Человек по смерти вполне сохраняет чувства, память, мысли и любовь (affectiones), принадлежавшие ему в миру, покидая одно только земное тело свое

461. Множество опытов убедили меня в том, что человек, перейдя из природного мира в духовный, т. е. умирая, уносит с собой все свое – все, что принадлежит ему как человеку, кроме одного только земного тела своего. Вступая в духовный мир, или в посмертную жизнь, человек обретается в таком же теле или образе, без всякого видимого различия, по крайности сам он не видит и не чувствует никакой разницы, но тело его уже духовное, отрешенное и очищенное от всего земного, а если духовное осязает и видит что-либо однородное, духовное же, то это точно то же, как бы природное осязало и видело предмет природный. Посему человек, обратясь в духа, не замечает никакой перемены, не знает, что скончался, и считает себя все в том же теле, в каком был на земле. У человека-духа те же внешние и внутренние чувства, какие были даны ему на земле: он видит, как прежде, слышит и говорит, как прежде, познает обонянием, вкусом и осязанием, как прежде; у него такие же наклонности (affectiones), желания, страсти; он думает, размышляет, бывает чем-либо затронут или поражен, он любит и хочет, как прежде; кто любил заниматься ученостью, читает и пишет по-прежнему.

Словом, перейдя от одной жизни к другой, из одного мира в иной, человек как будто перешел только с одного места на другое, унося с собой все, что в нем было своего, человеческого, в такой мере, что никак нельзя сказать, чтобы человек после смерти своей, касающейся только земного тела его, что-либо утрачивал. При нем остается даже природная память его; он помнит все, что, живя на земле, слышал, видел, читал, чему учился, что думал с первого детства своего до конца земной жизни: природные же предметы, которые вообще не могут быть восстановляемы в духовном мире, покоятся в памяти его, как они покоятся и в человеке, когда он не думает о них, но даже и эти предметы соизволением Господним восстанавливаются (в памяти), о чем, как и вообще о состоянии памяти нашей по смерти, будет говориться ниже. Человек чувственный не может ни понять, ни поверить, чтобы таково было состояние его по смерти, потому что чувственный человек не может мыслить иначе, как по природному, даже о предметах духовных, а потому чего он не чувствует, т. е. не видит телесными глазами и не ощущает руками, то отрицает и тому не верит, как говорит Иоанн о Фоме (Ин 20:25, 27, 29). О чувственном человеке см. § 267.

462. За всем тем, однако ж, велика разница между жизнью человека в мире духовном и жизнью его в мире земном, или природном, как в отношении внешних чувств (sensus) и их наклонностей (affectiones), так и в отношении чувств (sensus) и наклонностей (affectiones) внутренних. У жителей небесного царства внешние чувства (sentiunt) несравненно тоньше, слух и зрение их стоят на высшей ступени, а размышления их более мудры, ибо они видят при свете небесном, который многими степенями превосходит свет земной, § 126, а слышат через посредство духовной атмосферы, которая также многими степенями превосходит земную; разницу между внешними чувствами того и другого состояния сравнить можно с различием между ясным небом и темным туманом или между полуденным светом и сумерками.

Свет небесный как Божеская истина до того изощряет зрение ангелов, что они видят и ясно различают мельчайшие предметы, к тому же внешнее зрение их отвечает внутреннему, или разуму, ибо то и другое зрение сливается у ангелов в одно, отчего и дана ему такая степень остроты: подобным образом слух у них отвечает постижению разума и воли, вследствие чего они в звуках и голосе беседующего познают все тонкости и мелочи чувств любви его и мыслей, а именно в звуках слышат все чувства его, а в голосе – мысли, §§ 234, 245. Но прочие внешние чувства, кроме зрения и слуха, не столь тонки у ангелов, потому что зрение и слух служат разуму и мудрости. Прочие же внешние чувства при одинаковом развитии их оттеснили бы свет и наслаждение мудрости, заменив их наслаждениями удовольствий, относящихся к телу и его различным наклонностям, а эти наслаждения чем более преобладают, тем более затемняют и ослабляют разум, как это и делается нередко на земле, где люди бывают тем тяжелее и тупее относительно истин духовных, чем более предаются чувственным наслаждениям. О том, что и внутренние чувства ангелов, относящиеся к мышлению и наклонностям их, несравненно тоньше и совершеннее, чем были у них в мире, говорится в главе о мудрости небесных ангелов, §§ 265–275.

Между состоянием жителей преисподней и их состоянием на земле разница также велика: в какой мере внешние и внутренние чувства небесных ангелов совершенны и превосходны, в такой же мере чувства эти тупы и грубы в аду, но об этом будет говориться ниже.

462^bis. Я также на деле убедился, что человек уносит с собой в ту жизнь всю память свою. Много замечательного в этом роде видел я и слышал и передам кое-что по порядку. Были духи, которые отпирались от мирских преступлений своих и непотребств:

чтобы не сочли их невинными, все было открыто, и все дела и поступки эти выбраны были из памяти их и оценены по порядку – от младенчества и до конца земной жизни их; они относились большею частью к прелюбодеяниям и блуду. Были и лукавые обманщики и воры: лукавство и воровство их прочтено было по делам, частью никому в мире, кроме них самих, неизвестным. Этим вынуждено было полное сознание, потому что дела их являлись как бы в полном свете, со всеми помыслами, целями, удовольствиями и опасениями, какие были в то время на душе у преступников. Были и продажные судьи, торговавшие правдой: дознание сделано было и над ними, по розыску в их же памяти, с оценкой всех деяний их с первого дня поступления их в должность и до последнего. Все мелочные обстоятельства каждого случая, по количеству и по качеству, время, помыслы и замыслы – все это вместе вызывалось из памяти, и сотни событий как бы снова наяву совершались. Изумительно, что некоторым даже читались вслух, и от строки до строки, записки их, в коих они сами некогда записывали свои деяния. Ту т были и рушители женской чистоты и непорочности. Призванные к такому суду, они уличены были из разоблаченной памяти своей с проявлением всех обстоятельств каждого случая; даже самые лица девиц и женщин, о коих шла речь, как бы присутствовали видимо; равно местность, речи и помыслы – все это внезапно представлялось глазам.

Некоторые явления нередко длились по целым часам. Тут был один клеветник, который считал нипочем злословить о других; я слышал, как насчитывались по порядку все осуждения и богохульства его, точными словами его с поименованием лиц, о коих и даже при коих они были сказаны. Все это проявлялось, как бы в то же время совершаясь в лицах, хотя все клеветы и наговоры эти заботливо скрываемы были виновным. Был другой, завладевший через лукавые происки наследством родного; его уличили и осудили, причем, на диво мне, письма и записки их были прочитаны вслух, без пропуска единого слова. Он же незадолго до смерти своей тайно отравил соседа. Это обнаружено было таким образом: судимый стал копать под собою яму, из коей, как из могилы, восстал человек, взывая к нему: «Что ты сделал со мною?» Тогда все объяснилось: как убийца, дружески беседуя с ним, поднес ему отраву, что и как замышлял наперед, что случилось после и проч. Засим он осужден был в ад. Одним словом, все злодеяния, преступления, кражи, лукавства, мошенничества обнаруживаются и оглашаются из самой памяти злого человека; нет никакой возможности отпираться, потому что все улики налицо, все обстоятельства каждого случая. По случаю разбора и пересмотра ангелами памяти одного духа я услышал или узнал все, что только бывало у него в мыслях в течение целого месяца, день за днем, безошибочно и в том же порядке, как это происходило в прошлые дни. Из примеров этих должно убедиться, что человек уносит с собою полную память свою и что нет такой тайны в мире, которая бы не огласилась по смерти, и притом всенародно, по словам Господа: «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы. Посему, что вы сказали в темноте, то услышится во свете; и что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях» (Лк 12:2,3).

463. Разоблачая деяния человека по смерти, ангелы, коим поручено дознание это, рассматривают лицо его и все тело, начиная с пальцев обеих рук, и далее все части тела. Когда же я дивился этому, то мне было объяснено, что все, относящееся к мысли и воле человека, отпечатано в мозгу, как в источнике этих начал, вследствие чего это отпечатывается и во всем теле, потому что мышление и хотение переносятся от источника своего ко всем частям тела, пребывая там в последних, т. е. в крайних плотских пределах. Посему что отпечатано в памяти вследствие воли и помыслов ее, отпечатано не только в мозгу, но и во всем человеке, пребывая в нем всюду в порядке, согласном порядку частей тела. Из этого следует, что человек в общности своей таков, каков он по воле и исходящим из нее помыслам своим; злой человек есть свое же олицетворенное зло, а добрый человек – свое добро. Из этого можно понять, что разумеется под книгой жизни человека, о коей говорится в Слове, а именно – что все дела и мысли человека отпечатаны во всем составе тела его и что они, будучи вызваны из памяти его, являются как бы прочитанные по книге, а при рассмотрении духа при небесном свете – как бы изображаемые в лицах. Прибавлю к этому еще нечто замечательное о загробной памяти, убедившее меня, что не только общие предметы, но и самые частные, однажды вошедшие в память, остаются там навеки: я видел исписанные книги, как здесь, и мне дано было знать, что они взяты из памяти писателей и что в книгах этих, противу сочинений, писанных на земле, не пропущено ни одного слова.

Таким образом, из памяти каждого могут извлекаться все дела и мысли, до последних мелочей, давно забытых им на земле. И причину этого мне объяснили: у человека память двоякая – внешняя и внутренняя. Первая свойственна ему как человеку природному, вторая – как духовному. Все, что человек мыслил, хотел, говорил, делал, даже что слышал и видел, неизгладимо отпечатывается во внутренней памяти его. Неизгладимо же оно оттого, что в то же время усваивается духом и телом его, как объяснено было выше. Таким образом, дух образуется по мыслям и делам воли своей. Знаю, что все это покажется крайне странным (парадоксом) и едва ли найдет в людях веру, тем не менее это истина. Итак, не думайте, чтобы какие-либо мысли и тайные дела человека могли оставаться скрытными по смерти его; все тогда до самых мелочей видно, как при ясном свете.

464. Хотя внешняя или природная память и остается в человеке по смерти, но чувственное и природное в ней не воспроизводится в том мире, а заменяется духовным по закону соответствия. Духовное же это, представ зрению, является, однако, точно в таком же образе, как в мире природном, потому что всякое явление на небесах во всем подобно явлению земному, хотя в сущности своей есть явление не природное, а духовное (см. об изображениях и видимостях на небесах, §§ 170–176). Но внешняя, или природная, память относительно предметов вещественных, времени и пространства или вообще относительно всего природного, земного, не служит духу на ту же потребу, как некогда в миру, потому что человек в миру, мысля по одному внешнему чувственному началу своему, без внутреннего чувственного, или разумного, начала, судит по природному, а не по духовному. Напротив, в будущей жизни, когда дух живет уже в мире духовном, он и мыслит не по природному быту, а по духовному. Мыслит духовно, значит, мыслит по разуму, или рассудку, вот почему внешняя, или природная, память относительно понятий вещественных тогда покоится, а в дело идет только то, что человек посредством них приобрел на земле и приобщил к рассудку.

Память вещественная потому покоится, что там вещественные понятия не могут быть восстановлены: духи и ангелы беседуют по мыслям и чувствам, духу их свойственным, обо всем же, что не совпадает с этим, не может быть у них и речи (см. о речи ангельской, §§ 234–257). Посему и человек становится по смерти настолько разумным, насколько он науками и знанием языков стал разумен здесь, а вовсе не по количеству изученных им языков и наук.

Я говорил со многими, коих в свете считали весьма учеными, потому что они знали древние языки, еврейский, греческий, латинский, но они не образовали разума своего тем, что писано на сих языках, и некоторые из них являлись столь же простыми, как неученые, никогда не знавшие языков этих; иные казались даже вовсе невеждами, оставаясь тем не менее в самодовольной уверенности, что они ученее и мудрее прочих. Я беседовал с духами, кои при жизни своей в миру полагали, что человек умнеет и мудреет в той мере, как богата память его знанием, исполняясь таким запасом, они всегда почти говорили только по памяти, стало быть, не от себя, а от других, нисколько не образовав разума своего сокровищами памяти. Такие духи являлись тупоумными, а иные полоумными, не постигали вовсе никакой истины, не умея различить истины от лжи, а схватывая всякую ложь, которую так называемые ученые выдавали за истину; они сами собой ничего не умели обсудить – что так, что не так, что право, что криво, а слушая других, ничего рассудком не постигали.

Говорил я и с такими, которые в миру много писали по всем отраслям учености, чем и славились по всему свету. Иные могли рассуждать об истинах здраво, а другие хотя и понимали истины, когда обращаемы были к живущим в свете истины, но не хотели понимать их и потому отрицали их, коль скоро находились опять во лжи своей или сами в себе; некоторые понимали не более того, как неученый простолюдин, – словом, каждый различно и по-своему, смотря по тому, как кто образовал разум свой научно: тем, что сам писал, или выписывал у других. Но те, кои восставали против истин церкви и размышляли только научно, утверждаясь этим во лжи, нисколько не образовали разума своего, а изощряли только способность к рассуждениям и заключениям. Эта способность, вопреки мирским понятиям, весьма различна от разума; она утверждает и доказывает все, что любо; она ведет от произвольных начал и через обманчивые заключения к ложным убеждениям, а не к истине. Такие люди никогда не могут быть доведены до познания истины, потому что истина не познается через ложь, а напротив, ложь познается через истину. Разумное начало в человеке подобно саду или цветнику, или вспаханной почве: память – почва, научные истины и познания – семена; светом и теплотою небесною семя прозябает, а без них ростка не дает; то же станется и с разумом, если свет небесный, т. е. Божеская истина, и теплота небесная, т. е. Божеская любовь, не будут допущены; ими только стоит разум. Ангелы крайне скорбят о том, что большей частью ученые приписывают все природе и замыкают этим внутренние начала духа своего, почему и не могут видеть никакой истины при свете самой истины, т. е. при свете небесном. По сей причине они на том свете и лишаются способности рассуждения, чтобы умствованиями своими не соблазняли добрых, простых людей и не посевали в них ложь. Умствователи эти там ссылаются в пустыни.

465. Один из духов пришел в негодование за то, что не мог припомнить многого такого, что знал в плотской жизни, жалея об утрате удовольствия, коим некогда столько наслаждался. Ему отвечали, что он ровно ничего не утратил и что при нем осталось все, что он знал в общности и в частности, что в мире том, где он теперь пребывает, не дозволено только выкладывать все это из памяти, а с него будет и того, что он теперь может мыслить и говорить гораздо лучше и совершеннее, не погружая разума своего, как прежде, в густой мрак, в грубые вещественные и плотские предметы, вовсе бесполезные в том мире, что теперь ему дано все нужное для вечной жизни и что нет иного пути к счастью и блаженству, что одно только невежество может полагать, будто бы в царстве этом с удалением всего вещественного в памяти погибает и самый разум, меж тем как, напротив, насколько дух отвлекается от чувственного, как принадлежности человека или тела, настолько он возвышается к духовному и небесному.

466. Различные виды памяти иногда в той жизни представляются глазами в образе, который там только может появиться (там многое видится глазами в образе, что здесь представляется только в мыслях): внешняя память является в виде хрящеватого мозолистого вещества (corpus callosum), а внутренняя – в виде мозговатого вещества человеческого мозга, из чего и видно качество памяти того и другого вида. У людей, которые старались только развить и расширить память свою, не заботясь об образовании разума, память эта является в виде твердого нароста, протканного изнутри как бы сухожильем. Кто переполняет память свою ложными понятиями, у того она является косматою, с всклокоченными волосами, потому что наполнена беспорядочным сбродом понятий. У изощрявших память свою из любви к себе и к миру (самотности и суетности) она является вязкой, клейкой, частью окостенелой. Кто хотел проникнуть в Божественные тайны наукой, особенно посредством философии, и верил тому только, до чего достигал этим путем, у того память является мрачной, и притом такого свойства, что, поглощая лучи света, обращает их в тьму. У лукавых и лицемеров она принимает вид твердой кости или черного дерева и отражает лучи света. У тех, напротив, кои жили в благе любви и в истинах веры, память вовсе не появляется в виде твердого хрящеватого вещества, потому что у них внутренняя память посылает лучи света в память внешнюю, в предметах или в мыслях коей лучи эти оканчиваются, как в основании или почве своей, находя тут себе усладительные восприемники; внешняя память в порядке степеней есть последняя, в которой духовное и небесное оканчивается и пребывает, если находит там блага и истины.

467. Если человек в миру живет в любви к Господу и в милосердии к ближнему, то при нем и в нем есть разум и мудрость ангельская, скрытая, однако, в самых внутренних началах (или тайнике) его (inintimis) внутренней памяти: посему разум и мудрость эта никогда не могут обнаружиться (арраrеrе) в человеке до освобождения его от плоти; тогда природная память усыпляется, и качества эти пробуждаются в памяти внутренней, а напоследок и в ангельской, небесной.

468. Скажем в немногих словах, каким образом рассудочное (rationale) начало, или рассудок, в человеке вырабатывается и совершенствуется: подлинное рассудочное начало основано на истинах, а не на лжи; ложные данные никак не могут образовать рассудка. Истины бывают троякие: гражданские, нравственные и духовные. Первые относятся к правде, к управлению в государстве и вообще – к справедливости и беспристрастию; вторые относятся к житейским сношениям человека с обществом и членами его, вообще же к искренности и прямоте, а в частности ко всем житейским добродетелям; третьи, истины духовные, относятся к небесному быту и к церкви, вообще к благу любви и к истине веры.

Тр и степени жизни человека объяснены выше, в § 267: рассудок отверзается в первой степени через истины гражданские; во второй – через истины нравственные; в третьей – через духовные. Но должно объяснить, что рассудок образуется и отверзается в человеке не одним только знанием сих истин, но приложением их к делу, жизнью своей по ним, а жить по ним называется любить их по духовной любви (affectio), т. е. любить правду ради правды, любить искренность и прямоту ради искренности и прямоты, а благо и истину – ради блага и истины. Напротив, жить по ним и любить их по любви телесной – значит любить их ради себя самого, ради славы своей, почести или корысти. Посему насколько человек любит истины эти по любви или страстям мирским, телесным, настолько он уклоняется от рассудка; он любит не истины эти, а себя самого, обращая истины в слуг своих, как господин служителей. Если же истины порабощаются, то они не входят внутрь человека и не отверзают ни одной степени жизни его, ни даже самую последнюю степень, а поселяются только в памяти его, как нечто научное в вещественном образе, и тут соединяются с любовью к себе, т. е. с любовью плотской. Из этого видно, каким порядком человек становится существом рассудка, а именно: он достигает этого в третьей степени, духовной любовью благ и истин, относящихся к небесам и церкви; во второй степени – любовью к искренности и прямоте, а в первой степени – любовью к справедливости и правде. Любовь двух последних степеней также становится духовной, по духовной любви к благу и к истине, потому что сия последняя влияет на первую, соединяется с ней и, так сказать, образует в ней свое подобие.

469. Духи и ангелы наделены такой же памятью, как и люди; в них остается все, что они слышат, видят, мыслят, чего желают и что делают, чем и образуется постоянно и вовеки их рассудок. Посему духи и ангелы совершенствуются в разуме и мудрости, познавая истины и блага наравне с человеком. Все это познал я многократным опытом: я видел, как из памяти духов вызываемо было все, что они думали и делали явного и скрытного в обществе других духов, а также видел, каким образом бывшие в какой-либо истине, вследствие жизни их в простом добре, исполнялись научными познаниями, а через них и разумом и затем возносились в небеса. Но должно объяснить, что познаниями этими и разумом человек может исполниться на том свете в той только мере, в какой он здесь любил благо и истину, и отнюдь не более этого: каждый дух и ангел сохраняет ту любовь (наклонность, вожделение), какой жил в миру, и притом в таком же количестве и качестве; эта любовь совершенствуется пополнением в течение вечности. Ничто не может быть наполнено во веки веков, потому что все может бесконечно изменяться, обогащаться и пополняться, а стало быть, и множиться и плодиться; благу нет конца, потому что самый источник его бесконечен. О том, что духи и ангелы нескончаемо совершенствуются в разуме и мудрости познанием истин и благ, говорено было в §§ 265–275, 318–328, 329–345, а что это делается только соразмерно той степени любви к благу и истине, какой достигали они на земле, а не свыше того, об этом помянуто уже в § 349.