20

– Расскажи мне про Ребекку, – попросила я потом, воодушевленная нашей возобновившейся близостью.

– Что ты хочешь узнать?

– Я хочу знать, кто она была, что ты к ней чувствовал, что между вами было.

Он сел в кровати, прислонившись к изголовью. Лоб у него наморщился, глаза сощурились.

– Эм, с тех пор много воды утекло.

– Я знаю, но она была для тебя важна. Как Том для меня.

Подняв брови, он вопросительно взглянул на меня.

– Ну-ну, мы ведь взрослые люди. – Я засмеялась. – Не надо так уж ревновать.

– Ты до сих пор о нем думаешь? – спросил он.

– Иногда. Но не потому, что мне хотелось бы остаться с ним. Просто спрашиваю себя: «Интересно, как он там». До сих пор с Шарлоттой? Стоило ради этого меня обманывать? Думает ли обо мне кто-нибудь из них?

Он кивнул, но лицо у него было печальное.

– Я встретился с Ребеккой в двадцать лет. Мы познакомились на вечеринке, у нас оказались общие знакомые.

– Там, в Севеноксе?

– Да, но она была из деревушки Брэстед, это совсем рядом. В общем, мы сразу как-то совпали. Ни у кого из нас прежде не было серьезных отношений, и для нас обоих это стало чем-то особенным. Молодость… и мы оба думали, что любим друг друга, а все остальное – побоку. И все остальные – тоже.

– А когда все пошло не так? – Мне было непонятно, как столь пылкие отношения могут увянуть.

Он вздохнул:

– Мы были страшно увлечены друг другом. Отдалились от друзей. И даже от родных, которые твердили, что мы проводим слишком много времени вместе. Мы и слышать ни о чем не желали. Совершенно серьезно полагали, что будем вместе всю жизнь и все прочие должны принимать нас такими, какие мы есть, – или уж вовсе с нами не общаться. Нам казалось, иначе и быть не может.

– Тогда я совсем не понимаю. Что изменилось?

– Мы были вместе пять лет. Я неплохо продвигался у себя в банке, а она получила диплом учителя и пошла работать в приготовительную школу, рядом с тем местом, где она жила. Мы подыскали себе съемное жилье в Уэстерхеме, считали, что это наш первый общий дом. И уже готовились там поселиться. – Голос у него дрогнул. – Она так радовалась. Взяла у себя в школе два отгула, чтобы привести нашу новую квартиру в порядок. Я как раз туда ехал с работы, когда мама мне позвонила. И рассказала о том, что случилось.

– Что? Что случилось? – настаивала я.

– Я не хотел в это верить, я же звонил с работы, сказать, что я выезжаю, и у нее был такой радостный голос. Она говорила, что приготовила чили, просила меня поторопиться.

Глаза у него наполнились слезами. Я никогда не видела, чтобы Адам плакал, и не знала, как к этому отнестись – грустить или обижаться, что он плачет не из-за меня, а из-за кого-то еще.

– От станции я бежал не останавливаясь, но к тому времени, когда я оказался в квартире, было слишком поздно. Скорая уже приехала, но санитары ничего не смогли сделать. Не смогли вернуть ее к жизни.

Я ахнула и прижала руку ко рту.

– Она ушла. – Адам разразился рыданиями, воющими, надрывными. Я подошла к нему, обняла.

Я не знала, стоит ли расспрашивать его дальше, но было бы странно, не захоти я узнать подробности.

– Что произошло? – спросила я, помолчав.

– Она с раннего детства страдала астмой, но держала ее под контролем. Вела вполне нормальную жизнь, ходила на вечеринки, в спортзал. Пока при ней был ингалятор, она спокойно со всем справлялась. Нам следовало об этом помнить, но нам это совсем не мешало, мы могли делать что угодно. Она была в прекрасной форме. Довольная, счастливая.

– Почему же она им… не воспользовалась?

Он язвительно рассмеялся, но я понимала, что его ирония адресована не мне.

– Вопрос на миллион долларов, – проговорил он. – Она никуда без него не выходила. Но мы решили, что она просто забыла – во всей этой радостной суматохе из-за переезда.

– «Мы»?

– Я и ее родители. Один ингалятор она оставила у них дома, но у нее всегда там и сям валялось несколько таких, чтобы какой-то всегда был под рукой, если он ей понадобится. Я потом нашел один в ящике кухонного стола, но оказалось, что он кончился. Так что, видимо, она забыла, упустила из виду, где какой лежит. И какие надо заправить.

– Мне так жаль, – прошептала я. – Почему ты мне раньше не сказал? Я могла бы все это время тебя поддерживать. Чтобы ты не чувствовал себя одиноким.

– Все у меня нормально. – Он шмыгнул носом. – Мама меня всегда поддерживала. Это она ее нашла, вызвала скорую. Ей тоже очень нелегко пришлось – она обожала Бекки не меньше моего.

Я ощутила укол ревности. Вот она уже и «Бекки». Ее, Адама и Памми объединяла прочная связь, и мне никогда не стать частью этого круга, и эту связь никогда не разорвать. Казалось, мне нечего и мечтать о том, чтобы принять участие в этом соревновании. Тут я мысленно отругала себя за эгоизм.

И я подумала: мне надо рассматривать это как возможный путь вперед. Это должно помочь мне найти разгадку запутанного парадокса – семейства Бэнкс. Рассказ Адама, судя по всему, многое объяснял в отношении Памми ко мне, и я смягчилась при мысли, что тут куда более важную роль играет ее скорбь по Ребекке, а не ее ненависть ко мне. Я вполне могла начать сочувствовать этому. Теперь мне было с чем работать, используя эти доводы в ее защиту.

Адам высвободился из-под меня и сел на край кровати. Он еще раз потянул носом, а потом вытер глаза тыльной стороной кисти.

Я не удержалась от еще одного вопроса, хотя и далеко не самого главного:

– А ты остался бы с ней до сих пор, если бы этого не случилось?

Он фыркнул, потряс головой, встал.

– Ну ты даешь, – проворчал он, подбирая с дальнего конца кровати свою футболку и трусы.

– Я просто спрашиваю.

– А какой ответ ты хочешь получить? – Он говорил все громче. – Мол, да, если бы она не умерла так трагически, мы до сих пор были бы вместе? Тебе бы лучше стало, если бы ты это услышала? Приятно было бы это узнать?

Я пристыженно помотала головой.

– Тогда не задавай глупых вопросов, если не хочешь знать ответы.

Я ничего особенного не имела в виду, но понимала, как это могло прозвучать. Я думала, что теперь, когда мы опять – наконец-то – смогли заняться любовью, Адам почувствует себя более довольным, менее напряженным. Но мне по-прежнему казалось, что в нем постоянно бродит гнев, так и ожидающий случая, чтобы выплеснуться наружу. И что гнев этот всегда направлен только на меня.

– Пойду доделаю обед, – объявил он.