Глава 18

Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Июнь, 1923

Когда я толкнула дверь, ведущую в ювелирную лавку Пикока, над моей головой тоненько звякнул крошечный колокольчик. Раньше его не было – мистер Пикок повесил его специально для Джона, чтобы он знал, когда пришел посетитель. Это было нужно, потому что теперь Джон бо́льшую часть времени проводил в дальней комнате, где у него была мастерская. О новом часовщике, способном починить любые часы или ходики, уже успел узнать весь город, а в последнее время Джон получал посылки с часами даже из других городов. Я сама видела пакет, который прислали ему аж из само́й Саванны. Работы у него было, пожалуй, даже слишком много, но Джон не жаловался, поскольку по-прежнему хотел заработать как можно больше денег – и как можно скорее. Его амбициозность мне, впрочем, импонировала – я вообще не находила в нем черт, которые бы мне не нравились. Кроме того, Джон всегда так многозначительно на меня смотрел, когда говорил о необходимости откладывать деньги, чтобы крепче стоять на собственных ногах, что я невольно начала мечтать о тех временах, когда мы сможем наконец быть вместе.

– Одну минуточку, я сейчас! – донесся до меня из дальней комнаты голос Джона. Я знала, что он в лавке один, так как специально справилась у Сары Бет, во сколько мистер Пикок обычно уходит домой обедать. Дожидаясь Джона, я встала в самом центре комнаты, чтобы лучи солнца из широкой витрины позолотили мои недавно завитые локоны, которые, выбиваясь из-под шляпки, довольно удачно обрамляли лицо. Кроме того, на мне было новое платье, и я была не против, чтобы его он тоже заметил. Строго говоря, платье было не совсем мое, зато его подол едва доставал мне до лодыжек и, следовательно, был слишком коротким, чтобы тетя Луиза разрешила мне носить что-то подобное. Еще на мне были туфли на трехдюймовых каблуках, что тоже вряд ли могло ей понравиться.

Несколько дней назад, когда мы ездили в Джексон, чтобы купить мне новое парадное платье для новогоднего приема у Хитменов (меня пригласили туда в первый раз, поскольку мне уже почти исполнилось семнадцать), я окончательно убедилась, что тетя Луиза не одобряет любые каблуки, способные сделать меня похожей на одну из тех суфражисток, о которых дядя Джо постоянно читает в газетах. Похоже, с тех пор как женщины получили право голосовать на выборах, дядя и тетя каждый день ждут конца света. Лично мне такой подход казался несколько близоруким, поскольку давно известно: миром правит та же рука, что качает колыбель, и никакое избирательное право не способно этого изменить.

В общем, на мне было платье Сары Бет, туфли Сары Бет, а поскольку в последнее время сильно похолодало, я позаимствовала у нее роскошный меховой жакет и фетровую шляпку-«колокол» – точь-в-точь такую, какую я видела на фотографии знаменитой киноактрисы Лилиан Гиш. Я была уверена, что этот наряд делает меня старше и придает мне более искушенный вид. В лавке, однако, было достаточно тепло, а Джон все не шел, поэтому я сняла тонкие перчатки из кожи козленка и засунула в карманы жакета, а потом позволила и самому жакету соскользнуть с моих плеч на пол.

Наконец послышались шаги, и дверь в задней стене лавки отворилась.

– Извините, что заставил ждать. Чем я могу?.. – Тут Джон увидел меня и не договорил, и даже его дежурная улыбка, которую он обычно приберегал для клиентов, превратилась в нечто совсем иное. Он откровенно любовался мною, да и я, что греха таить, не могла на него наглядеться. Как и всегда по рабочим дням, Джон был в белоснежной накрахмаленной сорочке, рукава которой поддерживали специальные резинки, и в светло-сером рабочем фартуке. На шее у него висела на проволочном ободке глазная лупа, светлые волосы были слегка всклокочены, словно он только что ее снял, а из кармана фартука торчал миниатюрный часовой молоточек. В руке Джон держал длинную часовую цепочку.

– Я ждал одного клиента, – проговорил он, останавливаясь в нескольких шагах от меня, – но я рад, что это оказалась ты.

Стараясь скрыть смущение, я несколько раз повернулась вокруг своей оси, так что жемчужное ожерелье, также позаимствованное у Сары, засверкало на солнце, а подол платья взлетел чуть не до колен.

– Тебе нравится мой наряд? – спросила я.

– Еще как нравится! – Джон порывисто шагнул ко мне, на ходу опустив цепочку в карман фартука, где уже лежал молоточек. – Мне понравилось бы все что угодно, лишь бы оно было надето на тебя, – добавил он и, бросив быстрый взгляд в направлении витрины, наклонился, чтобы меня поцеловать. Его губы были мягкими и теплыми, а поцелуй – неспешным и очень, очень приятным.

– Это хорошо, – сказала я, когда сумела наконец отдышаться, – потому что я хочу, чтобы ты пригласил меня на танцы в одно из тех мест, о которых Сара Бет мне все уши прожужжала. Не беспокойся, я хорошо танцую – и фокстрот, и чарльстон, и даже шимми. Во всяком случае, так говорит Сара Бет, а уж она-то, наверное, знает в этом толк.

С той самой ночи, когда нам с Джоном пришлось отвозить мою пьяную подругу домой, я не давала ей покоя, требуя, чтобы она рассказала мне все о забегаловках, в которые ездила: что она там делала и кто там был кроме нее. В конце концов Сара Бет уступила и поделилась со мной кое-какими подробностями. Я слушала ее и не верила, что передо мной – моя ровесница. Нам обеим было по шестнадцать, но казалось, что Сара Бет намного старше и опытнее меня. Правда, она всегда была склонна к авантюрам, но по-настоящему неуправляемой моя подруга стала после того, как ее отправили домой из частного пансиона в Северной Каролине. А вскоре я заметила и кое-что другое: в ее выходках появилась нотка отчаяния, если вы понимаете, что я имею в виду. Казалось, будто ее что-то преследует и она спешит взять от жизни как можно больше до того, как ее разоблачат.

– Сара Бет? Да, в танцах она разбирается, – согласился Джон, и выражение его лица стало вдруг очень серьезным. – Хорошо, я тебя приглашу, но только если ты пообещаешь, что поедешь со мной, а не с Сарой Бет и Уилли.

– Почему?

Он поцеловал меня в кончик носа.

– Я хочу, чтобы у моей девушки было все самое лучшее, поэтому мы с тобой пойдем туда, где есть танцпол. Ну чтобы тебе не пришлось танцевать на столе…

Джон назвал меня «своей девушкой»! Я почувствовала, что краснею, и широко улыбнулась, стараясь скрыть смущение.

– Может, сегодня вечером? – предложила я. – Я как знала – оделась получше. Что скажешь?

Вместо ответа Джон запрокинул голову назад и расхохотался.

– Что тут смешного?

– Ты. И твое неподражаемое рвение, конечно. Ты – как щенок, которому все интересно, и поэтому он всюду лезет. Тебе надо научиться терпению, Аделаида.

Сложив руки на груди, я нахмурилась и состроила сердитую гримасу.

– Что такое?! Ты, кажется, назвал меня… собакой? И потом, что ты можешь знать о терпении?

Джон окинул меня задумчивым взглядом, потом шагнул к стеклянным дверям лавки и повернул табличку «Закрыто» надписью на улицу. Потом он протянул руку, и я без колебаний сжала его пальцы в своих.

– Идем, я хочу тебе кое-что показать.

Джон провел меня в глубь лавки – в свою мастерскую. Там я еще не бывала, хотя в лавку заходила достаточно часто. Мастерская оказалась крошечной каморкой без окон. Вдоль стен тянулись стеллажи, с которых доносилось многоголосое тиканье. Приглядевшись, я увидела настенные, каретные, каминные и карманные часы всех фасонов и размеров. На длинном рабочем столе тоже громоздились часы, большинство из которых были частично разобраны. Стол освещали две сильные лампы, а на спинке стула висел пиджак Джона. Эта последняя деталь заставила меня почувствовать себя так, словно он позволил мне одним глазком заглянуть в свою частную жизнь, точнее – в ту ее часть, в которую он до сегодняшнего дня меня не допускал. Теперь же Джон как будто показывал мне, что больше ничего от меня не скрывает, и у меня потеплело на сердце.

– Смотри, – сказал Джон, слегка подталкивая меня к рабочему столу. Там, на небольшом свободном участке, на прямоугольном кусочке зеленой фланели размером с дамский носовой платок, лежали очень красивые дамские часы-кулон. Задняя часть корпуса была эмалевая – белые цветы на темно-красном фоне, обрамленные золотым ободком с растительным орнаментом. Когда же Джон открыл крышку, я увидела тот же узор и на безеле. Цифры на белом эмалевом циферблате были красными, а деления – черными; черные стальные стре́лки отливали синевой, как вороненый ствол дядиного ружья.

– Эти часы принадлежали женщине, которая погибла на «Титанике», – объяснил Джон. – Ее сестра прислала их мне для ремонта, потому что она хочет носить эти часы в память о погибшей родственнице. – Он немного помолчал, потом добавил: – Знаешь, почти во всех старых часах есть что-то… особенное. Во-первых, за ними, как правило, стоит история нескольких поколений, а во-вторых… во-вторых, они как бы напоминают: тем, кто живет только сегодняшним днем, времени всегда не хватает, зато у тех, кто стремится к чему-то, что лежит за далеким горизонтом, в распоряжении вечность.

Его взгляд сделался печальным и каким-то далеким, и я легко прикоснулась к его руке, стараясь хоть как-нибудь его утешить.

– Это, наверное, самые красивые часы, какие я только видела! – проговорила я тихо, словно боясь нарушить мерный ход времени, который отмеряли тикающие вразнобой часы на полках.

Джон негромко вздохнул, потом перевернул часы и вскрыл корпус, обнажив механизм.

– Для меня самое прекрасное в этих часах – вот это, – сказал он. – Анкер, ангренаж, балансир… Каждая из этих деталей настолько близка к совершенству, насколько это возможно, иначе часы просто не пойдут.

Высокие напольные часы, прислоненные к стене, печально пробили несколько раз, но я заметила, что время на них было выставлено неправильно. Должно быть, Джон до них еще не добрался.

– У моей матери, – сказала я, – были часы на браслете – она давала мне ими поиграть, когда я была маленькая. Не знаю, куда они запропастились – среди тех вещей, которые нам пришлось продать мистеру Пикоку, их не было. Быть может, они до сих пор у тети Луизы – где-то спрятаны.

Джон нежно коснулся моей щеки.

– Спроси у нее. Если они сломались, я их починю. Ты сможешь их носить, и тогда тебе будет казаться, что твоя мама по-прежнему рядом.

Я затрясла головой.

– Не хочу! Не хочу, чтобы она была рядом!

Он осторожно положил часы-кулон обратно на зеленую фланель.

– Когда отец отправил меня сюда, к родственникам, я очень на него разозлился. Мне потребовалось много лет, чтобы понять: он поступил так, потому что любил меня, потому что хотел оградить меня от опасности и дать мне возможности, которых у меня не было бы, останься я в Миссури. Я не знаю, что сделала твоя мать, но, быть может, она решилась на это потому, что любила тебя. И точно так же я не могу сказать, что́ ею двигало, но, быть может, твоей маме не хотелось, чтобы ты всю жизнь видела перед собой женщину, которая оказалась не способна справиться со своим горем.

Я невольно отстранилась. Его слова эхом отдались у меня в голове, но я по-прежнему не допускала и мысли, что Джон может быть прав. Спеша переменить тему, я сказала:

– А почему ты предпочел чинить часы вместо того, чтобы, к примеру, работать на ферме?

– Мой дед был часовщиком – еще в Германии. У отца в Миссури тоже была маленькая часовая мастерская, он и научил меня всему, что знал сам, точно так же, как в свое время его научил мой дед. Я надеюсь, что когда-нибудь у меня будет сын, которому я смогу передать все, что знаю… – Он задумчиво покачал головой. – Наследственность… она существует, можешь мне поверить. И это – нечто большее, чем просто цвет волос и способности к математике.

Я хотела сказать ему, что он, скорее всего, заблуждается, но осеклась, вспомнив, как в раннем детстве я сама ходила по нашему саду следом за матерью, с удовольствием заучивая названия растений и цветов, и даже пыталась что-то сажать – не потому, что мне хотелось вырастить бамию или томаты, а просто потому, что мне нравилось прикасаться руками к нагретой солнцем влажной, плодородной земле.

Колокольчик у входной двери неожиданно звякнул, и мы оба вздрогнули – ведь Джон повесил на нее объявление «Закрыто», и мы чувствовали себя в безопасности. Я едва не запаниковала, думая, что мистер Пикок вернулся раньше обычного, но это был не он.

– Мистер Ричмонд? – донесся из зала приятный мужской голос. Мне он был незнаком, но Джон, похоже, его узнал, поскольку по его лицу скользнула какая-то тень. Бросив быстрый взгляд в сторону двери, ведущей из мастерской в лавку, он повернулся ко мне:

– Тебе придется уйти, Аделаида, да поскорее. В зале не задерживайся и по сторонам не смотри, ступай прямо к двери. Ты поняла? Прямо к двери и на улицу!

– Но…

Но Джон уже подталкивал меня к выходу из мастерской. Оказавшись в лавке, я направилась прямо к выходу, как он и просил, однако любопытство оказалось сильнее меня, и я исподтишка взглянула на пришельца. Он был невысок, но очень широк в плечах. Могучая грудная клетка напоминала бочонок, руки и короткие, словно тумбочки, ноги были толстыми и, по-видимому, очень сильными. На незнакомце была широкополая шляпа, которую он почему-то не снял, но я была почти уверена, что волосы у него черные, как вороново крыло, а смуглая кожа имела редкий в наших местах оливковый оттенок. Темно-синий в полосочку костюм явно был очень дорогим (хотя и не таким дорогим, как у мистера Хитмена) и сидел на нем как влитой.

Я почти достигла двери, когда мужчина шагнул вперед, преградив мне путь. Сняв шляпу, он улыбнулся.

– Прошу прощения, мисс, но мы, кажется, незнакомы.

– Мне нужно домой, – запинаясь, пробормотала я. – Меня ждет тетя…

– Меня зовут Анджело Берлини, – продолжал мужчина как ни в чем не бывало. – Я – деловой партнер мистера Ричмонда.

– Оставь ее, Анджело, – произнес за моей спиной Джон, и в его голосе прозвучали резкие нотки, каких я раньше не слышала. – Пусть идет. Она не имеет к нашим делам никакого отношения.

Я не понимала, что происходит, и мне хотелось только одного – чтобы все это поскорее закончилось, поэтому я сказала:

– Я – мисс Аделаида Боден. Очень приятно с вами познакомиться, мистер Бел… Берлини, но я действительно очень спешу.

– Мне тоже очень приятно, мисс Боден. – Он отступил от двери, давая мне пройти. – Надеюсь, что в следующий раз вы не будете так торопиться, и мы сумеем узнать друг друга получше.

Джон молча шагнул вперед и распахнул передо мной дверь (на этот раз звяканье дверного колокольчика показалось мне таким же неуместным, как сорняки в нашем саду). Едва я переступила порог, как дверь за мной захлопнулась, а жалюзи опустились, так что я даже не успела ничего спросить.

Стоя спиной к двери, я пыталась отдышаться и унять сердцебиение, когда вдруг заметила на тротуаре на другой стороне улицы – прямо напротив ювелирной лавки – знакомую фигуру. Это был негр Леон – тот самый человек, которого мы с Джоном видели на плантации Эллиса. Тогда Джон назвал его по имени, значит, они были знакомы, хотя я и не представляла себе, что может их связывать.

Леон меня тоже заметил. Несмотря на холод, шляпы на нем почему-то не было, поэтому он просто поднес два пальца к виску и кивнул. До него было довольно далеко, но мне показалось, что он как-то странно улыбнулся – словно знал что-то такое, о чем я даже не догадывалась.

Не отвечая на приветствие (еще чего не хватало!), я развернулась и зашагала прочь так быстро, как только могла. На ходу я продолжала гадать, что все это может значить, поэтому, только основательно замерзнув, я осознала, что меховой жакет Сары Бет так и остался на полу в магазине мистера Пикока.