Глава 29

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Май, 2013

Я нажала кнопку на мобильнике, чтобы посмотреть, который час, и с досадой бросила аппарат обратно на ночной столик. Была глубокая ночь, но я снова не спала, и это не могло мне нравиться. На протяжении уже нескольких часов я ворочалась на простыне с боку на бок, пыталась считать овец и слонов, но так и не смогла отвлечься от воспоминаний о фотографии, на которой был запечатлен неизвестный ребенок с колечком на пальце. Надоедливая, словно комар, мысль, что когда-то я уже видела этот снимок, не давала мне покоя.

В конце концов я поняла, что с надеждой на крепкий здоровый сон придется расстаться, и, сев на кровати, включила лампу на столе. Некоторое время мой взгляд блуждал по комнате в поисках чего-нибудь, что помогло бы занять мои мысли, пока не остановился на книжных полках, которые, насколько я успела заметить, пустели не по дням, а по часам. Книги брала Кло, а я была так рада, что она наконец-то начала читать, что не решилась даже напомнить девочке общеизвестное правило: прежде чем берешь чужую вещь, нужно спросить разрешения.

На самой нижней полке, впрочем, никаких книг не было с самого начала. Там пылились старые фотографии, некоторые в рамках, некоторые – без. Даже не глядя, я могла бы перечислить большинство из них: в частности, на полке хранились снимки Томми в бейсбольной форме (бейсболом он увлекался в старшей школе и даже входил в сборную графства), а также фото его собаки, которая была у него в детстве. Она умерла от старости, когда я была еще маленькой. Для Томми это стало настоящей трагедией: с тех пор он и слышать не хотел о том, чтобы завести новую псину.

Были там и наши с Триппом фотографии, сделанные на «последнем звонке» в младшей школе и на выпускном балу в старшей. Трипп был моим официальным кавалером на обоих мероприятиях, но исключительно потому, что кандидатов на это место было слишком много, поэтому, только пойдя на выпускные с Триппом, я могла бы танцевать и кокетничать со всеми мальчиками подряд. Сейчас, вспомнив об этом, я невольно поморщилась.

Обнаружила я на полке и наше с Томми детское фото, где мы в купальных костюмах позируем на пляже в Билокси. Томми на нем было лет двенадцать, я же выглядела совсем крохой, поэтому не было ничего удивительного в том, что я не помнила ни фото, ни даже поездки на пляж. Увидела я его, только когда убирала на полку фотографию Бутси в широкополой панаме, которую я нашла в сарае с инструментами, когда пыталась реанимировать сад. Кроме шляпы, на бабушке было набивное ситцевое платье с цветочками и старые, но вполне приличные закрытые босоножки. Никаких перчаток – Бутси никогда не надевала их для работы в саду, утверждая, что ей, мол, необходимо прикасаться к растениям голыми руками, чтобы лучше понять, чего они хотят и в чем нуждаются. В детстве я в это верила, да и как было не поверить?.. На фотографии Бутси держала в руках один из своих призовых помидоров – такой большой, что современные селекционеры обзавидовались бы, а на заднем плане стояли высоченные подсолнухи размером с тележное колесо каждый. Их головы были повернуты в сторону солнца – совсем как у загорающих на пляже девчонок.

Честно говоря, я совершенно забыла о подсолнухах, а ведь Бутси их очень любила – любила окружать себя их яркими, жизнерадостными соцветиями. Сколько я себя помнила, на столе в кухне, а иногда даже в гостиной, всегда стояли в вазе желтые и оранжевые подсолнухи. Бутси утверждала, что эти цветы с самого утра настраивают ее на бодрый лад. Надо будет спросить у Томми, подумала я, вдруг у него где-то есть семена подсолнухов. Впрочем, если нет, купить их большой проблемы не будет.

Немного сдвинувшись к краю кровати и вытянув шею, я сумела разглядеть на полке фотографию, о которой только что вспоминала. Даже в полутьме я ясно различала миловидное, еще молодое лицо и любящую улыбку Бутси. Потом я увидела ее глаза – и вздрогнула. Несколько минут я сидела неподвижно, думая, что мне почудилось, потом встала, достала с полки снимок и поднесла его к свету лампы, чтобы рассмотреть получше и сравнить с фотографией из библиотеки. Даже в неярком свете настольного светильника лица Бутси и неизвестного ребенка показались мне идентичными – естественно, с поправкой на возраст. Возраст, впрочем, не имел большого значения: когда-то я читала, что размер глаз у человека практически не меняется от рождения до смерти, то есть и у ребенка, и у взрослого глаза должны быть одинаковыми. Сейчас передо мной лежало блестящее подтверждение этой теории. Правда, у моей бабушки кожа вокруг глаз была покрыта морщинами, и все же я ни на секунду не усомнилась, что на обеих фотографиях запечатлен один и тот же человек.

Стараясь ступать как можно тише, я спустилась на первый этаж, держа в руках фотографию ребенка. Мне посчастливилось вовремя поймать дверь, прежде чем сквозняк успел с грохотом захлопнуть ее позади меня, и не налететь на тумбочку в прихожей, которой не было здесь в моем детстве. Наконец я добралась до гостиной, включила верхний свет и пару настольных ламп, а потом достала из шкафа несколько старых альбомов с фотографиями, которые скопились у Бутси за всю жизнь. В самых старых альбомах фото вставлялись в специальные полукруглые прорези или приклеивались бумажными ярлычками, благодаря чему заглянуть на обратную сторону снимка и прочесть то, что там написано, было сравнительно легко. Более современные альбомы были так называемыми «магнитными», хотя на самом деле снимки в них засовывались под пленку, удерживавшуюся с помощью клейкого слоя. За много лет клей высох, так что теперь достать снимок, не повредив его, было практически невозможно.

Впрочем, недавние альбомы интересовали меня в значительно меньшей степени, тем более что они больше чем наполовину были заполнены фотографиями, на которых я и Томми представали перед фотографом с разными стрижками, с зубными брекетами разных систем, с разнообразным расположением прыщей на лицах. Пока мы были маленькими, Бутси буквально не выпускала из рук фотоаппарата, и наших снимков в альбомах (и не в альбомах тоже) было чересчур много. Пожалуй, если бы эти альбомы рассматривал посторонний человек, у него могло бы создаться впечатление, будто мы с братом росли круглыми сиротами, поскольку никаких взрослых на фотографиях не было.

Я, однако, помнила, что где-то в самых старых альбомах должны быть фотографии Бутси в детстве. И действительно, среди множества страниц с портретами людей, которых я не знала, мне попались один-два снимка Бутси, где она стояла рядом с высоким, красивым мужчиной с грустным взглядом. Это был ее отец и, следовательно, мой прадед. Фотографий Бутси с матерью в альбомах не было, но меня это не удивило: я помнила, что она погибла в тот же год, когда моя бабушка родилась.

Страницы я листала довольно быстро, пока не наткнулась на пустой разворот в самой середине одного из самых старых альбомов. На сером картоне остались даже ярлычки, с помощью которых фотографии когда-то были приклеены, но самих снимков нигде не было, хотя я перевернула альбом и несколько раз встряхнула. Судя по не выцветшему следу на одной из страниц, исчезнувшее фото было почти такого же размера, как и снимок из библиотеки.

Положив альбом на колени, я попыталась просунуть уголки фотографии под ярлычки и нисколько не удивилась, когда размер в точности совпал. Увы, о том, что за снимок был когда-то на странице напротив, мне оставалось только гадать.

Но окончательно я убедилась, что не ошиблась, только когда перевернула страницу и увидела фотографию, на которой был изображен тот же самый ребенок – правда, запечатленный немного в другой позе, чем на снимке из архива, но это был тот же самый ребенок. Даже одежда на малышке была та же, и я решила, что эти фотографии были сделаны в городской фотостудии в один и тот же день. Ну да, конечно, вот и кольцо с колечком, надетое на пухлый короткий пальчик… Так вот откуда у меня ощущение, будто кольцо мне знакомо! В детстве я десятки раз перелистывала этот альбом, я видела это кольцо и в то же время – не видела. Потом я о нем забыла и вспомнила только тогда, когда Трипп показал мне кольцо, которое он извлек из могилы. Оно подстегнуло мою память, но не настолько, чтобы я смогла вспомнить сразу…

Осторожно приподняв снимок, я прочла надпись на обратной стороне, хотя уже знала, как зовут этого ребенка. Бутси Уокер Ричмонд… Интересно, подумала я, возвращаясь на пустую страницу, как и почему один из портретов Бутси попал в газетный архив. И что было на втором снимке?.. Аккуратно поместив фото в альбом, я закрыла его и убрала на место, а сама свернулась на софе у окна, подобрав ноги. Глядя в светлеющее небо в ожидании утра, я незаметно для себя уснула и не видела, как начал стремительно розоветь восточный край небосвода.

* * *

Стоя на коленях на мягкой земле и поминутно поправляя сползавшую мне на самый нос старую панаму Бутси, я орудовала совком, размечая будущие грядки. Кэрол-Линн, скрестив ноги, сидела неподалеку и, держа на коленях второй совок, внимательно наблюдала за моими манипуляциями. Кло с книжкой на коленях устроилась в одном из садовых кресел и читала нам вслух ксерокопии статей, сделанные для нас миссис Шипли. Прислушиваясь краем уха к ее чтению, я потянулась к кружке с остатками кофе, стоявшей на крышке шляпной картонки, которую Кло повсюду таскала с собой. За утро это была уже моя четвертая кружка, однако свежей и бодрой я себя не чувствовала, хотя после бессонной ночи проснулась довольно поздно. С Томми, которого я собиралась попросить воспользоваться его лупой часовщика и попробовать прочесть гравировку на запечатленном на фотографии кольце, я, естественно, разминулась. Теперь он должен был вернуться только поздно вечером, и надо признаться, что эта вынужденная задержка не добавила мне хорошего настроения, тем более что виновата в ней была я сама.

– А-а, кажется, я нашла, о чем ты могла бы написать в своей колонке! – завопила Кло, размахивая ксерокопиями статей. – Это настоящая сенсация!

Не вставая с колен, я кое-как разогнула затекшую спину и повернулась к девочке:

– И что же ты нашла?

– Ты знала, что президент Кеннеди был убит?

Сначала я решила, что Кло шутит, но отбросила эту мысль, когда увидела выражение ее лица. Взгляд у нее был такой, словно она только что узнала, что Джастин Бибер – это девушка.

– Да, я что-то такое слышала, – призналась я.

– Так вот, когда об этом передали по телевидению, один чувак упал мертвым, представляешь? Наверное, он был настоящим фанатом.

– Ну и что? – внезапно вмешалась Кэрол-Линн. – Когда об этом услышал мой дядя Эммет, с ним случился инсульт. После этого он до конца жизни подволакивал ногу. – С этими словами мать вонзила свой совок в землю и повернула именно так, как я ей показывала.

– Ты… помнишь? – мягко спросила я. – Помнишь времена, когда Кеннеди был президентом?

Кэрол-Линн уставилась на торчащую из земли ручку совка, словно не знала, что делать дальше.

– Когда его убили, это действительно было очень печально. Настоящая трагедия. Я услышала про убийство на автовокзале. Мы были там с Джимми. – Она улыбнулась, словно только что выиграла приз на каком-то шоу, первой из участниц припомнив имя и фамилию давно забытого политического деятеля. – Об этом передавали по радио и по телевидению тоже. Многие пассажиры плакали. Я это точно помню.

– А ты помнишь мой выпускной? Помнишь, как я поднималась на сцену, чтобы получить аттестат, но наступила на подол собственного платья и едва не свалилась?

Кэрол-Линн уставилась на меня пустым взглядом, и ее улыбка поблекла.

– А помнишь, как на шуточном голосовании большинство моих одноклассников решили, что я обязательно буду знаменита? Помнишь?!

Я услышала шорох карандашного грифеля по бумаге – это Кло быстро-быстро записывала на полях статьи то, что́ она только что услышала об убийстве Кеннеди от моей матери. Теперь мне придется использовать это в моей колонке, поняла я и помрачнела еще больше. Я ревновала мать к ее воспоминаниям о тех местах и временах, где было убийство Кеннеди, но не было меня, ревновала к парню по имени Джимми, который, совершенно очевидно, играл в пьесе о ее прошлом куда более важную роль, чем я – проходной, эпизодический персонаж второго или даже третьего плана. На мгновение мне пришла в голову абсурдная мысль, что раз моя собственная мать не помнит никаких событий из моего детства, значит, никакого детства у меня не было и я себе его просто вообразила.

– А вот еще кое-что интересненькое, Вив, – не успокаивалась Кло. – Помнишь, мистер Монтгомери рассказывал о знаменитом блюзмене, который так хотел стать лучшим в мире гитаристом, что продал душу дьяволу? Так вот, в статье говорится, что это произошло совсем недалеко отсюда – как раз на перекрестке Шестьдесят первого и Сорок девятого шоссе, в окрестностях городка с отстойным названием Кларксдейл. Я думаю, нам нужно съездить туда и сделать несколько фотографий.

Я едва слышала, что́ она говорит. Все свои силы я направила на то, чтобы глотнуть воздуха, наполнить им свои опавшие легкие, но каждый вдох давался мне с великим трудом и болью от сознания того, что меня забыли, заменили меня воспоминаниями о людях, которых я никогда не видела и не знала. В панике я подумала о своей сумочке, куда я еще вчера полезла за ручкой, а нашла завалившуюся за подкладку маленькую белую таблетку. Выбрасывать я ее не стала. Тогда я не знала почему, но сейчас мне стало ясно: я оставила ее именно на такой случай, как сейчас, когда мне срочно – до отчаяния, до боли – понадобится забвение. Вот сейчас… Сейчас я встану и… Нужно только придумать какой-то предлог, чтобы ненадолго подняться в спальню. Принять одну таблетку – секундное дело, зато потом все будет хорошо. Одна таблетка – и я забуду все с той же легкостью, с какой умела забывать моя мать.

– …Это для твоей колонки, – донесся до меня обрывок фразы Кло. – Кстати, мне тоже придется что-то писать или ты хочешь, чтобы я занималась только поисками и подготовкой материалов?

Я слегка откашлялась.

– Я пока не знаю, но… все равно спасибо, – выдавила я, погружая пальцы в землю и стискивая их изо всех сил. Мне срочно нужно было за что-то уцепиться – за что-то надежное и вечное. Прикосновение успокоило меня; в руках у меня была только земля, но на мгновение мне показалось, что я сжимаю теплые пальцы Бутси.

Я улыбнулась Кло и сказала:

– У тебя очень хорошо получается с материалами, я даже думаю – от этого может быть двойная польза, но сейчас тебе придется заняться кое-чем другим, а именно – естественными науками. Тебе ведь надо готовиться к школе, ты не забыла?

Девочка застонала в голос.

– Только не заставляй меня копаться в земле! Там червяки… и бактерии… и мало ли что еще! К тому же она грязная.

– Да, земля грязная, но я же не прошу тебя ее есть! От тебя требуется только выкапывать совком маленькие ямки, опускать в них семена, а потом закапывать. Я разметила вот эту часть грядки специально для тебя, чтобы ты могла посадить растения так, как тебе хочется.

Демонстративно вздохнув, Кло отложила статьи и встала.

– Я буду работать с Кэрол-Линн, – заявила она, – поскольку мы новички, а ты профессионалка. Так будет честно.

– А я и не знала, что у нас соревнование, – заметила я, не в силах скрыть свое удовлетворение. Кажется, в Кло начал понемногу просыпаться нормальный ребенок.

– Отец говорит, что вся жизнь – соревнование, и того, кто пришел вторым, никто никогда не помнит.

– Отлично. – Я прикусила губу, чтобы ненароком не высказать все, что́ я на самом деле думала о Марке и о его наставлениях. – В таком случае – получи́те… – И я вручила ей семена, которые мне дал Томми. – Это лимская фасоль – замечательно вкусная штука, особенно в тушеном виде. Семена нужно сажать на глубину двух дюймов на расстоянии четырех-шести дюймов друг от друга, потому что лимская фасоль любит простор. Землю я уже приготовила – внесла компост и удобрения, поэтому я не желаю слышать никаких жалоб, что ты испачкалась и так далее…

Кло недовольно нахмурилась, но я продолжала как ни в чем не бывало:

– Каждый день я буду тебе показывать, что нужно делать, чтобы твои растения были здоровыми и крепкими. Многое будет зависеть и от погоды, так что тебе придется освоить самые разные операции… между прочим, они называются агротехникой. Кора сказала мне, что вы будете вести дневник живой природы – в него-то ты и будешь записывать свои наблюдения и все, что́ ты делала на огороде в тот или иной день.

Мешочек с семенами Кло взяла с тяжелым вздохом, всем своим видом показывая, что покоряется неизбежному, однако я заметила, что к бороздам, которые я провела по земле, она приглядывается не без интереса.

– В сарае есть еще один совок, – сказала я. – Можешь его взять, но лично мне кажется, что такие маленькие посадочные лунки гораздо проще делать пальцами. Проще и быстрее. Впрочем, если ты боишься запачкаться…

Тут мы обе посмотрели на Кэрол-Линн, которая по-прежнему стояла на коленях перед своей ямкой, словно не зная, что делать дальше.

– Ты все сделала правильно, – сказала ей Кло с интонациями, которые я слышала у нее очень редко. Присев рядом с моей матерью, она положила ее руку на рукоять совка, а потом накрыла сверху своей ладошкой. – А теперь давай вместе… вот так…

Она нажала на совок, повернула и откинула землю в сторону. В результате в грядке появилась идеально круглая лунка глубиной около дюйма. Кло раскрыла мешочек, Кэрол-Линн не спеша выбрала боб (первые три она почему-то забраковала и положила обратно, зато четвертый ей сразу чем-то понравился) и опустила в лунку. Так же вместе они засыпали лунку землей и слегка уплотнили.

– Не следует слишком утрамбовывать землю, – сказала я. – Ростки, которые появляются из семян, очень нежные, и им будет трудно пробиться к свету… Ну вот и все. Теперь тебе остается только ждать и надеяться на лучшее, потому что все, что зависело от тебя, ты сделала.

– Как будто мы мамочки, а это – наши маленькие детки, – неожиданно поддакнула Кэрол-Линн ясным и чистым, как у ребенка, голосом, и Кло рассмеялась. Я не слышала, как она смеется, уже несколько лет, и невольно замерла. Похоже, на моих глазах только что произошло маленькое чудо.

– Ты права, – сказала Кло. Их взгляды встретились, и они улыбнулись друг другу.

Я не выдержала и отвернулась. Отчего-то мне стало грустно, и в то же время я была довольна. У Кло по-прежнему находилось по десятку возражений буквально на каждое мое замечание, но я видела, что она меняется. Что она уже изменилась. Пожалуй, пребывание в Индиэн Маунд пошло ей на пользу, но отнюдь не благодаря мне, а благодаря тому, что здесь у девочки было куда больше возможностей проявить сострадание.

Пока Кэрол-Линн и Кло возились с первой лункой, я успела посадить целых четыре боба, но заострять на этом внимание я не стала. Что бы там ни утверждала Кло, это было вовсе не соревнование.

Несмотря на жару, мы трое работали вместе почти полтора часа. Кло и Кэрол-Линн без слов мурлыкали мелодию к песне «Пересмешник». Откуда ее знает Кло, я понятия не имела, но подозревала, что и тут не обошлось без Хейли или ее матери. Потом за домом хлопнула дверца машины, и я прислушалась.

– Это, наверное, Томми, – сказала я и встала. – Я сейчас вернусь – мне нужно поговорить с ним насчет фотографии. На обратном пути я принесу вам из кухни холодного лимонада.

И, отряхнув колени, я на затекших ногах похромала в обход дома вместо того, чтобы пройти насквозь. Сделала я это чисто машинально – в свое время Бутси слишком часто повторяла нам с Томми, что земля должна быть в саду, а не в комнатах.

Едва свернув за угол, я с удивлением увидела на нашей подъездной дорожке не одну, а сразу три машины. Первым стоял пикап Томми, за ним – машина шерифа, и последним – белый «Форд» Триппа. Сам Томми только что вышел из хлопкового сарая (очевидно, он вернулся раньше, а я даже не слышала, как он подъехал) и смотрел на гостей. Судя по выражению его лица, он был удивлен не меньше меня.

– Добрый день, мисс Мойс. – Обращаясь ко мне, шериф приподнял шляпу, как требовали южные традиции. – Надеюсь, я вас не побеспокоил?.. Мне нужно потолковать с вами еще раз, поскольку покойница, как мы теперь знаем точно, приходилась вам родней.

– Конечно, шериф. – Я кивнула, гадая, какую именно информацию он надеется от меня получить. Все, что я знала, я ему уже рассказала.

– А ты-то что здесь делаешь? – спросила я Триппа.

– Я тоже рад тебя видеть, – невозмутимо отозвался он. – Я приехал, чтобы отпраздновать одну весьма удачную сделку: только что я выгодно продал дом, который, как мне казалось, вообще никто не купит. Кроме того, сегодня никто не умер, а это значит, что я совершенно свободен. Как ты смотришь, если мы втроем съездим к озеру Подкова и искупаемся? Заодно я могу научить Кло ловить рыбу – думаю, Кора зачтет это как занятие по природоведению. Или по математике, если только Кло сумеет сосчитать, на сколько рыб я поймаю больше, чем ты…

– Это мы еще посмотрим, кто поймает больше, – отрезала я. – Что ж, я не против. Правда, как раз сегодня Томми собирался прокатить девочку на тракторе и рассказать о пестицидах, но…

Томми, который подошел ближе, услышал мои последние слова и покачал головой.

– Мне придется заново засеивать почти тысячу акров, – сказал он. – Сеялка опять сломалась и уложила семена не на ту глубину. К счастью, для мая еще достаточно прохладно, так что даже новые семена вполне могут дать кое-какой урожай… если только удастся быстро починить сеялку. Я и вернулся-то только потому, что мне понадобился кое-какой инструмент, которого не оказалось у меня в машине.

Я кивнула, припомнив, как дядя Эммет говорил нам, что бо́льшую часть своего времени фермеры тратят на ремонт машин и механизмов, поскольку починить забарахливший агрегат часто бывает проще, чем найти деньги на покупку нового.

Томми истолковал мое молчание по-своему.

– Ничего, если все будет нормально, на будущей неделе я возьму Кло с собой, когда полечу опрыскивать хлопчатник от вредителей. Насчет самолета я уже договорился.

– Значит, едем на рыбалку! – сказал Трипп и потер руки. – Маленькая мисс Кло и не заметит, как мы превратим ее в настоящую южанку.

– Желаю тебе всяческих успехов, – с иронией заметила я и фыркнула, представив себе Кло в черной футболке с портретом Мэрилина Мэнсона, в коротеньких джинсовых шортах и ковбойских сапогах, облепленных навозом. Я, однако, уже заметила, что девочка перестала подводить глаза черным. Это началось после того, как однажды утром – прямо за завтраком – Кэрол-Линн неожиданно перегнулась через стол и, не говоря ни слова, принялась стирать лайнер с лица Кло влажной салфеткой. С тех пор девочка не пользовалась своей любимой косметикой, но я не знала, сколько времени пройдет, прежде чем она вспомнит о том, что черная подводка – это круто. Впрочем, в последние недели ее время было полностью заполнено школьными занятиями и разного рода заданиями, которые предлагала ей Кора, а я всячески поддерживала, так что Кло было нелегко выкроить хотя бы десять минут, чтобы сесть перед зеркалом и от души раскраситься. И все же в глубине души я подозревала, что она перестала краситься, потому что это не нравилось Кэрол-Линн, – подозревала и не без горечи вспоминала свои многочисленные попытки объяснить Кло, что подобный грим ей не идет и что краситься подобным образом – вульгарно. В ответ на все мои увещевания девочка лишь враждебно смотрела на меня исподлобья и продолжала изводить тонны туши и сотни карандашей, выводя вокруг глаз черные круги. Почему же тогда она послушалась Кэрол-Линн?.. Или Кло было нужно, чтобы о том, о чем говорила я, сказала ей чья-нибудь мать?..

– У меня кое-что есть для вас, – сказала я, поворачиваясь к шерифу. – Я собиралась сама вам звонить, но прежде я хотела показать эту вещь брату… В этом смысле получилось очень удачно, что вы оба сегодня здесь. Может быть, вы пока подниметесь к Томми в мастерскую, – добавила я. – Я подойду через минуту.

С этими словами я бросилась в дом и, ворвавшись в свою спальню, схватила фотографию Бутси. Я так волновалась, что на обратном пути едва не сверзилась с лестницы и лишь чудом успела схватиться за перила. Через минуту, как и обещала, я уже стояла на пороге часовой мастерской брата.

Трое мужчин сидели вокруг верстака на зеленых школьных стульях, напоминая Гулливеров в стране лилипутов. Похоже, подумалось мне, мы все здорово выросли с тех пор, как закончили школу, а может быть, это школьный совет в целях экономии закупил стулья поменьше.

Когда я вошла, все трое поднялись. Трипп уступил мне свое место, а сам принес из угла трехногий табурет и с опаской его оседлал.

Я поблагодарила и села.

– Откуда у тебя еще два стула? – спросила я Томми. Когда я была в мастерской в прошлый раз, стул здесь был только один, да и брат, рассказывая мне, как он ему достался, употреблял единственное число.

Томми ответил, старательно отводя глаза:

– Кэрри дала. Она сказала – у нее есть пара лишних. Мол, она схватила их из жадности, когда раздавали школьное имущество, но они ей не пригодились, поэтому если они мне нужны, я могу приехать и забрать.

– А когда ты приехал, она пригласила тебя поужинать, потому что у нее чисто случайно нашелся лишний кусок мясного рулета и несколько кукурузных лепешек? – сказал шериф Адамс и подмигнул мне.

Лицо Томми, и без того обожженное солнцем, покраснело еще больше.

– Мне просто нужны были стулья…

Трипп выпрямился, и табурет под ним опасно скрипнул.

– Вот как? – весело переспросил он. – А разве не ты согласился тренировать бейсбольную команду младшей лиги, в которой занимается маленький Бо? Хотел бы я знать, ты хоть раз брал в руки мяч с тех пор, как закончил школу?

Томми посмотрел на часы.

– Мне пора возвращаться, хлопок ждать не будет. Давайте займемся делом, и я поеду.

– Так уж и быть… – Я протянула фотографию Бутси шерифу. – Вчера моя мать нашла этот снимок среди уцелевших материалов городской библиотеки, которые мы разбирали на общественных началах. Здесь запечатлена моя родная бабка, которая родилась в 1927 году. Насколько я понимаю, в библиотеку фотография могла попасть из архива какой-то газеты, когда редакция перебиралась в меньшее помещение и хранить архивные материалы стало негде, – пояснила я. – Не исключено, что когда-то этот снимок был использован в качестве иллюстрации к какой-то газетной статье, но к какой – я пока не знаю. Нам она еще не попадалась.

Я хотела, чтобы шериф сам заметил кольцо на пальце ребенка, и он меня не разочаровал.

– Это то же самое кольцо, что Трипп нашел в могиле? – спросил он, пристально глядя на меня.

– Либо то же самое, либо его вторая половина, поскольку кольцо, скорее всего, наборное. На фотографии букв не разобрать, вот почему я подумала, что, быть может, Томми сможет прочесть слова, если возьмет свою самую сильную лупу.

Брат поднялся и, взяв у шерифа фотографию, положил на верстак, потом щелкнул какими-то кнопками, и из укрепленных под потолкам ламп на столешницу хлынул поток голубоватого света. Открыв один из ящиков, Томми достал оттуда что-то вроде обычных очков, но с очень толстыми круглыми стеклами. Приготовив карандаш и блокнот, он надел очки и склонился над столом. Некоторое время он двигал фотографию вверх и вниз и из стороны в сторону, потом взял в руки и стал смотреть под углом, чтобы не мешали блики света от ламп. Прошла минута, другая, потом Томми нашарил карандаш и, не глядя, записал что-то в блокноте. В последний раз посмотрев на снимок, он сдвинул очки на лоб, взглянул на записанный текст – и его брови поползли вверх.

– Абракадабра какая-то!

Я наклонилась над блокнотом, Трипп и шериф тоже поднялись и заглядывали мне через плечо. На бумаге было написано: «Я … у … ить … бя … но».

– Никакая это не абракадабра! – Я подняла голову и встретилась взглядом с Триппом. – Это другая половинка кольца, парная к той, что была в могиле женщины.

И я прикоснулась кончиками пальцев к буквам, словно так они могли скорее раскрыть мне свою тайну.

Шериф Адамс слегка откашлялся.

– Если у вашей бабушки была вторая половинка кольца, кто, по-вашему, мог носить первую?

«Я буду любить тебя вечно».

Эти слова были выгравированы на золотом сердечке, разрезанном на две части. Таким образом, надпись обретала смысл, только когда ко́льца оказывались рядом, и я подумала, что символика этого художественного приема говорит сама за себя. Тот, кто носил одну половинку кольца, не мог бы чувствовать себя целым без обладателя другой половинки. Вот только о ком могла идти речь применительно к Бутси, у которой, как мы только что выяснили, была эта самая вторая половинка? О муже? О возлюбленном? О ком?!

Внезапно я вспомнила, как однажды переводила Кло через улицу за руку (тогда она была совсем маленькой и еще позволяла подобные вещи). И еще я вспомнила, как впервые увидела моего нерожденного ребенка на экрана аппарата УЗИ – увидела крошечный нос и растопыренные пальцы, все десять.

– Ее мать, – проговорила я совсем тихо, и трое мужчин вопросительно уставились на меня. – Я уверена, что первая половинка кольца была у ее матери, – повторила я громче.

– Но ведь она утонула в том же 1927 году, когда родилась Бутси, – удивился Томми. – Та отметка от воды в нашей прихожей – ее не стали закрашивать или заклеивать обоями не только как историческую реликвию, но и в память о матери Бутси… Как, бишь, ее звали?..

Я кивнула.

– Бутси рассказывала, что мать оставила ее на попечении подруги, а сама попыталась добраться до Нового Орлеана, хотя отлично знала, что дамбы прорваны и дорога может быть небезопасной. Саму Бутси всегда удивляло, почему в тот день мать не взяла ее с собой… Вот поэтому-то и не взяла.

Наступившую тишину, не могло нарушить даже тиканье множества часов. Потом какие-то ходики, на которых Томми еще не успел выставить правильное время, гулко пробили двенадцать раз, и каждый удар был как удар сердца.

– …Потому что никуда она не уехала, – проговорил Трипп, и я вспомнила, как почти те же слова произнесла Кэрол-Линн, стоя над разверстой могилой, в которой больше восьмидесяти лет спала одна женщина, а другая столько же лет гадала, почему родная мать ее бросила.

– Значит, вы предполагаете, что это была ваша прабабка? – уточнил шериф Адамс и тоже достал карандаш и блокнот. – Не припомните, как ее звали?

Я покачала головой. Я никогда особенно не старалась запоминать имена мертвых родственников, как бы часто Бутси их ни повторяла. Истории, участники которых никогда не войдут на наш порог и не скажут «Привет, Вив!», не казались мне заслуживающими особого внимания. Да и то сказать, в те далекие времена все мое внимание было сосредоточено исключительно на моей собственной персоне.

– Погодите-ка, я, кажется, что-то припоминаю… – проговорил Томми, сильно морща лоб. – Абигайль? Абилин? Или, может быть, Анжелина?..

Внезапно у меня в голове словно фейерверк взорвался, и я вспомнила.

– Ее звали Аделаида, – сказала я твердо. – Аделаида Уокер Боден.