Глава 30

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Март, 1977

ДНЕВНИК

Я сидела под кипарисом, курила и ломала голову, что́ мне написать в дневнике о тех трех месяцах, которые я считала пропащими, но которые оказались очень, очень важными. Сам дневник валялся на траве рядом со мной; он был раскрыт, и его страницы чуть шевелились под ветром, напоминая крылья. Я смотрела на него, но только снова и снова подносила к губам сигарету и глубоко затягивалась, жалея, что у меня нет ничего покрепче табака.

А потом из дома показалась Матильда. Она, как обычно, остановилась в десятке шагов от дерева и крикнула, что мне снова звонил Майкл, что он больше звонить не будет, потому что у него закончились десятицентовики, и если я хочу что-то ему передать, я должна позвонить мистеру и миссис Келли и оставить ему сообщение.

Да, Майкл все-таки сумел меня разыскать. В первый раз он позвонил мне под Рождество, и с тех пор мы регулярно разговаривали по телефону. Майкл по-прежнему живет на ранчо, но он говорит, что скучает по мне и что если я когда-нибудь вернусь, он сразу оттуда уйдет, чтобы мы могли жить вместе. Что именно мы будем делать, он не уточнял, но я бы солгала, если бы сказала, будто не думаю ни о нем, ни о том, как хорошо нам могло бы быть вдвоем.

Но вот в чем штука: еще больше мне хочется остаться здесь, в Миссисипи. Во мне, оказывается, очень много такого, что держит меня в Индиэн Маунд. Например, Томми… А еще – воспоминания детства. С другой стороны, чем больше Бутси старается меня задержать, тем сильнее мне хочется уехать. Наверное, отношения между всеми матерями и дочерьми таковы, что напоминают перетягивание каната: каждая тянет, тянет изо всех сил, словно победительнице в этом нелепом состязании обещан бог весть какой приз! Но я-то знаю, что в игре, в которую играем мы с Бутси, не может быть победителя. Чем настойчивее она упрашивает меня остаться, тем громче звучат в моей голове голоса демонов, которые велят мне не сидеть на одном месте, а двигаться дальше – к новой связи, к новой дозе, которые помогут мне забыться и пореже вспоминать богом проклятое местечко под названием Индиэн Маунд.

Даже не верится, что уже почти апрель. Именно в это время года дядя Эммет обычно исчезает в полях и появляется только после того, как заканчивается сезон сбора урожая. Мне апрель нравится – это лучший месяц для отъезда. За неделю-другую до начала сева в воздухе появляется такое чувство, которое ассоциируется у меня с надеждой на перемены к лучшему. Ну как будто где-то под са́мой поверхностью только что проснувшейся земли решается наша судьба. И я думаю, что лучше всего уйти прямо сейчас, пока я могу унести эту надежду с собой, как ребенок несет привязанный к нитке голубой воздушный шарик.

Поля все еще лежат голые, в воздухе даже днем разливается прохлада, а по ночам, если верить дяде Эммету, не исключены заморозки. Он вообще очень умный – в смысле, знает все о погоде, о земле и о том, как выращивать хлопок. Я до сих пор помню, как однажды в разгар лета (я тогда была совсем маленькая и боялась, что могу испечься на солнце, как на сковородке) он специально разбил на самом солнцепеке яйцо, чтобы я видела: как бы жарко мне ни было, ничего страшного со мной не случится. Нет, пусть я и выросла без отца, дядя Эммет неплохо его заменил, да и дед из него получится что надо. Например, он уже сейчас начал брать с собой в мастерскую моего Томми, которому ужасно нравится смотреть, как дядя работает, и слушать, как «тикают часики». А когда Томми устает, дядя Эммет стелет ему одеяло прямо на полу мастерской, и мой мальчик спит там спокойнее, чем дома.

Кроме того, дядя обещал Томми, что этой весной непременно покатает его на тракторе. Моему мальчику только недавно исполнился год, но в нем все равно чувствуется какая-то особая мудрость. Стоит только заглянуть в его большие и серьезные голубые глаза, и тебе сразу начинает казаться, что он был всегда. И, быть может, так оно и есть! По сравнению с ним я часто выгляжу сущим ребенком, но это, наверное, только естественно: если один из нас чувствует себя младенцем, другой непременно должен быть взрослым, не так ли?

Вчера дядя Эммет принес домой щенка (это из той коробки, которую он на прошлой неделе подобрал на обочине дороги). Он сказал, что это, скорее всего, помесь лабрадора с английской гончей, но мне кажется, что в предках у нашего щенка была еще какая-то порода, потому что мех у него длинный и мягкий, как пух цыпленка, а хвост закручивается колечком. Раньше мы всегда держали собак, но это были обычные дворовые псы: они умели охотиться и охранять дом и могли сами запрыгнуть в кузов пикапа, но, откровенно говоря, ни на что другое они не годились. А вот по поводу этого щенка дядя Эммет сказал, что раз у нас в доме появился мальчик, нам нужно завести питомца, который бы рос одновременно с Томми и учил его самому важному в жизни.

Мне, как маме Томми, предоставили право выбрать для щенка кличку. У него были сильные лапы, доставшиеся ему от гончей, и крупная, как у лабрадора, голова, а его короткое упитанное тело покрывал длинный и мягкий пух, который, как я полагала, со временем потемнеет. Сейчас, однако, он был почти белым, поэтому я недолго думая нарекла щенка Снежком. Не оригинально, конечно, но имя ему шло, и это было главным.

Когда Снежка привели в дом, Томми сидел на полу и строил из кубиков башню. Щенок бросился к нему, разбросал кубики и опрокинул самого Томми. В первую секунду малыш удивился, но не испугался, а когда Снежок принялся вылизывать ему лицо – захихикал. Подружились они почти мгновенно, и я подумала, что дядя Эммет был прав: у каждого мальчишки в детстве обязательно должна быть собака.

Когда-то очень давно, – чуть не целую жизнь назад – Бутси часто повторяла, что я стану лучше понимать ее, когда сама стану матерью. Теперь я думала, что она тоже была права, хотя ей я в этом ни за что бы не призналась. С Томми Бутси обращается очень хорошо, да и терпения у нее побольше, чем у меня. Она единственная может уговорить его поесть или уложить спать без скандала. Иногда по ночам Томми просыпается с криком и зовет не меня – ее. Когда это случилось в первый раз, я, честно сказать, немного огорчилась – в конце концов, я ведь тоже люблю своего малыша! – но потом я поняла: я не просто свела их вместе, а сделала нечто большее. Самое главное – я нашла для Томми настоящую мать, которая даст ему то, чего никогда не смогу дать я. Что касалось Бутси, то и ей я подарила шанс стать для кого-то заботливой, любящей матерью – ведь быть матерью мне я ей так и не позволила. Возможно, кстати, именно это и имела в виду Бутси: мы, матери, всегда должны выбирать то, что лучше для нашего ребенка, пусть даже это разбивает наши собственные сердца.

Я люблю Томми, люблю даже сильнее, чем мне всегда казалось возможным любить другого человека, и все же мне иногда хочется выйти через парадное крыльцо и шагать прочь, не останавливаясь и не оглядываясь. Я завязала с наркотиками задолго до того, как родился мой сын, и все же мне часто не хватает того забытья, которое способен подарить мне один «косяк» с «травкой», не хватает той власти над прошлым, которую дают «колеса» или «кислота». Нет, я понимаю, что жизнь, которую я вела раньше, для ребенка совершенно не подходит, и все же… все же… С другой стороны, если я оставлю Томми здесь, у него будут и Бутси, и дядя Эммет, и Матильда, а теперь еще и Снежок. А еще у него будут смешной желтый дом, бескрайние хлопковые поля, мягкая постель, колыбельные песни каждую ночь и многое, многое другое. Конечно, мне будет больно расстаться с сыном, и все же я не могу не думать о Майкле и о тех вещах, которые я получу и которые мне помогут. Руки перестанут трястись, в голове перестанут бродить мысли о доме… Да, теперь я знаю твердо: со мной все будет в порядке, нужно только постараться забыть, как пылают закаты над хлопковыми полями и как смеется мой сын.