Когда я выхожу из камеры со своей жуткой добычей, оказывается, что Мо и Хаттер ушли. В комнате околачивается только Хайтин, переминаясь с ноги на ногу в ожидании меня.

– Пошли, – говорит он.

Я показываю ему сумку.

– Есть.

Мы возвращаемся по коридору с зелеными трубками, и я только один раз оборачиваюсь через плечо, выдыхая клубы пара в студеный воздух. Потом я опускаю забрало шлема, проверяю регулятор и прислушиваюсь к шуму прохладного воздуха в шлеме.

– Где все?

– Командир наверху готовит заряд, а твоя зазноба ушла к воротам.

– Отлично. – Я совершенно искренен: от этого места у меня мурашки по коже, и хочется сплясать радостный танец от одной мысли о том, чтобы взорвать его к чертовой матери. – Документы какие-нибудь нашли?

– Документы? Целую кучу. Это же немцы, парень. Если ты хоть раз работал с Вермахтом, сам сможешь роман написать о документах.

– Ага.

Мы подходим к лестнице. Там нас ждет Скери Спайс.

– Иди наверх, – говорит он Хайтину, а меня останавливает: – Ты жди. – Он поворачивает переключатель у меня на груди. – Слышишь меня?

– Да, четко и ясно. Кто-нибудь видел урода, который похитил Мо?

– Цель? – переспрашивает Скери и поднимает свой автомат, так что на миг я радуюсь тому, что не вижу его лицо под маской. – Нет, но сейчас ты идешь наверх, я за тобой, и, если увидишь кого-то у меня за спиной, ори во все горло.

– Так и поступлю, – решительно киваю я.

Тени удлиняются: химические фонари уже догорают. В канале, на который переключил меня Скери, коротко переговариваются остальные; кажется, три команды возвращаются на заранее подготовленные позиции, высматривая цель. Какой-то злобный демон был здесь несколько часов назад в украденном теле: мы можем двигаться быстрее? Видимо, нет.

– Таймер выставлен на семь тысяч секунд, – включается Алан. – Это через сто десять минут, ребята. Я выдернул предохранитель, и взрыватель теперь в рабочем состоянии. Если кто-нибудь планирует тут задержаться, через два часа вам потребуется крем от загара с фактором не меньше миллиона. Поименная перекличка.

Все на месте, кроме троих снаружи.

– Хорошо. Отходим в обратном порядке. Скери, Хайтин, проследите, чтобы Говард не потерялся.

– Так точно, командир, – откликается Хайтин. – Эй, ты, пошли.

– О’кей.

Я жду, пока Хайтин пройдет через шлюз в гараж, затем открываю дверь и втискиваюсь в тесную комнатку.

– Я на первом баллоне, все работает.

– Это хорошо. Давай выходи.

Я напряженно жду две минуты, пока воздух выходит через тоненькую трубку, и чувствую, как меня охватывает гермокостюм. Как ни странно, в частичном вакууме мне становится не так холодно: ледяной воздух внутри блокгауза вытягивал тепло из тела. В этот момент открывается внешняя дверь.

– Пошел, пошел!

Я выхожу в гараж, открываю двери навстречу чернильно-черному небу и оказываюсь во дворе перед блокгаузом. Там меня ждет Хайтин. Кто-то поставил у стены тележку, но гусеничный мотоцикл пропал.

– Кто-то решил набрать сувениров? – спрашиваю я.

Послуживший мне ответом взрыв помех подсказывает, что со связью дела стали хуже, чем раньше; я поднимаю глаза и вижу красные звезды, багровый водоворот галактики… и откровенно розовый оттенок луны. Я показываю на то место, где стоял «Кеттенкрад»:

– Смотри, его нет. Кто его забрал?

Хайтин пожимает плечами. Я оглядываюсь.

– Иди туда, – он показывает на главные ворота.

Я иду в указанном направлении. Лунный свет – смутный и розовый: то ли я теряю сознание, то ли… что? До того места, где наш враг открыл врата в Амстердам, идти около километра, и поскольку его нигде не видно, у меня есть время немного подумать. Над головой я вижу только черноту; видимые звезды растянулись широким поясом над горизонтом, злобный лик луны смотрит на нас с неба. Ужасная сила – высосать всю жизнь и тепло из планеты. Ритуальное убийство позволяет поболтать с демоном, который может тебя одержать или открыть окно во вселенную, настолько чуждую, что тебе не понять ее физических законов, нужно очень много энергии, чтобы открыть физический портал на альтернативную Землю. Тени Земли интерферируют друг с другом, и очень сложно добиться конгруэнтности. Но что бы здесь ни произошло…

Я пытаюсь себе представить, что произошло. В голову приходят только два сценария.

Первый. Подразделение Аненербе в Германии, где-то в апреле 1945-го. Они понимают, что проигрывают войну, но поражение не рассматривается. Они быстро собирают все, что могут: сухпайки, станки, семена, горючее. Они используют группу военнопленных, чтобы открыть портал в холодный и безвоздушный мир, где они смогут переждать бурю, а потом вернуться домой.

Нет, это чушь. Как бы они выстроили эту крепость? Или испохабили луну?

Сценарий второй. Альтернативная история: другая версия нашей вселенной, настолько близкая, что энергия, необходимая для того, чтобы открыть полный мост между ними, примерно равна массе-энергии самой этой вселенной. Точка расхождения, развилка в реке времени – заклятье, которое Аненербе попробовали сотворить в самом конце войны. Некромантический обряд настолько кровавый, что жрецы Шипе-Тотека отшатнулись бы в ужасе, настолько изуверский, что Гиммлер бы протестовал. Они открыли портал. Мы думали, что это только тактический шаг, способ перемещать людей и припасы незаметно для Союзников – сбрасывать их в другой мир, перевозить по нему без риска, а затем открывать портал обратно в наш континуум. Но что, если они задумали нечто куда более грандиозное? Что, если они пытались открыть канал в одно из тех безымянных пространств, где обитают инфоядные – создания почти бесконечно холодные, живущие в густых тенях расширившихся вселенных, которые покорились древним силам испарения черных дыр и протонного распада? Призвать такую почти божественную силу, чтобы сдержать врагов, отбросить Красную Армию и западных Союзников…

Что произошло дальше?

Шагая по окаменевшему лесу, я вижу все, словно в кинохронике. Ветер боли и погибели взвивается в самом сердце Европы, сбивает бомбардировщики с неба, как семена одуванчика. На западе поднимается тьма, буря, поглощающая дивизии Жукова, как ураган – щепки треснувшей мачты. Некроманты СС в восторге: их демоны шагают по земле в краденых телах, пожирая души унтерменшей и выплевывая косточки. Ранний снегопад предваряет Фимбульветр, ибо легендарные ледяные великаны вернулись, чтобы исполнить волю Тысячелетнего Рейха и воплотить в жизнь всякое желание Фюрера. Бледное холодное солнце смотрит на пустошь огня и льда, разоренную триумфом воли.

Как ужасно они просчитались, некроманты понимают только через несколько месяцев, когда дни становятся все короче и короче – проходит равноденствие, а температура все падает. Солнце меркнет. Великаны перестают подчиняться.

«Сумерки богов» опускаются на Третий Рейх…

На пологом склоне холма, за которым расположены врата, я оборачиваюсь и смотрю на замок, последний островок тепла в холодном, высосанном досуха мире. С минуту я размышляю об этом.

– У меня есть мысль, – говорю я вслух, но в ответ получаю только помехи.

Я оглядываюсь. Хайтин стоит чуть дальше по склону и машет мне рукой. Снова помехи.

– Прием? – говорю я, пытаясь подстроить рацию. – Как слышно?

Он подходит ближе, выставив что-то вперед. Я вижу моток провода со штепселем на конце, но, когда он подходит ближе, помехи угасают. Он тянется проводом к моей груди, но я отталкиваю его руку.

– Говори, – хрипит он.

Я глубоко вздыхаю:

– Мне нужно провести замеры. Вся эта картинка неправильная, очень неправильная. Почему так холодно? Почему рации выходят из строя? Что погубило всех в бункере? Думаю, Алану нужно это знать. Черт! Мне нужно это знать. Это важно.

Под шлемом выражение лица Хайтина прочесть невозможно.

– Объясни.

От внезапного понимания меня пробирает дрожь.

– Послушай, они вызвали создание, которое высосало всю энергию из этой вселенной. Как ты думаешь, что произойдет, если Алан взорвет водородную бомбу?

– Продолжай, – говорит Хайтин и снова протягивает мне провод.

Я показываю на разбитую нагрудную панель, а потом тыкаю пальцем в небо:

– Смотри, все звезды красноватые и слишком далеко друг от друга. Это раз. Красное смещение означает, что они летят друг от друга с бешеной скоростью! Либо так, либо из их света что-то вытягивает энергию. Думаю, в этом же причина неполадок с рациями: в этой вселенной меняется постоянная Планка. Два: солнце – оно погасло. Потухло несколько десятков лет назад, поэтому температура около сорока градусов по Кельвину и продолжает падать; от фоновой температуры космоса Землю удерживает только то, что внутри полно горячих камней, а также достаточно тория и урана, чтобы их полураспад подогревал ее еще миллионы лет. Но и планета теряет тепло быстрее положенного, потому что что-то искажает законы физики. Три: насколько мы можем судить, все другие звезды тоже погасли, видимый свет – это реликтовое излучение, оно сюда летело годами и столетиями.

Я глубоко вздыхаю и переминаюсь с ноги на ногу. Хайтин молчит, только оглядывается по сторонам, высматривая знаки в земле и на небе.

– Что-то тут пожирает энергию и информацию, – говорю я. – Наша главная цель – выяснить, что тут происходит, и доложить. Мы пока ее не выполнили, и то, чего не знает капитан, может нам всем серьезно навредить.

Хайтин оборачивается ко мне.

– Теперь стало понятно, да? – спрашивает он. – Все сходится?

Он подносит фонарь к шлему, чтобы осветить лицо под забралом. Ухмыляется мне – и я понимаю, что никогда прежде не видел этого лица.

– Sehr gut, — говорит он, а затем бросает фонарь и снимает шлем.

Под его веками беззвучно вьются светящиеся черви, извиваются в пустом пространстве черепа, точно как у той твари, что захватила Фреда из бухгалтерии. Вырвавшийся из костюма воздух одел его в облако пара, а он тянется ко мне, пытается схватить, установить телесный контакт, поскольку его гамбит с коммуникационным проводом провалился. Всего один миг электропроводимости…

Тварь, захватившая тело Хайтина, не слишком умна: она забыла, что я тоже в спецкостюме и что они сделаны на совесть. Но все равно жутковато. Я роняю сумку, отпрыгиваю назад и чуть не лечу вверх тормашками, когда гравитация дергает меня за ранец. Одержимое тело тянется следом, и я очень отчетливо вижу, как из его носа течет струйка крови, пока неуклюже пытаюсь нащупать на поясе коробку василиска. Наконец-то мне это удается. Я хватаю ее обеими руками и нажимаю большими пальцами красную кнопку. Бесконечную секунду я с ужасом думаю, что ничего не вышло, что батареи разрядились на холоде, а потом…

Примерно каждый тысячный атом углерода в теле, принадлежавшем Хайтину, внезапно приобретает восемь лишних протонов и семь или восемь нейтронов. И мало одного дефицита массы (тут из ниоткуда взялось столько энергии, что хватило бы на небольшую ядерную бомбу) – эту проблему я оставлю космологам. Хуже то, что каждому такому атому не хватает восьми электронов, так что он формирует чрезвычайно нестабильные карбоно-силикатные промежуточные соединения, которые тут же захватывают бешеный заряд, выдергивая электроны из окружающих молекул. Потом они разваливаются, но в процессе запускают каскад кислотно-основных реакций в окружающем химическом бульоне, бывшем прежде человеком. Тело Хайтина краснеет, как электронагревательный элемент, а потом исходит паром, части костюма плавятся, кожа чернеет и лопается. Он кренится в мою сторону, я ору и отпрыгиваю. Ударившись о землю, тело разбивается, как статуя из горячего стекла.

Потом я оказываюсь на коленях на промерзшей земле, хватаю ртом воздух и отчаянно пытаюсь заставить желудок успокоиться. Если меня стошнит в шлем, я умру и не смогу рассказать Алану, какую ошибку он совершит, если взорвет здесь бомбу.

Весь этот мир превратился в мышеловку: демон-телокрад терпеливо ждал, когда мы, серые зверьки с блестящими глазками, сунем сюда свой любопытный нос.

Я встаю, глядя на пар, который поднимается из двух углублений в земле, которые проплавили в вечной мерзлоте мои наколенники, и с трудом делаю глубокий вдох. Помехи трещат у меня в ушах, как бекон на сковородке, искаженные куски сигнала, передающего обратный отсчет до искусственного рассвета. Я стараюсь не смотреть на то, что осталось от Хайтина.

Они призвали инфоядного демона: тварь, которая пожирает энергию и умы. Какое-то создание из мертвого космоса, в котором звезды давно погасли, испарились на холодном ветру распадающихся протонов, а черные дыры сжались в клубки суперструн в излучении Хокинга. Огромный, древний, неторопливый разум, который хотел получить доступ к горячему ядру молодой – всего несколько миллиардов лет от Большого Взрыва – вселенной, которой оставалось еще сотня триллионов лет расточительного звездного огня до неизбежного погружения в бездну.

Поднявшись, я проверяю запас воздуха: осталось еще на два с четвертью часа. Должно хватить – до взрыва около часа. Я оглядываюсь, пытаюсь понять, куда идти. В голове наперегонки летят мысли, одна другой важнее…

Эта тварь была голодна. Сперва она сделала то, зачем ее позвали: высосала сознание и жизнь из врагов Аненербе, заняла их тела, научилась притворяться человеком. А потом протащила через врата больше себя, чем они ожидали. Она большая, слишком большая, чтобы пройти через врата человеческого размера, но у нее был доступ к бесконечному запасу энергии и все умы мира на тарелке – более чем достаточно, чтобы открыть портал и протиснуться в этот новый, богатый космос.

Призванное чудовище дало некромантам из Аненербе больше, чем они просили. Выедая феникса ядерного синтеза из всех звезд, оно начало тянуть энергию непосредственно из пространства-времени, чем изменило постоянную Планка, питаясь ложным вакуумом самого пространства. Свет растянулся и покраснел; гравитационная постоянная стала переменной, упала, как барометр перед бурей. Процессы термоядерного синтеза в сердце солнца угасли, нейтроны и протоны упрямо оставались моногамными. Первым прекратился поток солнечных нейтрино, хотя самому солнцу оставались еще века до того, как проявились бы первые признаки охлаждения и возобновился бы сдерживаемый радиацией гравитационный коллапс в ядро белого карлика. Тем временем вселенная снова начала расширяться, постарев за считанные годы на целые эоны.

Но вернемся к здесь-и-сейчас. Вот я, вот труп. И вот оружие. И по трупу видно, что его убили оккультным устройством, которое я держу в руках. Вот дерьмо. Я пытаюсь подкрутить рацию, но ничего громче шипения и помех не слышу. Черт, что говорить Алану? «Слушай, я понимаю, что все выглядит так, будто я убил твоего человека, но нужно прекратить выполнение твоей боевой задачи»?

Я смотрю в небо. Ночь, но, возможно, я бы нашел солнце, если бы знал, где искать. Темное, сжавшееся, дальше от Земли, чем в моем родном мире, потому что, когда эта тварь высосала энергию из пространства-времени, самого пространства стало больше, больше пустоты. И я теряю энергию. Найти Алана. Предотвратить взрыв. Быстро вывести всех отсюда. У этой твари ушло много энергии на то, чтобы открыть врата в свой родной мир и пробраться на эту разбитую Землю; энергии, которой больше нет в этом сморщенном трупе вселенной, энергии, которая ей нужна, чтобы перебраться на новые, тучные пастбища. До недавнего времени она могла только прислушиваться и ждать приглашения (на сцене появляется террористическая ячейка из Санта-Круза) – и ответить на зов. Что она сделает, если мы дадим ей больше энергии? Откроет врата в свой родной мир? Или расширит портал на нашу Землю? Это худший из возможных сценариев, о котором я даже думать не хочу – мне он будет в ночных кошмарах сниться еще много лет, если у меня еще будут эти много лет, чтобы видеть кошмары.

Протащив свою огромную, холодную сущность в эту вселенную, демон разлегся в развалинах победоносного Рейха и принялся ждать – терпеливо, ведь он прождал уже бесконечно много вечностей; ждать, пока какой-нибудь горячий, быстрый разум откроет врата в новую вселенную. Теперь он сосредоточен в одном месте, сможет двигаться быстрее – не потребуются миллионы человеческих жертв, чтобы привлечь его внимание. Стоит лишь пригласить его – например, глупой хитростью террористической ячейки, – и он сможет завладеть телом, а потом воспользоваться тем, что узнал о природе человека от Аненербе СС, и умело направить действия окружающих. Одержимый, его агент по другую сторону первых врат, должен организовать открытый канал, а потом найти источник энергии, чтобы распахнуть его настежь, чтобы пролез весь пожиратель. Открыть врата по мерке человеческого тела так, чтобы агенты оказались с обеих сторон, дорого, на это уйдет практически вся оставшаяся у него энергия – жизни последних офицеров Аненербе в этом мире, сохраненных именно на такой, крайний, случай. Но открыть врата так, чтобы прошел ледяной великан, гигант, способный вырезать портреты на поверхности луны и высасывать вселенную досуха, – тут потребуется куда больше энергии, которую можно получить либо масштабным некромантическим обрядом, либо из одного чрезвычайно мощного локального источника.

Я осматриваюсь. Я стою у подножия холма; на другом его склоне стена, пара жалких трупов и половина взвода спецназовцев. Позади меня – окаменевший лес и сумрачный замок, населенный кошмарами. (И кстати, водородная бомба, которая взорвется примерно через семьдесят минут.) Где же все? Растянулись между замком и вратами, вот где.

Нужно сказать Алану, чтобы он не взрывал бомбу. Я подбираю сумку с отрубленными руками и ковыляю вниз по склону в сторону окостеневших деревьев, сжимая в одной руке глаз василиска. Ноги у меня напряглись так, будто я иду по стеклу и боюсь, что подо мной нет ничего, кроме черного льда. Ветви тянутся ко мне из сумрака, так что я отдергиваю голову внутри шлема; они ломаются, постукивают по забралу – хрупкие веточки, из которых ушло все тепло. Если здесь больше одного телокрада…

Я поскальзываюсь и тяжело падаю на бедро. Что-то хрустит под ногами, будто ломаются сучья. Я поднимаюсь, потираю ногу и морщусь, тяжело дыша. Внизу я вижу замороженную бурую кочку: то ли мелкого кролика, то ли крупную крысу – какое-то животное, которое погибло много лет назад. Погибло. Я нагибаюсь и подбираю сумку с отрубленными для опознания руками. Наверное, сейчас самое время подумать о предосторожностях? На случай, если тут бродят и другие демоны в краденых телах?

Пожалуй, да. Я смотрю в сторону замка, воскрешая в памяти полузабытую лекцию об оккультных технологиях маскировки.

Через пятнадцать минут – десять из которых я неуклюже тыкаю мультитулом в локтевую и лучевую кости, а потом вожусь с изолентой – я стою посреди огневого мешка перед воротами. Дело явно приняло крутой оборот. Как утопающий, я хватаюсь за свой талисман и пытаюсь понять, что делать теперь.

(Талисман слабо мерцает, диковинный голубой свет облизывает кончики пальцев. Чтобы их поджечь, я направил глаз василиска на ствол дерева, а потом прижал их к горячим угольям. Глубокие порезы на ладони краснеют отражением недавно пролитой крови. Я держу мрачный артефакт за открытое запястье и от всей души надеюсь, что он будет работать так, как обещали в рекламе. Понимаете, если приложить фазово-сопряженное зеркало к основанию Руки Славы, можно заставить ее расщеплять свет; но это современное извращение ее изначальной функции…)

Наверху одна за другой гаснут звезды. Луна превратилась в кроваво-красный диск; по земле поползли тени, улеглись меж холмов, которые я могу различить в своих очках ночного видения. Будто огонь горит на шпиле последней крепости Аненербе СС. Что происходит? Я снова пытаюсь включить рацию:

– Говард всем: всем, кто меня слышит, прием.

Шипение и помехи режут мне ухо так, что ответа не разобрать. Я ковыляю по обледеневшей земле к шлюзу, и в этот миг нечто, бывшее прежде человеком, выскакивает из-за угла здания и бежит к воротам. Меня оно не видит, но его замечает кто-то внутри: на холодной земле позади него вспыхивают искры, и я вижу короткие вспышки в окне третьего этажа. Оно было кем-то из наших, но человек не смог бы бегать по двору без шлема и ранца на холоде, способном превратить кислород в жидкость.

Одержимый солдат вскидывает к плечу что-то увесистое и россыпью поливает землю гильзами. Может быть, пара пуль и попали куда-то в район верхнего окна, но это все равно не помешало стрелку внутри скосить тварь следующей очередью: она делает еще несколько шагов по льду, а потом падает и замирает. «Вот черт», – бормочу я и трусцой бегу к гаражу и гостеприимному шлюзу.

В меня никто не стреляет; талисман делает свое дело, затуманивая чувства всем, кто мог бы меня заметить. Я резко торможу у двери, охваченный холодным подозрением, и тщательно осматриваю порог. Так и есть: черная коробочка примотана к стене, а из нее на уровне колена тянется через проем тонкая проволока. Какой-то шутник написал на корпусе: «ЭТОЙ СТОРОНОЙ К ПОЛУЧАТЕЛЮ СТРАХОВОЙ ВЫПЛАТЫ». Я очень осторожно перешагиваю растяжку, а потом снова пробую достучаться до кого-нибудь по рации:

– Говард всем: что происходит? Кто стрелял?

На этот раз мне хотя бы ответили (хотя из-за треска почти ничего не слышно):

– Говард! Доложи обстановку.

Я вспоминаю, кто это, узнаю этот строгий говор – сержант Хау.

– Я в гараже с Рукой Славы, – отвечаю я и сглатываю. – Он захватил Хайтина, когда я его не видел, но я сбежал – пристрелил его, когда он попытался меня ассимилировать. В смысле демон. Они могут одержать человека через физический контакт – электрический или кожа к коже. Их тут больше одного, но я не знаю, остались ли еще твари. Я на ходу собрал маскировочный талисман, чтобы вернуться сюда; мне нужно поговорить с Аланом – срочно!

– Погоди, – напряженно говорит сержант. – Ты в гараже?

Я пытаюсь кивнуть, потом отвечаю:

– Да, в гараже. Вовремя заметил растяжку. Слушай, это срочно; нужно отключить взрыватель, прежде чем мы отсюда уйдем. Если бомба взорвется…

Открывается внешняя дверь шлюза.

– Заходи в шлюз, Говард. Закрой и запри дверь. Когда отработает цикл, положи все, что у тебя есть в руках, на пол и подними руки. Когда дверь откроется, не шевелись, пока я не скажу. Даже не дыши, ясно?

– Ясно, – говорю я и открываю дверь шлюза.

Я замираю, затем медленно кладу Руку Славы снаружи, отключаю питание в глазе василиска, бросаю сумку с отрубленными руками и увожу наладонник в режим сна, прежде чем снова заглянуть внутрь. И сглотнуть. К внутренней двери прилеплен зеленый сфероид, от него к резиновому уплотнителю шлюза тянется проволочка. Ниже притаилось другое устройство: тавмометр, сенсор, который замеряет пространственно-временные возмущения, характерные для оккультных явлений. От него тоже тянется проводок к уплотнителю. Я снова сглатываю.

– Я захожу в шлюз, – сообщаю я, хотя ноги отказываются повиноваться. – И закрываю внешнюю дверь.

Я говорю себе, что знаю Алана, что от него не стоит ждать глупостей. Повторяю себе, что сержант Хау – профессионал. Но мне все равно не очень хочется запираться в комнате размером с душевую кабинку с гранатой на проволоке.

Из стен с шипением вырывается воздух, и я поднимаю руки, несмотря на сопротивление костюма. В последний момент я догадываюсь повернуться так, чтобы не стоять лицом к внутренней двери. Потом раздается щелчок – раз я его слышу, внутри есть давление, – и дверь открывается. Кто-то стоит на одном колене и целится в меня поверх тела, лежащего прямо перед шлюзом.

– Боб, – говорит Алан. – Если это ты, скажи мне, кто еще был с нами в аудитории.

– Курс вела Софи, а с нами был Ник из ГБ электронных коммуникаций.

– Хорошо. И ты в шлеме. Это тоже хорошо. Теперь медленно повернись, руки не опускай – молодец.

А теперь медленно подними забрало. Замри, руки не опускай.

Солдат с автоматом продолжает целиться мне в лицо. Мо была права: с трех метров действительно можно увидеть нарезку внутри ствола, который кажется огромным, как железнодорожный тоннель.

Что-то тыкается в мою левую ногу, и я чуть не падаю.

– Чисто, – заявляет кто-то, оказавшийся рядом со мной (а я и не заметил), и я опускаю руки. Солдат, который держал меня на мушке, направляет автомат в пол, и я вдруг снова могу дышать.

– Где Алан? – спрашиваю я. – Что тут случилось?

– Я надеялся, что это ты мне расскажешь, – говорит Алан у меня в левом ухе.

Я оборачиваюсь, и он напряженно ухмыляется. Правда, улыбка не касается глаз – цвета жидкого кислорода и примерно той же температуры.

– Расскажи мне во всех подробностях, что случилось, когда ты вышел наружу. Так расскажи, будто от этого зависит твоя жизнь.

– Хорошо. – Я отхожу от двери шлюза, и кто-то – Скери Спайс? – снова ее закрывает.

Я рассказываю все, в том числе и то, как на меня напал Хайтин. Они явно уже знают, что демон захватывает тела и мозги. Мой взгляд все время возвращается к телу на полу. Это Дональдсон, тот парень, который на инструктаже говорил об условиях операции. Почему-то он кажется ненастоящим, словно через минуту-другую должен подняться, содрать с себя резиновую кровь, которую наложили гримеры, и пойти с нами за пивом.

– Я считаю, что это все ловушка, – заканчиваю я. – Нас сюда заманили целенаправленно. В наш мир прошел только один одержатель, и он мог управлять только одним телом в любой момент времени, но здесь их может быть больше. Они служат нечеловеческому созданию – или являются его частью. Оно долгие годы изучало нас, изучало выживших офицеров Аненербе СС. Оно использовало полезных идиотов, которые хотели призвать его с нашей стороны, чтобы устроить теракт; а потом выследило нас и похитило Мо, чтобы сделать ее наживкой. Демон это сделал, потому что хочет, чтобы мы ему предоставили источник энергии, которой хватит, чтобы раскрыть врата пошире и протолкнуть его основное тело в нашу вселенную. Он намного больше одержателей, с которыми мы сталкивались до сих пор, – это, ну, как будто он закрепился на мысе, но ему нужно захватить весь порт, прежде чем он сможет высадить основную массу своих сил.

– Ясно. – Алан выглядит задумчивым. – И как, по-твоему, он собирается этого добиться?

– Бомба. На какую мощность вы ее установили?

Хау приподнимает бровь.

– Скажи ему, – кивает Алан.

– Это устройство с выборочной мощностью, – объясняет Хау. – Мы можем поставить ее на любой вывод от пятнадцати килотонн до четверти мегатонны – это механическая операция: винтовые зажимы регулируют расстояние между свечой зажигания и инициирующим зарядом, так что отдача синтеза будет больше или меньше. Сейчас она ближе к верхнему порогу мощности, выкручена на выхлоп масштаба мегаполиса. А какое это имеет отношение к делу?

– Ну, как сказать, – говорю я и облизываю губы; здесь очень холодно, изо рта у меня валит пар. – Чтобы открыть такие врата, сквозь которые пролезет гигантская тварь вроде той, что сожрала эту вселенную, нужно очень много энтропии. В этой вселенной Аненербе произвела ее ритуальным убийством примерно десяти миллионов человек: уничтожение информации повышает энтропию. Но можно добиться этого и другими способами: водородная бомба – это много энтропии и энергии, она минимизирует информационное содержание всего вокруг. – Они смотрят на меня без понимания, я хмурюсь. – Слушайте, это на стыке термодинамики и теории информации. Информационное содержание обратно пропорционально энтропии, энтропия – мера того, насколько случайно расположение элементов в системе. Это же базовый постулат магии, понимаете? То, что можно передавать энергию между вселенными через платоновское царство упорядоченной информации, через математику. Я думаю, что этот монстр с самого начала пытался наследить как можно больше своими мелкими агентами, чтобы спровоцировать ответ – чтобы мы своими руками помогли ему распахнуть врата пошире. Сейчас малые врата, через которые он утащил сюда Мо, сжимаются; я думаю, на большее он оказался неспособен. Он уже столько энергии высосал из этой вселенной, что ему пришлось ждать подходящего момента, чтобы попробовать открыть эти врата. Этот мир разваливается на части, тут не хватит энергии, чтобы монстр открыл еще одни малые врата. Заметили, как разнесены звезды, какие у нас тут помехи? Я думаю, мы видим остаточное излучение – от этой вселенной, наверное, осталось едва ли больше, чем солнечная система, и она сжимается с почти световой скоростью. Дайте ей еще пару часов – и она схлопнется, как мыльный пузырь, и заберет с собой ледяного великана. Если только мы его не накормим, не дадим столько энергии, что оно – чем бы оно ни было – откроет врата в наш мир и сумеет в них протиснуться.

– Ага, – говорит Алан так, будто только что проглотил что-то неприятное. – Итак, твое взвешенное мнение заключается в том, что нам лучше всего деактивировать бомбу и уйти?

– В общем, да, – соглашаюсь я. – Где вы ее поставили?

– Внизу, но тут есть неувязочка, – небрежно замечает Алан. – Бомба активирована, и мы переключились с ручного взрывателя на внутренний таймер. И вот незадача: правительство Ее Величества очень не хочет, чтобы ядерная бомба валялась где попало без должного надзора. ПУЯБ – годится, как и проводной или автоматический взрыватель, но эти штуки разработаны с учетом того, что нас всех могут перебить, а мы ведь не хотим отдавать водородную бомбу на тарелочке каким-нибудь фанатикам?

Алан начинает ходить туда-сюда. И это очень плохой знак.

– Как только мы вставили инициатор и выбрали мощность, включили детонаторы, ввели коды доступа, выставили таймер, мы выдернули кабели, и теперь ее уже нельзя остановить. Мы ее даже открыть не можем: если кто-то тронет отражатель нейтронов, она психанет и взорвется. Понимаешь, вдруг мы советский передовой отряд, который только что захватил мост, к которому она прикручена. Или толпа уродцев из-за Хайберского перевала. Поэтому, как ты понимаешь, даже учитывая, что взрываться здесь и сейчас ей нельзя, она все равно взорвется. Если, конечно, ты не хочешь попробовать разделать взведенную, тикающую водородную бомбу, но что-то я не припомню в твоем резюме саперного дела. – Он косится на часы. – Осталось пятьдесят семь минут, парень. Мы, наверное, сможем добраться до врат, если не станем задерживаться здесь еще на полчаса и если снаружи осталось не слишком много злодеев, так что на твоем месте я бы поторопился.

– А забрать ее с собой мы можем?

– Думаешь, нас поблагодарят за то, что мы притащили четвертьмегатонную бомбу в один из самых густонаселенных городов Европы? – лающе смеется Алан.

– А они не смогут ее выключить?

– Теперь только божественное вмешательство может ее выключить, – с мрачным удовлетворением говорит Хау. – А заодно и помочь нам выбраться отсюда живыми. Ты небось уже жалеешь, что вернулся!

Я облизываю губы, но язык у меня вдруг стал сухим и кожистым. Кожистым, как дурацкие, зажаренные в скорлупе яйца от Брейна. И тут мне становится кристально ясно, что́ нужно делать.

– Думаю, я знаю, как вывести отсюда людей, сколько бы там ни осталось зомби. Так же, как я пришел незамеченным сюда. Что до бомбы – что, если часть имплозивного заряда взорвется досрочно? Скажем, с одного конца?

Алан удивленно смотрит на меня:

– А как ты этого добьешься?

– Не важно. Что тогда будет? Если я правильно помню, все ядерные бомбы сейчас снабжены плутониевым ядром, которое окружено детонационной разводкой. Взрыватели должны сработать одновременно, иначе ядро не достигнет критической массы и взрыва не будет. Верно? – Я чуть не подпрыгиваю на месте. – В шлюзе лежит почти все, что мне нужно: сумка с отрубленными руками и глаз василиска. Остальное у меня с собой. Сколько нас? Сколько человек должны отсюда выйти? В сумке хватит образцов, чтобы каждому сделать Руку Славы – и просто пройти мимо одержимых в лесу. Если кто-нибудь сейчас сходит и принесет ее мне. Что до бомбы…

Я все еще думаю о бомбе, когда сержант Хау молча ныряет в шлюз, и я слышу шипение воздуха. Тик-так, тик-так. Бомба взорвется, если попробовать ее разобрать. Нужно придумать способ проникнуть через корпус, через провода и полистироловые прокладки вокруг плутониевого стержня, через блоки дейтерида лития в обедненном уране, через стальную обшивку взрывателя…

Алан стоит передо мной и смотрит мне прямо в лицо:

– Боб.

– Да.

– Рука Славы. Рассказывай все, что мне нужно знать.

– Рука Славы делается из кистей несправедливо казненных людей. Вокруг лучевой и локтевой костей наносится довольно простой контур, а потом поджигаются кончики пальцев. В итоге получается ограниченное заклятье, которое делает носителя невидимым. По сути. Есть варианты вроде инверсивного лазера, – если поставить фазово-сопряженное зеркало у основания, чтобы она выжигала то, на что направлена, – но изначальная цель руки – устранение посредника во взаимодействии наблюдатель-предмет. Так, по крайней мере, считал Юджин Вигнер. Сколько у нас человек?

В шлюзе снова шипит воздух. Алан пригибается, направляет автомат на дверь и нетерпеливо машет мне, чтобы я отошел в сторону.

Это Хау. Никаких светящихся червей за забралом шлема; как только сержант выходит из шлюза, он протягивает мне бесформенную сумку и глаз василиска.

– Семеро плюс ты сам. Так что ты говорил? – продолжает Алан.

– Давай.

Я забираю сумку. «Это просто, как чистить картошку, – повторяю я себе, – как чистить картошку».

– Есть у кого моток изоленты? А ручка? Отлично, а теперь отойдите и дайте мне место.

Будто чистить картошку, жуткое порождение почвы кошмаров, поливаемое кровью. Старый фольклор примерно так и описывает Руку Славы. На самом деле не нужны ни свеча из человеческого жира, ни конский навоз, ни фитиль из волос висельника. Не нужны пальцы эмбриона из чрева повешенной беременной женщины, отрезанные под покровом ночи. Нужна только куча рук, провод или припой, ручка, цифрово-аналоговый преобразователь, пара программ, которые есть у меня на КПК, и крепкие нервы. Ладно, можно притвориться, что нервы у меня крепкие: повторять себе, что чищу картошку, втыкаю провода в мякоть, вызываю призрачное эхо в разлагающихся нейронных сетях, кормлю нечто сокровенное. Влезает Хау и хочет попробовать повторить то, что я делаю; поначалу это раздражает, но делай-как-я – хороший метод, так что мы быстро разбираемся с мешком. Несколько рук мы загубили, но через двадцать минут моя сумка заметно опустела, а на столе перед нами выстроились рядком жуткие трофеи.

– Вот, – говорю я.

Скери Спайс, который нервно переминался с ноги на ногу и смотрел на дверь шлюза, подпрыгивает.

– Что случилось?

Хау смотрит с молчаливым интересом. Я поднимаю руку.

– Смотрите.

Слава Ктулху, у меня есть карманный паяльник: кончики пальцев загораются ровно и окутываются призрачным сиянием. Скери Спайс вертит головой:

– Ты где? Что случилось?

Глаза у него вот-вот вылезут из орбит. Он механически вскидывает автомат.

– Отставить! – рявкает Хау и подмигивает в мою сторону.

– Протяни левую руку, Скери, – говорю я.

– О’кей. – Он закрывает глаза, а я вкладываю ему в ладонь отрубленную кисть. – Что это за хрень?

Я моргаю и пытаюсь сосредоточить взгляд на нем, но ничего не получается. Дикое чувство: я пытаюсь его увидеть, но глаза не подчиняются.

– Это Рука Славы. Пока ты ее держишь, никто не может тебя увидеть – она работает на одержимцев снаружи, иначе бы я сюда не дошел.

– Ага, понял. И сколько она работает?

– А я откуда знаю? – отвечаю я и кошусь на Хау.

– А ну положи на стол, – включается сержант.

На столе возникает рука, а я снова вижу Скери. Хау бросает на меня тяжелый взгляд.

– Чертовы чудеса, – мрачно говорит он. – Жаль, что у нас таких не было пару лет назад в Азербайджане. – Он включает микрофон. – Хау всем: у нас есть билет домой. «Альфа», «Браво», «Чарли», все вниз. Капитан, вам тоже нужно это увидеть.

Будто снова в школу попал: один идиотский экзамен за другим, и веришь, что, если не успеешь ответить на все вопросы вовремя, вся жизнь пойдет прахом. Но на этом экзамене провалом считается любая оценка ниже ста баллов, пересдача не предусмотрена, и последствия наступят через миллисекунды после того, как ты отложишь ручку.

Я сижу на корточках в подвале рядом с Аланом и устройством, похожим на стальной мусорный контейнер, выкрашенный зеленой краской и заботливо снабженный пометками «ВЕРХ» и «НЕ РОНЯТЬ». Честно говоря, я потею, как свинья, хоть в замке и холодно, потому что у нас осталось пятнадцать минут, и, если ничего не выйдет, до врат мы дойти не успеем.

– Передохни, Боб, – говорит Алан. – Ты молодец. Правда. Ты большой молодец.

– Ты это, наверное, всем парням говоришь, – ворчу я, переворачивая страницу паршиво отпечатанной ксерокопии инструкции к бомбе, заключенной в синий картонный переплет, как школьный журнал, который по ошибке попал под гриф «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО».

– Да нет, правда, – говорит Алан, прислонившись к стене. – Они все ушли, Боб. Все, кроме нас. Тебе, может, кажется, что это не великое дело, но им – нет. Они этого не забудут до конца жизни, и даже если мы не вернемся, они будут за тебя пить еще много лет.

– Это утешает, – замечаю я, переворачивая следующую страницу.

Я и не знал, что к водородным бомбам прилагается руководство пользователя с рисунками в разрезе и схемой детонации.

– Так, значит, тут у нас сердечник, да? – говорю я, указывая на страницу, а потом на точку в пяти сантиметрах от дна мусорного бачка.

– Нет. – Алан поднимает мою руку к верхнему краю бомбы. – У тебя все вверх ногами. – И встревоженно добавляет: – Ну, то есть, мне кажется, что вверх ногами.

– Ага-а, – я вожу пальцем по схеме. – Значит, вот тут у нас взрыватель, так?

– Да, верно, – говорит он уже уверенней, а я сурово смотрю на зеленый мусорный бак.

Атомные бомбы – не слишком сложные устройства. В конце семидесятых один школьный учитель со своими учениками взяли и собрали атомную бомбу. ВМФ США их поблагодарил, увез бомбу, добавил плутоний и взорвал на полигоне. Плутоний – вот что сложно добыть, тут нужен особый ядерный реактор и завод по переработке, а они обычно находятся за заборами с колючей проволокой и под охраной ребят с автоматами.

Но есть у атомных бомб и одна интересная черта: они бабахают, когда заряд плутония сжимается точно направленными детонационными линзами. То есть одновременными взрывами обычных боеприпасов. И если эти линзы не отработают в строгом порядке, если с ними напутать, то будет только пшик – и никакого фейерверка. Выходит как бы яйцо, где есть желток (детонатор) и белок (запальные свечи и другие прибамбасы).

И вот я сижу рядом с водородной бомбой за четырнадцать минут до взрыва; и когда Алан передает мне маркер, рисую большой жирный крест на корпусе, потому что собираюсь сделать с этой бомбой ровно то, что Брейн сделал с яйцами, – поджарить, не разбивая скорлупы.

– А сколько линз в этой модели?

– Двадцать. Треугольной формы, расположены в вершинах двенадцатигранника. Каждая – пластина гексогена с углублением в центре и внешним слоем из бериллидного сплава.

– Понял.

Еще несколько отметок. Гексоген – очень мощное взрывчатое вещество; скорость детонации измеряется в километрах в секунду. Когда запалы взорвутся, линзы толкнут лист бериллидного сплава внутрь, прямо на плутониевый шар размером с крупный грейпфрут или маленькую дыню. Если взорвать все разом в течение микросекунды, ударная волна сожмет ядро железным кулаком – и крепко. Если это произойдет несимметрично, кулак не сдавит плутоний до взрыва, а просто помотает его туда-сюда безо всякого вреда. Точнее, без вреда, если ты не стоишь рядом. Сгусток раскаленного сверхкритического плутония, который вырвется из разорванного корпуса бомбы со скоростью в несколько сотен метров в секунду, – это не шутки.

– Тогда верхняя часть полусферы будет здесь.

– Хорошо. Что теперь?

– Нужно принести стул и стопку книг или коробок. – Я поднимаю с пола глаз василиска и начинаю с ним возиться. – Нужно его направить на полусферу и примотать в нужном положении.

Когда формируется сфера из бериллидного сплава, она сдавливает плутоний. Этот довольно мягкий металл примерно вдвое плотнее свинца; он теплый на ощупь, благодаря распаду альфа-частиц, и обладает самыми удивительными свойствами из тех, которые наука когда-либо связывала с тяжелыми металлами. Плутоний существует в полудюжине кристаллических форм между нулем и сотней градусов Цельсия; что с ним происходит внутри ядерной бомбы, можно только гадать.

– Стул.

– Изолента.

– Что дальше?

– Беспроводная дрель, полудюймовое сверло и ножницы.

В центре грейпфрута есть полость, а внутри нее – металлическая горошина странной формы, которая сама по себе является государственной тайной. Когда о нее бьется раскаленный плутоний, она разражается потоком нейтронов. А нейтроны в свою очередь начинают каскадную реакцию в плутонии; каждый раз, когда такой нейтрон ударяет по ядру плутония, оно дрожит, как желе, раскалывается надвое и выпускает еще больше нейтронов и вспышку гамма-излучения. Это происходит за промежуток времени, который называется «шейк» – то есть примерно одна десятая одной тысячной доли секунды, – и каждое ядро атома плутония в бомбе расколется примерно за пятьдесят шейков с того момента, как ударная волна врежется в инициатор и запустит первый выброс нейтронов. (Если, конечно, линзы сработают симметрично.) И еще через несколько миллисекунд демон будет радостно плясать в нашей вселенной.

Остается двенадцать минут. Я ставлю стул перед бомбой. Спинка у него из фанеры – большая удача. Я сверлю в ней дырки на нужном расстоянии друг от друга, а потом прошу Алана подержать коробку с глазом василиска, пока я режу на куски изоленту и приматываю оружие к стулу строго напротив креста, под которым, как я думаю, находятся линзы.

– Готово.

Один стул. Один глаз василиска – коробка с двумя камерами, примотанная к спинке этого стула. Одна тикающая водородная бомба. Шея у меня уже зудит, будто чувствует рентгеновскую вспышку от текущей плазмы корпуса бомбы, когда ядро распадется за считанные шейки Теллерова будильника.

– Я включаю установку.

Сенсоры василиска направлены на бомбу через дырки, которые я просверлил в спинке стула. Я включаю его и смотрю на индикатор заряда. Черт, холод батарее на пользу не пошел. Запас есть, но уже очень близко к зоне «Нужна перезарядка».

– Ладно. Еще кое-что: нужно нажать кнопку «Наблюдать».

– Да, это очевидно, – замечает Алан. – Но я все-таки спрошу почему?

– А я отвечу. – Я закрываю глаза, потому что чувствую себя так, будто только что пробежал марафон. – Василиск спонтанно заставляет примерно один процент атомов углерода туннелировать в кремний. И разумеется, при этом выделяется очень много энергии.

– Но плутоний же не углерод…

– Да, но линзы детонатора сделаны из гексогена, а это полинитратный углеводород ароматического ряда. Если превратить один процент гексогена в кремний, он радостно бабахнет. А если мы его чуть-чуть подвинем… – Я отодвигаю стул на пару сантиметров, – …одна сторона линз сдетонирует досрочно, невовремя, так что выйдет пшик. Представь себе великанский кулак, который сдавливает плутониевое ядро; а теперь представь себе, что большой палец поднялся. Расплавленный плутоний выплеснется наверх, а не обрушится на инициатор – и бабаха не будет. Будет неприятный выброс нейтронов, но никакой сверхкритичности. Возможно, взрывом разворотит корпус, будет радиационное загрязнение, но никакого ядерного гриба.

Алан смотрит на часы:

– Девять минут. Тебе пора.

– Девять… ты о чем?

Он устало смотрит на меня:

– Парень, если на этом твоем василиске нет таймера, кому-то придется остаться тут и нажать на кнопку. Ты человек штатский, а я подписался служить за шиллинг Ее Величества.

– Черта с два! – возмущаюсь я. – У тебя жена и дети. Если кем-то можно пожертвовать, то мной.

– Во-первых, ты обещал исполнять все мои приказы, прежде чем мы тебя взяли на эту прогулку. Во-вторых, ты понимаешь, что происходит: нельзя тебя тут бросать, ты слишком важен. А в-третьих, это моя работа, – тяжело говорит Алан. – Я солдат. Мне платят за то, что я ловлю пули. Или нейтроны. А ты – нет. Так что, если у тебя нет какого-нибудь волшебного пульта дистанционного управления…

Я быстро моргаю.

– Дай-ка я еще раз на него посмотрю.

Глаз василиска представляет собой кучу нестандартных микросхем, прикрученных к паре цифровых видеокамер. Я наклоняюсь ближе. Хорошая новость – у них есть скоростные порты. Плохая новость…

Черт. Нет ИК-порта. Эмулятор телевизионного пульта на КПК не поможет. Я выпрямляюсь.

– Нет, нету.

– Тогда бегом марш отсюда, – говорит Алан. – У тебя шесть минут. Я подожду шестьдесят секунд после того, как ты выйдешь из комнаты, а потом нажму кнопку. – Голос у него совершенно спокойный. – Иди. Если только не считаешь, что потерять две жизни лучше, чем одну.

Черт! Я дважды луплю кулаком по дверному косяку, но боли не чувствую.

– Пошел! – кричит он.

Наверху я останавливаюсь в караулке и уже собираюсь поджечь одну из Рук Славы, которые ждут меня на столе. Я думаю, насколько я далеко от бомбы. (Был один такой американский ученый – Гарри Даглян, кажется, – который случайно такое проделал на Манхэттенском проекте: уронил нейтронный отражатель на плутониевое ядро во время эксперимента. Он умер через несколько дней, а вот охраннику, который стоял в десяти футах от него, ничего не было.) А потом раздается глухой удар, который я чувствую даже через толстые подошвы луноходов. Еще через долю секунды – такой звук, будто где-то хлопнула дверь.

В ушах у меня стучит. Я слышу свой пульс, значит, я живой. Но я также слышал взрыв, значит, бомба сдетонировала вхолостую. Не будет ядерного цветка, которого не хватало для нового завоевания древнему злу, что притаилось в этой крошечной вселенной. Мне осталось только взять Руку Славы и вернуться к медленно сжимающимся вратам, прежде чем они закроются…

Проходит минута. А потом я кладу обратно Руку Славы и жду еще минуту. Без толку. Ноги несут меня обратно, я закрываю забрало шлема и переключаюсь на воздух из баллона, шагая по коридору к лестнице.

На верхней площадке я включаю микрофон.

– Алан? Ты живой?

Тишина, а затем:

– Как видишь, – хрипло смеется он. – Всегда знал, что умру в своей постели, парень. – Снова тишина. – Только застегнись, прежде чем спускаться. Такое зрелище не всем людям достается.