Три месяца спустя – с точностью до минуты – я сижу за столиком в американском баре и работаю над своим первым полевым заданием. Можно было бы ждать, что это будет чрезвычайно волнительный момент моей карьеры, да только это совершенно тривиальная, почти учебная операция, поскольку Санта-Круз – одно из самых приятных мест в Калифорнии, а мне было бы легче вытерпеть иголки под ногти от испанской инквизиции, чем еще десять минут в одной комнате с Мэйри. Так что я наслаждаюсь жизнью, сидя в дешевом баре у волнореза со стаканом пшеничного пива от пивоваренного завода Санта-Круза, и смотрю, как пеликаны тренируют посадку и взлет на ограде за окном.

Лето только началось, температура градусов двадцать пять, на пляже полно прекрасных девушек, дауншифтеров и фанатичных серфингистов. Поскольку это Санта-Круз, я надел обрезанные джинсы, психоделическую футболку и бейсболку задом наперед, но все равно, конечно, за местного меня никто не примет. Цвет лица у меня как у классического гика – за такой готы убить готовы, – а в Санта-Крузе даже гики время от времени оказываются на солнце. Да и сережек у них обычно больше одной.

Имя моего контакта здесь – Мо. И почему-то мне кажется, что это псевдоним. Никто толком ничего не знает об этом загадочном Мо, кроме того, что это бывший британский ученый, у которого возникли проблемы с возвращением на родину. И тут мне становится непонятно, при чем тут вообще Прачечная: с такими вопросами вполне способно справиться наше консульство в Сан-Франциско.

Тут нужно немного осветить историю вопроса – ведь Великобритания и США союзники, правда? Если честно, и да и нет. Не существует двух государств, у которых идеально совпадали бы интересы: в итоге они оказываются в серой зоне, где эгоизм подталкивает прежних союзников вести себя друг с другом совсем не по-дружески. Моссад, например, шпионит за ЦРУ, а в семидесятые Румыния и Болгария шпионили за Советским Союзом. Лидеры этих государств могут даже целоваться в десна, однако…

В 1945-м Великобритания и США подписали договор об обмене разведданными: в то время наши спецслужбы вели отчаянную войну против общего врага. Немногие из тех, кто не связан с разведкой, понимают, как близко к пропасти мы стояли – даже тогда, в апреле 1945-го: ничто так не помогает укрепить союз на самом высоком уровне, как безумный враг, решивший вас полностью истребить… И в первые послевоенные годы этот договор позволял Британии и США петь одни и те же псалмы.

Но в последующие десятилетия отношения между странами начали портиться. Частично виной тому Хельсинкский протокол: даже Молотов тогда согласился, что оккультные вооружения, которые измыслили приспешники Гитлера из Общества Туле, слишком опасны и не должны применяться, и союзники вздохнули с облегчением. А когда стало ясно, что в британской разведке полно русских шпионов, ЦРУ быстро отошло подальше; так сформировался сложный комплекс политического взаимодействия сверхдержав, в котором поеденному молью британскому льву пришлось занять то место в жизни, на которое указал ему новый дрессировщик – дядя Сэм. Думаю, можно в этом винить Суэцкий кризис и провал с Тьюрингом или паранойю Никсона, но в 1958-м, когда Великобритания предложила распространить договор сорок пятого года на оккультные спецслужбы, правительство США ответило отказом.

Мои коллеги из Центра правительственной связи прослушивают звонки в США, сводят данные и передают через стол коллегам из АНБ, которым устав не позволяет шпионить за людьми на территории США. Взамен посты перехвата и прослушивания АНБ дают ЦПУ вполне добротный и незаметный способ следить за всеми телефонными разговорами в Западной Европе – в конце концов, они ведь ничего не прослушивают, а только читают расшифровки, подготовленные коллегами, не так ли? Но в сумеречной зоне оккультных спецопераций нам не разрешается открыто сотрудничать. Здесь у меня нет местного связного, как не было бы в Кабуле или в Белграде: формально я тут вообще нелегал, поскольку въехал по туристической визе. Так что какое бы ни произошло искажение реальности, это лично моя проблема.

С другой стороны, ушли в прошлое те времена, когда приходилось среди ночи прыгать из отсека бомбардировщика и пытаться не зацепиться парашютом за Железный занавес. Позабыты и показательные процессы пойманных шпионов: если попадусь, худшее, что меня ждет, – допрос и срочная высылка домой. Да и с парашютом прыгать мне не пришлось. Все было куда прозаичнее: я прилетел на пассажирском MD-11 компании «Американ Эйрлайнс», заполнил визовую анкету («род занятий: госслужащий; цель визита: командировка», и нет, я не был членом НСДАП с 1933 по 1945-й) и вышел в зал ожидания аэропорта Сан-Франциско.

Вот так и получилось, что я сижу в баре в Санта-Крузе, смотрю на пеликанов, медленно пью пиво, жду, когда же появится Мо, и пытаюсь понять, что же мог учудить британский ученый, что ему понадобилась наша помощь, чтобы вернуться домой, не говоря уж о том, почему вообще Прачечная отнеслась к его проблемам с такой серьезностью.

Я не единственный посетитель в баре, но только на моем столике пиво соседствует с закрытым экземпляром «Философских трудов по теории неопределенности». Это мое прикрытие: якобы я аспирант, который прилетел поговорить с профессором о том, можно ли тут получить место преподавателя. Поэтому Мо сразу узнает меня, когда придет. В Калифорнийском университете всего шесть профессоров преподают философию: один пожизненный, два доцента и три приглашенных. Интересно, который из них Мо?

Я лениво оглядываюсь – на случай, если он уже пришел. В дальнем углу расположились со скейтбордами и пивом два гранж-металлиста, оживленно обсуждающих свой пирсинг; в городе таких полным-полно, смотреть не на что. У барной стойки в одиночестве сидит мужчина с прямой, как палка, спиной. На нем клетчатая рубашка и полотняные штаны, он внимательно читает газету «Сан-Хосе Меркьюри Ньюс». (Тут начинает звенеть мой подозревометр, потому что этот джентльмен очень похож на црушника в штатском; но если они меня ведут, то какого черта так показушно? Может, это просто состоятельный местный бизнесмен.) Три нердевочки с чубчиками на выбритых головах хвастаются временными татуировками, а потом по одной отлучаются в туалет. Уходят грустными, выходят смешливыми; то ли у них там злостный аппарат-раздатчик боливийского порошка, то ли добрый монах-грехоприимец. Я качаю головой и прихлебываю пиво, а потом поднимаю глаза, – как раз когда надо мной склоняется вполне сногсшибательная натурально рыжая девушка:

– Вы не против, если я присяду?

– Эм-м…

Я отчаянно пытаюсь придумать формулу вежливого отказа, потому что мой контакт будет искать одинокого мужчину с томиком «Философских трудов» на столе. Но она не оставляет мне времени на раздумья:

– Можете называть меня Мо. А вы, я так понимаю, Боб?

– Ага. Садитесь.

Я ошарашенно моргаю, слова застряли где-то в глотке. Она садится, и я не могу оторвать от нее взгляд.

Мо ошеломительна. Для начала в ней шесть футов росту. Резкие черты лица, высокие скулы, веснушки, и волосы такого медного оттенка, что кажется, будто можно их обернуть изоляцией и пускать ток. В ушах у нее покачиваются серебряные сережки с крупными стеклянными шариками; на ней армейские штаны, простой белый топ и жакет, который выглядит настолько изысканно-повседневным, что, наверное, стоит больше, чем моя месячная зарплата. А в левой руке она держит томик «Философских трудов по теории неопределенности», который кладет поверх моего. Возраст определить затрудняюсь. Может, около тридцати? Тогда она птица высокого полета. Она замечает, что я пялюсь, и с вызовом встречает мой взгляд.

– Позвольте вас угостить? – спрашиваю я.

Мо на миг замирает, затем решительно кивает:

– Ананасовый сок.

Я подаю знак бармену, чувствуя себя не в своей тарелке. Есть в ее взгляде что-то марсианское, словно смотрит не девушка, а могучий, безжалостный разум с другой планеты. И еще мне кажется, что дураков она терпеть не может.

– Простите, меня не предупредили, кого следует ждать.

Местный бизнесмен смотрит на меня поверх газеты, замечает мой взгляд и снова утыкается в спортивные новости.

– Ерунда. – Мо немного расслабляется.

Подошедший бармен принимает заказ – ананасовый сок и еще стакан пива (я никак не могу приспособиться к местной таре, в которой и пинты-то нет) – и снова исчезает.

– Я бы хотел устроиться преподавателем, – механически говорю я, надеясь, что ее контакт предупредил ее про мое прикрытие. – Ищу, где бы начать работу над диссертацией. У Калифорнийского университета хорошая репутация…

– Ага. И климат отличный. – Она кивает на пеликанов за окном. – Лучше, чем в Аркхэме.

– Правда? Вы там были?

Наверное, мой голос прозвучал слишком восторженно, потому что в ответ она обожгла меня ледяным взглядом.

– Да.

Я едва не прикусываю язык. (Иностранка, профессор философии в самом снобском колледже Новой Англии. Хуже того – не протестантка, судя по ее шотландскому выговору.)

– При случае расскажу. А диплом ваш был на какую тему?

Мне кажется, или она и вправду надо мной потешается? Этого в сценарии не было: мы должны были не импровизировать в баре, а пойти прогуляться и поговорить о важном там, где нас не могут подслушать. К тому же она считает, что я из МИДа. Какой темы она ждет? Раннеантичная литература?

– Диплом… – Мысленно скрещиваю пальцы на удачу. – Диплом был посвящен доказательству полиномиальной временной полноты при пересечении гамильтоновых сетей. И его следствиям.

Она выпрямляется:

– Однако. Вот это интересно.

Пожимаю плечами:

– Я этим на жизнь зарабатываю. Среди прочего. А ваши научные интересы лежат в какой плоскости?

Бизнесмен поднимается, складывает газету и уходит.

– Рассуждения в условиях неопределенности, – отвечает Мо, прищурившись. – Не старые добрые вероятности или байесовские суждения на основе статистики, но рассуждения в условиях отсутствия доказательной базы.

Я прикидываюсь дурачком: сердце у меня вдруг начинает колотиться как бешеное.

– А есть от этого какая-то польза?

Вопрос ее явно веселит.

– Помогает оплачивать счета.

– Серьезно?

Веселье как ветром сдуло.

– Понимаете ли, Боб, восемьдесят процентов исследований в области философской логики в этой стране оплачивает Пентагон. Если хотите устроиться тут на работу, попробуйте уложить этот факт в голове.

– Восемьдесят процентов…

Вид у меня, наверное, ошеломленный, потому что в ней что-то щелкает, и она переключается из саркастичного режима «Короткая встреча» на полную профессорскую мощность:

– Профессор философии зарабатывает около тридцати тысяч долларов в год и обходится еще где-то в пять тысяч за счет мела и рабочего места. Морской пехотинец зарабатывает около пятидесяти тысяч долларов в год и обходится еще в сотню за счет казармы, боеприпасов, транспортировки, горючего, оружия, похоронных расходов, пенсий и так далее. Поддерживать все философские факультеты США стоит примерно столько же, сколько один батальон морпехов. – Мо сухо улыбается. – Им нужен прорыв. Способ деконструировать идеологическую инфраструктуру противника – например, создать самовоспроизводящийся концепт-вирус, поражающий ее слепые пятна. Это бы дало им огромное стратегическое преимущество: специальные психологические подразделения смогут гарантированно заставить противника сложить оружие без единого выстрела. Холодную войну они выиграли благодаря кибернетике и теории игр, так что платить философам с военно-стратегической точки зрения разумнее, чем содержать еще одну роту морпехов, не так ли?

– Это дико, – качаю головой я, – но логично.

Она фыркает:

– Это не исключительный случай. Вы знали, что за последние двадцать лет Пентагон ежегодно выбрасывает пару миллионов в год на исследования вооружений из антивещества?

– Антивещества? – Я снова качаю головой: кажется, такими темпами у меня к вечеру шея отвалится. – Если кто-нибудь придумает, как его производить в промышленных количествах, то можно будет…

– Именно. – Мо смотрит на меня с некоторым удовлетворением; мне почему-то кажется, что она видит меня насквозь.

(Антивещество – далеко не самое экзотическое направление разработок Управления перспективных исследовательских проектов, но для среднего университетского профессора – в самый раз; особенно для профессора философии, способного читать между строк и уже по горло сытого реалиями военно-академического комплекса.)

– Я бы с удовольствием продолжил обсуждение, – предпринимаю я попытку направить разговор в нужное русло, – но, может, не здесь? – Прихлебываю пиво, выдерживая паузу. – Вы не против прогуляться? Когда вам нужно быть на работе?

– У меня завтра лекция в девять, если вы об этом. – Она на миг замолкает, прикусив язык. – Если вы и вправду собираетесь тут работать, давайте я покажу вам город?

– Это было бы отлично!

Мы допиваем и уходим из бара со всеми его реальными или воображаемыми жучками.

Я могу быть хорошим слушателем, если постараюсь, а Мо (судя по всему, уменьшительное от Доминики, поэтому я и не смог найти ее в списке университетских преподавателей) умеет хорошо говорить, по крайней мере, когда ей нужно многое сказать. Поэтому мы гуляем так долго, что у меня наверняка будут мозоли.

Парк Сил-Пойнт представляет собой поросший травой мыс, который обрывается крутым утесом прямо в Тихий океан. Какие-то психи в гидрокостюмах пытаются там, внизу, заниматься серфингом (лично я бы им страховку жизни и здоровья не подписал). Примерно в пятидесяти футах из воды поднимается скальный выступ, на котором разлеглись морские львы. Их лай еле слышен за шумом прибоя.

– Я совершила ошибку: подписала договор о неразглашении, прежде чем показать его своим юристам, – говорит Мо, глядя на море. – Я думала, это обычные университетские бумаги, которые, по сути, говорят, что факультет будет иметь процент со всех коммерческих патентов, которые я получу за время работы здесь. А мелкий шрифт я прочла недостаточно внимательно.

– И насколько там все плохо? – спрашиваю я, переминаясь с ноги на ногу.

– Я этого не узнала, пока не собралась навестить тетю в Абердине. – Вот тебе и шотландский акцент. – Она заболела, а мне не дали визу. Меня завернули на паспортном контроле из-за отсутствия разрешения на выезд из США, представляете?

– Обычно их больше волнуют потенциальные иммигранты, – соглашаюсь я. – Может, в этом дело?

– Я не гражданка США, у меня британский паспорт и грин-карта. Я вообще тут работаю только потому, что, хм-м, по моей специальности не так много исследовательских вакансий в других странах. Если бы я осталась со своим бывшим мужем, могла бы претендовать на израильское гражданство. Но они меня не выпускают! Я даже представить себе не могла, что такое возможно.

На секунду она замолкает. В небе кричат чайки.

– А потом, когда миграционная служба подняла шум, Пентагон поставил ее на место. Приказал отложить мое дело под сукно.

Я молча киваю: дело дрянь. Значит, кто-то наверху считает, что Мо – стратегический ресурс: «особый режим, обращаться деликатно, но глаз не спускать». Мы тоже иногда так поступаем: мне, например, нельзя уезжать в отпуск за пределы Евросоюза без письменного разрешения от главы департамента. Но это потому, что я на тайной службе. А Мо ведь просто профессор, верно? Жаль, что она не уточнила, которая из голов Пентагона ее прихватила.

– А когда начались неприятности?

– Какие именно? – смеется она.

– Ну, текущие. Простите, мне этого не сообщили.

Мо смотрит на меня с сомнением:

– Да какой же вы тогда сотрудник МИДа?

– Если вы не будете задавать вопросы, мне не придется вам врать, – пожимаю плечами. – Простите, но я не имею права говорить о своей работе. Скажу только, что, когда вы начали жаловаться, вас услышали не только в консульстве. Поэтому меня отправили помочь вам всем, чем смогу. Хорошо?

– Ничего себе, – косится на меня Мо. – Идемте.

Она поворачивает обратно к дороге, и я шагаю следом. Мы выходим на скрытую среди деревьев тропинку, ведущую вон из города.

– Неприятности начались в Мискатонике. Мы с Дэвидом к тому моменту уже развелись… не подошли друг другу. В общем, там я проиграла всухую. В Мискатонике уровень внутренних интриг и грызни просто зашкаливает. Когда стало понятно, что в обозримом будущем пожизненный контракт они со мной не подпишут, мне забросили предложение от кого-то в Калифорнийском университете. Отличный исследовательский грант, близкая моим изысканиям тема и обещание дать мне зеленый свет, если будут результаты.

Пожизненный профессорский контракт – это Святой Грааль академического мира: нужен он якобы для того, чтобы первоклассные исследователи могли заниматься всем, чем пожелают, что бы об этом ни думала администрация университета. Разумеется, поэтому университеты и пытаются такие контракты изжить.

– И что вышло в итоге?

– Я прилетела на собеседование. Получила место. Только нужно было подписать много бумаг. Дэвид – юрист, но к тому времени… – Она снова замолкла, но дальше я, кажется, могу дорисовать картину сам.

Теперь мы взбираемся по склону, и тропинка сужается. По сторонам трепещет пятнистый узор света и теней. День, выдавшийся ясным и жарким, уже клонится к вечеру. Мимо проходит, удивленно косясь на нас, пара серфингистов.

– А как вы начали заниматься этими исследованиями?

– Это само собой получилось. В Эдинбурге я работала над логикой получения заключений. Да и в Мискатонике поначалу занималась тем же, но системы верований уже много лет не получали должного внимания, и мне показалось, что там я смогу развернуться как следует, тем более учитывая, какие интересные закрытые архивы у них там хранятся: в Аркхэме, если вы не знали, совершенно уникальная библиотека. Я опубликовала несколько статей, и вот тогда-то на кафедре все и полетело в тартарары. Может, конечно, это была ловко сплетенная интрига, но сейчас мне так не кажется.

– Что-что, а щупальца у них длинные, не говоря уж о других безымянных органах. Я бы хотел увидеть документы, которые вы подписали.

– Они в университете. Я могу за ними потом зайти.

Мы карабкаемся по крутому склону, и я уже запыхался. У Мо длинные ноги и очевидная любовь к долгим пешим прогулкам. Привычка или спорт?

– А вы уверены, что ваше исследование не могло получить какого-нибудь частного военного применения?

Я сразу понимаю, что допустил ошибку. Мо останавливается и пронзает меня гневным взглядом.

– Я – философ с уклоном в историю фольклора, – шипит она. – За кого вы меня принимаете?

– Простите. – Я отступаю на шаг. – Мне нужно было задать этот вопрос. Формально.

– В таком случае я не сочту это за оскорбление.

Готов поспорить, она сказала это буквально.

– Нет. Просто я вплоть до равной нулю энтропии убеждена, что дело не в этом. Исчисление веры, теория, которая позволяет очертить пределы уверенности в утверждениях, основанных на бездоказательной вере, не может иметь военного применения, ведь правда?

– Вы сказали «веры»? – переспрашиваю я, а по спине у меня бегут горячие и холодные мурашки. – То есть вы можете проанализировать обоснованность веры, не имея…

Я замолкаю.

– Давайте не будем вдаваться в технические подробности без доски под рукой?

– Значение слова «вера» зависит от того, кто его произносит. К примеру, богослов и ученый вкладывают в него разные смыслы. А слово «бездоказательная» придает ему удручающий технический оттенок. Но давайте рассмотрим гипотетическую ситуацию. Предположим, я утверждаю, что верую в летающих поросят. Я их никогда не видел, но имею основания полагать, что в реальности существует родственный им вид – летающие пекари. И вы говорите, что можете вывести пределы моей уверенности? Численно оценить вероятность реального существования летучего пятачка?

– Ну да, – пожимает плечами Мо. – Всё можно вычислить. Мы живем в платоновской вселенной: видим только тени на стене пещеры, а настоящие числа существуют сами по себе где-то рядом. Я только начала обдумывать вероятностные метрики, которые можно было бы применить к утверждениям богословского характера. Нашла очень интересные рукописи в Уилмартовском собрании фольклора в Мискатонике…

– Ага, – тяну я, когда мы поворачиваем и выходим на небольшую поляну, на другом конце которой снова начинается подъем. – Значит, мы возвращаемся к старой идее реальной и доступной наблюдению вселенной, а всё, что мы знаем, это то, что мы можем наблюдать. Значит, отдел стратегического фольклора в Пентагоне испугался, что вы расскажете другим, где найти этих поросят высокого полета?

Мо снова останавливается и уже откровенно разглядывает меня, словно снимает мерку. И принимает какое-то решение, потому что отвечает:

– Мне кажется, их больше испугали создания, которые отбрасывают тени. В частности, те, что сожрали «Трешер» и некую советскую подводную лодку серии 613 тридцать лет назад…

Когда я возвращаюсь вечером в свой номер в мотеле, меня уже ждет человек в клетчатой рубашке. У него удостоверение ФБР, ордер и отвратительные манеры.

– Сядь, заткнись и слушай внимательно, – начинает он, – повторять я не собираюсь. А когда я закончу, ты свалишь из города ко всем чертям, потому что, если через двадцать четыре часа ты все еще будешь на этом континенте, придется тебя арестовать.

Я бросаю куртку на спинку стула.

– Кто ты такой и что ты тут делаешь?

– Я сказал – заткнись.

Он показывает ламинированную карточку, а я демонстративно ее рассматриваю. Она утверждает, что некто (не обязательно тот, кто стоит передо мной) работает на разведуправление ВМС США – если я, конечно, способен опознать удостоверение РУ ВМС у себя под носом. Сначала я думаю, что он какой-то слишком доверчивый для разведчика – они обычно без пистолета не входят, – но затем понимаю, откуда такая самоуверенность, и подавляю внезапную дрожь. Глаза у него мертвые, а на лбу виднеется странный шрам. Это означает, что сознание, приводящее в движение это тело, скорее всего, находится в каком-нибудь бункере в сотне миль отсюда.

– Сегодня для меня ты просто турист. А если окажешься здесь завтра, мне придется заподозрить, что ты иностранный гражданин, занятый деятельностью, направленной на подрыв национальной безопасности США. Но если ты мне не скажешь здесь и сейчас, что работаешь на Прачечную, мне не придется предпринимать следственных действий по этому подозрению до восемнадцати ноль-ноль завтра. Всё ясно?

– А что такое «прачечная»? – спрашиваю я, изо всех сил изображая недоумение.

– Умник, да? – фыркает он. – Заруби себе на носу: у нас есть охранные круги, сенсоиды и стражи. Мы вас знаем, мы вас накрыли. Мы знаем, где ты живешь, знаем, в какую школу ходит твоя собачка. Дошло?

– По-моему, вы совершаете ошибку. – Я пожимаю плечами.

– Ответ неверный, – цедит он и снова пробует пробить меня сержантским взглядом четвертого калибра; зря старается: меня таким не возьмешь. – Запомни: мы ошибок не совершаем. Ты два часа разговаривал с объектом национальной безопасности, и нам это не нравится, мистер Говард, очень сильно не нравится. В иной ситуации мы бы просто аннулировали ее допуски и посадили на ближайший самолет, но у объекта, с которым ты говорил, в голове могут быть данные, которые не должны покинуть эту страну. Понятно? Дело на рассмотрении. И если ты услышал что-то, что для твоих ушей не предназначено, тебя мы тоже не выпустим. К счастью для тебя, мы знаем, что она не проболталась ни о чем важном. Так что придумай, почему ты никогда тут не был, и все у тебя будет хорошо.

Я сажусь и начинаю снимать кроссовки.

– Это всё?

– «Это всё?» – снова фыркает Клетчатый и направляется к выходу. – Да, приятель, всё.

Он открывает дверь. Затем раздается влажный хлопок – и Клетчатый падает навзничь, поливая ковер кровью, сочащейся из ушей.

Я откатываюсь в сторону, подальше от зоны видимости, и хватаюсь за высушенную обезьянью лапку, которую ношу на шее на шнурке. Ладонь обжигает электрический разряд: это активируется контур. («Постарайся не погибнуть на дружественной нам территории», – сказал Энди. Ничего себе шуточка!) Клетчатый не дает двери закрыться, а мотель – типично калифорнийский: все двери открываются внутрь. Я собираюсь с духом, затем подбираюсь ближе вдоль стены ванной и хватаю его за руку.

В спецшколе вам никогда не скажут, насколько тяжелым окажется труп. Я беспечно наклоняюсь, чтобы подхватить его второй рукой, и в этот момент что-то бьет меня в плечо. Я падаю назад, волоча за собой Клетчатого, и дверь захлопывается.

Лужа крови становится все больше, но мне нужно убедиться наверняка; входное отверстие должно быть где-то над линией волос. Я заставляю себя присмотреться…

На лбу у него едва видны буквы древнего алфавита. Они на миг вспыхивают прямо у меня на глазах и тут же исчезают.

Мне не очень хочется делить номер со списанным в баллистический резерв агентом разведки. К тому же меня терзает подозрение, что псих с винтовкой все еще там, и, если я не уберусь отсюда за полторы минуты, мне придется отвечать на очень неприятные вопросы. Но ведь я и не должен выжить, логично? Интересно, они знают о защитных амулетах стандартного образца? Если повезет, мой еще будет работать; амулеты очень плохо переносят прямые попадания, но силу теряют постепенно.

Снаружи раздается громкий клекот мотора; мотоцикл с сорванным глушителем стонет, а затем с ревом уносится с парковки, оставляя за собой черный след резины. Я хватаю кроссовки и обуваюсь (морщась всякий раз, когда приходится сгибать левую руку), натягиваю куртку, сжимаю в правом кармане обезьянью лапку и распахиваю дверь…

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мотоцикл скрывается вдали. И вокруг, как назло, ни одного полицейского.

Я бросаюсь в ванную, откручиваю краны и подставляю руки под струю, чтобы смыть кровь. И безучастно отмечаю, как они дрожат. В следующий миг я начинаю думать очень быстро; потом вытираю руки, иду в спальню и беру мобильник. Нужный мне номер уже в адресной книге.

– Утилизация отходов Винчестера. Здравствуйте.

– Привет, это Боб Г-говард. У меня тут приключилась неприятность, нужна помощь уборщика.

– Ваш адрес? – уточняет оператор, а когда я оттарабаниваю адрес отеля, спрашивает: – Какого сорта уборка вам необходима?

– Придется заменить простыни, – отвечаю я, а потом добавляю: – И я порезался, когда брился. А теперь мне пора на работу.

– Хорошо. Наша команда скоро к вам приедет, – говорит она и вешает трубку.

Я передал кодовое сообщение, которое значило: «Внимание: моя легенда вскрылась. Мне нужно срочно выбираться отсюда, дела пошли плохо, и ни при каких обстоятельствах никто не должен выходить со мной на прямой контакт». «Я порезался, когда брился». «Есть трупы». Такие коды практически невозможно взломать, если не использовать их дважды. Если повезет, у парня, который прослушивает мой телефон, уйдет несколько минут, чтобы понять, что я нажал тревожную кнопку.

Я накрываю лицо Клетчатого полотенцем, хватаю сумку и осторожно приоткрываю дверь номера. Ничего дурного не происходит. Я выхожу на балкон, запираю за собой дверь и быстро иду на парковку. Нечего даже думать о том, чтобы вытаскивать отсюда Мо: моя непосредственная задача заключается в том, чтобы сесть в машину, поехать на север, оставить колеса в аэропорту, а самому вылететь отсюда ближайшим рейсом.

Когда я нажимаю на брелок, дверца открывается и зажигается свет. Машина не взрывается. Сжимая в руке обезьянью лапку, я сажусь, завожу мотор и уезжаю в ночь, дрожа как осиновый лист.

– Алло? Кто это?

– Мо? Это Боб.

– Боб…

– Да. Слушайте, по поводу нашего разговора.

– Как здорово, что…

– Я тоже был рад пообщаться, но я звоню по другому поводу. Дома возникло срочное дело, так что мне придется улететь. Мы изучим ваше дело и выясним, как можно надавить…

– Вы должны мне помочь!

– Что? Да, конечно, мы…

– Нет! Сейчас! Они хотят меня убить. Меня тут заперли, но не обыскали, так что пока не нашли телефон, но…

ЩЕЛК.

– Что за черт?

Я ошалело смотрю на телефон, затем поспешно выключаю его и вынимаю батарею на случай, если кто-то захочет меня отследить.

– Да что за фигня?

Голова у меня идет кругом. Ну да, рыжеволосая дева только что попросила рыцаря ее спасти: внутренний циник сообщает, что я, наверное, и вправду слегка озабоченный. У меня в номере лежит шпион, которому высадили мозги, а мне здесь окажутся самым решительным образом не рады, как только его начальство об этом узнает, – и это самый подходящий момент, чтобы услышать по телефону, что мой контакт опасается за свою жизнь. Что за… Что тут вообще происходит?

Прачечная чрезвычайно гордится своими протоколами и инструкциями. У нас есть инструкции по взлому замков и обыску кабинетов, специальные бланки для извещения о нехватке канцелярских скрепок, инструкции по вызову демонов из безмерных глубин и даже инструкции по составлению инструкций. Мы, наверное, скоро станем первой в мире разведслужбой, полностью удовлетворяющей требованиям ISO-9000. Согласно служебной инструкции по разрешению частных провалов во время проведения зарубежных операций, я сейчас должен заполнить форму 1008.7, а затем гнать на полной скорости по трассе 17, пока не выеду на автомагистраль, откуда свернуть к аэропорту Сан-Франциско, где купить при помощи служебной кредитки билет на ближайший рейс домой. При этом не забыть заполнить еще форму 1018.9 («неожиданные расходы, связанные с ситуацией 1008.7 при исполнении служебных обязанностей»), чтобы успеть подать ее до того, как бухгалтерия закроет квартал.

Но, если я так поступлю и если Мо похитили такие же сердечные ребята, как мой второй гость, – я просто провалю задание, все испорчу, спишу контакт, который я должен был отсюда вывезти, и заодно потеряю шанс на второе свидание. (И мы так никогда и не узнаем, какая мысль пролетела в голове капитана «Трешера» последней: «Он сквамозный и ругозный!» или только «Он сквамозный!»)

Оглянувшись, я вижу, что парковка по-прежнему пуста. Так что я выезжаю, разворачиваюсь на железнодорожном переезде и мчу обратно в город. Пора хорошенько обдумать ситуацию.

Мо живет в съемной квартире недалеко от кампуса. Теперь я знаю ее настоящее имя, так что у меня уходит всего десять минут на возню с картой и телефонной книгой, чтобы найти нужное место и приехать туда. Под домом нет полицейских машин, вообще никаких признаков чрезвычайного происшествия – просто квартира с темными окнами. Я знаю, что она не дома, но мне нужно что-то, принадлежащее ей, так что я паркуюсь, быстро подхожу к двери и стучу так, будто меня ждут. И отчаянно надеюсь, что похитители не оставили мне тут какой-нибудь неприятный сюрприз.

Внешняя дверь заперта, но сквозь нее видно, что внутренняя – нараспашку. Несколько секунд работы с мультитулом – и преграда устранена. Квартира перевернута вверх дном: кто-то опрокинул низкий столик, заваленный бумагами, на полу валяется ноутбук, а когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу на ковре в коридоре упавший полками вниз книжный шкаф. Я переступаю его, держа руку в кармане, и иду в спальню.

Там тоже хаос: то ли комнату кто-то обыскивал второпях, то ли сама Мо пыталась свить тут гнездо. Рядом с кроватью валяется куча ношеной одежды. Я запихиваю в сумку футболку и возвращаюсь в машину. Чешуйки кожи – вот что мне нужно. А пока я настойчиво стараюсь не думать о том, что происходит с Мо прямо сейчас.

Когда я иду обратно по дорожке, мне навстречу выходит крепкий мужчина средних лет.

– Привет, – бросает он с легким подозрением в голосе.

– Здрасьте, – отвечаю я, – я на минутку. Мо попросила меня цветы полить.

– Ясно. – При упоминании ее имени он сразу скучнеет. – Вы бы машину там не ставили, она паркоместо для инвалидов загораживает.

– Да я уеду раньше, чем кто-то заметит, – обещаю я. И делаю всё возможное, чтобы исполнить обещание.

Припарковавшись за углом, я вынимаю футболку. Из-за подсветки приборной панели ткань кажется выцветшей. Ладно, будем надеяться, этого хватит. Я роюсь в сумке и, вынув взломанный КПК, запускаю особое приложение, которое самоудалится, если я не введу правильный пароль в течение шестидесяти секунд. Затем открываю слот расширения и провожу спрятанным там сенсором по ткани. Ну отлично: стрелка на экране указывает прямо на меня – видно, я уже запачкал пробу собственным биомагнитным следом. Ругаясь сквозь зубы, перезапускаю приложение, и оно, разумеется, вылетает с сообщением об ошибке. Только с четвертой попытки мне удается получить стрелку, которая указывает не на меня и сохраняет направление, как бы я ни повернул КПК.

Вот такие чудеса новых технологий.

Час спустя я лежу на животе в подлеске на краю небольшой рощи и сжимаю в руках обезьянью лапку, КПК и мобильник. Задача (если только я не решу от нее отказаться) – предотвратить человеческое жертвоприношение в доме передо мной. И никакой группы поддержки.

Шипение и шум океанского прибоя глотает все звуки с дороги у меня за спиной. Я дрожу от свежего ветра с моря и холода, идущего от влажной земли, – недавно прошел дождь. Синяк на левом плече ноет: наверное, утром я этой рукой и пошевелить не смогу. (Сам виноват, подставился под пулю. Кинетический заслон свое отработал, но теперь я беззащитен.)

У гаража стоит грузовик, в доме горит свет, но шторы опущены. Десять минут назад на улицу вышли двое, вывели из гаража мотоцикл-внедорожник, рванули напрямик по лужайке и, не притормаживая, выскочили на трассу; рассмотреть их мне не удалось. Специальное приложение на КПК мигает красным: рядом раскинулось большое и мощное призывное поле, и, судя по его типу, они тут задумали провести портальный ритуал. Всерьез хотят открыть врата в другую вселенную, способные переносить реальные объекты, – это очень плохое колдунство. Понятия не имею, кто эти ребята и зачем они похитили Мо, но ситуация выглядит паршиво.

На дороге мигает свет; я слышу рычание двухтактного двигателя, а потом мотоцикл возвращается в гараж со своими двумя пассажирами. У одного из них за плечами рюкзак… Что они привезли? Что-то, что опасались держать рядом с домом? Я вжимаюсь в землю, стараюсь стать невидимым. Провожу еще один замер, не первый и не второй по эту сторону сада. Думаю, я примерно понял, что это: сложная защитная спираль, более двухсот футов в поперечнике, центрирована на дом. Первостатейная паранойя, лишь бы защитить то, что они задумали. Сюда они привезли Мо – зачем? Я подползаю ближе к большому боковому окну, стараясь разместиться так, чтобы между мной и трассой оставались кусты, и до икоты надеюсь, что здесь нет собак.

Шторы они опустили, но само окно открыто – просто загорожено противомоскитной сеткой. Я слышу голоса. Языка не узнаю, да и штора заглушает слова, но говорят явно двое. Один из них коротко смеется: неприятный звук. Я прижимаюсь к стене и начинаю размышлять, стараясь не дышать слишком громко. Пункт первый: я уверен, что Мо здесь, – если только она не одалживает свои футболки загадочным утыркам, которые устраивают призывные ритуалы, когда ее похищают какие-то другие люди. Пункт второй: это не РУ ВМС и не Прачечная. Вообще их следует считать врагами, пока не доказано обратное. Пункт третий: их тут как минимум четверо – двое на мотоцикле и еще двое или больше внутри с Мо. А я не супергерой, не спецназовец и не проходил подготовку по освобождению заложников. Как сказал Гарри, лезть в герои, если толком не понимаешь, что делаешь, – быстрая дорога на тот свет. Хм-м. Тут нужен спецназ, но его-то у меня в рукаве и не завалялось. Кстати, они же вроде должны сперва выяснить, где находится заложник, а только потом штурмовать дом?

Я могу, конечно, сделать кое-что конструктивное, но дома на меня за это будут орать. Я снова включаю мобильник и неуклюже ползаю по меню, пока не заставляю его перезвонить по последнему номеру. Это номер Мо, и если американцы его не прослушивают, то я – отставной козы барабанщик. Три гудка до ответа; я прислушиваюсь, но в доме ничего не слышно.

– Кто это? – говорит резкий мужской голос.

Я прикладываю трубку к губам:

– Вы ищете Мо.

– Кто это? – повторяет он.

– Друг. Слушайте. Где найдете этот телефон, найдете дом. Здесь несколько преступников, по меньшей мере четверо внутри. Они похитили Мо. Они строят круг Дхо-Нха, как минимум четвертого уровня, так что вам лучше предпринять меры…

– Оставайся на месте, – приказывает голос на другом конце. Я осторожно кладу телефон под окном и на четвереньках переползаю на задний двор.

Распахивается входная дверь. Раздается новый голос:

– Это ты, Ахмет?

Нет ответа. Я задерживаю дыхание, сердце бешено колотится в груди. Шаги по гравию.

– Американская сучка на месте.

Я отступаю от дома к ближайшим кустам: в полумраке вырисовываются фигуры, но шаги замирают.

– Я тут буду. Перекурю.

Этот ублюдок вышел на перекур! Я смотрю в небо: оно черное, как сердце начальника отдела маркетинга, и пронизано холодным светом далеких звезд. И как же я проберусь внутрь? Я вытаскиваю из кармана обезьянью лапку и аккуратно направлю на землю. У дверей с другой стороны дома зажигается красноватый огонек. Вдалеке нарастает гул мотоцикла, который мчится куда-то к холмам. В остальном – тихо. Слишком тихо, понимаю я через минуту. Тут ведь рядом трасса – где же все машины? Я начинаю пятиться, чтобы забраться поглубже в кусты, и в этот момент проваливаюсь в черноту.