Глава 25

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013

Мне снился все тот же кошмарный сон, который преследовал меня с тех пор, как я перестала принимать таблетки. Хотелось бы мне знать, когда это прекратится и когда я перестану наконец просыпаться в полной темноте, давясь криком и нашаривая на тумбочке несуществующее лекарство?

Во сне я стояла на краю ямы на нашем заднем дворе и смотрела вниз, на полузасыпанный землей скелет. Внезапно голый череп начинал улыбаться, рука скелета тянулась ко мне, и вот уже я сама оказывалась внизу, среди корней кипариса, и кто-то торопливо забрасывал мою могилу свежей землей.

Каждый вечер, ложась в постель, я твердо решала, что не стану пугаться, но как раз эта моя решимость и мешала мне уснуть. Я долго вертелась на кровати, потом вставала и принималась бродить по пустому дому, избегая наступать на рассохшиеся половицы, которые я помнила еще с тех времен, когда была маленькой. Пройдя по знакомым коридорам, я обычно спускалась по главной лестнице и, присев на ступеньку напротив водяного развода на стене, смотрела, как ползут по полу и по обоям полосы лунного света, вливавшегося в веерное окно над входной дверью.

Казалось, это место приобрело надо мной особую власть. Куда бы я ни направилась в своих ночных скитаниях, ноги непременно приводили меня сюда, а рука сама тянулась к пятну на старой штукатурке. Я прижимала ладонь к стене и словно наяву слышала голос Бутси, рассказывавшей мне о своей матери – о том, как она погибла во время наводнения, но спасла жизнь ей, в последний момент оставив на попечении подруги. Она не рассказывала только, почему ее мать так поступила, и я знала, что этот вопрос мучил мою бабушку всю жизнь.

Почему – спрашивала себя и я и тут же опускала руку и зажмуривала глаза, стараясь справиться с ураганом чувств, захлестывавших все мое существо. А может, он был не так уж силен, этот терзавший мое сердце ураган, просто впервые за много лет я ощущала его силу так, словно он застиг меня в открытом поле, тогда как раньше я всегда пережидала его под защитой Бутси, спасавшей меня одним своим присутствием. Словом, перемены были налицо, я только никак не могла решить, хорошо это для меня или плохо.

Часто, сидя на лестнице, я начинала плакать, сама не зная почему. Отсутствие Бутси я ощущала почти физически, как ощущаешь кровавую рану в груди – рану, которая никак не закроется. Может, я плакала по ней, как плачет ребенок, который хочет, чтобы его укутали в одеяло и прижали к груди, а может, я оплакивала тех маленьких девочек, которыми я и Бутси были когда-то, оплакивала наших матерей, которые ушли туда, куда нам было не дотянуться.

Автоматическая система кондиционирования воздуха, которую установили в доме после окончательного возвращения моей матери, со щелчком отключилась, и мне почудилось, что я слышу, как дышит сама старая усадьба, слышу медленный вдох и еще более медленный выдох десятков и сотен лет, которые обрели покой под ее затейливой и странной крышей. Прислонившись головой к перилам, я уже прикидывала, не попытаться ли мне заснуть сидя, когда со стороны кухни послышалось негромкое позвякивание столовых приборов. Решив, что это Томми вернулся с полей и пытается соорудить себе что-нибудь перекусить, я поднялась на ноги и, бесшумно двинувшись через прихожую, толкнула ведущую в кухню дверь.

Света в кухне не было, если не считать включенной подсветки громоздкой микроволновки выпуска восьмидесятых и небольшого «китайского фонарика», стоявшего на телефонной тумбочке, где на полках покрывалась пылью коллекция древних телефонных справочников. За пластиковым кухонным столом сидела Кло, и лицо ее выражало такое же удивление, какое испытывала я. На девочке была старая ночная рубашка Бутси – длинная, со множеством кружев и оборок. Где она ее выкопала, я понятия не имела, но подозревала, что об этом следовало бы расспросить Кэрол-Линн. Впрочем, этот вопрос меня не слишком занимал. Главное, Кло была в нормальной одежде, а не в своих черных тряпках, и я невольно подумала, что сейчас у нее совсем другое лицо – более детское и совершенно беззащитное.

Нашарив на стене выключатель, я включила флуоресцентные лампы под потолком, и мы с Кло дружно заморгали от яркого света, словно кроты, неожиданно оказавшиеся на поверхности в самый разгар дня. Когда наконец зрение вернулось ко мне, я увидела, что на столе перед Кло стоит несколько извлеченных из холодильника пищевых контейнеров «Таппервер» и пластмассовое ведерко из-под искусственных взбитых сливок, в которое Кора обычно собирала остатки от обеда и ужина. Рядом с пустой глубокой тарелкой лежали вилка и ложка, а в руках Кло сжимала бумажную салфетку.

Несколько секунд она, хмурясь, разглядывала меня, потом порывисто спрятала лицо в ладонях, но я успела заметить, что и ее глаза не были подведены черным лайнером.

– Уходи! – глухо потребовала Кло, но я притворилась, будто ничего не слышала. Придвинув к столу оранжевый пластмассовый стул, я опустилась на него и проговорила самым доброжелательным тоном, на какой была способна:

– Я думала, это Томми. В последнее время он работает от зари до зари и появляется дома только очень поздно. Как хорошо, что ты приготовила для него тарелку и прибор… – С этими словами я придвинула тарелку к себе и стала по очереди открывать пищевые контейнеры. «Чпок-чпок-чпок!» – аппетитно хлопали пластмассовые крышки.

Кло откинулась на спинку своего стула и скрестила руки на груди. Она сердито хмурилась, но я продолжала делать вид, будто ничего не замечаю, надеясь «перемолчать» Кло. Заглянув по очереди во все контейнеры, я стала не спеша выкладывать на тарелку фруктово-овощной желатиновый салат «Джелло», картофельные кассероли, пару свиных отбивных и жареную фасоль, стараясь создать что-то вроде небольшого гастрономического шедевра. Это занятие заняло у меня достаточно много времени; желатин даже начал понемногу таять, и его разноцветные ручейки подтекли под картофель, а я подумала, что теперь Томми точно не притронется к тому, что я приготовила. Еще в детстве Бутси приходилось подавать ему каждый продукт на своей тарелке, поскольку брат не терпел, когда мясная подливка попадала в картофель или рис, и требовал, чтобы мясо лежало отдельно, а гарнир – отдельно. Правда, с тех пор прошло почти три десятка лет, но я что-то сомневалась, что вкусы брата могли так уж сильно перемениться.

Между тем моя тактика «загадочного молчания» (на самом деле это был излюбленный прием Триппа, который он регулярно применял на мне) принесла плоды. Кло пошевелилась на своем стуле и расплела руки.

– Я просто проголодалась, – заявила она. – А поскольку я не знала, что лежит в этих контейнерах, я достала их все.

Я принялась укладывать картофельные дольки одна на другую, а сверху клала стручок фасоли.

– Да ради бога! – сказала я наконец. – Мне не жалко. Только, я думаю, ты бы не проголодалась, если бы поужинала как следует.

– Но ведь это все… это плохая еда! – с отчаянием в голосе воскликнула Кло. – Углеводы, овощи с пестицидами и нитратами и прочее дерьмо… Отец меня просто убьет, если узнает, что я ела такую дрянь!

Я оглядела лежащее на тарелке ассорти и подумала, что всего этого Кло как раз не ела, но решила не заострять внимание на этом изъяне ее логики. Точно так же я не стала ей говорить, что слово «дерьмо» в приличном обществе употреблять как-то не принято. Тем не менее вызов был брошен, и я чувствовала, что на этот раз мне придется поднять перчатку.

– Во-первых, Кло, ты не должна что-то есть или не есть только потому, что кто-то тебе так сказал. В конце концов, тебе уже почти тринадцать, пора иметь свою голову на плечах… и самой решать, что ты будешь есть и сколько.

Девочка снова нахмурилась, но перебить меня не решилась.

– А во-вторых… У моей бабушки было несколько очень простых правил относительно еды. Есть нужно, только когда ты голоден; нельзя нажираться до отвала; питаться нужно разнообразно, и главное – не забывать про десерт. И знаешь, она была совершенно права. Когда я поняла, что мне можно есть вкусненькое, мне перестало его хотеться!

– Тебе легко говорить, потому что ты красивая и худая! – плаксиво возразила Кло. – А я – жирная уродина!

Казалось, еще немного – и она разрыдается, и я поняла, что должна говорить и действовать предельно осторожно. Когда-то – лет в двенадцать или около того – я оценивала собственную внешность примерно в тех же терминах, что и Кло сейчас, но у меня были Бутси и Матильда, которые и помогли мне преодолеть полосу зыбучих песков, иначе называемую ранним подростковым возрастом. У Кло не было никого, кроме меня. Я хорошо это понимала, и эта мысль пугала меня до дрожи в коленках. Особенно сейчас, когда мне предстояло подбодрить девочку, основываясь лишь на собственных давних комплексах и переживаниях.

– Когда я была в шестом классе, – начала я с интонациями старухи, рассказывающей сказку своим внукам, – мальчик, в которого я была по уши влюблена, заплатил своему приятелю, чтобы тот как можно чаще приглашал меня на школьных танцульках. Он сделал это для того, чтобы ему самому не пришлось со мной танцевать. А надо сказать, что в те времена я отнюдь не была хороша собой и к тому же не умела ни кокетничать, ни одеваться как следует. И это было… унизительно.

Кстати, упомянутый мною приятель разбил своему «нанимателю» нос, защищая мою честь. Звали юного рыцаря Трипп, но об этом я рассказывать Кло не стала.

– Домой я вернулась вся в слезах, – продолжала я. – Я плакала так сильно, что моя майка «Хэлло, Китти!» промокла спереди насквозь. Дома меня встретила Матильда… которая сказала мне примерно то же, что и тебе: девочки, которые в детстве не блещут красотой, получают отличную возможность воспитать себя незаурядными личностями – в отличие от своих смазливых подруг, которым нет необходимости беспокоиться о таких мелочах, как кругозор и интеллект.

Я положила перед собой ломоть кукурузного хлеба и воткнула в него стручки фасоли, так что получилась улыбающаяся рожица. Развернув хлеб так, чтобы Кло его тоже увидела, я с облегчением заметила, что уголки ее губ слегка приподнялись.

– Ты девочка умная и любознательная, ты многое схватываешь на лету, да и с чувством юмора у тебя все в порядке, – сказала я. – По-моему, не стоит отказываться от всего этого, пытаясь подогнать себя под чьи-то представления о том, как должна выглядеть красивая женщина.

Кло уронила руки на колени и уставилась на них, потом проговорила так тихо, что я едва ее услышала:

– Если я такая умная и сообразительная, тогда почему папа мне не звонит?

Была, была секунда, когда мне хотелось во весь голос выкрикнуть все, что я думала о своем бывшем муже, который развил в дочери чудовищные комплексы, который подсадил меня на «таблетки радости», который… Но я сдержалась. Что толку сотрясать воздух? Мне это даст лишь временное облегчение, а Кло ничем не поможет. Может быть, даже сделает хуже.

Встав со стула, я шагнула к Кло и присела перед ней на корточки, стараясь, впрочем, не коснуться ее даже случайно.

– Выслушай меня внимательно и постарайся запомнить: поступки твоего отца не имеют никакого отношения к тебе самой. Если он не видит, какая ты на самом деле, если не замечает твоих положительных качеств, это только его проблема – не твоя. Нельзя прожить жизнь, глядя на все чужими глазами, потому что это твоя жизнь. Твоя и ничья больше. И первое, что ты должна сделать, – это добиться, чтобы человек, которого ты каждое утро видишь перед собой в зеркале, тебе нравился. Это главное, остальное приложится.

Я перевела дух, вспоминая, как я сама впервые услышала эти слова. Мне было тогда лет семь или восемь. Кэрол-Линн как раз собиралась в очередное «путешествие», и однажды ее чемоданы вновь появились перед входной дверью в прихожей. Едва увидев их, я устроила истерику: я хотела сказать что-то, что вынудило бы мать остаться, но не могла ничего придумать и только рыдала от бессилия. Томми заперся в своей комнате, Матильда и Бутси отступились и только угрюмо молчали. Именно тогда Кэрол-Линн опустилась передо мной на одно колено и сказала эти слова насчет того, что, мол, нельзя смотреть на жизнь чужими глазами и что человек, которого я вижу в зеркале, должен нравиться в первую очередь мне самой, а не кому-то еще.

Тогда я решила, что мать говорит о себе.

Поднявшись, я сказала Кло:

– Помоги-ка мне все это убрать, и давай ложиться. Уже поздно.

Кло без возражений соскользнула со стула и принялась собирать контейнеры. Я взяла два куска хлеба и положила в микроволновку, а потом помогла девочке убрать контейнеры в холодильник. Микроволновка коротко пискнула, я достала хлеб и, держа один кусок салфеткой, протянула Кло.

Та подозрительно уставилась на меня.

– Ты говорила, что проголодалась? Я тоже.

Кло неуверенно взяла хлеб, но есть не спешила, и я поскорее откусила кусок от своего ломтя, словно хотела показать ей, как это делается. Проглотив горячий хлеб, я сказала:

– Ты никогда не слышала, как поют по ночам кипарисы?.. Это очень красиво.

– Черта с два они поют!.. – Сказано это было вызывающим тоном, но в голосе Кло мне почудились и нотки любопытства.

– Пойдем послушаем. Сама убедишься, – сказала я, делая шаг к кухонной двери. Я нарочно не оборачивалась, но двигалась достаточно медленно, чтобы Кло успела принять решение. Правда, дверь я за собой придерживать не стала, однако еще прежде, чем она закрылась за мной, я почувствовала, как натяжение дверной пружины ослабло и Кло бесшумно вышла на крыльцо следом за мной.

– А здесь не водятся дикие свиньи?

Я остановилась и, не оборачиваясь, сказала:

– Нет. В моем саду им нечего есть, поэтому они сюда не заходят. А кроме того, что бы там ни говорил Трипп, дикие свиньи в наших краях – большая редкость.

С этими словами я не торопясь пошла к кургану. Кло двигалась следом, и я почувствовала волнение и радость.

По пути мы миновали притихший сад и поваленный кипарис, листья на котором уже пожухли и наполовину осыпались. С безоблачного неба, по которому, словно веснушки, были рассыпаны звезды, нам улыбался тонкий месяц, развернутый рогами вверх, как бывает только у нас на юге. Индейский курган темнел впереди, словно прилегший отдохнуть бизон. В молчании мы поднялись по склону, прислушиваясь к неумолчному звону ночных насекомых.

Доев хлеб, я наконец обернулась и увидела, что Кло комкает в руке пустую салфетку. Ободряюще кивнув, я села прямо на траву, которая оказалась довольно прохладной и вдобавок сырой от росы (я сразу почувствовала это сквозь тонкую пижаму), а потом легла, вытянувшись во весь рост, не обращая внимания на то, что отдельные жесткие травинки колют меня в спину и незащищенную шею. Кло, не говоря ни слова, сделала то же самое.

Несколько минут мы лежали рядом, глядя на звезды, потом я сказала:

– Закрой глаза. Так ты скорее услышишь песню деревьев.

Я не стала проверять, последовала ли она моему совету. Кло предпочитала сама решать, что делать, а что – нет. По крайней мере, это я успела узнать о ней, пока пыталась заменить ей мать. Буквально секунду спустя, словно повинуясь взмаху палочки невидимого дирижера, в моих ушах зазвучал стройный квартет: низкие басы виолончели служили превосходным фоном для мелодичного дуэта чембало и двух скрипок. Я закрыла глаза, и музыка захватила, заполнила меня изнутри, утоляя боль и унося прочь тревоги. Далекая симфония деревьев смогла прогнать прочь даже мои ночные кошмары, и я почувствовала, что начинаю понемногу проваливаться в сон.

– Круто! – сказала у меня над ухом Кло.

Вздрогнув, я открыла глаза, стараясь не показать своего недовольства. Я отлично понимала, что в ее устах «Круто!» означает высшую степень похвалы.

– Я тоже так думаю, – ответила я спокойно. – А что еще тебе нравится в нашей глуши?

Кло долго молчала, и я уже начала бояться, что ей ничего не нравится, но тут она сказала:

– Еще дом… Он клевый. Почти как в книжках Доктора Сьюза.

Я улыбнулась, чувствуя, как травинки щекочут мне щеку. «Как у нее, однако, работает воображение!» – подумала я про себя, а вслух сказала:

– Знаешь, мистер Монтгомери всегда говорил то же самое.

Кло тут же притворилась, будто ее сейчас вырвет.

– Только не говори, будто мы с ним думаем одинаково! Иначе меня просто стошнит.

Я негромко рассмеялась, прислушиваясь к волне звуков, которая пронеслась над болотами из одного конца в другой. Казалось, будто чья-то гигантская рука чуть касается верхушек кипарисов и деревья отвечают легким трепетом листвы.

– Разве это плохо – думать так же, как мистер Монтгомери? Ты только ему не говори, но он бывает довольно мил… особенно когда узнаешь его получше.

– Значит, ты считаешь – он клевый? В смысле – сексуальный?

Я едва не поперхнулась.

– Знаешь, я… я никогда не думала о нем в… в этом смысле.

– Мистер Монтгомери, конечно, очень старый и все такое, но он здорово похож на Райана Рейнольдса, а все мои подруги считают этого актера ужасно сексуальным!

Я знала, что выражение «все мои подруги» означало Хейли и, возможно, еще одну-двух девочек из класса Кло, поэтому подобное заключение вряд ли могло считаться общепризнанным и официальным, однако по большому счету она была не так уже не права.

– Мне не нужны «отношения», если ты об этом, – сказала я наконец. – Я просто пытаюсь кое в чем разобраться и что-то для себя решить.

Еще некоторое время мы смотрели на звезды, потом Кло проговорила мечтательно:

– Какая красота! И почему мы никогда не делали ничего подобного, пока жили в Лос-Анджелесе?

– Потому что над большим городом небо не бывает темным даже ночью, а значит, любоваться звездами по-настоящему можно только здесь, в Свиной Заднице, штат Миссисипи.

Кло фыркнула.

– И все равно – это, наверное, самое скучное место на свете!

Я не стала напоминать, что она сама сюда приехала и сама захотела здесь остаться. Вместо этого я сказала как можно доброжелательнее:

– Ты прожила в Индиэн Маунд всего несколько недель и еще многого не знаешь. Томми сказал, что на следующей неделе ты сможешь поехать с ним в поле – если, конечно, захочешь и если погода продержится. Кроме того, у нас можно купаться, ловить рыбу, гулять по дамбам. В городе и окрестностях есть музеи, старинные плантации и усадьбы, в парках выступают известные блюз-музыканты… я уже не говорю о знаменитой южной кухне! Еда у нас такая – пальчики оближешь. Лучшая в мире, точно! Не знаю, как ты, но когда я была маленькая, я здесь не скучала.

– Но ты все равно уехала.

«…И тем не менее мое место здесь». Но эти слова прозвучали только у меня в голове. Спорить с Кло, что-то доказывать, отстаивать свою точку зрения мне не хотелось, поэтому я промолчала в надежде, что музыка ночи очарует девочку и она сама не захочет продолжать разговор. Но я просчиталась.

– Так почему же ты все-таки уехала? – спросила она. Похоже, Кло не подозревала, насколько это непростой вопрос; во всяком случае, ее голос прозвучал вполне обыденно, словно она спрашивала из праздного любопытства.

Потому, могла бы ответить я, что еще до своего рождения я была отравлена тем же ядом, который тек в жилах Кэрол-Линн и который она унаследовала от своей матери, а та – от своей, и так далее, и так далее… Потому, могла бы я сказать, что с раннего детства я твердо верила: постоянные отъезды моей матери означают, что в других местах жизнь ярче, интереснее и счастливее, чем в нашем городке. Я могла бы еще много чего сказать и даже раскрыла рот, но слова, которые я готова была произнести, неожиданно показались мне чужими, неубедительными и фальшивыми. С тем же успехом я могла бы что-то объяснять Кло на иностранном языке, которого не знали ни я, ни она. Некоторое время я беспомощно разевала рот, как выброшенная на берег рыба, и наконец сказала:

– Наверное, потому, что, когда моя мать вернулась домой, я уже слишком привыкла жить без нее. Ну и конечно, мне хотелось посмотреть большой мир – мир, который лежал за границами Миссисипской дельты. Калифорния показалась мне самым подходящим местом, с которого можно начать.

Я почувствовала на себе взгляд Кло.

– Глупо, – сказала она.

Я повернулась к ней, но она снова смотрела в усыпанное звездами небо.

– Да, глупо. Жаль только, что ты не сказала мне это девять лет назад, когда мне было восемнадцать. Ты уберегла бы меня от многих неприятностей.

Кло долго молчала.

– В Калифорнии нет поющих деревьев, – проговорила она наконец. – Я думаю – если бы они были, я бы, наверное, скучала по дому.

– Зато в Калифорнии есть многое другое. Например, шум океанского прибоя… – В небе появился самолет – одинокий желтый огонек, движущаяся точка среди неподвижных звезд, и я вспомнила, как мы с Бутси когда-то искали в небе самолеты, придумывали разные истории о людях на борту, гадали, возвращаются ли они домой или, напротив, летят куда-то в дальние края.

Подняв руки над головой, я сложила большие и указательные пальцы треугольником, чтобы видеть самолет в нормальной перспективе. Самодельное кольцо – подарок Кло – тускло блеснуло в свете звезд.

– Дом – это гораздо больше, чем просто место, где ты родилась. Даже звуки и запахи могут многое значить, потому что их мы тоже помним с детства и никогда не забываем. Не можем забыть. – Я ненадолго задумалась. Мысли рождались в голове ясные и четкие, но именно это было мне непривычно и казалось странным. – Дом – это место, где живут твои родные люди, – добавила я.

– А если никаких родных нет? – спросила Кло неожиданно жалобным голосом.

Я подумала о ее матери, которая жила на другой стороне Земли, об отце, который укатил в свадебное путешествие с третьей женой и думать забыл о своей единственной дочери.

– Тогда ты должна найти их сама.

Кло резко села, и я почувствовала ее волнение – почувствовала всем сердцем и всей душой. Подобного со мной не случалось уже давно – спасибо таблеткам, от которых я не столько успокаивалась, сколько тупела. Мои мысли делались медленными, чувства засыпали, а из всех желаний оставалось одно – погрузиться как можно глубже в эту сонную одурь, чтобы не видеть, не думать, не чувствовать. Но теперь, слава богу, с этим было покончено.

– Единственная «родственница», которую мне удалось найти, терпела мое присутствие только до тех пор, пока могла принимать маленькие белые таблеточки, – сказала Кло, словно подслушав мои мысли.

Это был жестокий удар, и я тоже села, борясь с желанием сказать ей, что я «завязала», что я пошла с ней смотреть на звезды и слушать музыку кипарисов только потому, что сама этого хотела, и что все эти годы в моем дремлющем мозгу билась только одна по-настоящему живая, хотя и совершенно безумная мысль… даже не мысль, а надежда, что каким-то чудом мне удастся изменить ее жизнь, сделать ее более полной и более счастливой. Но я не стала ничего говорить. Я просто не могла. Если бы я начала что-то объяснять, в конце концов мне все равно пришлось бы признаться: я перестала принимать таблетки только потому, что Марк сказал – мол, у меня все равно ничего не получится.

Кло встала с земли и выпрямилась.

– Жизнь – дерьмо, к тому же потом все равно подохнешь. – И с этими словами она сердито затопала вниз по холму. Что поделать, Кло была как раз в таком возрасте, когда настроение меняется чаще, чем ветер весной.

Догонять ее я не стала. Вместо этого я подтянула колени к груди, обхватила руками и уткнулась в них лбом. Интересно, подумалось мне, можно ли умереть от стыда?

Когда я подняла голову, белая ночнушка Кло мелькала уже у самого дома. Я проводила ее взглядом и покачала головой. Наверное, ничто из того, что я хотела бы ей сказать, не могло заставить ее думать иначе. Кло должна была сама сделать правильный вывод – или неправильный, это уж как получится. Но главная причина, по которой я не побежала за ней, заключалась в том, что я сама вдруг засомневалась: а вдруг Кло права?..