Глава 19

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013

В девять утра я была уже одета и готова ехать к Матильде. Кора до вечера была занята в школьном медиацентре, поэтому мы были только втроем: я, Кэрол-Линн и Кло. Кло, правда, требовала, чтобы ее оставили дома – ей хотелось поискать во дворе еще какие-нибудь зарытые много лет назад кости, но именно поэтому я и сказала, что она обязательно должна ехать с нами.

Спальни Кэрол-Линн и Кло оказались пусты, но меня это не удивило. За последние дни они успели выработать привычку вставать довольно рано. После совместного завтрака обе отправлялись на задний двор или в сад; там Кло, театрально размахивая руками и напуская на себя зловещий вид, указывала «подозрительные места», где, по ее мнению, могут быть закопаны другие тела; мать с отсутствующим видом внимала этим «откровениям». Во время одной такой экспедиции они перетащили обратно на веранду сломанные качели (впрочем, буквально через день или два Томми приделал к ним новые цепи), а зеленые садовые стулья поставили на те места, где они стояли при Бутси. Время от времени я заставала их в саду, где они сидели на этих стульях перед заросшими сорняками клумбами, отчего меня не покидало ощущение, будто я в этом доме – единственная, кто не видит ярких цветов и не ощущает их разлитого в воздухе благоухания.

Я как раз выходила из кухонной двери, когда засигналил мой мобильник. Прежде чем я сумела извлечь его из недр сумочки, аппарат прозвонил еще дважды. Я взглянула на экран, и… Трах!!! Дверная ручка выскользнула из моих пальцев, и дверь захлопнулась с таким грохотом, что казалось – задрожал весь дом.

– Алло? – сказала я в микрофон с уверенностью, которой на самом деле не ощущала.

– Черт тебя возьми, Вивьен, ты что, спятила?!

– Привет, Марк. Наконец-то ты позвонил… – Мне понадобилась вся моя сила воли, чтобы мой голос звучал достаточно твердо.

– Слушай, я не шучу! Еще немного, и я позвонил бы в полицию и потребовал, чтобы тебя арестовали. Это и сейчас не поздно сделать, так что, будь добра, объясни мне внятно и аргументированно, что́ моя дочь делает в этой твоей Поросячьей Заднице!

Я на мгновение нахмурилась, гадая, как вышло, что Марк и Кло так одинаково ошиблись с названием моего родного города. Впрочем, рассудила я, ничего удивительного тут, наверное, нет: в конце концов, Кло – дочь своего отца. Правда, их общение всегда носило довольно поверхностный характер, но ведь для того, чтобы научиться плохому, много времени не требуется.

– Ты уехал, – начала я, – а Кло было скучно и одиноко. В школе начались каникулы, все ее подруги разъехались, и… Можешь не верить, но она сама решила прилететь сюда. Я честно выполняла все условия судебного предписания – я не звонила Кло и не пыталась связаться с ней иным способом. Просто в один прекрасный день твоя дочь позвонила мне из аэропорта Джексона и попросила ее оттуда забрать. Мне пришлось поехать… Не могла же я оставить ее там одну?

– Ладно, допустим, так и было, но это ничего не меняет. В общем, если в самое ближайшее время ты посадишь ее на рейс до Лос-Анджелеса, я, так и быть, не буду извещать полицию. Имельду я предупрежу, она ее встретит.

Я набрала в грудь побольше воздуха, надеясь справиться с подступающей паникой.

– Марк, послушай… Разреши ей остаться хотя бы до конца твоего медового месяца! Кло уже освоилась, ей здесь хорошо. Если хочешь, я устрою ее в местную школу… или организую для нее домашнее обучение. У меня как раз есть знакомая учительница, она на пенсии и могла бы заниматься с Кло по основным предметам… – Тут я мысленно попросила прощения у Коры за то, что заочно сосватала ее в репетиторы к неуправляемой девочке-подростку.

– Ты по-прежнему принимаешь таблетки, которые я тебе прописал?

«Моя жена страдает зависимостью!» Эти слова, неоднократно звучавшие в офисе адвоката Марка, все еще жалили, да так больно, что у меня перехватило дыхание. На мгновение я зажмурилась, и мне показалось – я стою в утлой лодчонке, под тонким днищем которой ворочается и дышит океанская бездна. В Калифорнии я часто видела океан и ненавидела его всей душой, ненавидела его бескрайнюю синеву и прозрачные волны, которые так и норовят вытолкнуть тебя на глубину. То ли дело родные, глинисто-бурые воды грязнухи Миссисипи… Но Марк настоял, чтобы я научилась ходить под парусом; он утверждал, что так я сумею скорее преодолеть страх перед открытой водой. С грехом пополам я выучилась управлять виндсёрфом, но океан так и не полюбила. Сейчас я вспомнила эти свои занятия, вспомнила, как волны перекатывались через доску и мои босые ноги, и вновь почувствовала прилив отчаянной, безрассудной смелости. Не успев как следует обдумать свои слова, я выпалила:

– Я перестану. Сегодня. Я не приму больше ни одной таблетки, если ты разрешишь Кло остаться.

– Ты не сможешь, Вивьен, и ты сама это знаешь. Сколько раз ты собиралась бросить, и что из этого вышло? Ничего! Нет уж, я не хочу, чтобы моя дочь находилась в обществе… наркоманки.

«Отец, который за столько дней даже ни разу не позвонил дочери, конечно, куда лучше!..» – подумала я, но промолчала. Усилием воли взяв себя в руки, я сказала:

– Пожалуйста, Марк!.. Обещаю, что на этот раз я действительно брошу. Ну а если у меня не получится, тогда… тогда я отошлю Кло обратно в Лос-Анджелес.

– Но зачем это тебе, Вив? Почему ты так хочешь, чтобы она осталась с тобой?

Однажды, очень давно, Бутси сказала мне: «Каждому человеку хочется, чтобы его кто-нибудь любил. Я люблю тебя и Томми больше всех на свете. Когда тебе будет грустно и одиноко или когда тебе будет казаться, что твой путь никуда не ведет, – вспомни об этом». Я помнила Кло пятилетней, когда она хвостиком ходила за мной и очень боялась оставаться одна; помнила восьмилетней малышкой со смешными косичками, которая боялась грома, но любила дождь; помнила одиннадцатилетней девчушкой, которая вместе со мной плакала над моим любимым фильмом «Мой пес Скип». Я не знаю, как это случилось, но факт оставался фактом: я любила Кло больше всех на свете, и вовсе не потому, что ее больше некому было любить. И не потому, что каждый раз, когда я смотрела на нее, то видела перед собой брошенного, несчастного, озлобленного ребенка, каким я сама была когда-то. Я полюбила ее потому, что она была достойна самой сильной любви, вот и все. Не знаю, любила ли меня Кло «больше всех», но для меня это не имело значения.

– Потому что… потому что она мне небезразлична, – проговорила я, не зная, в каких еще словах выразить свои чувства к Кло так, чтобы Марк меня понял.

Марк фыркнул.

– Единственная вещь, которая тебе небезразлична, – это твои таблетки.

Мне пришлось зажать себе рот рукой, чтобы не заорать на него. Увы, в глубине души я подозревала, что он может быть прав.

В трубке на заднем плане послышался женский голос, потом Марк что-то сказал, отвернувшись от аппарата или прикрыв микрофон рукой. Наконец он снова обратился ко мне:

– Моя молодая жена говорит, что я должен быть с тобой помягче. Так и быть, придется пойти тебе навстречу… – Он немного помолчал, явно желая меня помучить. – Кло может остаться у тебя, пока мы не вернемся, то есть до пятнадцатого мая. Не исключено, что мы немного задержимся: нам хотелось бы посмотреть Европу и побывать на Ривьере, но… это мы решим по ходу дела. Со школой я, так и быть, разберусь сам, но все остальное на тебе. Главное, постарайся не беспокоить меня по пустякам. И еще – я хочу, чтобы твой лечащий врач ежедневно проводил тесты на наркотики и отсылал результаты в мой офис. Имей в виду, если у тебя снова возникнут проблемы с таблетками, мне сразу об этом сообщат, и тогда… Да, анализы начнешь сдавать уже с завтрашнего дня. Один положительный результат, Вив, и Кло тут же отправляется обратно в Лос-Анджелес – это не обсуждается.

Я так сильно стиснула пальцы, что едва не раздавила телефон.

– Почему ты так хочешь, чтобы я перестала принимать таблетки?

– Я ничего такого не хочу. Просто я знаю, что ты не сможешь.

На заднем плане снова зазвучал женский голос. Марк о чем-то непринужденно беседовал с женой, а я, с трудом сдерживая клокочущую в груди ярость, терпеливо ждала, пока он соизволит снова заговорить со мной. Наконец он сказал:

– Ну что, договорились?

– Д-да… – с трудом выдавила я.

– Ну и славно.

– Хочешь… хочешь, я позову к аппарату Кло? Она где-то тут, тут, рядом, и если ты подождешь минуточку…

Но он уже дал отбой, и на линии воцарилась тишина.

Дрожащими руками я налила себе чашку черного кофе из кофейника и залпом выпила. Кофе был почти холодным – должно быть, Томми сварил его еще до рассвета, но мне было наплевать. Мне был необходим кофеин, чтобы проснуться и преодолеть сильнейшее желание убежать наверх и с головой накрыться одеялом.

После непродолжительных поисков я обнаружила Кло и Кэрол-Линн на вершине древнего индейского кургана, который стал частью местного ландшафта задолго до того, как семейство Уокер сделалось владельцем этого участка земли. Курган в незапамятные времена насы́пали индейцы, населявшие эту часть американского континента. Теперь от их цивилизации осталось лишь несколько десятков изрядно оплывших холмов с плоскими вершинами, которые то там, то сям возвышались над плоской равниной. Время от времени в наших краях появлялись группы ученых и студентов из самых разных университетов страны. Каждый раз они привозили с собой все более совершенную аппаратуру, с помощью которой собирались узнать, какие сокровища могут храниться в недрах древнего кургана, но даже если там когда-то и было что-то ценное, оно, скорее всего, давным-давно рассыпалось в прах или было выкопано и украдено. Наш курган даже получил официальное название «Курган Уокеров», но я никогда этим не гордилась и не считала его чем-то действительно принадлежащим нашей семье. Он вообще не принадлежал к нашему миру. Это был реликт древней культуры, которая оказалась стерта с лица земли, памятник чему-то безвозвратно утраченному, а нам… нам и без того хватало потерь.

Кло и моя мать лежали на земле лицами вверх и соприкасаясь головами, словно сиамские близнецы. Глаза у обеих были закрыты, словно они к чему-то прислушивались. Во всяком случае, мои нетерпеливые шаги (а я действительно начинала злиться из-за того, что мне пришлось их искать) они услышали сразу.

– Тише! – прошипела Кло, не открывая глаз. – Мы пытаемся услышать, что говорит земля.

– Земля говорит, что мы должны были выехать еще полчаса назад, – отрезала я. – Так что кончайте валять дурака и марш к машине, иначе мы вообще никуда не поедем.

– Ты слышала, Джо-Эллен? – проговорила моя мать, также не открывая глаз. – Слышала, как она рокочет?

Кло зажмурилась еще крепче.

– Я ничего не слышала, потому что Вивьен бубнила мне над ухом.

Губы Кэрол-Линн изогнулись в легкой улыбке.

– Вивьен не любит слушать землю. Она способна полежать спокойно минут десять, не больше… да и то только если захочет подровнять загар на ногах. У нее всегда было шило в попе – вечно она спешит, торопится, думает о том, что будет дальше.

– Шило в попе? – Кло рассмеялась.

Моя мать тоже захихикала, и вскоре обе хохотали уже во все горло, словно пресловутое шило было самой смешной вещью на свете. Сама я, впрочем, тоже не выдержала, и мои губы сами собой расплылись в пародии на улыбку, которая, однако, сразу погасла, когда я вспомнила один случай, который произошел со мной много лет назад. Мне тогда было лет пять, и мы с матерью лежали на этом же самом месте, пытаясь услышать, что говорит нам земля. Но вместо голоса земли над нами вдруг зазвучал голос Бутси, пришедшей сказать, что Кэрол-Линн звонит какой-то парень, который выговаривает слова как янки. Моя мать сорвалась с места – даже сандалии не надела – и умчалась в дом. Я долго ждала, пока она вернется, но так и не дождалась. В конце концов за мной пришла Бутси, она позвала меня ужинать и, между прочим, сказала, что Кэрол-Линн снова уехала. Тогда я вскочила, схватила ее сандалии и, размахнувшись что было сил, зашвырнула подальше в болото.

Сейчас я прижала кончики пальцев к вискам, чувствуя приближение очередного приступа мигрени.

– Идемте, – сказала я. – Нам и в самом деле пора.

Кэрол-Линн перестала смеяться.

– Куда мы едем?

– Навестить Матильду.

Мать озадаченно нахмурилась.

– Разве она переехала?

Кло легко вскочила, потом протянула руку, чтобы помочь Кэрол-Линн подняться.

– Я еще незнакома с Матильдой, – сказала она. – Поэтому мы к ней и едем…

Слегка опираясь на протянутую руку, Кэрол-Линн поднялась с земли с проворством девочки-подростка и благодарно улыбнулась Кло, а я почувствовала болезненный толчок в самое сердце и поскорее отвернулась. Когда моя мать в последний раз улыбалась мне? Я честно пыталась вспомнить, но так и не смогла.

Оказавшись возле машины, я открыла дверцу и наклонила сиденье, чтобы Кло могла сесть назад. Кэрол-Линн скептически оглядела мой старый, покрытый дорожной грязью и пылью десяти штатов «Ягуар» и спросила:

– А Бутси с нами поедет?

В висках у меня загрохотали отбойные молотки. Я уже открыла рот, чтобы сообщить матери, что́ на самом деле случилось с Бутси, но Кло меня опередила.

– Мы заберем ее по дороге, – сказала она, опуская переднее сиденье, чтобы Кэрол-Линн тоже могла сесть.

Моя мать снова нахмурилась.

– А куда мы едем?

– Повидаться с Матильдой. Она теперь живет в другом месте, а мы едем к ней в гости.

Мне оставалось только удивляться находчивости Кло и ее терпению. Садясь за руль, я встретилась с ней взглядом в зеркальце заднего вида и только головой покачала. Либо она умела притворяться лучше, чем полагается двенадцатилетнему ребенку, либо ее запасы терпения и сочувствия были поистине неистощимыми.

Мне пришлось напомнить Кэрол-Линн о необходимости как следует закрыть дверцу и пристегнуться. К счастью, спорить и препираться она не стала, и мы наконец тронулись. Почти сразу я включила автомобильный приемник, настроенный на спутниковую ретро-волну, которую я слушала по пути из Лос-Анджелеса. Музыку шестидесятых я полюбила только в старших классах, когда меня частенько подвозил в школу Трипп, всегда отличавшийся довольно оригинальным музыкальным вкусом. В те времена ему нравились буквально все стили – кроме тех, которые были популярны в данный момент, поэтому мне приходилось слушать и оркестровую музыку сороковых, и блюзы, и ранний рок-н-ролл, и много чего еще. Тогда я нередко издевалась над его музыкальными пристрастиями, но сейчас первые три кнопки моей магнитолы были настроены на станции, которые передавали, соответственно, музыку шестидесятых, музыку сороковых и блюзы.

Разумеется, Триппу я в этом признаваться не собиралась.

По радио «Пятое измерение» исполняло свои песни знаменитый «Аквариус». Я уже хотела выключить приемник, поскольку моя головная боль плохо сочеталась с музыкой, но тут Кэрол-Линн неожиданно начала подпевать. У нее был сильный, чистый голос, который прекрасно подходил для исполнения именно этой композиции, но куда больше меня поразило, что мать отлично помнила все слова.

Какое-то время спустя я снова посмотрела в зеркальце заднего вида, гадая, почему Кло до сих пор не попыталась переключить приемник на волну, передающую современные хиты. Она проделывала это регулярно с тех пор, как пошла в первый класс, и я стала возить ее в школу. С тех пор мне почти никогда не удавалось спокойно послушать музыку, которая мне нравилась, но сегодня Кло обошлась даже без своей обычной гримасы, которую она пускала в ход в подобных случаях. Вместо этого она вдруг стала… подпевать моей матери.

Раздался резкий автомобильный гудок, я пришла в себя и обнаружила, что заехала левыми колесами на встречную полосу. Резко рванув руль, я вернулась на свою половину шоссе, не без труда разминувшись со встречной машиной.

– Откуда… ты знаешь эту песню? – спросила я, немного отдышавшись.

Кло закатила глаза.

– Прошлым летом Хейли участвовала в постановке мюзикла «Волосы» в любительском театре. Она заставила меня смотреть его не меньше шести раз, вот я и выучила слова.

Кэрол-Линн продолжала петь, Кло снова присоединилась к ней, а потом и я стала им подпевать просто для того, чтобы не чувствовать себя отверженной.

Кора объяснила мне, как добраться до «Солнечных полян». Как и большинство деловых предприятий Индиэн Маунд, пансионат для престарелых стоял по правую сторону от шоссе № 82. Глядя в лобовое стекло, я видела, как справа от дороги поля, по которым медленно ползли ярко-красные и зеленые механические сеялки шириной в восемь, а то и десять рядов, постепенно уступают место фастфудовским забегаловкам и мотелям. Эти малопочтенные заведения мало изменились с тех пор, когда я была здесь в последний раз: кое-где, правда, сменились вывески, но сами здания остались прежними, разве что выглядели они теперь еще более ветхими и облезлыми. И все же видеть их мне было приятно – так человек любит и помнит каждую царапинку на крышке любимого антикварного стола.

Песня по радио кончилась, и Кло замолчала, разглядывая тянущийся за окном урбанистический ландшафт, состоящий из домов постройки середины прошлого века – с новенькими крышами из еврошифера и старомодными дверями с тремя расположенными по диагонали ромбическими окошками. Сидевшие на лужайках и на верандах домов люди махали вслед нашей машине, а мы с Кэрол-Линн махали руками в ответ. Я проделывала это совершенно автоматически, не отдавая себе отчета в собственных действиях, и спохватилась, только когда Кло спросила:

– Кто все эти люди? Твои знакомые?

– Нет. Просто люди.

– Тогда почему они машут нам, а мы – им?

Я пожала плечами:

– Даже не знаю. Так здесь принято, только и всего. Южане вообще славятся вежливостью и гостеприимством. Зайди в любой дом, и ты узнаешь…

Я осеклась. Кло приподняла брови с таким видом, что мне сразу стало ясно: она абсолютно уверена, что весь Юг населен сумасшедшими. После этого она снова стала смотреть в окно, и остаток пути мы проехали молча.

Несмотря на свое название, пансионат «Солнечные поляны» представлял собой двухэтажное кирпичное здание, стоявшее посреди небольшой асфальтированной парковки. Четырехскатная крыша придавала ему сходство со старой гостиницей для автомобилистов – не хватало только неоновой вывески «Свободно». Впрочем, Кора сразу предупредила меня, что убогий вид с лихвой компенсируется заботливым персоналом и наличием всех основных удобств.

На первом этаже мы расписались в книге посетителей, после чего нас направили к лифту. Обстановка в коридорах и холлах была небогатой и довольно старой, но выстланные светлым линолеумом полы сверкали чистотой, а на недавно выкрашенных стенах висели в рамках написанные маслом картины – в основном цветы и пейзажи. Разглядывая одну из них вблизи, я увидела, что картина подозрительно напоминает стандартный набор для творчества из серии «Раскрась по цифрам», но решила даже мысленно воздержаться от критики, поскольку она могла была результатом досуга кого-то из обитателей пансионата.

– Чем это воняет? – проговорила Кло, брезгливо морща нос. В воздухе действительно витал легкий запах дезинфицирующей жидкости, лечебного крема и столовой, но он не был ни навязчивым, ни откровенно неприятным, поэтому я лишь удостоила Кло взгляда, каким Бутси, бывало, награждала меня, когда мне доводилось сморозить глупость. Этого хватило, чтобы Кло если и не переменила мнение, то, по крайней мере, воздержалась от дальнейшего нытья – мол, что это за помойка и куда вы меня притащили.

Пройдя по длинному коридору, вдоль стен которого тянулись металлические перила, а вместо ступенек были сделаны пандусы, мы остановились у двери в самом конце. Убедившись, что это и есть номер 106, который был нам нужен, я постучала.

Дверь нам открыла невысокая, полноватая женщина в брюках цвета хаки и голубой медицинской блузке. Приветливо улыбнувшись, она сказала:

– Привет, я – Джанетта Мур. А вы, вероятно, Вивьен?.. Проходите. Кора предупредила, что вы заедете сегодня утром.

И, взвизгнув тапочками по линолеуму, она распахнула дверь во всю ширину, пропуская нас внутрь.

Комната с единственной кроватью, которую занимала Матильда, была не слишком большой, но я сразу поняла, что кто-то приложил немалые усилия, чтобы она выглядела по-домашнему уютно. В углу стояло старое зеленое кресло с откидной спинкой, а рядом, на маленьком столике, я увидела множество фотографий в рамках. На стенах висели вышитые вручную коврики, кровать и спинка кресла были задрапированы вязаными шерстяными покрывалами пестрой расцветки, на широком подоконнике теснились цветочные горшки с высаженным в них плющом. Прямо напротив окна стоял на тумбочке портативный проигрыватель, очень похожий на тот, который хранился сейчас в стенном шкафу в моей спальне и который когда-то принадлежал моей матери. На полу рядом лежала стопка виниловых пластинок. С конверта самой верхней улыбалось нам лицо, которое нельзя было не узнать: Элвис.

– Мы ждали вас немного раньше, – сказала Джанетта, подводя нас к кровати. – Обычно в это время мисс Матильда отдыхает, но сегодня она сказала, что не будет спать, пока вы не появитесь. Все утро она была очень взволнована, и… словом, постарайтесь ее не очень утомлять. Сейчас я вас оставлю, чтобы вы могли поговорить без помех. Если я вам зачем-то понадоблюсь, просто выйдите в коридор и позовите меня, о’кей?..

Она вышла. Я проводила ее взглядом и только потом повернулась к изголовью кровати, где сидела, со всех сторон подпертая подушками, крошечная темнокожая старушка, одетая в белоснежную ночную сорочку с кружевами. С тех пор как я видела Матильду в последний раз, она как будто стала еще меньше, словно каждый прожитый год забирал в качестве платы по фунту ее плоти. Тонкие, как сухие веточки, пальцы сжимали край одеяла, а волосы – уже не черные, а пепельно-серые, – были, как всегда, собраны на затылке в пучок. Только глаза Матильды показались мне незнакомыми. Они словно подернулись молочно-белым туманом, отчего казалось, что столетняя женщина смотрит теперь исключительно внутрь себя. Только сейчас я вспомнила, что Матильда ослепла; Кора говорила мне об этом, но я то ли пропустила ее слова мимо ушей, то ли не ожидала, что слепота Матильды будет столь явной. Потом я подумала о фотографиях в углу на тумбочке и попыталась представить, как Матильда командует Коре или Джанетте, какую куда поставить, чтобы впоследствии она могла найти каждую ощупью.

– Матильда! – воскликнула Кэрол-Линн и двинулась к кровати как человек, долго блуждавший в лабиринте и наконец увидевший перед собой выход. Упав рядом с кроватью на колени, она сжала хрупкие пальцы старухи. – Это я, Кэрол-Линн. Я вернулась!

Свободной рукой Матильда прикоснулась к ее волосам.

– Да, птичка моя, ты вернуться, чтобы остаться навсегда. Как ты и обещать. – Ее голос был тонким и слабым, но все еще сохранял напевные интонации, которые я хорошо помнила по тем временам, когда Матильда пела мне на ночь печальные негритянские колыбельные.

– Я ведь вернулась, правда? – повторила Кэрол-Линн с интонациями ребенка, который твердит одно и то же в наивной уверенности, что сказанные много раз слова каким-то волшебным образом станут правдой.

Потом я задумалась – а что, если моя мать уже бывала здесь с Бутси? В этом не было ничего невозможного, как не было ничего невозможного в том, что она уже произносила те же самые слова. Матильда, однако, ничего не сказала и только закрыла невидящие глаза, ласково гладя Кэрол-Линн по голове. Она уже пережила многих своих родных, в том числе мужа и сына, и я решила, что, возможно, именно благодаря этому старая негритянка обрела смирение и покой, научившись принимать неизбежное как… как неизбежное. Чему быть, того не миновать, так, кажется, говорила когда-то Бутси.

Кло рядом со мной попятилась, и я, не глядя, протянула руку, чтобы ее удержать, но девочка либо вовсе не видела моего жеста, либо намеренно его игнорировала. Еще несколько мгновений я тянулась к Кло, потом снова опустила руку вдоль тела.

Матильда повернулась в нашу сторону, она словно вглядывалась в нас своими незрячими глазами.

– Кого это ты привести с собой, Кэрол-Линн?

Мне не хотелось, чтобы мать представила Кло как Джо-Эллен, поэтому я поспешила заговорить первой:

– Это я, Вивьен. Я привела с собой мою приемную дочь Кло.

Моя мать отодвинулась, чтобы сесть в ногах кровати. Матильда широко развела руки, и я порывисто бросилась вперед. Через мгновение я была уже в ее объятиях. Я прижималась к старой негритянке так крепко, словно она была моим прошлым – тем самым прошлым, которое я хотела вернуть. И – вот странно! – пока я чувствовала прикосновение ее сухих и тонких, почти бесплотных пальцев к своей коже, я почти верила, что это возможно.

Наконец Матильда отпустила меня, и я слегка отстранилась. Ее пальцы нашли мое лицо и погладили по щеке, по которой текли непрошеные слезы.

– Ты стать намного красивее, Вив. Я всегда говорить, ты чем старше – тем красивее. Ты теперь замуж?

– Была, но… У нас как-то не сложилось, – сказала я, думая о Кло, которая стояла позади меня и напряженно ловила каждое слово.

– Значит, ты тоже вернуться. – Это не был вопрос, но не было и утверждение. Матильда словно повторяла слова, которые произносила уже много, много раз. – Где ты быть?

Рука моей матери легла на одеяло, под которым едва угадывались тонкие, как палочки, ноги Матильды.

– Вив гонялась за призраками.

– Гм-м… – откашлялась Матильда и кивнула.

Чувствуя, как с каждой секундой становится сильнее пульсация крови в висках, я переводила взгляд с матери на Матильду и обратно, пытаясь постичь смысл их непонятного диалога. Глаза негритянки закрылись, и я решила, что она уснула, однако какое-то время спустя она вдруг вскинула голову и повернулась к Кло:

– Ты помогать Вив в саду мис Бутси?

Кло отрицательно покачала головой, потом спохватилась:

– Нет, сэр. То есть – нет, мэм…

Матильда снова нашарила мою руку и слегка сжала.

– Уже почти год, как она уйти. Ее сад нужно ухаживать. Когда твои пальцы все время в земля, некогда гоняться за призраки.

Я опустила голову. На мгновение меня посетила мысль, что разум Матильды отправился вслед за зрением. Я-то надеялась, что она мне посочувствует, даст какой-нибудь практический совет, скажет, что мне делать, как быть дальше, а вместо этого… Неужели мне действительно нужно работать в запущенном саду, сажать помидоры и кабачки, чтобы решить все мои проблемы?

Неожиданно я вспомнила, зачем на самом деле я сюда приехала.

– Ты хорошо знаешь нашу семью, Матильда, помнишь многих моих предков… Скажи, ты никогда не слышала историй о том, что какая-то наша родственница пропала без вести?

Пальцы старухи в моей руке на мгновение замерли, но выражение лица не изменилось.

– Почему ты спрашивать, Вив?

– Помнишь, несколько дней назад была ужасная буря? Она повалила старый кипарис, который рос у нас на заднем дворе, – вывернула его буквально с корнями. В яме оказался скелет женщины, которую кто-то похоронил там много лет назад. Теперь мы пытаемся выяснить, кто была эта женщина и как она туда попала.

Матильда закрыла глаза, но я видела, как под тонкими, словно пергамент, веками быстро движутся из стороны в сторону ее глазные яблоки. Столетняя женщина словно вглядывалась в картины былого, стремительно несущиеся перед ее мысленным взором. Наконец она сказала:

– Была одна женщина Уокер… давно, еще до меня. Та, муж который построить усадьба. Тогда это быть совсем дикое место, а она быть очень хрупкая леди, и не могла терпеть трудности. Эта леди бросить мужа и детей и вернуться к своей семье в Новый Орлеан. Я не знать, вернуться ли она… эта часть истории не есть такая интересная, как про ее отъезд, поэтому люди об этом не говорить.

Мне показалось, ее пальцы снова дрогнули, но, быть может, это дрожала моя рука. Голова у меня буквально разламывалась от боли, и я попыталась сосредоточиться на лице Матильды – лишь бы не думать о флаконе с таблетками в моей сумочке.

– Среди костей этой женщины мы нашли крошечное золотое колечко, точнее – половинку наборного кольца с сердечком… Оно не было надето на палец, а висело у нее на шее на цепочке от часов. И еще на нем была гравировка «Я буду любить тебя вечно». Тебе это ничего не говорит?

Матильда отняла у меня руку и попыталась откинуть в сторону одеяло.

– Я хочу сидеть в мое кресло. Надо отдохнуть. Говорят, в постели умирать больше людей, чем на войне.

Первым моим побуждением было позвать Джанетту, но потом я сообразила, что она, скорее всего, просто заставит Матильду снова лечь в кровать, а мне казалось, что, если человек дожил до ста четырех лет, он имеет право спать где хочет. Откинув в сторону одеяло, я бережно поддержала Матильду под локоть – и с удивлением увидела, что Кло взяла ее за другую руку. Старая негритянка почти ничего не весила, и мы без труда отвели ее к креслу и усадили. Потом я накрыла ей ноги вязаным покрывалом и нажала на рычаг, наклоняя спинку так, чтобы Матильде было удобнее.

– Так ты помнишь такое кольцо? В собранном виде оно выглядело как двойной золотой ободок с сердечком наверху, и…

– Кольцо?.. – повторила Матильда, словно желая убедиться, что она правильно расслышала. – Кольцо… – Она подняла руку и коснулась щеки Кло. Я видела, что глаза девочки слегка расширились, но, к ее чести, она не отдернулась, когда Матильда провела кончиками пальцев поперек ее лбу, потом ощупала нос и подбородок.

– Сколько тебе лет, детка?

– Двенадцать, – ответила Кло, бросая на меня вопросительный взгляд.

– Гм-м… У тебя хорошие косточки, птичка моя. Когда-нибудь ты быть настоящая красавица – как Вивьен и Кэрол-Линн. В раннем детстве они обе быть уродливые, как ощипанный цыпленок, – особенно Кэрол-Линн, но потом… Ты только не спеши, детка. Главное – иметь терпение, только тогда ты вырасти человек, настоящий человек. Личность. Некоторые родиться красивый, но не мочь связать два слова.

Матильда уронила руку на колени и закрыла глаза.

– Скажите Джанетта, что я заснуть, пусть она меня не тревожить.

Кло отступила на шаг назад. Ее щеки пылали, как две розы.

Думая, что Матильда уже спит, я наклонилась, чтобы поцеловать старую женщину в щеку.

– Я была очень рада повидаться с тобой, – тихо сказала я. – Я еще зайду… если ты не против.

Матильда ничего не ответила, только грудь ее чуть заметно вздымалась в такт дыханию. Похоже, она и в самом деле уснула, и мы на цыпочках выбрались в коридор. В одном из холлов я увидела Джанетту и предупредила, что Матильда спит, но где она спит, уточнять не стала.

На улице мы снова втиснулись в машину, и я включила двигатель, однако его негромкое урчание оказалось слишком серьезным испытанием для моей головы, в которой не то рубили породу, не то взрывали скалы. На мгновение я даже растерялась, потеряла ориентацию и не знала, куда ехать, куда развернуть машину. «Когда твои пальцы все время в земле, некогда гоняться за призраками», – голос Матильды пробился сквозь пульсирующую боль в моей голове, и я повернулась к матери.

– Садовые инструменты Бутси все еще в сарае? – спросила я.

Взгляд Кэрол-Линн был ясным, как у младенца, и почти таким же бессмысленным. Я набрала в грудь побольше воздуха и медленно выдохнула, стараясь справиться с охватившим меня гневом и разочарованием. Порой мне казалось – моя мать нарочно заболела Альцгеймером, чтобы я не смогла поговорить с ней по душам. Об этом разговоре я мечтала много, много лет, и вот теперь он не состоится никогда. Это было нечестно, несправедливо, но изменить я ничего не могла.

– А зачем тебе садовые инструменты? – спросила с заднего сиденья Кло.

– Мы будем выращивать овощи. И цветы, – ответила я. – Кто знает, быть может, эта работа зачтется тебе в школе как твой домашний реферат по естественным наукам.

– Мой – что?

Я только вздохнула. Мне не хотелось говорить ей о звонке Марка – о том, что он даже не попросил меня позвать дочь к телефону, но теперь у меня не осталось выбора.

– Твой отец звонил сегодня утром, и мы решили, что ты останешься здесь, со мной, по крайней мере до середины мая, когда он вернется из своего свадебного путешествия. Но ведь тебе надо как-то закончить учебный год, чтобы осенью перейти в следующий класс, поэтому я предложила организовать для тебя домашнее обучение. Когда мы вернемся домой, я расспрошу миссис Смит, как это лучше сделать. В конце концов, она много лет преподавала в школе и должна разбираться в таких вещах.

Я выпалила все это, практически не переводя дыхания, а потом замолчала, со страхом ожидая ответа Кло. Только сейчас до меня дошло: то, что девочка сейчас со мной, вовсе не означает, что она захочет остаться еще на месяц.

Кло откинулась на спинку сиденья и скрестила на груди руки. Я знала эту позу: в девяноста девяти случаях из ста она означала, что девочка думает об отце. Увидев, что я наблюдаю за ней в зеркальце заднего вида, Кло привычно закатила глаза.

– Ла-а-а-дно…

Это «Ла-а-дно» означало, что она как минимум не против, и я вздохнула с облегчением. Даже моя головная боль немного отпустила, и, выведя машину со стоянки, я выехала на Восемьдесят второе шоссе. Включать радио я, однако, не рискнула, не зная, как отреагирует на дополнительный источник шума моя бедная больная голова.

Мне ужасно не хотелось нарушать данное Марку слово всего через несколько часов после того, как я пообещала отказаться от таблеток.

– Э-э-э… Вив?..

Я снова взглянула на Кло в зеркальце заднего вида.

– Что?

– А ведь Матильда так и не ответила тебе, когда ты стала расспрашивать ее о кольце.

Крепче сжав в руках руль, я пристально всматривалась в пустынное шоссе впереди.

– Нет, – сказала я. – Не ответила.

В конце концов я все же включила радио и стала слушать, как моя мать подпевает давно забытым группам, как она выводит каждое слово, словно вовсе не страдает потерей памяти. Моя головная боль от этого только усилилась, и все же это было легче, чем размышлять о том, почему Матильда не захотела ответить на мой вопрос о кольце и почему оно оказалось погребено вместе с женщиной в безымянной могиле под корнями кипариса.