44

Адам въехал обратно через две недели после свадьбы Джеймса и Кейт. Его мольбы разрешить ему вернуться становились все громче, по мере того как подходило к концу их свадебное путешествие: по возвращении они, несомненно, выставили бы Адама из своей квартиры.

– Ты всегда можешь пожить у своей мамочки, – задумчиво проговорила я.

– Шутишь? Она совершенно полоумная, – ответил он.

Кажется, мы все-таки начали продвигаться в нужном направлении. Наконец-то.

Памми возглавляла мой список, когда он вернулся домой и я стала устанавливать кое-какие базовые правила. Она могла видеться с Поппи в любое время, когда Адам счел бы нужным отвезти ребенка к ней. Но ее никогда нельзя было оставлять с внучкой наедине. За ними всегда должен был кто-то присматривать. Так я постановила.

– Даже когда понадобится?.. – начал он.

– Ни при каких обстоятельствах, – властно промолвила я.

Он мрачно кивнул.

Я запретила ему четверговые вечерние посиделки с приятелями. Он мог играть в регби по выходным, но я уточнила, что рассчитываю: наскоро выпив после игры, он сразу же вернется домой, а не станет продолжать нажираться даже четыре часа спустя.

Несколько ночей он провел в гостевой спальне, но ясно было, что, если мы действительно собираемся наладить отношения, спать в разных комнатах нам все-таки не стоит. Я чувствовала себя не очень-то готовой к близости, как эмоциональной, так и физической. Но меня терзало ощущение, что я сижу на тикающей бомбе с часовым механизмом, и я мысленно гадала, сколько часов и минут пройдет, прежде чем он решит, что имеет полное право поискать секс на стороне. Мне была ненавистна сама мысль о том, что он вынуждает меня испытывать такие чувства.

– Как ты думаешь поступить со свадьбой? – спросил он однажды вечером за ужином. Он только что вернулся от Памми. Они с Джеймсом по очереди возили ее на «второй курс химиотерапии». Меня удивило, что она не перестала притворяться и по-прежнему ведет эту игру – несмотря на то, что Кейт и Джеймс уже поженились. Ей не удалось их остановить. Зачем же ей тогда продолжать лгать?

– Я как-то не чувствую, что мы должны с этим торопиться, – заметила я. – Но мне хотелось бы окрестить Поппи.

Он кивнул, соглашаясь со мной:

– Как ты хотела бы это устроить?

– Я думала просто провести скромную церемонию в церкви. А потом где-нибудь поесть и выпить.

– Только я бы предпочел, чтобы это было пораньше, – уточнил он. – Хочу, чтобы там побывала мама.

Я проигнорировала это пояснение.

– В общем, я этим займусь, когда у меня будет время, – произнесла я.

– Не думаю, что время на нашей стороне. – Голос у него сорвался. – Не знаю, много ли ей осталось.

– О, я уверена, что у нее все будет в порядке, – заверила я его непринужденным тоном.

Он покачал головой:

– На этот раз все очень серьезно. Врачи считают, что оно распространяется. Не знаю, хватит ли у нее сил через все это пройти… – У него сорвался голос.

Я вяло потянулась к нему, накрыла его руку своей. Я не могла предложить ему сочувствие, которого не испытывала.

Тут я взглянула на Поппи, сидевшую в детском шезлонге у моих ног. Она доверчиво смотрела на меня, и глаза ее улыбались. Мне подумалось: как мать вообще может подвергать своего ребенка таким мучениям? Откуда у нее столько жестокости?

– Как мне быть? – Адам начал всхлипывать. – Что мне без нее делать? – Плечи у него затряслись. Я неохотно поднялась и подошла к нему. – Она этого не заслуживает. Она и так достаточно пережила.

Я поцеловала его в голову, обняла, стала укачивать.

– Она у тебя крепкая старушка. – Вот и все, что я сумела сказать.

– Да, она делает вид, что так оно и есть. Но это не так. Не совсем так, – произнес он. – Ей пришлось стать крепче – из-за того, что он с ней проделывал. Но внутри она все такая же напуганная, какой всегда была.

Я немного отстранила его, чтобы видеть его лицо.

– Кто с ней это проделывал? – спросила я.

Он покачал головой. Он порывался снова привалиться ко мне, но я крепко держала его за плечи.

– О чем ты? – осведомилась я.

Адам утер нос тыльной стороной ладони. Рука у него тряслась.

– Не мог бы ты мне объяснить, о чем ты говоришь? – нетерпеливо повторила я.

– О Джиме. – Он презрительно ухмыльнулся. – О папе. Если притвориться, что он действительно когда-то заслуживал, чтобы его так называли.

– При чем тут вообще твой папа?

– Он был сволочью, – бросил Адам.

– Как это? Почему? – Язык у меня шевелился быстрее, чем мысли.

– Он ее разрушил. Все из нее выколотил.

Мне словно отвесили пощечину. Я так и упала на диван.

– Ты о чем? Она его любила. Он ее любил. Что ты такое говоришь?

Он снова уронил голову в ладони.

– Что он сделал? – напирала я.

– Он приходил домой и избивал ее до полусмерти, вот что он делал. День за днем. Это было… все равно что смотреть, как с каждым разом прекрасный цветок все больше увядает.

– Она тебе это рассказывала? – спросила я ошеломленно.

– Зачем? – отозвался он. – Я все видел своими глазами. Мы оба видели – я и Джеймс. Каждый вечер после работы он шел в паб, а она ждала его с ужином на столе. Но почти каждый раз он заявлял, что она все сделала не так, швырял тарелки об стену и давал ей пощечину.

Я сидела не шевелясь.

– Я видел, как его рука движется по воздуху – словно в замедленном режиме. И потом он ударял ее. И она тихо вскрикивала, сдерживалась, чтобы нас не разбудить. Но мы сидели на верхней ступеньке лестницы и все это видели сквозь перекладины под перилами. И внутренне молились, чтобы это кончилось.

– Но ты уверен? Я хочу сказать – ты уверен, что видел именно это? Ты же был совсем маленький. Может, на самом деле все было не так, как выглядело. – Я отчаянно пыталась нащупать хоть какой-то смысл в окружавшем меня безумии.

– Я видел то, чего никому никогда не годится видеть. Не говоря уж о детях вроде нас. Конечно, мы были еще слишком маленькие, чтобы понять, почему папа бьет маму и заставляет ее плакать. Но мы знали, что это неправильно. Мы вынашивали тайные планы – как втроем сбежим к морю, обратно в Уитстабл – один раз мы отдыхали там летом, еще до папиной смерти. Он с нами тогда не поехал, мы были там с тетей Линдой, Фрейзером и Юэном. Мама тогда казалась такой счастливой – вдали от него.

– Как он умер? – осторожно спросила я.

Адам смотрел в пол, словно глубоко задумавшись.

– Однажды ночью у него случился инфаркт – после того, как он пришел домой из паба. Просто упал на пол в кухне – и все, конец. Мама разрешила нам с Джеймсом не ходить в школу на следующий день. Одела нас в рубашки с галстуками. В доме все так и гудело – полицейские, похоронные агенты и тому подобное. – Он безрадостно улыбнулся. – Помню, как у меня все чесалось от этой рубашки, воротник натирал шею. Помню, я из-за этого больше переживал, чем из-за папиной смерти. И я думал – видно, это со мной что-то не так. Я ничего не чувствовал. У меня просто все онемело внутри.

– А тебя он когда-нибудь бил? – спросила я.

– Нет, он и пальцем не трогал ни Джеймса, ни меня. При нас он разыгрывал из себя образцового папашу и мужа. Но я-то знал. Я знал, что он делает потом, когда мы уходим. Мама тоже знала, у нее в глазах прямо читался страх. Но она изо всех сил старалась его не показывать.

– Ты ей ни разу не говорил о том, что видел?

Он покачал головой:

– У нее бы сердце разорвалось, если бы она узнала, что я знаю. Она так старалась делать вид, что он самый лучший муж и самый лучший отец. Даже тогда все их друзья считали, что он – замечательное приобретение. И что ей повезло. Но никто из них не знал его по-настоящему. Они не знали, какой он за закрытыми дверями. И откуда им было знать? Она его выгораживала тогда. И продолжает это делать сейчас.

Мне вспомнились все эти снимки, которые я видела. Фотографии этой пары, лучащейся любовью. Фотографии их друзей, которые явно завидовали их любви.

– Мне так жаль. – Я приблизилась к нему, прижала его голову к своей груди. – Никакой ребенок не должен такого видеть.

Все это было как-то нелогично. Да и где тут найти логику? Мне очень хотелось как-то оправдать все поступки Памми. Конечно же должна существовать какая-то причина, какое-то объяснение, почему она стала такой. Но, как я ни пыталась, мне все никак не удавалось ничего такого найти. Чем больше я об этом размышляла, тем труднее мне становилось понимать ее поступки. Если с ней так плохо обращались в прошлом, зачем же она так старается намеренно причинять боль другим?