Глава 27

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Калифорния. Декабрь, 1976

ДНЕВНИК

Я только что нашла эту тетрадку на дне своего рюкзака, где она провалялась целых двенадцать лет! Наверное, даже хорошо, что все это время я не делала никаких записей, потому что об этих годах я мало что помню, а что помню – не стоит того, чтобы это записывать.

Теперь у меня есть ребенок, мальчик. Я назвала его Томми, потому что так называется песня моей любимой группы «Ху». Я тогда жила на ранчо где-то в Северной Калифорнии, и у меня было столько парней, что я даже не помню их имена. Имени отца Томми я тоже не помню, но это не беда. Зато я могу назвать своего сына как мне захочется, потому что он мой и только мой.

Именно из-за Томми я больше не колюсь и не курю «травку». Когда я забеременела, мне почти сразу стало очень плохо и все время тошнило, а парни на ранчо никак не могли подобрать подходящее лекарство. Пришлось добираться автостопом до ближайшего городка и разыскивать врача, который мог бы прописать мне какие-нибудь таблетки. Регистраторша в четвертом по счету врачебном кабинете, куда я обратилась, оказалась женой врача. Она сказала, что мой акцент кажется ей знакомым, и спросила, не с Юга ли я. Я сказала – да, и она ответила, что мы с ней земляки. В самом деле, она была родом из Итта-Бена, а это совсем близко от Индиэн Маунд.

То ли беременность так на меня подействовала, то ли я в самом деле была очень больна, однако при звуке ее голоса я сразу вспомнила дом и заплакала. Женщина позвала своего мужа, и он дал мне лекарство, от которого мне стало лучше. Когда я немного пришла в себя, он сказал, что ради ребенка я должна перестать принимать психостимуляторы, и добавил – мол, если, по моему мнению, я в состоянии завязать, то он готов дать мне работу: сидеть в приемной, заполнять истории болезни и вести картотеку. Когда я сказала, что умею печатать на машинке, врач ответил, что у него найдется для меня и такая работа и что ее как раз хватит, чтобы я могла расплатиться за стол и крышу над головой.

Все это означало, что мне можно не возвращаться на ранчо прямо сейчас. И меня вполне устраивало. Правда, в последнее время мне очень нравился парень по имени Майкл, а я нравилась ему, однако по правилам коммуны иметь постоянных партнеров не разрешалось, и Майкл был вынужден каждую неделю спать с новой девушкой. Признаюсь честно, меня это огорчало, однако ревновать у нас тоже запрещалось, и ничего с этим поделать я не могла. В общем, я осталась у доктора Келли и его жены, завязала с наркотой и стала работать, а когда пришел срок – родила совершенно здорового мальчика.

А потом Долорес Келли, жена доктора, написала Бутси. Она сообщила ей, что со мной все в порядке и что теперь у нее есть внук. В последний раз я разговаривала с Бутси двенадцать лет назад в День благодарения, когда, ни с кем не попрощавшись, я тайком убежала из дома. Вообще-то, я собиралась послать ей весточку, но так и не собралась, да и время летело слишком быстро. Как, когда прошли эти двенадцать лет?.. Я не помнила, прошлое всплывало в памяти обрывками, эпизодами, которые сменяли друг друга стремительно и беспорядочно, словно стекляшки в калейдоскопе.

В ответном письме Бутси сообщала, что переведет мне деньги на билет, чтобы я могла вернуться домой вместе с Томми. В заключительных строках она выражала надежду, что теперь, когда я стала матерью, все, возможно, будет иначе. Я вовсе не была в этом уверена, но Долорес убедила меня, что я должна хотя бы попробовать. Она обещала, что двери ее дома всегда будут открыты для нас с сыном, если наши отношения с Бутси так и не сложатся. У доктора Келли и Долорес не было своих детей, и мне иногда казалось, что мы с Томми стали для них родными.

В общем, я решила, что поеду домой. Кстати, странно, что я по-прежнему называю «домом» то место, в котором я так давно не была и откуда так рвалась уехать. И все же, когда кто-нибудь спрашивает, откуда я родом, я отвечаю – с Юга. Я говорю так вовсе не потому, что не помню других мест, где мне довелось побывать с тех пор, как я уехала из Индиэн Маунд, а потому, что такой ответ кажется мне самым правильным. Нет, я по-прежнему не знаю, сколько я сумею там пробыть, но мне все равно хочется, чтобы Томми увидел Дельту, где жили его предки.

Томми, кстати, очень спокойный, добродушный, улыбчивый малыш. Правда, он немного застенчив, но зато как жадно он глядит на окружающее своими огромными голубыми глазами! Волосы у него такие же рыжие, как у меня, но не прямые, а немного вьющиеся. Раньше я думала, что оставлю Томми, как только рожу́, потому что мне казалось – во мне нет никаких материнских чувств, но когда мне впервые дали его подержать, я почувствовала себя так, словно сам Господь прикоснулся ко мне. Это было что-то невероятное, очень сильное, просто сказочное! В общем, я больше не думала о том, чтобы оставить моего малыша; напротив, мне хотелось быть ему самой лучшей, самой заботливой и преданной матерью. И хотя это означало, что возвращаться с ним на ранчо мне нельзя, я почему-то совсем не переживала по этому поводу. Напротив, я все чаще представляла себе, как мой малыш играет в бескрайних полях хлопчатника и удит рыбу с дамбы. Наверное, это означает, что мне действительно надо отвезти его домой. Быть может, Долорес права, и наши отношения с Бутси теперь действительно будут другими.

А еще я вспомнила, что́ говорила мне Матильда насчет погони за призраками.

Интересно, сумела ли я за столько лет настичь хоть одного?..

Глава 28

Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Август, 1924

Шляпку мне приходилось прижимать рукой, чтобы не слетела. Окна в грузовичке Джона были открыты, а ехал он быстрее обычного, чтобы встречный ветер охладил наши разгоряченные лица, и все равно платье неприятно липло к моей покрытой испариной коже – как и дорожная пыль, которая влетала в окно вместе с ветром. Сердце мое отчаянно колотилось от быстрой езды, а также от того, что на каждом крутом повороте меня бросало прямо на Джона.

В конце концов я сообразила вцепиться в приборную доску, и швырять стало меньше, но тут Джон в очередной раз повернул направо, и я увидела перед собой длинную и совершенно прямую дорогу, конец которой скрывался среди кустов и деревьев. Минуты через две он начал притормаживать, а потом и вовсе остановил машину, и я почувствовала, как мое веселое возбуждение разом улеглось. Я узнала место – мы снова оказались на подъездной дорожке перед заброшенной плантацией Эллиса.

– Зачем мы сюда приехали, Джон?

– Чтобы искупаться. Нам обоим это не помешает.

– Но у меня с собой нет купального костюма!

– Ничего, я отвернусь. – Он улыбнулся, и в его глазах зажглись веселые огоньки. – Обещаю, что не буду подглядывать!

Я несильно шлепнула его по руке, но мое веселье окончательно испарилось.

– Мне здесь не нравится, – сказала я и с беспокойством оглянулась. – К тому же те люди, которых мы видели в прошлый раз… Они же могут быть где-то неподалеку!

– Не могут, – уверенно отозвался Джон. – Им пришлось уехать… на время. Я точно знаю, потому что я им помогал. К тому же они совсем не плохие люди, Аделаида. Они – родственники Матильды со стороны отца. Ты не знала?

Я удивленно посмотрела на него и покачала головой.

– Но эта женщина, Вельма… Она же белая!

Джон слегка приподнял брови.

– Да, белая, ну и что? Это не мешает ей быть теткой Матильды. А Леон – гражданский муж Вельмы. Они не могут пожениться официально только потому, что это противозаконно.

Я некоторое время обдумывала услышанное. Мне приходилось слышать выражения «белая шваль» и «полукровка», которые люди обычно произносили шепотом, когда думали, что меня нет поблизости, и я знала, что черные и белые расы иногда смешиваются, однако дядя и тетя столь старательно оберегали меня от всех неприглядных явлений повседневной жизни, что я еще никогда не видела живого мулата. Во всяком случае – такого, про которого я могла бы сразу сказать, что это именно мулат, поскольку их было не всегда легко отличить от некоторых чистокровных негров, чья кожа от рождения бывала достаточно светлой: желтой или цвета кофе с молоком.

– Нет, я этого не знала, – проговорила я наконец. – Мне никто не говорил.

– В этом не было необходимости. Но раз ты знаешь Матильду и Берту, я подумал, что тебе не помешает знать и их родственников.

– Спасибо, – сказала я как можно более едким тоном. Джон наклонился ко мне, чтобы поцеловать, но я его отпихнула. Не могла же я признаться, что с некоторых пор старая плантация Эллиса не нравится мне потому, что именно здесь у меня произошел разговор с мистером Берлини – разговор не то чтобы неприятный, но непонятный и оттого тревожный. Джону я сказала, что столкнулась с Анджело в городе, когда ходила по магазинам вместе с Сарой Бет. Услышав это, он нахмурился, когда же я добавила, что мистер Берлини был, по-видимому, весьма огорчен тем, что Джон намерен прекратить их деловое партнерство, разозлился не на шутку. Честно говоря, я еще никогда не видела его в таком гневе, поэтому у меня язык не повернулся сказать, что на самом деле мы с Анджело ездили на плантацию Эллиса вдвоем в его «Кадиллаке», что он погладил меня по щеке и что мне стало его очень жалко, когда он рассказал о своей матери и сестре. Вообще-то, рассказ итальянца настолько меня смутил, что я почти перестала понимать, что́ в этой жизни хорошо и что плохо. С тех пор я не переставая думала об услышанной от него грустной истории, но ни сказать Джону правду, ни задать ему вопросы, которые меня тревожили, я не решалась. Иногда мне казалось, что мне вообще не следует ему ничего говорить, но, с другой стороны, я твердо знала: чтобы наш брак был прочным и счастливым, мы не должны ничего друг от друга скрывать.

– Что-нибудь не так? – спросил Джон, заглядывая мне в глаза.

– Я… я просто подумала о мистере Берлини, – ответила я. – О том, что́ он сказал… ну, насчет того, как было бы хорошо, если бы ты передумал и остался в бизнесе. – Я опустила взгляд, стараясь скрыть смущение. – А ведь я даже не знаю, что у вас за бизнес! Нет, я знаю, что родные стремятся меня оберегать от всего, что не должна знать хорошо воспитанная девушка, но я все равно узнала от Сары Бет много такого, что тетя Луиза и дядя Джо точно бы не одобрили!

Я подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо, и почувствовала, что больше не могу закрывать глаза на правду. В мае мне исполнилось семнадцать, и я решила, что мне пора становиться взрослой.

– Ты бутлегер, Джон?

Целая гамма чувств отразилась на его лице, так что в первый момент я даже не поняла, сердится он или готов рассмеяться. Тем не менее я сразу заметила, что Джон не торопится с ответом, словно никак не может решить, как много он может мне рассказать, и непроизвольно я прикоснулась к часам, которые когда-то принадлежали моей матери. Моя любовь к Джону помогла мне лучше понять ее и ее поступок, словно годы, прошедшие со дня маминой гибели, сложились в подобие башни, с которой я могла яснее разглядеть свою прошлую жизнь. Казалось, что чем больше становилась дистанция, отделявшая меня от того или иного события, тем больше подробностей я различала.

А Джон все молчал, и я, набравшись храбрости, сказала:

– Знаешь, моя мать была для отца чужой. Нет, он любил ее, но совсем не знал и почти не понимал. Теперь, когда я с тобой, я вижу это совершенно отчетливо и не хочу, чтобы наша совместная жизнь была такой же. Отец оберегал мать от всего, что могло ее огорчить или доставить ей неприятности… Он держал ее, словно птицу в клетке, и в конце концов она сама поверила, что ей нет необходимости знать, что же происходит в реальном мире – в его мире и в мире других людей. Когда отец умер, жизнь матери превратилась… как бы в зыбучий песок, готовый ее поглотить. В итоге так и произошло… – Я покачала головой. – Я этого не хочу, не хочу, чтобы наш брак был таким! Вот почему я задаю тебе все эти вопросы.

Джон взял меня за руки и глубоко вдохнул воздух.

– Я думаю, Аделаида, меня можно назвать бутлегером… в каком-то смысле. Сначала я был просто курьером – доставлял спиртное в «поилку для свиней», которую мистер Пикок открыл на задворках аптеки мистера Причарда. Потом мне доверили договариваться с контрабандистами и обсуждать цены. Здесь я быстро добился успехов, поскольку никогда не обманывал продавцов, а они, в свою очередь, знали, что я даю за товар справедливую цену. За эту работу мистер Пикок платил мне определенный процент с прибыли, и все были довольны. Так и шло, пока не появился Анджело Берлини. У него были влиятельные друзья: поговаривали даже, будто этого парня знают аж в самом Чикаго. Анджело с ходу заявил нам, что он и его деловые партнеры намерены взять всю торговлю спиртным в Дельте на себя. Нам предлагалось либо делиться, либо вовсе прекратить операции.

По лицу Джона побежали крупные капли пота, и я, подняв руку, сняла с него канотье и слегка пригладила влажные волосы.

– Но ты зарабатывал уже слишком много, чтобы бросить, так? – предположила я.

Джон кивнул.

– Я зарабатывал не просто много, а очень много. И если мистер Пикок готов был стать «партнером» Анджело и его опасных друзей, то лично для меня это означало, что я буду рисковать больше, а зарабатывать – меньше. Вот почему я обратился к Анджело Берлини напрямую и предложил ему свой вариант.

– И в чем же он заключался? – Я слегка приподняла голову и выпятила подбородок, чтобы выглядеть сильнее и увереннее, чем я чувствовала себя на самом деле.

– Я хочу, чтобы ты знала, Аделаида: я никого не убил и не искалечил. Анджело Берлини называл меня своим «специалистом по работе с заказчиками», и это действительно так. Я поддерживаю контакты со всеми подпольными салунами, шланбоями и прочими нелегальными питейными заведениями в этой части Дельты. Большинство владельцев я знаю лично, а они знают меня и доверяют мне. Именно я дал им знать, что эта территория принадлежит теперь мистеру Берлини и что отныне они должны приобретать спиртное для своих заведений только у меня. И я же предупредил их, мол, если кто-то пойдет другим путем, я вынужден буду сообщить об этом Анджело… – Джон вздохнул. – С другой стороны, я знаком почти со всеми местными самогонщиками: я скупаю их товар и даже обеспечиваю грузовики, когда надо разгрузить поезд с контрабандным виски из Канады. Разумеется, все это требует немало времени, но поскольку мистер Пикок является одним из моих заказчиков, он предпочитает закрывать глаза, если мне нужно отлучиться из лавки по делам бизнеса.

На мгновение Джон отвернулся, чтобы проследить взглядом за белкой, карабкавшейся по стволу одного из древних дубов.

– Да, я нарушаю закон, но выдумка конгрессмена Волстеда всегда казалась мне фарсом. Тому, кто не пил, этот закон был не нужен, те же, кто не собирался отказываться от спиртного, быстро нашли способ обойти запреты. Между тем на новом законе кое-кто неплохо погрел руки, и я подумал: вот он, мой шанс обеспечить себе нормальное будущее. Что такое бедность, я знал не понаслышке, и жить так всю жизнь мне не улыбалось… – Тут Джон легко коснулся моей щеки и мягко улыбнулся. – Но потом я познакомился с тобой, и мне стало казаться, что мой тайный бизнес каким-то образом бросает тень и на тебя, пусть даже ты ничего о нем не знаешь. Вот почему я решил остановиться.

Он продолжал улыбаться, но в его взгляде я разглядела тень неуверенности и боли. Точно такое же выражение появлялось в глазах дяди Джо в те годы, когда случался неурожай и нам грозил самый настоящий голод. А еще я вспомнила, как вела себя в подобных случаях тетя Луиза. Ни словом, ни взглядом она не осуждала дядю за возможные промахи и точно так же не позволяла себе вслух сетовать на неудачное стечение обстоятельств. Каждый день и каждую минуту тетя Луиза давала своему мужу понять, что она рядом, что она его не бросит и что он всегда может на нее опереться. Теперь я отчетливо понимала, что из них двоих именно тетя была сильнее и что именно она была настоящей опорой семьи. Дядя еще мог позволить себе минутную слабость, но тетя – никогда.

Я слегка откашлялась.

– Когда я разговаривала с Анджело… то есть с мистером Берлини, он показался мне достаточно разумным человеком. Я могла бы объяснить ему… Быть может, меня он послушает.

– Нет, – резко прервал меня Джон. – Я не хочу, чтобы ты с ним разговаривала… ни об этом, ни о чем-либо еще. Позволь мне самому со всем разобраться. В конце концов, это я втравил нас обоих в это дело, значит, именно я должен нас вытащить.

– Нет, Джон, теперь мы вместе, и это меняет дело, – возразила я. – Тебе вовсе не обязательно действовать в одиночку. Я очень хочу тебе помочь, но… только не думай, что я не понимаю, почему ты во все это ввязался. Я уважаю твое желание стать самостоятельным и скопить для нас сколько-то денег, поэтому я не стану возражать, если ты останешься в бизнесе еще на какое-то время. Что же касается мистера Берлини, то поверь мне – он вовсе не такой плохой, как тебе кажется. Он знает, что такое любовь, и умеет приносить жертвы ради тех, кого любит. Кстати, мистер Берлини хотел, чтобы мы пригласили его на нашу свадьбу, и знаешь что?.. Мне кажется, именно так нам и нужно поступить. Когда он увидит нас вместе, увидит, как мы любим друг друга, он поймет, почему тебе так хочется начать новую жизнь, и не станет тебе мешать. Или убедит своих боссов, чтобы они тебя отпустили.

В глазах Джона промелькнуло какое-то странное выражение, какого я никогда раньше не видела и не знала, что оно означает.

– Что ж, – проговорил он с какой-то непонятной холодностью в голосе, – если Анджело сказал, что хочет присутствовать на нашей свадьбе, нам, конечно, придется послать ему приглашение. – С этими словами он сжал мою голову в ладонях, привлек к себе и поцеловал в лоб. – Все будет хорошо, Ади… Если ты будешь рядом, я горы сверну, и никто не сможет мне помешать.

Я машинально кивнула. В его голосе не слышно было неуверенности, и именно это мне не нравилось, но почему?.. Додумать свою мысль я не успела, потому что как раз в этот момент мне вспомнилось кое-что еще о том дне, когда Анджело Берлини вернул мне сарин жакет.

– А мистер Берлини женат?

– Нет. – Джон покачал головой. – А почему ты спрашиваешь?

– Должна же я знать, кому адресовать наше приглашение: одному мистеру Берлини или мистеру и миссис Берлини… Кроме того, мне кажется, что он неравнодушен к Саре Бет. Думаю, для нее это был бы удобный случай, чтобы, так сказать…

На мгновение губы Джона сжались так крепко, что стали похожи на две тоненькие ниточки.

– Если ты любишь свою подругу, посоветуй ей держаться от этого человека подальше. Нет, я не хочу сказать, что он не джентльмен, но Анджело, э-э-э… пользуется определенной репутацией. Короче, он – чичисбей.

– Кто-кто?

– Дамский угодник. – Его глаза на мгновение потемнели, но прежде чем я успела потребовать дальнейших разъяснений, Джон вдруг повел себя совершенно непонятно. Выскочив из машины, он обежал ее спереди, распахнул дверцу с моей стороны и, подхватив меня на руки, закружился по траве обочины. Так же внезапно он поставил меня на землю, и прежде чем я успела опомниться, опустился передо мной на одно колено и взял меня за левую руку.

– Я знаю, что ты уже купила свадебное платье, Аделаида Боден, но ведь мы так и не сделали официального объявления о нашей помолвке. Итак, мисс Аделаида Уокер Боден, я прошу вас оказать мне честь и стать моей женой!

С этими словами он полез в карман пиджака и достал оттуда кольцо с бриллиантом. Крошечный камешек ярко сверкнул на солнце, и я зажмурилась и выставила вперед руку, чтобы Джон мог надеть кольцо на мой безымянный палец.

– Это кольцо едва не прожгло мне в кармане дыру, – признался он. – В конце концов я решил, что просто не в состоянии ждать еще год, поэтому я прошу тебя покончить с моими сомнениями и сказать «да» прямо сейчас. И если ты не против, то давай поженимся, как только твоя тетя Луиза сможет подготовить все необходимое к свадьбе.

– Да! – закричала я и повторила еще громче: – Да! Да!! Да!!! Я согласна!

Джон быстро надел мне кольцо и поцеловал так крепко, что у меня подкосились ноги, и ему пришлось снова подхватить меня на руки.

– Ну а теперь пойдем купаться? – шепнул он, щекоча мне ухо своими губами и горячим дыханием.

– Я же сказала, я не захватила с собой купальный костюм!

– Я думаю, это не страшно, потому что я тоже не захватил.

И он бросился бежать со мной на руках, потом ненадолго остановился, чтобы опустить меня на землю, но не успели мои ноги коснуться травы, как он снова потянул меня за собой, к воде. Запрокинув голову назад, я громко смеялась от радости. О своих сомнениях я почти забыла – в эти минуты мне казалось, что все будет именно так, как сказал Джон.

* * *

5 сентября, 1924

В день моей свадьбы небо было безоблачным, светило яркое солнце, и я решила, что это доброе предзнаменование. Венчание должно было состояться в здании заброшенной методистской церкви. Когда я предложила провести церемонию именно там, тетя Луиза пришла в ужас, но стоило мне напомнить, что в этой церкви венчались мои мать и отец, как она сразу сдалась и даже наняла нескольких человек, чтобы те как следует отмыли скамьи и выскоблили пол.

На самом деле идея исходила от Джона. Он первым спросил меня, где сочетались браком мои родители, и предложил обвенчаться там же. Когда же я поинтересовалась, почему, он ответил, что раз мои родители, как мы, женились по любви, то, произнося наши обеты в той же церкви, мы таким образом почтим их память.

Витражные окна церкви оказались на удивление целехоньки, и на алтарь и скамьи ложились разноцветные пятна, создававшие ощущение праздника. Гостей было немного – в основном родственники и соседи, так что в церкви поместились все, и еще осталось место. Мистер Берлини тоже приехал и сидел на одном из последних рядов. С его стороны это было очень тактично, поскольку его сшитый на заказ костюм и сверкающие лакированные туфли выглядели довольно неуместно на фоне празднично, но все-таки не слишком богато одетых фермеров и торговцев. Да что там, по сравнению с ним даже мистер и миссис Хитмен выглядели как убогие провинциалы! Время от времени мистер Берлини поглядывал в сторону Сары Бет, которую я, естественно, пригласила быть подружкой невесты. Сара делала вид, будто не замечает этих взглядов, но румянец у нее на щеках (а я стояла совсем рядом и видела, что это именно румянец, а не румяна) выдавал ее с головой. Уилли, похоже, тоже обратил на это внимание; во всяком случае, его рука все чаще и чаще ныряла в карман смокинга, где, как я точно знала, лежала маленькая серебряная фляжка с виски.

После церемонии мы с Джоном принимали поздравления, стоя на ступеньках церкви. Внезапно я заметила, что Сара Бет отделилась от толпы и в одиночестве направилась на заброшенное кладбище за церковью. Продолжая следить за ней краешком глаза, я невольно вспомнила день, когда мы с ней тайком пробрались на погост и обнаружили там могилы умерших в младенчестве братьев и сестер Сары. Подруга так и не рассказала мне, спросила ли она у матери, почему ее имени не оказалось в семейной Библии, и что́ та ей ответила. Сама я давно ее об этом не спрашивала – со дня нашего набега на кладбище прошло уже много лет, и теперь меня интересовали совсем другие вещи. Кроме того, мне нравилось думать, что мы с Сарой вышли из того возраста, когда нас могли всерьез занимать тайны и секреты, созданные нашим же детским воображением.

Анджело Берлини поздравил нас одним из первых. Он торжественно пожал Джону руку и произнес несколько слов, а мой новоиспеченный муж вежливо его поблагодарил. Я была, наверное, одной из немногих, кто не услышал в голосе Джона подобающей случаю сердечности, но Анджело это не смутило. Взяв мои руки в свои большие, теплые ладони, он дружески расцеловал меня в обе щеки.

– Вы сегодня просто очаровательны, дорогая миссис Ричмонд, – сказал он с улыбкой. – Лично мне еще не доводилось бывать на свадьбе людей, которые любили бы друг друга так же сильно, как вы с Джоном. Думаю, если бы это чувство можно было продавать в бутылках, я бы поместил ваши портреты на всех своих рекламных объявлениях.

Я тоже улыбнулась, очарованная его несколько эксцентричными манерами, не свойственными южанам. Потом я вспомнила, что он и впрямь итальянец, вспомнила историю его семьи – что́ он потерял и что пытался вернуть.

– Благодарю вас, мистер… благодарю вас, Анджело. Мы оба очень рады, что вы смогли приехать на нашу свадьбу.

Слегка приподняв бровь, Анджело покосился на Джона, потом повернулся и стал спускаться по недавно отремонтированной паперти.

Пока нас поздравляли мистер и миссис Пикок, я заметила, что Анджело Берлини тоже отправился на кладбище и, нагнав Сару, остановился с ней на одной из дорожек. Оба старательно делали вид, будто разглядывают вытесанные вручную могильные камни над могилами цветных, которые мы с Сарой обнаружили еще много лет назад. Губы обоих шевелились, и хотя друг на друга они не смотрели, мне показалось, что расстояние между ними уменьшается само собой, словно Сара и Анджело были двумя гранитными обелисками, которые под собственной тяжестью склоняются вершинами один к другому.

– У тебя прекрасное платье. И сидит превосходно! – сказала миссис Пикок, и я отвлеклась от созерцания Сары и мистера Берлини. – Я хотела бы изучить его крой к тому времени, когда придет пора шить свадебное платье для нашей Люси́. Правда, у нее пока даже кавалера нет, но это, конечно, только вопрос времени.

– Моя Марианна – настоящая волшебница во всем, что касается иглы и ножниц, – с гордостью добавил мистер Пикок. – Совсем как твой Джон… Я еще никогда не видел человека, который бы так хорошо разбирался в часовых механизмах. Большинству часовщиков приходится по много лет учиться, чтобы достичь такого же мастерства. Думаю, у твоего мужа это врожденное…

Я просияла, услышав слова «у твоего мужа». Неужели это случилось, и мы с Джоном – вместе? Мне и верилось, и не верилось.

– Большое спасибо, мистер и миссис Пикок. Мы очень рады, что вы пришли поздравить нас в этот замечательный день. Надеюсь, вы останетесь на прием?

Увидев следующего поздравляющего, я невольно напряглась. Это был Чаз Дэвис. Мой кузен в очередной раз разбил свой автомобиль и сказал, что приедет с одним из друзей, но мне и в голову не пришло спросить, с кем именно. После новогоднего приема у Хитменов, когда мне пришлось пригрозить, что я начну кричать, если Чаз не оставит Матильду в покое, я сталкивалась с ним уже несколько раз, но он ничем не показал, что помнит о том случае. От Джона я уже знала, что спиртное, если употреблять его в неумеренных количествах, иногда играет такие шутки, однако у меня не было полной уверенности, что Чаз действительно все забыл. Скорее всего, он просто притворялся. Как бы там ни было, каждый раз, когда я его видела, у меня по коже бежали мурашки, поэтому если мне становилось известно, что Чаз должен зайти к Уилли, я старалась напроситься в гости к Саре.

Сейчас, впрочем, Чаз в довольно изысканных выражениях поздравил нас обоих, после чего как ни в чем не бывало спустился по ступенькам вниз. И снова ни взглядом, ни намеком он не дал понять, что помнит о нашей стычке.

Прием был организован в моем доме – в странной желтой усадьбе с безумной башенкой наверху и молодым кедром в саду на заднем дворе. Этот кедр я посадила, когда была совсем крохой. Фактически тогда я только-только научилась ходить, но возиться с землей мне уже нравилось.

Еще до свадьбы, обдумывая нашу совместную жизнь, мы решили, что Джон переедет ко мне и мы до конца своих дней будем спать вместе в огромной старой кровати из черного дерева. В этой кровати появилась на свет я, а еще раньше – моя мать, а значит, здесь будут рождены и наши с Джоном дети. Насколько я знала, эта традиция, символизировавшая связь поколений через рождение, существовала в нашей семье очень давно; так поступали все женщины, носившие фамилию Уокер, и я не собиралась ее нарушать. Эта традиция казалась мне даже более важной, чем еще одна уокеровская причуда, заключавшаяся в том, что всех женщин в нашей семье рано или поздно поражала «бродячая болезнь». Тогда они срывались с места, чтобы какое-то время носиться по миру, словно подхваченные ветром листья, но потом обязательно возвращались в наш чудно́й желтый дом с башенкой. Лично я знала только одно исключение из этого правила: самая первая Уокер, которая и построила эту усадьбу, так и не вернулась из Нового Орлеана, куда она уехала, не выдержав трудностей жизни в суровом, необжитом краю, но я ее ничуть не осуждала. Мне казалось, что от нее нельзя требовать многого – ведь она была первой!

Возможно, думала я, меня тоже когда-нибудь потянет поглядеть, как живут люди в других штатах, но пока я никуда не собиралась. Мне было хорошо с Джоном, и если я и заглядывала в будущее, то не очень далеко. А в данный момент меня и вовсе занимал главным образом стол, накрытый в большой гостиной. Начищенное фамильное серебро сверкало так, что глазам было больно смотреть, звенел хрусталь, а на блюдах из тонкого фарфора громоздились пирамиды изящных чайных сэндвичей и печенья, которое тетя Луиза пекла несколько дней подряд. В большой чаше горел пунш, между тарелками были расставлены графины с лимонадом и фруктовым соком. На сегодня Хитмены одолжили нам Матильду, и это оказалось очень кстати: она была неутомима и очень нам помогла, когда надо было обслуживать гостей. Я, однако, подозревала, что родители Сары поступили так исключительно для собственного удобства: они оба настолько привыкли к услугам своей черной служанки, что, наверное, не сумели бы налить себе стакан воды без ее помощи. К счастью, на приеме было достаточно гостей, которые при необходимости могли подсказать им, как это делается.

– А вся эта посуда, серебро, фарфор… все это тоже взято напрокат у Хитменов? – спросил Джон, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в щеку.

Я покачала головой.

– Нет. Все это теперь наше – твое и мое. Надеюсь, ты ничего не имеешь против того, чтобы есть из тарелок с монограммой «У»?.. Наше семейство очень гордится этим сервизом. Когда после падения Виксберга сюда пришли янки, они крали и ломали все, что только могли найти. Моей прабабке в те времена было шестнадцать. По совету своей черной няньки она натерлась соком каких-то ядовитых ягод, отчего у нее по всей коже пошли волдыри. Когда пришли янки, мой прапрадед спрятал все серебро, фарфор и хрусталь в ее перине, а врагам сказал, что у его дочери оспа. Янки испугались и не стали даже входить в дом… Семейная легенда гласит, что моей бедной прабабке пришлось пролежать на этом жестком ложе почти неделю, отчего у нее потом все тело было в синяках – до того она была нежная, но как видишь, дело того стоило. Одним словом, этот сервиз – настоящая реликвия, и не только семейная, но и историческая.

Джон рассмеялся.

– Я знал, что женюсь на девушке из семьи с традициями!

Я посмотрела на него. Наши взгляды на мгновение встретились, и я увидела в его глазах обещание. Я знала, что произойдет сегодня вечером, когда гости разъедутся, дядя и тетя отправятся в Галфпорт к друзьям, а мы останемся в доме одни. Наш медовый месяц… он обещал быть очень приятным. На пруду близ заброшенной плантации Эллиса Джон уже продемонстрировал мне маленький кусочек того, что меня ждет, и сейчас я почувствовала, как кровь быстрее побежала у меня по жилам, хотя Джон ко мне даже не прикасался.

– Нам… нам вовсе не обязательно жить здесь, – проговорила я, пристально глядя на него и взвешивая каждое слово. – Я уже говорила – мне все равно, где мы будем жить, лишь бы ты был рядом.

Джон улыбнулся, отчего в уголках его глаз появились лучики-морщинки.

– Это твой дом, Аделаида, и он мне очень нравится. И дом, и сад с огородом, и даже хлопковые поля… Твой дядя Джо сказал, что выращивать хлопок ненамного сложнее, чем кукурузу… – Он снова улыбнулся и кончиком пальца нажал мне на подбородок под нижней губой. – Думаю, я справлюсь – мне всегда нравилось возиться с землей. Кроме того, я могу и дальше ремонтировать часы. – Джон покачал головой. – То, что нам не нужно покупать собственный дом, означает только одно: день, когда я смогу открыть свой бизнес, приблизился еще немного. Вот увидишь, когда-нибудь даже Хитмены будут нам завидовать.

Мне так нравилось, как он произносит слова «мы», «нам», «наш», что я совершенно не заметила: Джон ни слова не сказал о своем «бизнесе» с Анджело Берлини. Насколько мне было известно, их деловые отношения оставались прежними, и я догадывалась почему. Джон пока не скопил достаточно денег, чтобы открыть собственную мастерскую по ремонту часов, поэтому сейчас он просто не мог порвать с Анджело и прочими. Решение остаться в нелегальном бизнесе далось ему нелегко, но я считала, что он поступает совершенно разумно. Да и мистер Берлини, зная, что рано или поздно Джон все равно оставит это небезопасное занятие, мог подготовиться заранее и подыскать на его место нового человека.

Не обращая внимания на устремленные на нас взгляды, я привстала на цыпочки и в свою очередь поцеловала Джона.

– Все будет хорошо, я знаю!.. – шепнула я.

Джон хотел что-то ответить, но тут нас отвлекли какие-то громкие голоса, донесшиеся из глубины дома. Гости, немного встревоженные происходящим, уже двигались в сторону кухни, и нам не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ними. В конце концов, начиная с сегодняшнего дня мы были здесь хозяевами, а стало быть, урегулировать скандалы входило в наши обязанности. Джон, правда, попытался меня удержать, но поток людей уже захватил меня, и его протянутая рука соскользнула с моего плеча как раз в тот момент, когда я вслед за остальными выбежала на заднюю веранду.

На заднем дворе я с удивлением увидела своего кузена Уилли. Он был без пиджака и без галстука, а его растрепанные, потемневшие от пота волосы падали ему на глаза каждый раз, когда он выбрасывал вперед кулак, стараясь попасть им в лицо Анджело Берлини, который, впрочем, не только не пострадал, но, кажется, даже не запыхался. На выпады Уилли он не отвечал и только поднимал вверх руки, но вовсе не для того, чтобы отбить летящий ему в лицо кулак. Казалось, он всеми силами хотел показать, что не хочет драться, но Уилли продолжал наступать.

То, что мой кузен здорово пьян, я поняла с первого взгляда.

Потом на заднем плане я заметила Сару Бет, которая наблюдала за дракой, словно прекрасная героиня в фильмах Рудольфа Валентино. По ее губам блуждала легкая улыбка, так что на первый взгляд могло показаться, будто зрелище доставляет ей удовольствие. Рядом с Сарой стояла Матильда… впрочем, не совсем рядом. Она как будто заслоняла хозяйку своим телом, выступив на полшага вперед, и на мгновение мне это показалось очень трогательным.

Уилли тем временем попытался нанести противнику еще один особенно сильный удар, но промахнулся и едва устоял на ногах, когда его кулак рассек пустоту. Анджело даже не счел нужным отступить.

– Послушайте, мистер Боден, – услышала я его спокойный голос. – Не знаю, что вас так расстроило, но мне бы не хотелось…

– Что-о?! Что меня расстроило?! – проорал Уилли заплетающимся языком. – А то ты не знаешь, макаронник паршивый! У меня с моей девушкой все было на мази, и тут появляешься ты – в шикарном пиджаке и на шикарной машине… Ну ничего, я тебя отучу совать свой итальянский носище куда не следует!.. – Он снова сделал выпад, но споткнулся и упал на колени. Анджело шагнул вперед и протянул руку, чтобы помочь ему подняться, но Уилли с такой яростью молотил кулаками воздух, что он только пожал плечами и отступил.

– Я уже поздравил молодоженов, – проговорил Анджело, – так что меня здесь больше ничто не задерживает. Я сейчас уеду, а вы успокойтесь и возвращайтесь к гостям.

Повернувшись, Анджело зашагал к крыльцу, делая вид, будто не замечает собравшейся на веранде толпы. Люди уже начали расступаться перед ним, и тут Уилли вскочил и бросился вперед, рассчитывая напасть на своего соперника со спины. Кто-то громко ахнул, но прежде чем Анджело успел обернуться, откуда-то из-за угла выскочил Чаз Дэвис. Бросившись наперерез Уилли, он успел обхватить его за пояс и повалить на землю. Правда, мой кузен почти сразу поднялся снова, но Чаз буквально повис на нем всей тяжестью и не давал двинуться с места.

– Она того не стоит, Уилл! Честное слово – не стоит! – пропыхтел он. – Такая же вертихвостка, как и остальные; вот тебе и весь сказ!

Я машинально посмотрела на Сару, поняв, что Чаз говорит о ней. А еще я вспомнила, что уже слышала эти слова. Это было на старой плантации Эллиса, позади заброшенной негритянской хижины, где я впервые увидела Леона, Роберта и женщину, которая сплевывала в кувшин табачную жвачку. Именно женщина назвала тогда Сару Бет «вертихвосткой»…

Сейчас и Уилли, и Чаз смотрели на мою подругу, а вслед за ними в ее сторону стали поворачиваться и другие гости. Именно в этот момент Матильда шагнула еще немного вперед, так что получилось, будто слова Чаза относятся к ней. Даже Уилли как будто немного протрезвел и посмотрел на приятеля с недоумением. Впрочем, если у него и были к Чазу какие-то вопросы, он не успел их задать. Дядя Джо, с лицом растерянным и гневным одновременно, протолкался сквозь толпу зевак и, схватив своего сына за руку, потащил за собой в обход дома. Вскоре они скрылись за углом, а я подумала, что Уилли уже слишком большой для порки. Впрочем, если бы дядя все же дал ему отведать хлыста, я бы не расстроилась.

Анджело, помедлив на нижней ступеньке крыльца, снова повернулся в нашу сторону. Лицо у него было такое, словно это он принимал гостей и был очень доволен, что они прекрасно проводят время. Отыскав взглядом тетю Луизу, которая, по-моему, готова была заплакать, Анджело шагнул к ней и почтительно поцеловал ей руку.

– Большое спасибо за очаровательный вечер, миссис Боден, – проговорил он. – Нашим молодоженам очень повезло, что у них есть такие замечательные родственники. – Выпрямившись, он повернулся ко мне и снова расцеловал в обе щеки. – А вам, миссис Ричмонд, я желаю счастья в браке, и пусть всемилостивый Господь благословит вас детишками, которые были бы такими же красивыми, как их мать.

Я вспыхнула и поблагодарила его, а Анджело уже пожимал руку Джону. Свободной рукой он сунул ему какой-то конверт, потом отвесил общий поклон и удалился. Тетя Луиза, заметно приободрившаяся после комплиментов Анджело (хотя руки у нее еще немного тряслись, я видела!), предложила гостям вернуться в зал, и они один за другим потянулись в дом. Вскоре мы с Джоном остались на заднем крыльце одни.

– Что это? – спросила я, вопросительно глядя на конверт, который он все еще держал в левой руке.

Джон посмотрел на конверт как на что-то постороннее, потом покачал головой.

– Думаю, это наш свадебный подарок, – произнес он несколько растерянным тоном.

Я взяла у него конверт (он все еще был запечатан) и осторожно вскрыла. Внутри лежала какая-то сложенная втрое бумага. Когда я ее развернула, изнутри выпал картонный прямоугольничек, покрытый какими-то зеленоватыми разводами. Пока Джон нагибался, чтобы его поднять, я прочла записку, написанную размашистым почерком: «Cosa rara, cosa cara».

Я ничего не поняла и подняла голову, чтобы показать Джону. Его лицо было белее мела.

– Что случилось? – спросила я.

Качая головой, Джон показал мне зеленоватый прямоугольничек. Это был банковский чек на две тысячи долларов.

– Мы не можем это принять, – проговорил он. – Это… огромные деньги!

– Но, Джон, как ты не понимаешь?! Анджело хочет помочь нам поскорее начать новую жизнь, и… И он бы не подарил нам столько денег, если бы не мог себе этого позволить! – Я обхватила Джона обеими руками. От радости мне хотелось прыгать на месте и громко кричать. – Ну теперь понял?.. Анджело совсем не такой плохой, как ты думаешь. Благодаря ему ты сможешь скорее открыть собственный бизнес. Разве это не чудесно?!

Джон посмотрел на меня, но ничего не сказал, а я никак не могла взять в толк, отчего он не радуется.

– Джон?!.

На несколько секунд его взгляд стал таким отстраненным и чужим, что я едва узнала своего Джона, но уже в следующий момент он улыбнулся, и я снова увидела перед собой мужчину, которого любила.

– Да, дорогая. Это чудесно.

Я сунула ему под нос записку.

– А что здесь написано? Это по-итальянски?

Джон прочел записку и кивнул.

– Что редко, то и дорого, – перевел он.

Интересно, что бы это могло значить?

– Как мило, – проговорила я, чтобы что-нибудь сказать. Вместо ответа Джон меня обнял, и мы так и стояли, пока за нами не пришла тетя Луиза, которая сказала, что нам пора идти резать свадебный пирог и бросать букет.

Ближе к вечеру настроение Джона несколько улучшилось: мы танцевали, играли в шарады и не забывали отдавать должное восхитительной тетиной стряпне. Наконец гости стали прощаться. Не было только Уилли, который больше не показывался, да Хитменов, которые уехали вместе с Сарой сразу после инцидента на заднем дворе. Как только ушел последний гость, я взяла Джона за руку и провела его через дом и задний двор к своему кипарису. Я любила любоваться закатом именно отсюда – следить, как солнце медленно тонет в раскинувшихся до самого горизонта хлопковых полях. Сейчас осень была не за горами, приближалось время сбора урожая, и кусты хлопчатника казались покрытыми снегом.

Когда мы были уже у самого кипариса, громкое хлопанье крыльев заставило нас посмотреть вверх. На ветвях дерева собралась огромная стая ворон, их блестящие черные крылья отражали заходящее солнце и отливали оранжевым и розовым. Легкий ветер пронесся над нашими головами, коснулся листьев, и они сонно затрепетали и зашептались.

– Я буду любить тебя всегда, – проговорил Джон, уткнувшись лицом мне в волосы.

Крылья захлопали громче, мы вскинули головы и успели увидеть, как вся воронья стая снялась с мест и взмыла высоко в воздух. Птиц было очень много, на мгновение они даже закрыли собой солнце, словно огромная, чернильно-черная туча, но уже мгновение спустя вся стая неслась к горизонту, унося с собой наши клятвы, а мы стояли и смотрели им вслед.

Потом мы взялись за руки и медленно пошли назад к дому, где ждала нас огромная черная кровать и наше будущее.