связи, – говорю я с зажмуренными глазами. – Я вообще не понимаю, зачем ты со мной, если так демонстративно ищешь кого-то другого. Можно я немного побуду один?

– Ой, прости, – говорит Пинки и закрывает дверь.

Когда я выхожу из ванной, он ждет в коридоре; мы старательно не смотрим друг другу в глаза.

– Кхм. В комнате безопасно, – наконец говорит он. – Она ушла.

– Ну и хорошо.

Пинки семенит за мной вниз по лестнице.

– Она попросила меня с тобой переговорить, – еле слышно говорит он.

– Это можно, – отстраненно отзываюсь я. – Пока она тебе не предлагает забраться ко мне в постель.

– Она сказала, что тебе надо почитать FAQ на сайте alt.polyamory, – выдыхает он и сжимается.

Я включаю чайник и сажусь.

– Ты правда думаешь, что проблема во мне? Или все-таки в Мэйри?

Пинки беспомощно озирается, но выхода из ловушки нет.

– У вас несовместимые представления об отношениях? – пробует он.

Чайник шипит, как обозленная змея.

– Очень хорошо. «Несовместимые представления об отношениях» – вот как это цивилизованно называется.

– Боб, тебе не кажется, что она это делает, чтобы привлечь твое внимание?

– Есть хорошие способы привлечь мое внимание, а есть плохие. Если врезать мне по самолюбию монтировкой, это точно привлечет мое внимание, но любви вряд ли прибавит.

Я доливаю в свою чашку кипяток, а потом встаю и начинаю рыться в буфете. Ага, вот она, на том же самом месте. Щедро плескаю в чай ямайский ром и принюхиваюсь: тростниковый сахар, пронизанный белой молнией.

– Мужское самолюбие – любопытная штука. Размером с небольшой континент, но очень хрупкое. Выпьешь?

Пинки усаживается напротив меня так, будто оказался за столом с неразорвавшейся бомбой.

– Но можно ведь посмотреть на плюсы? – говорит он, протягивая стакан под ром.

– А есть плюсы?

– Она же к тебе снова и снова возвращается. Может, она это делает, чтобы сделать больно себе самой?

– Себе…

Я прикусываю язык. Когда Мэйри накрывает депрессия – это депрессия: я видел шрамы.

– Мне нужно об этом подумать, – говорю я.

– Ну вот, – самодовольно заявляет Пинки. – Так ведь лучше получается? Она это делает потому, что у нее депрессия и она себя ненавидит, а не потому, что с тобой что-то не так. Это не оценка твоей мужской силы, бычок. Сними сам кого-нибудь на одну ночь, и пусть уже она решает, чего хочет.

– Это из ЧЗВ? – уточняю я.

– Понятия не имею. Я за гетными брачными ритуалами не слежу, – отвечает он, подкручивая усы.

– Спасибо, Пинки, – тяжело говорю я.

Он картинно кланяется, а затем залпом выпивает стакан. Следующие две минуты я пытаюсь его спасти, чтобы не задохнулся, а потом мы продолжаем квасить. Остаток вечера погружается в сумрак, но, когда я просыпаюсь на следующее утро в своей постели, у меня оглушительное похмелье и смутное воспоминание о том, как мы много часов кряду говорили с Мэйри, а потом грандиозно поссорились, и я теперь один.

Полет нормальный: все хуже некуда.

Через два дня я уже записан на инструктаж и подготовку в Мусорник. Только Господь Бог и Бриджет – и, быть может, Борис, но он молчит, – знают, почему я попал на курс ИП всего через три дня после того, как сошел с самолета, но, если я не приду, скорее всего, случится что-то страшное.

Мусорник не входит в состав Прачечной: это обычное госучреждение, так что приходится поискать не слишком мятую рубашку, галстук (их у меня два – на одном изображен Хитрый Койот, а на другом – множество Мандельброта, от которого быстро начинает болеть голова) и спортивный пиджак со слегка потрепанными рукавами. Я же не хочу выглядеть совсем уж дико, верно? А то кто-нибудь начнет задавать вопросы, а после инквизиционного судилища, через которое я только что прошел, лучше, чтобы мое имя рядом с Бриджет не произносили ближайший год. Я уже на полпути к метро, когда осознаю, что забыл побриться, и только в вагоне замечаю, что натянул непарные носки – коричневый и черный. Ну и хрен с ним: я сделал все, что мог. Был бы у меня костюм, надел бы.

Мусорником у нас называется громадное и очень стильное постмодернистское строение на южном берегу Темзы: зеленоватые ростовые окна, просторный атриум и горшки с монстерой везде, где нет видеокамер. В Мусорнике расположилась бюрократическая организация, которая славится своими трехчасовыми обеденными перерывами и внушительным числом выпускников высшей школы КГБ в штате. В СМИ эту организацию настойчиво и ошибочно называют MI5. Но все свои знают, что MI5 уже тридцать лет как переименовали в DI5; точно как со старыми советскими картами, на которых города располагались с ошибкой миль в пятьдесят, чтобы сбить с курса американские бомбардировщики, DI5 называют неправильно, чтобы запросы гражданской общественности шли не по тому адресу. (Удивительным образом существует организация, которая называется MI5; она занимается проверкой и контролем муниципальных тендеров на вывоз мусора. Так что учитывайте, что, когда MI5 отвечает на ваш запрос в соответствии с законом о свободе информации, мол, ничего о вас не знаем, они говорят чистую правду.)

Строительство Мусорника обошлось примерно в двести миллионов фунтов, из него открывается чудесный вид на Темзу и Вестминстер, а еще там полный бардак. Мы же, верные слуги короны и защитники человечества от безымянных ужасов из иного пространства-времени, вынуждены трудиться в Хакни, в викторианской развалюхе с капустно-зелеными стенами и воющими паровыми трубами. А все потому, что Прачечная была раньше частью Управления специальных операций: по сути Прачечная – единственное подразделение УСО, пережившее послевоенную резню 1945-го, а вражда между Секретной разведывательной службой (она же DI6) и УСО стала легендой.

Я приезжаю к Мусорнику и направляюсь в сторону служебного входа: глухой двери в облицованном под мрамор тоннеле рядом с набережной. Секретарша, будто сделанная из твердого фарфора, жестом приказывает мне пройти через биометрический сканнер и магическим образом умудряется не вдыхать в моем присутствии (можно подумать, что я в Чумной бригаде работаю), а затем проводит меня в маленькую комнатку с жесткой деревянной скамьей (видимо, чтобы я чувствовал себя как дома). Открывается внутренняя дверь, коротко стриженный здоровяк в белой рубашке и черном галстуке откашливается и говорит: «Роберт Говард, проходите». Я иду за ним, и он вешает мне на шею идиотскую цепочку с бейджем, проводит меня через металлоискатель, а потом еще ручным проводит вдоль и поперек, как в аэропорту. Я тихо скрежещу зубами. Они же отлично знают, кто я такой и где работаю: это все исключительно из вредности.

Здоровяк забирает у меня мультитул, КПК, фонарик, карманный набор отверток, портативную складную клавиатуру, MP3-плеер, мобильный телефон, а также цифровой мультиметр и набор соединительных кабелей, о котором я забыл.

– Что это? – спрашивает он, обводя рукой мои вещи.

– А вы, ребята, выходите из дома без удостоверения и наручников? Это то же самое.

– Я вам выпишу квитанцию, – неодобрительно ворчит он и прячет мое добро в металлический шкафчик. – Пока стойте по эту сторону красной полосы.

Я стою. Есть в нем что-то, от чего мигает красным мой встроенный коподетектор. Может, парень из спецотдела, который притворяется констеблем? Ага, мечтай.

– Предъявите на выходе, чтобы забрать свои вещи. Теперь можете перейти красную полосу. Идите за мной, не открывайте, повторяю, не открывайте закрытых дверей и не входите в помещения, над которыми горит красный индикатор. Не заговаривайте ни с кем без моего разрешения.

Я иду за своим надзирателем по лабиринту открытых неотличимых друг от друга кабинетов, потом мы поднимаемся на третий этаж на лифте, идем по коридору, где монстера в горшках уже пожелтела от недостатка света, и наконец подходим к учебному классу.

– Теперь можете разговаривать. Все здесь имеют как минимум ваш уровень допуска, – сообщает здоровяк. – Я приду за вами в пятнадцать ноль-ноль. На этом этаже можете ходить, где хотите, – тут есть кафе, где можно перекусить, туалет за углом, но ни при каких обстоятельствах не уходите с этажа.

– А если будет пожар? – уточняю я.

– Мы его арестуем, – твердо говорит он. – Я приду за вами в три. И не раньше.

Я вхожу в класс, гадая, пришел ли уже преподаватель.

– О, Боб. Рад тебя видеть. Садись. Легко нас нашел?

Сердце у меня падает: это Ник по прозвищу Борода.

– Все о’кей, Ник, – отвечаю я. – Как дела в Челтнеме?

Ник – офицер технической службы из ЦПС, сидит в Челтнеме вместе с другими ребятами на прослушках. Время от времени заглядывает в Прачечную, чтобы проверить, что все ПО у нас лицензионное, а коммерческие компоненты куплены строго у одобренных поставщиков. Поэтому, как только проходит слух, что он к нам направляется, я бегаю, как ужаленный, перезапускаю все сервера и загружаю изолированную среду, которая у нас живет исключительно для того, чтобы ублажать ЦПС, чтобы они не внесли наши процессы в черный список и не отрезали бюджет по колено. В остальном Ник нормальный парень, поэтому у меня и падает сердце; мне не по душе обращаться с нормальными парнями так, будто они слуги Диавола или маркетологи из «Майкрософт».

– А меня отпустили из этой дыры на карте два месяца назад, – сообщает Ник. – Я теперь тут на постоянной основе. Мириам нашла работу в городе, так что собираемся переезжать. Вы знакомы с Софи? Она вроде бы ведет этот курс.

– Кажется, нет. А кто еще будет? И что ты знаешь про Софи? Мне никто даже программу курса не показал. Я даже не знаю, зачем меня сюда послали.

– Понятненько.

Он роется в дипломате, достает лист бумаги и вручает мне: «Инструктаж и подготовка 120.4: международные отношения».

Я начинаю читать: «Семинар должен помочь сотрудникам сформировать правильный подход к переговорам с представителями дружественных организаций. Приводятся стандартные ошибки, описываются и разъясняются передовые практики. Осуждается личная инициатива по достижению оперативных договоренностей с иностранными представителями, описывается точная последовательность действий по запросу дипломатической помощи. Статус: прохождение данного курса и выполнение связанных с ним работ является обязательным для назначения на должности категории 2 (внесоюзные государства).

– Вот как, – тихо говорю я. – Как интересно.

(Ну спасибо, Бриджет.)

– А я всего-то хотел поехать на завод в Тайване, где собирают для нас компьютеры, – мрачно ворчит Ник. – Это все в пределах нашего процесса сертификации ISO. Нужно проверить, что они не нарушают производственную дисциплину при сборке и отладке материнских плат…

Открывается дверь.

– О, Ник! Рад тебя видеть! Как дела у Мириам?

Новенький идеально похож на школьного учителя: лысеющий, худющий, долговязый тип в огромных очках в роговой оправе. Но в класс он запрыгивает так, будто вместо мускулов у него пружины. Ник с ним явно знаком:

– У нее все хорошо. А ты сам как? Кстати, Боб, вы знакомы с Аланом?

– Алан? – говорю я и осторожно протягиваю ему руку. – Вы из какого департамента? Если можно спрашивать, конечно.

Он энергично трясет мою ладонь, а потом недоуменно смотрит, как я нянчу помятые пальцы, – хватка у него железная.

– Ну… Наверное, нельзя, но это не страшно, – сообщает он. – Не будем увлекаться! – И обращается через плечо к Нику: – Хиллари в порядке, но с ружьями у нее просто беда. Нам скоро понадобится новый шкаф, а аренда в Маастрихте стоит просто чудовищных денег.

– Мы с Аланом состоим в одном охотничьем клубе, – робко объясняет Ник. – После всей этой шумихи пару лет назад у нас был выбор: либо вывезти оружие из страны куда-то, где им можно законно владеть, либо сдать. Большинство из нас сдали свои стволы. Теперь пользуемся клубными. Но Алан уперся.

– Короткоствол?

– Нет, длинноствол. Это такая форма отдыха. Я-то сам любитель, а вот Алан занимается серьезно – в свое время даже готовился к Олимпиаде.

– А что за клуб? – спрашиваю я.

– Это возмутительное нарушение наших гражданских прав, – пыхтит Алан. – Собственным гражданам не разрешают владеть автоматическим оружием: это дурной знак. Но – делаем, что можем. Называется «Искусные стрелки». Загляните к нам, если окажетесь в наших краях. Значит, теперь только Софи ждем.

– Могло быть и хуже, – говорит Ник и семенит к столику у двери, где обнаруживается большой термос. – О, кофе!

Я мысленно отчитываю себя за то, что не заметил термос первым.

– Собираетесь куда-то? – спрашивает Алан.

– Только вернулся, – пожимаю плечами. – И даже не знал о существовании этого курса.

– По делам или для души?

– Молоко или сахар, Алан?

– По делам. Но лучше бы для души. Меня не проинструктировали, все пошло не так, как я ожидал…

– Ха-ха. Молоко, без сахара. Похоже на типичную внутреннюю грызню в Прачечной. А вас, значит, двоюродный братец начальника вашего начальника отправил на лечебно-исправительный курс, зубри после уроков, на тебе дурацкий колпак, обычная канитель?

– Примерно так. А можно мне тоже кофе?

– Я это уже десять раз видел, – включается Ник. – Никто никому ничего не говорит, хотя обязаны по…

Я зеваю.

– Не выспались?

– Просто джетлаг, – отвечаю я и дую на кофе.

Дверь открывается и входит женщина в коричневом твидовом костюме – видимо, Софи.

– Всем добрый день, – говорит она. – Алан, Ник… а вы, наверное, Боб. Рада, что вы все здесь. Сегодня мы пройдем базовый материал, чтобы напомнить вам регламент взаимодействия с иностранными организациями во время работы за рубежом на нейтральной или дружественной, но внесоюзной территории.

Она ставит на передний стол пухлый портфель.

– На всякий случай уточню – вы все трое должны улететь в Калифорнию через несколько дней, верно?

– Я только что оттуда, – отвечаю я.

– Вот так-так. Вы, значит, уже проходили 120.4, да? Пришли на повторение?

Я набираю полную грудь воздуха.

– Со всей честностью скажу, что сам факт существования этого семинара стал новостью и для меня, и для моего непосредственного руководства. Думаю, поэтому я и здесь.

– Вот как! – широко улыбается Софи. – Ну, скоро проверим. Главное, что поездка ваша прошла успешно и без эксцессов! В конце концов, знания, приобретенные на нашем курсе, понадобятся вам только в случае ЧП. – Она открывает портфель и вынимает толстую стопку материалов. – Ну что, приступим?

Прошло полтора месяца с тех пор, как меня допустили к действительной службе, и три недели с тех пор, как я вернулся из Санта-Круза бизнес-классом и с повязкой на голове. Бриджет посмеялась последней, так что я отмотал две недели на разнообразных курсах и тренингах, призванных закрыть, запереть и намертво заварить двери конюшни на пути скачущих лошадей, и трижды умер от скуки.

За все грехи меня поместили в безвкусный тесный кабинет в крыле имени Дэнси – по сути, в каптерку под самой крышей, увитой шипящими паровыми трубами, которые по неведомой причине выкрасили черной краской. Тут стоит ценный антиквариат, который секретная служба гордо именует сетевым сервером, и когда я не спасаю его от того или иного нервического припадка, я должен заполнять бесконечное количество бланков и готовить ежедневный отчет по нескольким засекреченным журналам и сводкам, которые попадают ко мне на стол. Отчет переправляется начальству, а затем уничтожается в шредере при помощи человека в синем костюме. И еще я должен заваривать чай. Чувствую себя двадцатишестилетним мальчиком на побегушках. На должности явно ниже своей квалификации. И последняя пощечина: моя новая должность называется «младший личный секретарь».

Я бы уже, наверное, поймал кукушечку и убегал бы по улице от людей в белых халатах, если бы не тот забавный факт, что в маленьком мирке Прачечной «секретарь» означает не совсем то же самое, что в обычной жизни. До восьмидесятых годов XIX века секретарь – это помощник джентльмена, тот, кто хранит секреты. А здесь, в секции арканного анализа, секретов множество. Да что там, прямо за моим неуклюжим секретарским стулом во всю стену раскинулась картотека секретов. (Какой-то остряк прилепил к одному из ящичков стикер с надписью: «ИСТИНА ГДЕ-ТО РЯДОМ, ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ».) Я всё время узнаю что-то новое, и, если не считать проклятой бумажной работы, а также нечестивого кофе и адского сервера, тут не так уж и плохо. Если не считать Энглтона. Я уже говорил о нем?

Я подменяю младшего личного секретаря Энглтона. А тот то ли ушел на больничный в психдиспансер, то ли взял академотпуск, чтобы получить степень MBA, то ли еще что. И в этом заключается моя проблема.

– Мистер Говард!

Это Энглтон. Зовет меня во внутреннее святилище. Я просовываю голову в дверь.

– Да, шеф?

– Войдите.

Я вхожу. Кабинет у него просторный, но кажется тесным: все стены (а окон тут нет вовсе) до самого потолка заняли полки с гроссбухами. Но это не книги, а папки с микрофильмами: в каждой данных – на целую энциклопедию. На первый взгляд его стол кажется просто странным – тускло-коричневый монолит с металлическими скобами, над которым висит здоровенный колпак для чтения микрофиш. Но стоит подойти поближе, замечаешь похожие на конечности педали и карман для перфокарт и, если ты фанат компьютерной археологии, сразу понимаешь, что стол Энглтона – это неимоверно редкий антикварный «Мемекс»: устройство сороковых, воспетое в фольклоре ЦРУ.

Когда я вхожу, Энглтон поднимает на меня взгляд. Отблеск текста с экрана «Мемекса» окрашивает его лицо в голубой цвет. Он почти лысый, подбородок у него на два размера меньше черепа, а округлое темя блестит, как кость.

– Итак, Говард, вы нашли материалы, которые я запрашивал?

– Часть из них, шеф, – отвечаю я. – Минутку.

Я ныряю в свой кабинетик и возвращаюсь с пыльными томами, которые принес из Хранилища в двух подвалах и пятидесяти метрах под уровнем земли.

– Вот они. «УИЛБЕРФОРС ТАНГЕНС» и «ОПАЛ ОРАНЖ».

Энглтон молча берет у меня папки, открывает первую и начинает вкладывать слайды с микрофильмами в щель «Мемекса».

– Это всё, Говард, – надменно бросает он.

Я скрежещу зубами и оставляю Энглтона возиться с микрофильмами. Один раз я допустил ошибку и спросил, почему он пользуется таким антиквариатом. Он уставился на меня так, будто я только что помахал у него перед носом дохлой рыбиной, а потом сказал: «С проектора невозможно считать излучение ван Эйка». (Излучение ван Эйка – это электромагнитное излучение дисплея, его можно перехватить при помощи сложных приемников и подсмотреть содержимое чужого монитора.) Я тогда еще не понял, что нужно держать рот на замке, и брякнул: «А как же защитный стандарт T.E.M.P.E.S.T.?» Тогда он впервые отправил меня в Хранилище. Я заблудился и два часа бродил по минус третьему этажу, пока меня не спас проходивший мимо викарий.

Я иду в свой кабинетик, включаю административную консоль сервера, вхожу в систему и погружаюсь во внутриведомственный турнир по «Xtank». Через пятнадцать минут звенит звонок Энглтона. Я ставлю свой танк на автопилот и заглядываю к нему.

Энглтон чуть не испепеляет меня взглядом поверх очков:

– Отнесите эти папки обратно в Хранилище, выйдите из системы, а затем возвращайтесь сюда. Нам нужно поговорить.

Я беру тома с микрофильмами и задом пячусь вон из его кабинета. Ой-ой, он меня заметил! Что дальше?

Лифт в Хранилище уже почти уехал, но я успел заблокировать ногой дверцу. Какая-то женщина с целой тележкой папок стоит внутри кабинки спиной ко мне.

– Извините, – говорю я, когда поворачиваюсь, чтобы нажать свой этаж, а потом мы со скрипом начинаем спуск к меловым основаниям Лондона.

– Ничего страшного.

Я оборачиваюсь и вижу Доминику из Мискатоника: Мо, которую я в последний раз видел в Америке, которая посреди ночи позвонила мне с просьбой о помощи. Она явно не ожидала меня тут увидеть.

– О, привет! А ты что тут делаешь?

– Долгая история, но, если коротко, меня отправили домой после того, как ты мне позвонила. А ты? Я думал, у тебя проблемы с выездной визой?

– Шутишь? – смеется она, но не слишком весело. – Меня похитили, а когда освободили, – депортировали! А когда я вернулась сюда…

Ее глаза вдруг сужаются. Двери лифта открываются на минус втором этаже.

– Тебя призвали на службу, – говорю я, блокируя дверцу каблуком. – Верно?

– Если это твоих рук дело…

Я качаю головой:

– Я примерно в той же лодке, хочешь верь, хочешь нет. Примерно две трети сюда именно так и попадают. Слушай, мой обергруппенфюрер пришлет своих доберманов из СС, если я не вернусь к нему в кабинет через десять минут, но, если у тебя есть время в перерыве или вечером, можно тебя пригласить?

Ее глаза превращаются в щелочки.

– Этого следовало ожидать.

– Придумывай самые лучшие отмазки, Боб, – говорит она и толкает в мою сторону тележку.

Я рассеянно отмечаю, что она завалена «Записками Шотландского антикварно-эзотерического общества» XIX века, и выскальзываю из лифта.

– Никаких отмазок, – обещаю я, – только чистая правда.

– Ха!

Неожиданная и загадочная улыбка – а потом двери закрываются, и лифт уносит ее вниз, в глубины Хранилища.

Хранилище располагается на бывшей станции метро, выстроенной во время Второй мировой в качестве бункера, так что ее так никогда и не подключили к общей транспортной сети. У него шесть уровней вместо обычных трех, и каждый встроен в верхнюю или нижнюю половину цилиндрического тоннеля восьми метров в диаметре и длиной почти в треть километра. В итоге выходит около двух километров переходов и почти пятьдесят километров полок. Хуже того, много материалов тут хранятся на микрофишах – отрезках пленки три на пять, каждый из которых содержит примерно сотню страниц текста, – а более свежие данные записаны на золотых CD-дисках (которых в Хранилище, по грубой прикидке, десятки тысяч). В общем, тут много информации.

Мы тут не пользуемся десятичной классификацией Дьюи: наши запросы настолько специфичны, что нам приходится работать с системой, разработанной профессором Энджеллом из Брауновского университета и ставшей впоследствии известной как «Codex Mathemagica». Последние пару недель я пытался разобраться в самых загадочных аспектах этой системы каталогизации данных: она использует теорию сюрреальных чисел и способна работать с n-мерной борхесовской библиотекой. Можно подумать, что это невыносимо скучное место, но постоянная опасность навсегда заблудиться в переходах Хранилища не дает расслабиться. К тому же ходят слухи, что где-то здесь живет племя приматов; не знаю, откуда пошел этот слух, но атмосфера тут и вправду жутковатая, особенно когда оказываешься здесь один и ночью. Что-то не так с людьми, которые работают здесь постоянно; создается ощущение, что это заразно. Честно говоря, я лелею надежду, что меня очень скоро переведут на какую-нибудь другую должность.

Я нахожу стеллаж, с которого брал «УИЛБЕРФОРС ТАНГЕНС» и «ОПАЛ ОРАНЖ» и раздвигаю выстроившиеся на одной из полок папки с личными делами давным-давно умерших агентов; от них несет затхлой пылью бюрократии. Я ставлю на место тома и замираю: рядом с «ОПАЛ ОРАНЖ» стоит другая папка – со свежей наклейкой «ОГР РЕАЛИТИ». От такого названия у меня просыпается идиотское любопытство, так что я, самым грубым образом нарушая все предписания, снимаю ее с полки и просматриваю страницу содержания (эти материалы еще не прошли микрофильмирование). Как только я вижу штамп «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», рука тут же тянется закрыть папку, но останавливается, когда глаза выхватывают «Санта-Круз» посреди первой страницы. Я включаю режим скорочтения.

Через пять минут по спине у меня катится холодный пот. Я возвращаю папку на место и со всех ног мчусь к лифту. Не хочу, чтобы Энглтон подумал, что я опаздываю, – особенно после того, как я прочел эту страницу. Похоже, мне и так повезло остаться в живых…

– И будьте внимательны, мистер Говард. Вы в привилегированном положении: у вас есть доступ к информации, за которую другие готовы убивать – в буквальном смысле. Поскольку вы, так сказать, пробрались в Прачечную через окно второго этажа, ваш технический допуск на несколько уровней выше того, который был бы присвоен обычному новобранцу. С одной стороны, это полезно, всем организациям нужны молодые сотрудники с допусками к определенным данным. С другой стороны, это серьезное препятствие, – говорит Энглтон и направляет на меня костистый палец. – Потому что вы не знаете, что такое уважение.

Он явно слишком много смотрел «Крестного отца». Я уже почти жду, когда из темного угла выступит громила и приставит пистолет мне к виску. Может, ему просто не нравится моя футболка (на ней нарисован полицейский спецназовец, замахивающийся дубинкой, и написано: «Не борись с системой»)? Я сглатываю и пытаюсь угадать, что будет дальше.

Энглтон глубоко вздыхает и переводит взгляд на темно-зеленую картину маслом, которая висит на стене его кабинета позади стула для посетителей.

– Вы можете одурачить Эндрю Ньюстрома, но вам не одурачить меня, – тихо произносит он.

– Вы знакомы с Энди?

– Я его учил, когда он был в вашем возрасте. Он человек крайне ответственный, а этого качества в наши дни многим недостает. Но я знаю, насколько преданы этой организации вы. В мои годы новобранцы понимали, во что ввязались, но нынешняя молодежь…

– Спрашивай не о том, что ты можешь сделать для своей страны, а о том, что эта страна сделала для тебя? – Приподнимаю бровь.

– Вижу, вы понимаете свои недостатки, – фыркает Энглтон.

– Не мои. – Я качаю головой. – Это не мой недостаток. Я решил, что хочу сделать здесь карьеру. Знаю, что это необязательно, знаю, что такое Прачечная, но, если бы я просто сидел под камерами и ждал пенсии, я бы умер со скуки.

Он снова пытается пробуравить меня взглядом.

– Нам это известно, Говард. Если бы вы просто отрабатывали часы, вы бы уже снова сидели внизу и считали бы волоски на гусенице до самой пенсии. Я видел ваше личное дело и знаю, что вы умны, изобретательны, хитры, технически подкованы и не трусливей прочих. Но это не отменяет того, что вы постоянно нарушаете субординацию. Вы полагаете, будто у вас есть право знать вещи, за которые другие готовы убивать – и убивают. Вы срезаете углы. Вы не системный человек и никогда системным не станете. Если бы решение зависело от меня, вы бы остались снаружи и никогда не приблизились бы к нам даже на пушечный выстрел.

– Но я внутри. Никто обо мне не знал, пока я не вывел методом последовательных приближений кривую для вызова Ньярлатотепа и нечаянно чуть не стер с лица земли Бирмингем. А потом ко мне пришли и предложили должность старшего научного офицера и внятно дали понять, что отрицательного ответа не примут. Оказалось, что сохранность Бирмингема важнее справки от ветеринара, так что они выписали мне справку о благонадежности, и теперь я здесь. Может, вам лучше радоваться, что я решил не унывать, а попытаться принести пользу?

Энглтон наклоняется над полированной столешницей «Мемекса». С видимым усилием он поворачивает колпак так, чтобы я видел экран, а затем нажимает костлявым пальцем на механический переключатель.

– Смотрите и запоминайте.

«Мемекс» жужжит и щелкает, шайбы и шестеренки внутри меняют гипертекстовые ссылки и выводят на экран новый кадр микрофильма. Появляется мужское лицо – усы, солнечные очки, короткая стрижка, слегка за сорок, но в отличной форме.

– Это Тарик Насир аль-Тикрити. Запомните последнюю часть. Он работает на человека, который вырос с ним в одном городе примерно в те же годы и носит имя Саддам Хусейн аль-Тикрити. Работа Насира заключается в том, чтобы переводить средства Мухабарата – личной тайной полиции Хусейна – друзьям, которые готовы усложнить жизнь врагам иракской партии Баас. Например, таким друзьям, как Мухаммед Кадас, который жил в Афганистане, пока не поссорился с Талибаном.

– Приятно знать, что не все они – религиозные фундаменталисты, – замечаю я, когда «Мемекс» переключается на изображение бородатого парня с чем-то вроде тюрбана на голове. (Он смотрит на камеру так, будто подозревает ее в низкопоклонстве перед Западом.)

– Его депортировали за излишнее рвение, – веско говорит Энглтон. – Оказалось, он переводил средства в школу Юсуфа Карадави. Нужно рисовать схему?

– Думаю, нет. Чему учит Карадави?

– Изначально – экономике и менеджменту, но затем в программу добавились подготовка террористов-смертников, необходимость вооруженной борьбы прежде давата, военная подготовка к уничтожению великого куфра, а также построение метрик для двумерного генерирования сефирот на векторных процессорах. Иными словами, призвание малых шогготов.

– Уф. – Вот и все, что я могу сказать. – А как это связано с ценами на кофе?

На экран прощелкивается следующая фотография: на этот раз – роскошная рыжая женщина в профессорской мантии поверх шикарного платья. Я даже не сразу узнаю Мо. Она здесь лет на десять младше, а парень в смокинге, у которого она повисла на руке, выглядит… ну, юридически, если учесть то, что она мне рассказывала про своего бывшего.

– Доктор Доминика О’Брайен. Я полагаю, вы уже знакомы?

Я кошусь на него и встречаю пристальный взгляд.

– Надеюсь, теперь я целиком завладел вашим вниманием, мистер Говард?

– Да, – сдаюсь я. – Выходит, похитители в Санта-Крузе…

– Заткнитесь и слушайте, тогда у вас будет шанс что-то узнать.

Он ждет несколько секунд, чтобы убедиться, что я заткнулся, и продолжает:

– Я вам это говорю только потому, что вы уже в деле: вы общались с первым объектом. Что ж, когда мы отправляли вас туда, мы еще не знали, с чем имеем дело, что находится за спиной у доктора О’Брайен. Янки знали, поэтому и не выпускали ее, но, похоже, передумали, исходя из соображений безопасности. Она не гражданка США, но у них все плоды ее исследований: интересно, но ничего фундаментально революционного. Более того, в открытых источниках достаточно информации о ней, чтобы привлечь последователей Изз ад-Дина аль-Кассама, которые попытались похитить ее в Санта-Крузе. Так что янки захотели от нее избавиться. Поэтому она здесь, в Прачечной, под наблюдением. Янки ее не просто депортировали – они попросили нас о ней позаботиться.

– Если ее исследования не фундаментально революционные, то какой нам интерес?

Энглтон странно косится на меня:

– Тут уж мне судить.

И вдруг все становится на свои места. Предположим, вы научились делать устройства по схеме Теллера-Улама – водородные бомбы. По нынешним временам – ничего революционного, но это ведь не значит – не важно. Видимо, понимание отразилось на моем лице, потому что Энглтон кивает и продолжает:

– Прачечная участвует в программе нераспространения, а доктор О’Брайен самостоятельно переоткрыла нечто более фундаментальное, чем способ терраформировать Вулверхэмптон, не получив никаких разрешительных документов. В Штатах ею заинтересовалась Черная комната – не спрашивайте, какое место она занимает в американском оккультно-разведывательном комплексе, вы не хотите этого знать – и подтвердила, что в исследованиях нет ничего нового. У нас с ними, конечно, нет двустороннего договора, но, когда они выяснили, что она всего-то нашла один из вариантов Логики Тота, уже не было смысла ее удерживать. Разве что чтобы она не попала в неподходящие руки, например к нашему другу Тарику Насиру. Опять все уперлось в их проклятые ограничения на экспорт вооружений; содержимое ее головы относится к той же категории, что и нервно-паралитический газ и прочее оружие массового поражения. В итоге, когда закончился весь этот цирк… – Он выразительно смотрит на меня и презрительно цедит слово «цирк». – У них уже не было причин препятствовать ее возвращению на родину. В конце концов, это мы им и дали Логику в конце пятидесятых.

– Понял. И это всё? Я слышал, что говорили те ребята, они собирались открыть большой портал и забрать ее туда…

Энглтон резко выключает «Мемекс», встает и, опираясь на столешницу, нависает надо мной.

– Официально ничего подобного не произошло, – чеканит он. – Никаких свидетелей, никаких вещдоков – ничего не было. Потому что иначе выходит, что янки либо облажались, отпустив ее, либо швырнули нам в руки гранату без чеки, а мы знаем, что они не могут облажаться, потому что наш достославный премьер-министр причмокивает президентской сигарой в надежде возобновить двустороннее торговое соглашение, которое они будут обсуждать в Вашингтоне через месяц. Вы меня понимаете?

– Да, но… – Я замолкаю. – Ага… да. А как же официальный рапорт Бриджет?

Впервые за все время я вижу на лице Энглтона выражение, которое – в тусклом свете и если прищуриться – можно было бы принять за улыбку.

– Ничего не могу сказать.

У меня в голове быстро крутятся колесики.

– Ничего не произошло, – механически повторяю я. – Свидетелей не было. Если что-то произошло, значит, нам подбросили гранату. Значит, какие-то террористы целенаправленно подобрались к создательнице оккультной ядерной бомбы и кто-то в РУ ВМС решил, что покроет себя славой, передав ее нам на хранение. То есть дождется, пока мы облажаемся, к его вящей политической выгоде. А это не должно произойти, так?

– Она в библиотеке, проходит аттестацию в отдел чистых исследований, – небрежно сообщает Энглтон. – Не желаете ли пригласить даму на ужин? Мне было бы весьма интересно услышать о ее исследованиях из вторых рук, от человека, который очевидным образом и сам знает толк в исчислении предикатов. Гм, уже половина шестого. Вам пора.

Я понимаю намек, встаю и иду к двери. Моя рука уже тянется к ручке, когда Энглтон спокойно добавляет:

– Сколько человек вернулись с операции в Вади аль-Кабир, мистер Говард?

Я холодею. Черт.

– Двое, – произносят мои губы, а я ничего не могу поделать: опять ревизорское поле! Этот мерзавец устроил у себя в кабинете допросную!

– Верно, мистер Говард. Только те двое, что не считали себя умнее командира. Я бы советовал вам поучиться на их примере и впредь воздерживаться от того, чтобы совать свой нос в дела, которые, как вам было ясно сказано, вас не касаются. Или, по крайней мере, научиться быть менее предсказуемым.

– Уф…

– Идите, пока я снова над вами не посмеялся, – говорит он так, будто это смешно.

Я спасаюсь бегством, испытывая одновременно стыд и облегчение.

Я легко нахожу Мо, потому что вспоминаю: мой КПК по-прежнему настроен на ее ауру; так что я катаюсь по этажам и запускаю бинарный поиск, пока не обнаруживаю ее в одном из читальных залов в библиотеке. Она корпит над старинным манускриптом, цвета маргиналий сверкают в свете настольной лампы. Она глубоко погружена в чтение, так что я громко стучу в дверной косяк и жду.

– Да? А, это ты.

– Без десяти шесть, – робко говорю я. – Еще десять минут – и орангутан в синем костюме запрет тебя тут на ночь. Некоторым, конечно, такое нравится, но ты вроде бы не из их числа. Поэтому я подумал, что можно тебе предложить бокал вина и чистую правду, как я и обещал.

Она смотрит на меня с каменным лицом.

– Ну, по крайней мере, это лучше, чем общаться с городскими гориллами. Мне нужно попасть домой к девяти, но, думаю, час я могу выделить. Ты выбрал место?

В конце концов мы оказываемся в нердском раю под названием «Вагамама» в квартале от Оксфорд-стрит: найдете легко по очереди из жертв хайпа длиной в половину этого квартала. Некоторые из них ждут уже столько, что на них паутина окаменела. Мне тут нравятся огромная кухня из нержавеющей стали и австралийцы-официанты на роликовых коньках, которые пересылают друг другу с КПК по инфракрасному каналу заказы и большеглазые смайлики, проносясь мимо столиков, где молодые и перспективные в тоненьких прямоугольных очках, застыв над тарелками с гёдза и раменом, обсуждают влияние Деррида на алкопоп-рынок посредством следующего крупного IPO или какую-то другую модную тему. Мо сидит напротив меня за длинным столом из выцветшей сосны, таким гладким, будто его каждый вечер полируют микротомом. Наши соседи хихикают, обсуждая какую-то громкую телевизионную сделку, а она смотрит на меня аналитическим взглядом, который, кажется, одолжила у владельца лабораторного скальпеля.

– Тут всё очень вкусно, – оправдываюсь я.

– Дело в атмосфере, – говорит она, глядя мне через плечо. – Это практически Калифорния. Не думала, что болезнь уже поразила и Лондон.

– Мы белая кость из Беркли: приготовьтесь, сейчас мы вас переработаем в новой, привлекательной цветовой палитре ради вашего удобства и безопасности!

– Вроде того.

Мимо нас проносится фиц и на лету выдает нам две банки «Кирина», которые, похоже, держали до этого в жидком азоте. Мо берет свою и морщится, когда холод кусает ее за пальцы.

– А откуда название «Прачечная»?

– Ну… – говорю я и на миг задумываюсь. – Вроде бы во время Второй мировой штаб-квартира размещалась в реквизированной китайской прачечной в Сохо. А дом Дэнси ей достался, когда для Мусорника выстроили небоскреб. – Я осторожно беру банку импровизированной ухваткой из рукава рубашки и наполняю стакан. – Клод Дэнси был начальником УСО. Раньше работал в СРС, но не поладил с высоким начальством – политика, УСО послужило стрелковой рукой британской разведки во время войны. Черчилль приказал УСО сделать так, чтоб у немцев за линией фронта земля горела под ногами. Этим управление и занималось. До декабря 1945-го, когда поспела месть СРС.

– То есть бюрократическая война уходит корнями в такое давнее прошлое?

– По-моему, да, – киваю я и отпиваю глоток пива. – Но, когда выпотрошили все остальные отделы УСО, Прачечная почти не пострадала. Примерно как ЦПС уцелел, когда свернули работу Блетчли-парка. Только Прачечную засекретили еще сильнее.

Черт. Вот об этом нам не стоит говорить в людном месте; я вытаскиваю свой КПК и листаю список приложений, пока не нахожу нужное.

– Что это? – интересуется Мо, когда фоновый гам ресторана вдруг стихает в волне белого шума.

– Стандартный служебный КПК. Выглядит как обыкновенный «Palm Pilot», правда? Но секрет в ПО и очень особенной дочерней плате, которую встраивают в корпус.

– Я про шум. Это ведь не у меня уши заложило?

– Нет, это магия.

– Магия! – хмурится она. – Ты не шутишь, да? Что за чертовщина тут творится?

У меня отвисает челюсть.

– Тебе никто ничего не сказал?

– «Магия»! – возмущенно повторяет она.

– Ладно, в общем, это прикладная математика. Ты вроде говорила, что ты не платоник? Зря. Вот эти штуки… – Я стучу пальцем по КПК. – …самые мощные математические инструменты, какие нам только удалось создать. Все делалось ситуативно и по случаю аж до 1953-го, когда Тьюринг доказал свою последнюю теорему. С тех пор мы подводим под магию системное основание. По большей части всё сводится к применению теории Калуцы-Клейна во вселенной Линде, ограниченной законом сохранения информации. По крайней мере, так объяснили мне, когда я спросил. Когда мы производим расчеты, образуется своего рода канал в базовой структуре космоса. Это побочный эффект. Но там, в мультиверсуме, есть существа, которые прислушиваются. Иногда мы можем заставить их войти в открытые врата. Через малые врата мы можем переносить сознания, а через большие – физические объекты. Даже самые большие врата, настолько большие, чтобы пропустить кого-то громадного и неуютного – потому что некоторые из прислушивающихся Очень Большие. Гигантские. Иногда можно добиться локального обращения или модификации энтропии. Именно это я сейчас делаю при помощи звукоизолирующего поля: путаю воздух вокруг нас, а там молекулы и так уже достаточно случайно распределились. Вот примерно этим и занимается Прачечная.

– Ага. – Мо прикусывает нижнюю губу и оценивающе разглядывает меня. – Так вот почему вы мной заинтересовались. А есть какие-то ссылки на эту работу Тьюринга? Я бы почитала.

– Она засекречена, но…

– Утджйфшджуртха рссрадтх эйгверг?

Я оборачиваюсь и смотрю на замершую рядом официантку.

– Извините, – я нажимаю на экране кнопку паузы, – что вы сказали?

– Я спросила, вы уже готовы сделать заказ?

Я перевожу взгляд на Мо, она кивает, и мы заказываем. Официантка укатывается, и я снова нажимаю кнопку паузы.

– Я и сам пришел в Прачечную не добровольцем, – добавляю я. – Меня сюда записали примерно так же, как и тебя. С одной стороны, это паршиво, конечно. С другой стороны, альтернатива куда хуже.

Она, похоже, разозлилась.

– Что значит «хуже»?

– Ну, для начала, – говорю я и откидываюсь на спинку стула, – вспомним твою работу по расчету вероятностей. Ты, наверное, думала, что она никому толком не нужна, разве что стратегам из Пентагона. Но если к ней добавить локальную инверсию энтропии, можно крепко подогреть задницу тому, на кого мы направим эффект. Подробностей не знаю, но выходит так, что эти расчеты лежат в основе одного очень необычного призыва: если мы сумеем установить калибровочное поле для метрики вероятности, мы сможем выйти прямо на нужный ВР…

– ВР?

– Внешний разум. То, что средневековый оккультист назвал бы демоном, богом, духом или чем-то вроде того. Это разумные создания из тех космологических пространств, где срабатывает антропный принцип и, как следствие, развилась разумная жизнь. Одни из них намного превосходят людей, другие, по нашим меркам, тупые как пробки. Важно то, что иногда их можно заставить делать то, чего хотят люди. Некоторые из них могут открывать пространственно-временные тоннели – да, у них есть доступ к антиматерии – и перемещаться или перемещать через них других. Как я понимаю, общая теория неопределенности позволяет нам очень точно их выхватывать: как если бы мы, вместо того, чтобы подбирать телефонный номер случайным образом, просто взяли и посмотрели его в телефонной книге. Как-то так.

На столе между нами возникает полукруглое блюдо с гёдза, и несколько минут мы слишком заняты едой; следом появляются миски с супом, и я вожусь с палочками, ложкой и лапшой, которая решительно рвется на волю.

– Итак, – говорит Мо, отставив миску и положив на нее палочки, – подведем итог. Сама того не зная, я занялась исследованиями, которые у вас – в Прачечной – считаются такими же важными, как разработка ядерного оружия. В этой стране все, кто занимаются такими исследованиями, работают на Прачечную или не работают вовсе. Поэтому Прачечная меня засосала, а ты здесь, чтобы объяснить, во что я закопалась.

– По большей части в чужое грязное белье, – сконфуженно говорю я.

– Ага, ясно. И ты, разумеется, сам озаботился тем, чтобы ввести меня в курс дела, да? А что вообще произошло в Санта-Крузе? Кто были эти люди, которые меня схватили, и чем там занимался ты?

– Не буду врать, что мне не советовали с тобой поговорить, – вздыхаю я и кладу на стол ложку. Переворачиваю ее. Снова переворачиваю. – Слушай, Прачечная – это в первую голову самовоспроизводящаяся бюрократическая машина, как и любое другое государственное учреждение. По стандартному протоколу, если дерьмо влетает в вентилятор, агентов отзывают, чтобы прикрыть штаб-квартиру. – Я снова переворачиваю ложку. – Когда я вернулся, меня вызвали на ковер за то, что я поехал за тобой, – раскатали в блин перед начальством.

– Ты поехал за мной? – Она широко распахивает глаза. – Что-то я не помню…

Я кривлюсь:

– По стандартному протоколу, Мо, если что-то идет не так, я должен рвать когти из города. Но когда ты позвонила, ты была в беде, так что я заехал к тебе на квартиру, а оттуда – в тот дом, где они тебя держали. Набрал твой номер в расчете на то, что его прослушивают, а потом в один миг уже очнулся в больнице с больной головой и без всякого похмелья, зато в теплой компании федералов. Я, конечно, молодец, но зато они нас с тобой обоих вытащили живыми. А когда я добрался домой, оказалось, что официально ничего вообще не произошло. Тебя вовсе не похищали, кхм, джентльмены с Ближнего Востока, которые, как может показаться, работают на парня по имени Тарик Насир, который связан с Юсуфом Карадави. И за тобой вовсе не следила Черная комната. Потому что, если бы это оказалось правдой, ситуация бы вышла Плохая, а если бы она была Плохая, это бы испортило послужной список моей начальнице. А она так хочет получить свой орден Подвязки и Британской империи за примерную службу, что это по запаху определить можно.

Некоторое время Мо молчит.

– Я не знала, – тихо говорит она, а потом встревоженно смотрит мне прямо в глаза. – Они собирались меня убить! Я слышала!

– Официально ничего не было, а неофициально – играть в покер в Прачечной умеет не только Бриджет, – пожимаю плечами я. – И один из других игроков хочет услышать твою версию событий – не для протокола. – Я оглядываюсь по сторонам. – Но это неподходящее место. Даже с шумоизолятором.

– Я… ох. – Она смотрит на часы. – Остался час. Послушай, Боб. Если у тебя есть время заглянуть ко мне на чашку кофе, прежде чем я тебя выставлю, мы еще поговорим. – Она твердо смотрит на меня. – Но я тебя выгоню в девять тридцать. У меня свидание.

– Да, хорошо.

Надеюсь, я ничем не показал своего разочарования или облегчения оттого, что на этот раз мне не подвернулся случай переиграть Мэйри по ее же правилам. Да и вообще Мо слишком хорошая, чтобы так с ней обойтись. Я поднимаю руку, и рядом материализуется официантка, принимает у меня кредитку, а потом желает приятного вечера.

Мы едем к Мо, и я слегка удивляюсь: она сняла квартиру в центре Патни, вокруг – одни винотеки и бистро. Доехав до нужной станции, мы спускаемся с верхней платформы: верный признак того, что попал в пригород, – поезда метро выбираются из нор на свет божий. Мо идет очень быстро, так что мне приходится поторопиться, чтобы за ней угнаться.

– Тут близко, – замечает она, – всего пара кварталов.

Она шагает по усыпанной листвой улице между припаркованными машинами почти в полной темноте, нарушаемой лишь полосами желтого неонового света. Я чувствую на лице холодные пальцы осеннего ветра.

– Сюда, – говорит она, указывая на дверь, рядом с которой развернулась панель с кнопками звонков. – Секунду. Кстати, живу на третьем этаже – мне достался чердак.

Она возится с ключами; дверь открывается в полутемный холл. И тут у меня по шее начинают бежать мурашки: все звуки становятся глуше, а свет меркнет.

– Стой… – Я пытаюсь предупредить Мо, но тут что-то выстреливает из темноты и устремляется к ней с таким воем, будто взорвалась кошачья фабрика.

Мо не успевает даже вскрикнуть, а тварь уже ухватила ее десятком щупалец без присосок и тянет в сумрачный холл. Выругавшись, я отпрыгиваю и хватаюсь за пояс, на котором у меня висит мультитул. Выщелкивается трехдюймовое лезвие. Выставив перед собой нож, я пытаюсь нащупать слева от двери выключатель.

Теперь я слышу глухой визг – Мо лежит на полу рядом с внутренней дверью и орет во все горло. Тварь, похожая на змеиный клубок, извивается под половицами и пытается утащить ее вниз за шею. Поле, которое глушит звуки, скрывает и ее крик, а тварь уже обвила ее за руки и плечи. Внутренняя дверь выгибается, свет лампочки тускнеет и начинает мерцать.

Я отступаю на шаг, выхватываю мобильник и, нажав кнопку быстрого набора, швыряю его на асфальт снаружи. А потом набираю полную грудь воздуха и заставляю себя войти внутрь.

– Убери ее! – просит меня одними губами мечущаяся в панике Мо.

Я нагибаюсь над ней и пытаюсь перепилить одно из щупалец. Сухая кожистая плоть извивается под лезвием, поэтому я вгоняю его в щупальце и давлю сверху всем весом.

Тварь за внутренней дверью приходит в ярость: грохот и скрежет отдается в половицах, будто что-то огромное пытается проломить стену. Щупальца сдавливают Мо так, что у нее открывается рот, а я пугаюсь, что она сейчас задохнется. Из раны сочится что-то черное, и я пытаюсь прижать щупальце к полу и рывками двигаю нож из стороны в сторону. Ощущение такое, будто я пытаюсь перерезать резиновую ленту от гусеничного трактора.

Мо продолжает метаться, пока ее спину не вжимает в дверь; ее глаза, кажется, вот-вот вылезут из орбит. Я отчаянно дергаю щупальце свободной рукой. Боль неописуемая – я будто схватился за связку бритв. Из раны брызжет что-то черное и маслянистое, и я резко отдергиваю руку. Да сколько же времени уйдет у «Столичной прачечной», чтобы снять трубку и отправить сюда сантехников? Черт, это слишком долго – не меньше четверти часа. Может, я могу сделать что-то еще…

Стальное кольцо смыкается на моей левой лодыжке и прикладывает меня голенью о дверной косяк с такой силой, что я ору и роняю нож. Второе щупальце ожившим тросом сжимается вокруг пояса. Мо благородно пытается помочь – и случайно бьет меня локтем в подбородок: секунду-другую я смотрю на звезды перед глазами и пытаюсь неловко нащупать мультитул онемевшей левой рукой. Нет, должен быть другой способ. Я вспоминаю про газовую зажигалку, лезу в карман и… натыкаюсь на КПК. И тут все проясняется.

Огоньки на дисплее разрезают темноту болотно-зеленым отсветом. Что-то ревет, но откуда-то издалека, будто враг находится от меня за тысячу миль. Иконки, мерцая, бегут по экрану. Размазывая кровь по стеклу, нажимаю одну из них – ухо на красной нитке – и врубаю звукоподавляющее поле в отчаянной надежде, что это сработает.