Человек по смерти является в совершенном человеческом образе

453. Образ духа есть образ человеческий или дух есть человек, даже и по внешнему образу своему. Это следует из всего, что сказано выше, особенно же из тех глав, где говорилось, что каждый ангел сохраняет образ человеческий (§§ 73–77), что человек по нутру своему есть дух (§§ 432–444), что ангелы небесные происходят от рода человеческого (§§ 311–317). Не менее ясно это из того, что человек есть человек по духу своему, а не по телу и что образ телесный придан духу по его образу, а не наоборот, ибо дух облекается в тело по образу своему, посему дух человека и орудует всеми частями и частицами тела, и частица его, не управляемая духом или в коей нет духовного деятеля, не жива. В этом всякому легко убедиться хотя бы только из того, что мышление и воля, по мановению своему и вполне, управляют каждою частицею тела и всеми вместе, при полном их содействии, а что не содействует, то не есть часть тела и выбрасывается из него как неживое: мышление же и воля (коими все это творится) свойственны духу, а не телу. Отделясь от тела, дух не является человеку в человеческом образе и равно не видим для него дух другого человека (до отрешения его от тела) по той причине, что орудие зрения или глаза, коими человек видит в мире, – вещественны, а вещественное видит одно только вещественное, но духовное видит духовное: посему когда вещественное око закрыто и устранено от содействия духовному оку, которое становится свободным, тогда духи являются человеку в полном образе своем, т. е. в человеческом; и не только духи из духовного мира, но даже и дух другого человека, покуда он еще в теле.

454. Образ духа по той причине есть образ человеческий, что человек относительно духа своего создан по образу небес, ибо все небесное и к порядку их относящееся вошло в состав (colatta) духа человеческого, поэтому он и способен к приему разума и мудрости. Способность принимать разум и мудрость или способность принимать в себя небеса – одно и то же. Это объяснено там, где говорится о свете и тепле небесном (§§ 126–140), об образе небес (§§ 200–212), о мудрости ангельской (§§ 265–275), также в главах, где говорилось, что небеса по образу своему как в общности, так и во всех частностях изображают человека (§§ 59–77) и что такой образ небес есть следствие божественной человечности Господа (§§ 78–86).

455. Все доселе сказанное доступно понятию всякого рассудочного человека, потому что он убедится последовательною связью причин и порядком изложенных истин, но человек нерассудочный всего этого не поймет по многим причинам, а главным образом потому, что понять не хочет: истины эти противны ложным убеждениям, которые он усвоил себе за истины, а кто понимать не хочет, тот замыкает небесный доступ к своему рассудку, хотя путь этот всегда может быть открыт, лишь бы воля этому не противилась (см. § 424).

Что всякий человек может понимать истины и быть рассудочным (rationalis), если сам захочет, это было мне доказано многими опытами: злые духи, став безрассудочными (или безумными) вследствие отрицания в мирской жизни Божества и всех истин церкви и утвердившись в таком безверии, нередко Божественною силою были обращаемы к пребывающим в свете истины, тогда они понимали все наравне с ангелами, признавали всякую истину и сознавались сами, что все это понимали, но как только впадали опять в себя, обращаясь к наклонностям (affectiones) воли своей, то ничего не понимали и говорили противное.

Я даже слышал некоторых адских духов, говоривших, что они, делая зло, знают и постигают это, равно знают, что мыслят ложь, но что они не в силах противостоять удовольствию любви своей, т. е. воле своей, которая направляет мысли их таким образом, что зло им кажется благом, а ложь истиною. Из этого следует, что все живущие во лжи по злу своему могли бы понимать истины и быть рассудочными, но не хотят, а не хотят, потому что они любят ложь более, чем истину, так как ложь эта отвечает злу, в коем они живут. Любить и хотеть – это одно и то же: что человек хочет, то он любит, а что любит, то и хочет. По этой причине, т. е. что человек может понимать истины и убеждаться в них, если только захочет, дано мне подтвердить путем рассудка духовные истины церкви и небес, чтобы ложь, которая у многих затемняет рассудок, рассеяна была его суждениями и таким образом зрение хоть несколько прояснилось, а подтверждать духовные истины рассудком дозволено всем, обретающимся в истине. Кто бы, например, мог когда-либо понять Слово Божие по одному только буквальному смыслу его, если б не старался объяснить себе рассудком содержащейся в нем истины? Неисполнение этого было поводом к искажению истин Слова и к расколам.

456. Что дух человека, отделясь от тела, тот же человек и в таком же образе, в этом я убедился ежедневным опытом, в течение нескольких лет: тысячи раз я видел духов таких, слушал их, беседовал с ними и между прочим о том, что люди не верят этому состоянию, а верующих ученые называют простаками. Духи всем сердцем скорбели, что такое невежество еще господствует в свете, особенно же в церкви. Они говорили, что оно произошло более от самих же ученых, которые размышляли о душе по чувственному и телесному, поэтому они и составили себе о ней понятие как о чем-то мысленном, что, будучи лишено предмета, в коем бы оно пребывало и из коего бы оно действовало, представляет нечто летучее, эфирное, разрушаемое по смерти тела. Но как церковь на основании Слова верует в бессмертие души, то и нельзя было не придать душе какую-либо жизненность, именно в роде живой мысли, которая, однако, до вторичного ее соединения с телом лишена свойственной человеку способности ощущения. На этом понятии основано учение о воскресении и веровании, что соединение это последует на Страшном суде. Вот почему, думая о душе согласно этому учению и предположению, нет никакой возможности составить себе о ней понятие как о духе, и притом в образе человека. К сему должно еще прибавить, что ныне едва ли кто знает, что́ следует понимать под словом «духовное», а тем более что всякое духовное существо, как все духи и ангелы, одарено человеческим образом. Поэтому почти все вновь прибывающие из нашего мира крайне изумляются, что они живы и остались такими же людьми, какими были и прежде, что они видят, слышат, говорят и что даже тело их одарено тем же чувством осязания – словом, что не находят в себе никакой разницы, § 74.

Надивившись себе, они изумляются тому, что церковь ничего не знает о таком посмертном состоянии человека ни, следовательно, о небесах и аде, несмотря на то, что все жившие на земле перешли в тот мир и живут там людьми; они дивились также, почему все это не открывается человеку посредством видений, так как это существенно относится к верованиям церкви. Но им на это сказано было с небес, что это легко могло бы сделаться по Господнему соизволению, но нисколько не убедило бы неверующих и упорствующих в ложных понятиях своих, если б даже они и сами увидали, они бы и тогда не поверили. К этому было прибавлено, что опасно убеждать видениями людей, находящихся во лжи, потому что они бы, может быть, и поверили вначале такому доказательству, но затем опять стали бы отрицать, кощунствуя над истиной. Кощунством, или поруганием истины, называется коли кто сперва верит ей, а потом снова отрицает; такие поругатели низвергаются в самую глубокую и страшную преисподнюю. Эта-то опасность и разумеется в словах Господа: «Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их» (Ин 12:40), а что находящиеся во лжи не стали бы верить, это разумеется в следующих словах: «Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме! но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк 16:29).

457. Вступая в мир духов вскоре по восстании своем, человек сохраняет мирской облик свой и речь, потому что еще пребывает во внешности своей и внутренние начала его еще не отверсты: это есть первое состояние человека по кончине его. Но затем лицо его изменяется и принимает совсем иной вид, вполне согласный с чувствами (affectiones) его или той господствующей любовью, в которой пребывали внутренние начала духа его, когда он был еще на земле, во плоти, ибо лицо духа в человеке весьма различно от лица телесного; последнее дается от родителей, первое же есть изображение чувств его. В этот образ дух облекается в посмертной жизни, когда он лишается внешности своей, и внутреннее его разоблачается. Это третье состояние человека.

Мне случалось видеть недавних пришельцев в тот мир, и я узнавал их по лицу и по речи, но впоследствии я уже не узнавал их: жившие в чувствах добрых принимали облик прекрасный, а жившие в дурных – облик безобразный, ибо дух человека сам по себе есть не что иное, как чувства любви его (affectiones), а лицо или вид его есть внешний их образ. Лицо меняется, потому что в той жизни нельзя, притворяясь, выказывать те чувства, коих нет, нельзя принимать лицо или образ, противный господствующей любви своей. Та м все приводятся в такое состояние, что вынуждены говорить как мыслят, а лицом и телодвижениями выражать то, чего хотят, посему лицо каждого и делается образом или выражением его внутренних чувств, поэтому также все знавшие друг друга в миру знаются и в мире духов, но не знаются более в раю и в аду, как было сказано выше, в § 427.

458. Внешний образ лицемеров изменяется позже и медленнее, потому что они долговременной привычкой усвоили себе способность слагать свои внутренние начала (или нутро свое) в подражание добрым свойствам, посему они долго не являются в безобразии своем. Но как притворство их постепенно разоблачается и внутренние начала духа их располагаются по образу их чувств, то сами они и становятся безобразнее всех прочих. Лицемерами называются люди, ведущие ангельские речи, но внутри себя признающие одну только природу, отрекаясь от всего Божественного, от церкви и небес.

459. Образ человека по смерти тем прекраснее, чем он глубже любил Божественные истины и более жил по ним, потому что по любви этой и по жизни его отверзаются и образуются внутренние начала всякого человека: чем господствующая любовь глубже и внутреннее, тем она сообразнее с небесами и тем изящнее самая внешность ее или образ. Посему ангелы самых внутренних небес прекраснее всех прочих: они обличают образ небесной любви. Любившие Божественные истины только наружно и жившие согласно сему менее прекрасны собою, потому что внешнее добро их едва только мелькает светом на лице их; внутренняя, небесная любовь не просвечивает из внутренних начал их, а следовательно, и нет на них небесного образа; в лицах их, не оживотворенных внутреннею жизнью, есть как бы что-то темное, мрачное. Словом, всякое совершенство растет, восходя внутрь, и уменьшается, нисходя ко внешнему; в той же мере растет и убывает внешний образ красоты. Я видел лики ангелов третьих небес: никогда и никакое искусство живописца не в силах ни придать краскам своим что-либо похожее на этот свет и блеск, ни достигнуть тысячной доли этого жизненного света. Только лица ангелов низших небес могут быть изображены с некоторым сходством.

460. Объявлю напоследок еще одну тайну, доселе никому не известную: всякое благо и истина, исходя от Господа и образуя небеса, является в образе человеческом, и притом не только в целости и высшей степени своей, но и во всех частях и в малейшей степени. Образ этот проникает всякого, кто приемлет от Господа благо и истину, почему всякий на небесах и сам принимает образ этот по мере приема благ и истин. Вот почему небеса себе подобны как в целости, так и в частностях, и образ человеческий свойствен всему цельному – как каждому обществу, так и каждому ангелу, см. §§ 59–86. К сему должно еще прибавить, что тот же образ свойствен и каждой отдельной мысли ангельской, исходящей от небесной любви, но тайна эта едва ли постижима для человека, хотя ясно постигается ангелами, пребывающими в небесном свете.