«Искусные стрелки» штурмуют тайную цитадель Аненербе с решительностью и быстротой, ограниченными лишь тактическими предосторожностями и замешательством, вызванным тем обстоятельством, что замок, по сути, пуст.

Первым внутрь проникает разведывательный робот, которого волоком перетащили на нужное место и выпустили двое сосредоточенных солдат, расположившихся в полукилометре от остального отряда. Когда он въезжает на открытую площадку вокруг редута, команда «Браво» незаметно подбирается к замку с другой стороны через окаменевший лес. Все напряжены: никто не переговаривается по радио, пока замок находится в пределах прямой видимости, и никто не хочет оказаться на виду – в ИК-спектре на фоне ледяной земли человек будет гореть, как магниевый факел.

Робот оставляет позади простреливаемую площадку перед замком, выбрасывая назад комочки снега. На этом этапе, если у замка есть охрана, уже должен начаться фейерверк, но ничего не происходит: ни света, ни стрельбы – никого. Я пригибаюсь, заглядывая через плечо Хаттер, и рассматриваю картинку, передаваемую тепловизором по оптоволоконному кабелю. Весь замок темен, за исключением центрального здания; оно выглядит раскаленным докрасна: на двести пятьдесят градусов теплее окружающей среды. На его фоне отлично просматриваются бойницы, башни и обтекатели.

Алан дважды делает круговое движение рукой у себя над головой, и вдалеке просыпается спящий дракон. Точка света пролетает над замерзшим ландшафтом на струе пламени и врезается во внешние ворота; в вакуум над ними бесшумно взлетают обломки камня и металла. Дальше все происходит очень быстро – «Альфа» обстреливает ворота, а «Браво» бежит по льду между лесом и высокими стенами. Из земли перед ними вырываются языки пламени, охватывают бойницы впереди, а потом…

Ничего. Только тишина и короткие перебежки людей Алана. Они добираются до стены и взбираются наверх так, будто и нет у них за плечами тяжелых ранцев, а второй дракон всаживает ракету в переднюю часть замка. Кто-то – кажется, сержант Хау – поливает двор из пулемета, выбивая маленькие грибы белого пара из земли. И по-прежнему никакого ответного огня.

– «Альфа» на месте, – хрипит кто-то в наушниках.

– «Браво» на месте. Прекратить огонь, прекратить огонь. Тут все чисто.

– Чисто? Повторите. – Голос Алана звучит спокойно, но…

– Говорит «Альфа»: тут чисто, никого нет, – настаивает первый. – Все ушли.

– «Браво» подтверждает, говорит Майк. Во дворе грузовик, но в нем – никаких признаков жизни. Не знаю про центральный корпус, но если они туда отступили, то вряд ли выйдут. Они ведь нас, конечно, не услышали, – нервно и с одышкой говорит другой.

– Майк, не выходите из укрытия и будьте начеку. Хаммер, быстро вперед, занять ворота. Хайтин, прицел на блокгауз, но не стрелять без моей команды. Команда «Чарли», заходим.

Алан поднимается и бежит вперед, пригибаясь к земле; другие тоже устремились к воротам – короткими перебежками, то и дело падая на землю в полной готовности открыть огонь.

По-прежнему ничего. «Да что происходит?» – думаю я. Есть только один способ это выяснить: я поднимаюсь и тяжелой трусцой бегу вперед, чувствуя, как вес ранца вбивает мои ноги в промерзшую землю. Огневой мешок перед замком примерно сто метров в ширину, и я чувствую себя почти голым, когда выхожу из окаменевшего леса. Но замок не подает признаков жизни. Ничего страшного не происходит, пока я перебегаю пустую площадку и, задыхаясь, ныряю в тень ворот.

Надвратная башня темнеет вверху – серая громада из бетона или камня, одно узкое черное окно над входом. Створки сделаны из толстых досок, окованных металлом, но возле того места, где ракета пробила в них огромную дыру, они покосились, как пьяные. Я останавливаюсь, и кто-то бьет меня по спине:

– Говард, ложись!

Я падаю и чувствую ледяной холод через толстый слой утеплителя на коленях и локтях. По радио переговариваются бойцы:

– Хайтин, прикрывай блокгауз. Хаттер, признаки жизни?

– Хаттер: ничего, командир. Блокгауз теплый, но снаружи ничего. Хм, поправка: температура во дворе на пару градусов выше, чем снаружи. Возможно, это тепло из блокгауза.

В ИК-спектре ярко горит блокгауз, самый надежный признак жизни, который мы видели здесь до сих пор. Я прохожу по тоннелю под стенами – сбитая земля над головой замерзла до крепости цемента – и выглядываю из-за угла, чтобы посмотреть на блокгауз. Да какой блокгауз? Это центральное здание комплекса, выстроенное как маленький замок. Высокие окна, купольная крыша, маленькая дверь плотно заперта. Какое-то странное транспортное средство – что-то среднее между танком и мотоциклом, – припаркованное у стены, покрыто блестящими кристалликами, но это не снег.

– Круто! Всегда хотел себе «Кеттенкрад», – замечает кто-то в общем канале.

– Моррис, заткнись. Все равно цилиндры, наверное, заварены. Хайтин, проверь двери. Скери Спайс, прикрывай с M40.

Некто совсем не похожий на певицу из «Спайс герлз» проходит мимо меня и направляет на блокгауз нечто среднее между автоматом и канализационной трубой. Кто-то другой, неузнаваемый в камуфлированном спецкостюме, быстро бежит к двери. Человек с базукой бьет меня по плечу, чтобы привлечь внимание:

– Назад! – шипит он.

– Ладно-ладно, – отвечаю я, но мне почему-то совсем не страшно. – Слушайте, а это точно не замок Вольфенштейн?

– Твою дивизию, не говори такого, если не готов к последствиям, – ворчит кто-то мне в ухо.

Солдат № 1 поднимает что-то похожее на пистолет для силикона и наносит белую пасту на дверной проем блокгауза. И до сих пор нас никто не встречает. Я поднимаю глаза к зловещим красным звездам над стенами и задумываюсь, почему их так мало. Мысль приходит мне в голову ровно в тот момент, когда солдат втыкает в пасту таймер, а потом отпрыгивает к нам и пригибается: «В укрытие!» Земля вздрагивает, и по краям двери начинает валить пар и дым: этот гель оказывается высокобризантным взрывчатым веществом, которое плавит стальную дверь, как паяльная лампа – масло. Я вижу, как дверь выгибается, сплющивается сверху, а затем вылетает наружу, а следом – поток воздуха, который чуть не валит меня на промороженную землю.

– Господи боже, – говорит кто-то, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, куда упала дверь; мои нервы на пределе: тут что-то не так. Где же Аненербе? Тут должны быть люди, вот что не так!

Скери Спайс направляет гранатомет на комнату за дверью, но поток воздуха прекратился, и когда Хайтин бросает внутрь факел, тот освещает голую комнату размером с гараж и запертую дверь на другой стороне.

– Жутковато, – замечаю я. – И пусто. Есть кто дома?

Спецназовцы не теряют времени: вся команда «Браво» набивается в пустой холл, и вперед выходит Хайтин.

– Это тамбур-шлюз. Ловушка – заманивают внутрь и…

– Замок Вольфенштейн, да? – замечает Алан, и, судя по нагрудной панели, он говорит в личном канале; я тоже подключаюсь.

– Почему здесь никого нет? – спрашиваю я.

– Хрен их знает. Нужно быстро проникнуть внутрь. У тебя есть идеи?

– Да. Если вы разгерметизируете это здание, а Мо внутри, то вы погубите нашего лучшего свидетеля.

– А если я его не разгерметизирую и какие-то обледеневшие зомби-нацисты прикончат кого-то из моих людей, я потеряю больше, чем лучшего свидетеля.

Кто-то похлопывает меня по плечу, я вздрагиваю и, обернувшись, узнаю Алана.

– Запомни это, – говорит он.

– Мы здесь в первую очередь, чтобы получить инфор… – начинаю я, но Алан уже переключился на другой канал, так что я даже не знаю, слышит ли он меня.

Как бы там ни было, он хлопает меня по плечу и жестом приказывает входить. В холле команда «Браво» открыла дверь, раскрутив запорное колесо, и вошла внутрь, а теперь колесо крутится само позади них. Видимо, шлюзовая дверь.

– «Браво», говорит Майк, тут есть атмосфера – полкилопаскаля на минус двадцать градусов. Давление растет: замок закрылся. Здесь все вроде бы в рабочем состоянии, но покрыто пылью. Мы готовы входить по первой команде.

Я захожу в холл следом за Аланом и «Альфой». Скери Спайс выкладывает полоски густой взрывчатки под двери шлюза, а другой солдат направляет на нее легкий пулемет. Я переключаюсь в общий канал и слушаю переговоры; видимо, что-то не так с рацией, потому что голоса едва слышно за помехами. Помехи…

– Говорит Говард, у вас тоже помехи на линии?

– Говорит Хаттер, кто это был? Повтори, сигнал на уровне три и продолжает падать.

– Хаттер, Боб, хватит болтать, включите шумоподавление. У нас есть работа.

Голос Алана звучит озабоченно; я решаю, что перебивать его – плохая идея, и занимаюсь своей рацией на случай, если это она пришла в негодность. Через минуту я уже знаю, что с ней все в порядке. Это отличный приемник-передатчик, способный быстро переключаться между примерно фиглиардом ультравысоких частот, – аналоговый, а не цифровой, лучший в своем роде. Если эта штука ловит помехи, значит, помехи идут по всему фронту.

Я возвращаюсь ко входу, выглядываю и смотрю на небо. Звезды очень яркие; дымно-красный водоворот галактики смотрит на меня злобным красным глазом, поразительно четкий на фоне ночи. Я высматриваю луну, но она скрылась из виду, хотя ее свет отбрасывает острые, как нож, черные тени на бледно-голубой снег. Я моргаю и подавляю желание протереть глаза. Голубой? Чудится, наверное. Или оптические фильтры на шлеме сбили мне цветочувствительность – уже бывало такое с компьютерными мониторами.

Я снова поворачиваюсь, и кто-то жестом зовет меня за собой; дверь в шлюзовую камеру открыта.

– Говард, Хаттер, Скери, ваш выход.

Я осторожно иду вперед. Бетонный пол потрескался, на нем видны старые жирные пятна. Я оглядываюсь: что-то большое катится ко входу – Пайк и тележка с бомбой.

– Я пойду за вами вместе с зарядом, – добавляет Алан.

Я вхожу в шлюз и встревоженно кошусь на путаницу труб на стене – будто попал в старый фильм о войне или внутрь подводной лодки: сплошные вентили и круглые циферблаты. Хаттер толчком закрывает за нами дверь и начинает крутить ручку. Шлюз узкий, света в нем нет, если не считать наших фонарей на шлемах. Я вздрагиваю и стараюсь не думать о том, что будет, если дверь заклинит. Рядом со мной Скери Спайс дергает рычаг на противоположной двери, и с тихим шипением из вентиляционных отверстий у пола в комнату льется туман. Стрелка на моей нагрудной панели дрожит и приходит в движение – давление воздуха. Еще через несколько секунд я чувствую, как костюм обвисает, и слышу отчетливый щелчок, когда прекращается шипение.

– Заходим, – говорит Скери Спайс, откручивает запорное колесо на внутренней двери и толчком открывает ее.

Я и сам не знаю, что ожидаю увидеть: может, конечно, и замок Вольфенштейн, да и в детстве я насмотрелся второсортных фильмов о войне, но загон с замороженными ротвейлерами точно оказался бы в моем списке последним пунктом. Кто-то включил лампочку под потолком, и она теперь отчаянно качается на проводе, отбрасывая диковинные тени на усохшие трупы дюжины крупных псов. Рядом со шлюзом стоит стол, а за ним – металлические шкафчики во всю стену; перед нами – деревянная дверь в коридор. Свет не слишком хорошо рассеивает тени. Хаттер подталкивает меня в спину, и я вхожу. Что-то хрустит у меня под каблуком, и на полу остается коричневатое пятно.

– Фу! – говорю я и оглядываюсь.

– Можешь выключить рацию, – замечает Хаттер, нажимая кнопки на своей нагрудной панели, – тут есть воздух. Вроде бы даже дышать им можно, но тут без уверенности.

– Тихо, – командует Скери Спайс. – Майк?

– Майк здесь. – Моя рация трещит заметно меньше, чем снаружи. – Пока никого живого – пыльные кабинеты, мертвые собаки. Мы обыскали первый этаж, тут никого.

Судя по голосу, он озадачен не меньше моего. Куда же подевались злодеи?

– Принято, Хаттер и тот умник со мной в караулке. Ждем подкрепления.

Я слышу металлический скрежет и оборачиваюсь: Хаттер снова закрывает дверь шлюза, и скрипит она так, будто петли не смазывали полвека.

– Ого, тут трупы.

Я подпрыгиваю. Это другой голос, тревожный и неуверенный. Хайтин?

– Третья дверь по коридору В, левое крыло, и картина тут неприятная.

– Говорит Барнс. Хайтин – рапорт, – по-деловому включается Алан.

– Они тут… это у них вроде кают-компания, командир. Сказать сложно, температура ниже нуля, так что все замерзло, но много крови. И трупов. На них… да, форма СС, подразделение не скажу, но это точно они. Похоже, что перестреляли друг друга. О боже. Простите, сэр, я сейчас. Минуту.

– Хоть десять, Грег. Что там такое?

– Их тут… человек двадцать, сэр. Заморожены, как и собаки: мумифицировались. И это не вчера произошло. Лежат кучей под стеной и еще несколько вокруг стола, и – один из них держит пистолет. Все мертвые. На столе бумаги.

– Бумаги. Что можешь о них сказать?

– Не много, сэр, я немецкого не знаю, а тут все, кажется, по-немецки.

Кто-то начинает изобретательно ругаться. Я даже не сразу понимаю, что это Хайтин.

– Что там, Хайтин?

– Я наступил в… – Снова поток ругательств. – Простите, сэр. – Глубокий выдох. – Тут чисто, но… но сюда лучше слабонервным не заходить. Похоже, какая-то черная магия…

Хаттер похлопывает меня по плечу и указывает вперед:

– Говард на подходе. Ничего не трогай.

Все здание – это сумрачный лабиринт узких коридоров, пыли и мусора; здесь так тесно, что с баллонами за плечами толком не развернешься. Скери Спайс ведет меня через несколько комнат и столовую: низкие скамьи по обе стороны деревянного стола перед стойкой, на которой стоят потемневшие от времени кастрюли. Потом мы оказываемся в большом центральном холле, откуда лестница уходит вверх и вниз, и входим в другой коридор, двери в котором распахнуты. Возле третьей нас ждет Хайтин.

Внутри все примерно так, как он и описал: стол, картотечные шкафы, груда высушенных мумий в черно-серой форме, черно-коричневые пятна на половине из них. Но вот стена за дверью…

– Говорит Говард: я такое уже видел, – передаю я. – Алгемантическая индуктивная схема Аненербе. Тут должен быть… ой.

Ряды закупоренных стеклянных бутылей поблескивают из-под устройства, похожего на стеклянный печатный станок с хромированными стальными зубцами. Внутри заключен сморщенный безглазый ужас: рот разинут в бесконечном беззвучном вопле, туго натянулись цепи на обезвоженных мышцах. Я прилагаю все усилия, чтобы на него не смотреть: сблевать внутрь скафандра было бы очень глупо. Большие зажимы и батареи, стойка шириной в девятнадцать дюймов – где же лоток? Ответ: под кровестоками.

– Судя по всему, это было их последнее заклятье перед гибелью. Или перед самоубийством.

Я провожу пальцем над крайним каналом колдовской машины, но так, чтобы его ни в коем случае не коснуться: они туда, скорее всего, заливали ртуть – проводник, – но она уже с тех пор наверняка испарилась. Одержание, которое распространяется прикосновением или по электропроводящим каналам. (По визуальным тоже можно, хотя для этого обычно нужно подогнать очень серьезную компьютерную графику.) Я отворачиваюсь от несчастного, заключенного в пыточной машине, и смотрю на стол. Бумаги на нем стали хрупкими от старости: я переворачиваю одну страницу и чувствую, как хрустит переплет, а потом вижу гипнотическую геометрию преобразования Птата.

– Они кого-то вызывали, – говорю я. – Не уверен, кого именно, но это определенно было заклятье одержания.

Меня не покидает чувство того, что во всем этом есть что-то неправильное. Что-то не сходится. Что же я упустил?

Мумия с пистолетом в руке будто ухмыляется мне.

Я отключаю рацию и полагаюсь на старомодные слова, чтобы меня услышали только здесь:

– Хайтин, – медленно говорю я, – посмотри на этот труп. С пистолетом. Это он перестрелял всех остальных, или это мог сделать кто-то другой? Может быть, он защищался?

Здоровяк выглядит озадаченным.

– Не понимаю…

Затем он замолкает и подходит к столу так, чтобы оказаться как можно ближе к трупу.

– Нет, – заявляет Хайтин. – Может, здесь и был кто-то еще, но выглядит так, будто он сам застрелился. И это странно…

Его слова заглушает рация:

– Барнс всем: мы нашли профессора О’Брайен. Говард, пулей лети в подвал на втором уровне, нам понадобится твоя специализация, чтобы ее вытащить. Все остальные – будьте начеку: у нас остался еще как минимум один злодей.

По коже у меня бегут мурашки: что же случилось с Мо, что им нужна моя помощь, чтобы ее освободить? А потом замечаю, что на меня смотрит Хайтин.

– Будь осторожен, – ворчит он. – Пользоваться этой штукой умеешь?

– Этой? – Я неуклюже похлопываю по глазу василиска, который висит рядом с моей нагрудной панелью. – Конечно. Слушай, не трогай эту машину. Серьезно, не прикасайся. Я думаю, что она скисла, но сам знаешь, что говорят о невзорвавшихся бомбах.

– Ты иди-иди, – он указывает на дверь, и я выхожу, а в коридоре вижу Скери Спайса на корточках – и глаза у него бегают туда-сюда, как у хамелеона под кокаином.

– Идем.

Мы направляемся к лестнице, а я не могу избавиться от чувства, что упустил что-то чрезвычайно важное: что мы все плотней запутываемся в громадной паутине тьмы и холодной лжи и делаем именно то, чего хочет засевший в ее центре монстр, – и все потому, что я неправильно понял один из знаков вокруг.

В подвале холоднее, чем в комнатах и коридорах первого этажа. Здесь обнаруживается сержант Пайк в расстегнутом шлеме; изо рта у него валит пар, блестящий в свете парафиновой лампы, которую кто-то сумел пробудить к маслянистой, неверной жизни.

– Где тебя носило? – спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

– Где она, и что с ней?

Он указывает на ближайший из двух коридоров – освещенный рядом биолюминесцентных одноразовых фонарей, так что я иду по цепочке призрачных зеленых свеч. У меня вдруг сосет под ложечкой.

– Она в сознании, но никто к ней не прикоснется, пока ты не дашь добро, – отвечает Пайк.

Ну отлично. Я иду по цепочке призрачных свечек к открытой двери…

Дверь-то открыта, но в помещении безошибочно узнается камера. Кто-то поставил на пол еще одну лампу, чтобы я сумел рассмотреть все в мельчайших деталях. Комнату почти целиком занимает заклинательная установка – не пыточная машина вроде той, наверху, но и не такое уж далекое от нее устройство. На деревянном каркасе вроде кровати с балдахином установлены по углам сложные вороты. Мо растянута на спине, голая, привязана к вертикальным стойкам, но общий вид совершенно не эротический – особенно когда я вижу, что́ висит над ней на других блоках и тех же стальных кабелях, что проходят через ее кандалы. На каждом из столбов стоит катушка Теслы, в углу виднеется какой-то здоровый генератор, а половина начинки старого высокочастотного радара расположена по периметру безумного пентакля, окружающего это прокрустово устройство. Дикая смесь электрического стула и дыбы.

Ее глаза закрыты. Думаю, она потеряла сознание. Я не могу сдержаться: неуклюже расстегиваю шлем, чтобы глотнуть воздуха. Здесь холодно – прошло почти восемь часов с момента похищения, и если она здесь провела все это время, то уже на полпути к переохлаждению.

Я подбираюсь ближе, стараясь не переступить контур, выведенный на полу припоем.

– Мо?

Она вздрагивает.

– Боб? Боб! Вытащи меня отсюда!

Голос хриплый, в нем звучат нотки паники.

Я набираю полную грудь ледяного воздуха.

– Именно это я сейчас и попытаюсь сделать. Только один вопрос – как. – Оглядываюсь по сторонам. – Есть тут кто?

– Сейчас буду, – отвечает из-за двери Хаттер. – Жду командира.

Я неуклюже вытаскиваю из закрытого кармана КПК, потому что, прежде чем подойти к этой конструкции, я хочу снять показания с приборов.

– Говори со мной, Мо. Что случилось? Кто тебя сюда привязал?

Мо почти сводит судорога, и она в панике натягивает кабели.

– Прекрати! – ору я; мне и самому страшно. – Мо, не шевелись, эта штука может в любой момент упасть!

Она так резко перестает шевелиться, что кровать-дыба-установка вздрагивает.

– Что ты сказал? – спрашивает она уголком рта.

Я присаживаюсь на корточки, чтобы рассмотреть основание конструкции, на которой она лежит.

– Вот эта штука. Я тебя отвяжу, как только увижу, что она не под напряжением. Автозамыкатель. Похоже на конфигурацию Вольмана-Кнута – сейчас отключена, но, если подать напряжение на вон те катушки, дело может обернуться плохо.

Я вызвал на КПК одну интересную диагностическую программу, и встроенный сенсор гальваномагнитного эффекта выдает еще более интересные показания. Интересные в смысле старого китайского проклятья «чтоб ты жил в интересные времена», а скорей уж в них и помер.

– Она используется для некромантических призывов. Их раньше называли демонами: теперь это именуется «первичные материализации», наверное, чтобы не пугать менеджеров. Кто тебя сюда положил?

– Тот худой парень, загорелый, с немецким акцентом…

– Из Санта-Круза?

– Нет, никогда раньше его не видела.

– Черт. Друзья у него были? А вон ту штуку он установил?

Я осматриваю верхнюю часть рамы. Похожая на люстру конструкция свисает с балок этой дыбы, как жуткое трехмерное полотно гильотины: если перерезать любой из кабелей, которыми Мо привязана к распоркам, оно упадет. Не знаю, из чего оно сделано – стекло и человеческая кость точно есть, но еще цветные проводки и шестеренки, – но конечный результат будет настолько же фатальным, как если бросить лягушку в соковыжималку. Беда в том, что я совершенно не уверен, что эта проклятая штука не упадет, если кто-то подаст ток на контур.

– Нет, – отвечает Мо, но без уверенности в голосе.

Сейчас я осматриваю ножку некромантической кровати и радуюсь тому, что приложение показывает журнал: очень дерьмовые вещи тут происходили, призраки ревут в проводах, информация уничтожалась и выливалась из нашего пространства-времени через диковинную геометрию серебряных проводов и волос повешенных женщин. Вот ублюдки. Нужно задавать Мо вопросы, нужно, чтобы она говорила.

– Я спала, – рассказывает она. – Помню сон – вой ветра, очень холодно, меня куда-то несут, а я не могу пошевелиться. Будто парализовало, очень страшно и не могу дышать. А потом очнулась здесь. И он надо мной склонился. Голова болит, как с жуткого похмелья. Что случилось?

– Он что-то сказал? – спрашиваю я. – Что-то настраивал?

– Сказал, что я исполнила свое предназначение, и это будет мой последний вклад. Глаза у него были жуткие. Светились. А что значит настра…

Она пытается поднять голову, и раздается скрип, затем – зловещее гудение от панели управления в дальнем конце комнаты, на которой загорается красная лампочка.

– Вот черт, – выдыхаю я, когда открывается дверь и входят двое солдат в спецкостюмах, а свет начинает мигать.

Я вижу, как покачивается на кабелях псевдоканделябр над Мо, слышу, как скрипит рама. Она набирает в грудь воздуха, чтобы заорать, а я неуклюже запрыгиваю на кровать и прикрываю ее собой, упершись в раму ладонями и коленями.

– Режьте кабели, вытащите ее и режьте провода! – кричу я.

На одном из них я стою коленом, когда груда вулканического стекла, костей и проводов с хрустом падает на мой ранец – и я опытным путем узнаю, что она была под напряжением, а от Мо кабель уходит в землю.

Голова у меня кружится, меня тошнит, а правое колено горит огнем. Что же я…

– Боб, мы сейчас ее с тебя снимем. Слышишь меня?

Ну да, слышу. Меня сейчас вывернет. Я хриплю что-то нечленораздельное. Огромная тяжесть начинает подниматься с моей спины. Я моргаю, как идиот, глядя на доски перед собой; кто-то хватает меня за руку и тянет в сторону. Это очень больно. Кто-то (наверное, я) кричит. А потом кто-то другой орет:

– Медика!

Через несколько секунд или минут я понимаю, что лежу на спине, а кто-то колотит меня по груди. Я моргаю и пытаюсь что-то промычать.

– Ты меня слышишь?

– Ага – у-уф.

Удары прекращаются, и я заставляю себя глубоко вздохнуть. Я же должен на чем-то лежать, но на чем? Я открываю глаза как следует.

– М-да, плохо дело. Мое колено…

В поле зрения появляется Алан, за ним толпятся люди.

– И что это было? – спрашивает он.

– А Мо…

– Я в порядке, Боб, – ее голос звучит откуда-то сзади. Я вздрагиваю, и чувство от этого такое, будто кто-то меня опять приложил дубинкой по затылку, – голова раскалывается.

– Эта… штука… – ее голос дрожит.

– Это алтарь, – устало говорю я. – Я должен был опознать его раньше. Алан, где-то здесь ходит враг. Мо – приманка в ловушке.

– Объясни, – почти рассеянно говорит Алан.

Я поворачиваю голову и вижу, что Мо сидит, прислонившись спиной к стене и вытянув ноги; кто-то выдал ей красный комбинезон – от вакуума не защитит, но хоть не замерзнет здесь, – а на плечи набросил серебристое одеяло. За ней виднеются обломки алтаря.

– Не так уж трудно открыть врата и провести через них информационную сущность, особенно если с другой стороны наготове есть тело, так? Физические врата сложнее, и чем больше они должны быть, тем больше энергии нужно потратить, чтобы их стабилизировать. В общем, это алтарь; пара похожих хранится в подвале музея, в который мы ходили. Жертву кладут на алтарь, подсоединяют к призывному контуру и убивают – для этого была нужна «люстра», – чтобы направить энергию обратно. Но здесь стражи и защиты на алтаре испорчены. Когда произойдет призыв, они не дадут никакой защиты, и эта тварь одержит всех, до кого дотянется. Перекинется через электропроводимость, многие из них так распространяются.

– И ты попытался ее прикрыть своим телом, – замечает Алан. – Как трогательно!

Я кашляю и морщусь, когда в голове вспыхивает боль.

– Ну, не совсем. Я прикинул, что груз не пробьет мои баллоны с воздухом. А если бы Мо погибла, то и нам всем настал бы конец.

– А что здесь призывали? – по-прежнему хрипло спрашивает Мо.

– Не знаю, – хмурюсь я. – Ничего приятного, это уж точно. Но это ведь не Аненербе, верно? Хоть они и выстроили здесь все, они давно умерли. Покончили с собой, судя по всему. Этот ублюдок – одерживающая сущность – прыгает из тела в тело. Она тебя отслеживала от самых Штатов, но, заполучив, использовала только для того, чтобы бросить жертвой в призывный контур. Не сходится, да? Если ты ей была настолько нужна, почему бы просто не подойти к тебе, не пожать руку и не перепрыгнуть в твою голову?

– Сейчас это не важно, – включается Алан. – Мы скоро уходим. Роланд говорит, что врата сжимаются; у нас примерно четыре часа на то, чтобы отступить, а твой загадочный похититель пока даже не попытался пробиться к вратам. Поэтому мы поставим на вратах стража, уйдем к чертовой матери отсюда и оставим тикать бомбу. Мимо нас он обратно не проскочит, а заряд разнесет все, что здесь осталось.

– Ой-ой. Как там мои баллоны?

– Погнулись. И передняя панель костюма сгорела – приняла на себя разряд, иначе бы ты уже был угольком. Я займусь организацией лично, поскольку у всех нас сбоят рации, – говорит Алан и оборачивается. – Хаттер, приведи их в порядок и подготовь к отступлению, чтобы оба были на ногах в течение часа. Нам тут много чего нужно сделать. – Он смотрит на меня и подмигивает. – Ты молодец.

Через пятнадцать минут я отхожу настолько, что могу сесть, опершись о стену, а Мо уже даже почти не дрожит. Она прислоняется ко мне.

– Спасибо, – тихо говорит она. – Это было намного больше…

В дверь вваливаются Хаттер и Хайтин с полными сумками: вакуумное белье, подогреваемый внешний комбинезон, новые регулятор и баллон для моего каркаса, новый ранец и шлем для Мо.

– Ты посмотри на этих голубков, – говорит Хайтин, которого мы явно веселим. – Подъем, птички, будем вас готовить к выходу, потому что нести вас никто не будет.

Пока Хаттер помогает Мо надеть спецкостюм, я ковыряюсь в обломках прокрустова ложа, чтобы найти свой наладонник – он выпал, когда мне пришлось прыгать, чтобы спасти жизнь Мо. Я нахожу его на бетонном полу: его явно пнули ногой в угол, но девайс не пострадал, и это большое облегчение. Я поднимаю его и рассеянно проверяю фоновый уровень тавматургии, а потом примерзаю к месту: здесь что-то в корне неправильно. Я обвожу дисплеем стены, пока не обнаруживаю необъяснимо высокие показания перед стойкой с распределителями высокого напряжения. Что-то здесь происходит: локальная энтропия пробивает потолок, будто информация уничтожается необратимыми вычислениями где-то рядом. Но стойка выключена. Я прячу наладонник в карман и на пробу тяну стойку на себя – и чуть не падаю, когда она легко подается мне навстречу.

– Эй! – У меня за спиной возникает Хайтин, отталкивает меня в сторону и направляет дуло автомата в темноту за стойкой.

– Стой, – резко командую я. – Смотри.

Я включаю фонарь на шлеме, и тут же об этом жалею.

– О господи, – говорит Хайтин и опускает оружие, но глаз не отводит. За стойкой скрывается еще одна камера: ее явно не трогали давным-давно, но холод сохранил части тел так, что их еще можно опознать. В воздухе висит зловоние скотобойни: не разложение, но запах смерти. И запчастей доктору Франкенштейну тут хватит где-то на десяток монстров: они лежат грудами в бурых озерцах льда по углам.

– Закрой дверь, блин, – ровно говорит Хайтин и отходит в сторону, давая мне дорогу.

– Ножовка у кого-нибудь есть? – спрашиваю я.

– Ты что, серьезно? – Хайтин даже поднимает забрало шлема, чтобы выпучить на меня глаза. – Зачем?

– Хочу взять образцы с пары верхних тел, – медленно говорю я. – Думаю, они могут быть связаны с операцией Мухабарата в Санта-Крузе.

– Ты чокнутый, – заявляет он.

– Возможно. Но ты же хочешь узнать, кто были эти люди?

– Вот совсем не хочу, – возражает Хайтин, а затем глубоко вздыхает. – Слушай, я был в Боснии, понимаешь? Братские могилы. – Он отводит глаза и проводит ногой по полу. – Летом пару недель охранял там судмедов. Самое худшее – что потом моешься-моешься, но отмыться не можешь. Когда этот запах въедается в одежду, проще просто выкинуть. Ты окончательно рехнулся, если думаешь, что я тебе помогу набрать трофеев.

– Тогда просто дай мне топор, – раздраженно огрызаюсь я.

А потом снова морщусь и жалею, что дернулся. Хайтин долго и пристально смотрит на меня, словно пытается решить, нужно ли скрутить меня прямо на месте, но потом разворачивается и уходит.

Возвращается он с пожарным топором и пустой сумкой для инструментов, а затем оставляет меня на десять минут, и за это время я узнаю, как трудно перерубить запястье трупа, который пролежал замороженным несколько дней или месяцев. Я зол, очень зол – настолько зол, что эта работа меня не тревожит. Я хочу найти ублюдка, который это сделал, и отплатить ему той же монетой. И если для этого нужно отрубать мертвецам руки, я легко готов заплатить эту цену – и дать на чай.

Но почему же мне кажется, что я все еще упускаю что-то очевидное? Например, зачем этот демон – диббук, одержатель, как ни назови – заманил нас сюда?