Глава 14

Кирилл так и не лег. Он сел на пол, не зажигая света – я видела его силуэт, как будто там, в углу, темнота сгущалась и принимала форму человека. Черт знает, какие мысли лезли в голову.

Я – не Дина Чернавина. Я – волк из электронной игры «Ну, погоди», которому каждую секунду нужно кидаться в другую сторону. Яички не простые, золотые!

Безымянная. Дети. Теперь – этот парень, частный сыщик.

В голове зазвучал ласковый голос Ясногородского.

«Дина, голубка моя, прекрати самоистязание и взгляни, чего ты добилась. Женщина жива благодаря тебе. С детьми тоже все в порядке.

– В любую минуту все может измениться!

Я расслышала его добрый, необидный смешок.

– Перестрой предложение.

– Не понимаю! Как?

– В любую минуту ты можешь все изменить».

Ясногородский ушел. Я лежала в тишине, мысленно повторяя его слова. То есть мои собственные.

А ведь у меня все было продумано. Дождаться, пока закончится отпуск, уехать с Кириллом – и при первой возможности сбежать от него. Я бы только позвонила Чухраю с чужого телефона, чтобы сказать про Безымянную, и пропала бы. Попробуй найди рыбу в косяке рыб.

Ну, написала бы анонимку в полицию. Просто для очистки совести. С таким же успехом можно бросить в канализацию послание в бутылке. Если Кирилл сменит имя, они никогда его не поймают. Со мной или без меня, он будет убивать.

Но тот вечер, когда я проследила за Кириллом, раздавил мои планы резиновой подошвой войлочного сапога – в колонии выдавали такие на зиму, – дрянная обувь, хотя тяжеленные ботинки на шнуровке, которые мы носили все оставшееся время года, были еще хуже. По пять кило дерьма на каждой ноге. Я впервые видела обувь, в которой стопа мерзнет и потеет одновременно.

Что же мне делать, что мне делать?

Сдать Кирилла сейчас означает, что меня возьмут вместе с ним. Сообщница! А он утащит меня за собой, потому что ему все равно дадут пожизненное, а вот предательства он не простит.

Если бы можно было завыть, я бы завыла. Сгустившаяся тень в углу, притворяющаяся человеком, не давала мне этого сделать. Так что я лежала, прикусив губу, с сухими глазами, и смотрела в стенку.

Если предупредить сыщика, я буду смотреть в стенку ближайшие… сколько там дают пособникам серийных убийц?

Не хочу в тюрьму. Не могу в тюрьму.

Мамочки, как жить-то хочется!

А еще есть Безымянная. «Умирающую женщину держали в сарае без медицинской помощи!» У меня подходящая биография, чтобы стать героиней таких статей, правда? Подружка маньяка, сообщница, его правая рука! Бонни и Клайд, вашу мать. Хотя больше похоже на Кэрилл Фьюгейт и Чарльза Старквезера. Кэрилл тоже твердила на суде, что он держал ее в заложниках, потому-то они и оставили за собой гору трупов, пока ехали через Небраску. Ей не поверили и правильно сделали – возможностей сбежать у нее было не меньше, чем у меня.

На месте журналистов я бы обязательно вспомнила эту парочку. Чем больше трупов упомянуто в статье, тем больше просмотров она соберет. И плевать, что половина из них за пятьдесят с лишним лет превратилась в прах.

Но ведь всего этого может не случиться, так? Достаточно сказать себе, что я понятия не имею, что задумал мой парень. Подсматривал за двумя мужиками? Ну, извращенец. За мужиками же, а не за детьми. Гомосексуализм в нашей стране не преследуется.

Разве можно делать выводы, основываясь на одной улыбке?

Я останусь здесь до конца нашего отпуска. Вместе с Кириллом мы навсегда уедем отсюда, а там смотри план «А».

Да мне вообще наплевать на сыщика! Живой он, мертвый – какая разница! Может, его и не убьют! Мне все привиделось, ясно?! Если бы на одной чаше весов была ваша свобода, а на другой – жизнь какого-то мутного придурка, вы бы тоже не сомневались.

И вообще – Русый же постоянно в компании Бурого! А уж от Бурого-то Кириллу не избавиться никакими способами, можете мне поверить: я провела рядом с бугаем две минуты, но мне и этого хватило. А огнестрельного оружия, чтобы без затей пустить ему пулю в лоб, у Кирилла нет.

Да он и не стал бы. Он, кажется, боится крови.

Спи спокойно, Дина Владимировна. Пытаться прикончить парня, когда рядом ошивается его приятель, – то же самое, что выйти с зубочисткой на разъяренного медведя.

Меня осенила новая мысль.

Может быть, это и к лучшему – если Кирилл нападет на сыщика? Его просто прибьют, и я наконец-то буду свободна. СВОБОДНА!

От восторга я дрыгнула ногой под одеялом. Темнота тотчас отреагировала.

– Ты не спишь?

Я затихла. С видимым трудом оторвала голову от подушки, протерла глаза.

– Сон дурацкий приснился…

– Ложись. Завтра будет хороший день.

Голос был неузнаваемый, он вытекал из тени, как черное масло, он пачкал меня, от него невозможно было отмыться.

– А ты не будешь спать? – мой собственный голос дрожал и провисал, как нить на ветру.

– Позже.

«Завтра будет хороший день», – повторила я про себя, закрываясь одеялом.

Почему-то перед глазами у меня встал Бурый. Как он бросает мяч Стеше и Егору. Как подсаживает их на дерево огромными лапищами, страхует внизу, не отходя ни на шаг, хотя дети снуют по веткам не хуже бельчат, да и высота небольшая.

Я наблюдала за ними исподтишка, когда они затащили его в свои игры. Не из ревности – из беспокойства. Вдруг он обидит моих малявок! Но мне хватило десяти минут, чтобы успокоиться; если с кем-то из лагеря они и были в безопасности, то это с Бурым. Не знаю, есть ли у него свои дети, но если есть…

Я бы им позавидовала.

Мой воображаемый отец, до которого я пыталась доехать в чужих вонючих машинах, ни капли не походил на него. Ничего общего!

Закрыть глаза. Спать, ни о чем не думать.

Наверное, я с самого начала знала, что все это бесполезно. Как ребенок, который убеждает родителей, что ему ни в коем случае нельзя быть в детском саду, – там нянечка оручая, запеканка противная и не пускают на горку, – а у самого уже скрипит снег под сапогами, и папа тянет за руку в варежке.

Мои тщательно продуманные доводы, объяснения… Как говаривала одна моя знакомая из тех, что появились за последние три года: «Оправдания – как дырка в заднице: у каждого имеется».

Но от дырки-то есть прок.

А от оправданий…

Ясногородский был прав: я могу все изменить. Вот же поганая мысль! Пресловутая бесценная возможность выбора – да гори она в аду! Из-за нее я сама захлопываю за собой дверь клетки.

Дождаться, когда Кирилл уснет. Добежать до их коттеджа. Рассказать, что он задумал.

А мутный придурок даже не поймет, что он обязан мне по гроб жизни.

Вернувшись из похода, Кирилл пересказал детскую сказочку, которую втюхал им Чухрай под видом старой легенды. Я и сама могу придумывать такие пачками. Но чем-то она ему ужасно понравилась. Он сиял, как золотой зуб в пасти рыночной торговки.

Сказочка-то мне и вспомнилась. Ее как будто специально для меня рассказали. Это же я – иволга! И должна проорать драной кошкой: не для того, чтобы вызывать грозу, а чтобы ее предотвратить.

Ну, Дина Владимировна, готовьтесь драть глотку изо всех сил.

Как только я приняла решение – вернее, осознала, что оно давно принято, – мне стало легче. Больше не нужно было ни о чем заботиться. Предупредить их – и на этом все закончится.

Вот только одна проблема. Кирилл все сидел в углу, как приклеенный. Что он там, заснул?! Я пошевелилась, и фигура – я не была уверена, что это все еще мой парень, – вскинула голову.

Черта с два!

Я заволновалась. А если эта парочка будет дрыхнуть так крепко, что не услышит стук?

Впрочем, тогда я рвану к Чухраю. Он-то наверняка спит чутко, как зверь.

Ждать, ждать, ждать… Кирилл не будет сидеть так всю ночь, он заберется в постель, пригреется под одеялом, и вот тогда… Скорее бы.

С этой мыслью я провалилась в сон.

Меня разбудил утренний свет.

При мысли, что Кирилл опередил меня, я подскочила. Он лежал на своей половине кровати, закутавшись в одеяло, только розовый лоб торчал из-под смятого толстого края, как кончик сосиски из сдобного теста хот-дога.

За эти несколько секунд у меня, кажется, прибавилось седых волос.

Я не стала одеваться и, как была, в трусах и длинной футболке выбежала на крыльцо. Футболкой со мной поделился Кирилл. В том, что я бегу сдавать моего парня в его же собственной одежде, было что-то анекдотическое. Я опустила взгляд: к тому же второпях я влезла в его кеды! То-то ноги болтаются в них, как в корытцах.

У меня вырвался смешок.

Холодно, зябко. Над озером плывет туман. Ни души вокруг, и я не посмотрела на часы: должно быть, совсем рано.

Коттедж сыщиков желтел впереди и напомнил мне сказочный терем, к которому меня, Дину-дурочку, должен привести волшебный клубок. У двери снаружи глянцево поблескивали сапоги Бурого, – огромные, размера пятидесятого, не меньше! В одном таком я бы, наверное, целиком поместилась.

И вдруг я уверилась в том, что все будет хорошо. Как будто в тереме жил добрый великан, который защитит меня и от сумы, и от тюрьмы, и чего там еще я боялась… Разве что от угрызений совести не получится. Нету у великана таких полномочий.

Я ускорила шаг. Еще минута – и все останется позади.

Меня подвела обувь. Нога в свободно болтающейся кедине подвернулась, и я полетела на землю. Шишка впилась в ладонь, я охнула – и тут же мне сзади заткнули рот.

В колонии мне доводилось драться. Всего пару раз, потому что вела я себя тише воды ниже травы и мечтала только об одном: выбраться оттуда здоровой, без туберкулеза и застуженных яичников.

Одна из баб, которой пришлось показать зубы, оказалась мастером чего-то там по борьбе. Дольф Лундгрен в юбке, за минусом его сексапильности. Привлекательности в ней было не больше, чем в чугунной чушке. Бой был коротким и закончился бесславно: она попыталась завязать меня в узел, и если бы я не гнулась, как гуттаперчевая, переломала бы мне кости. На мое счастье, ее быстро оттащили. Я же говорю, место было образцово-показательное.

Но человек, скрутивший меня в каких-то двадцати метрах перед домом сыщиков, дал бы той бабище с бицепсами сто очков форы. Мне показалось, руки у меня провернулись в суставах, как у куклы; я захрипела и от боли потеряла сознание.

Очнулась оттого, что мне в лицо плеснули пивом.

Темное пиво стояло у нас в холодильнике, и ни я, ни Кирилл не прикасались к бутылке: Кирилл – потому что, по его словам, не пил ничего, кроме хорошего вина, а я – потому что все это время мне было малость не до пива. Не помню, кто из нас его купил и зачем.

Вот оно и пригодилось, подумала я, облизнув губы.

Перед глазами у меня был телевизор. Прежде мы его ни разу не включали. Для Кирилла это, кажется, составляло предмет особой гордости: он не такой, как все эти зомбированные первым каналом! Его не обмануть политической пропагандой! Сейчас на экране беззвучно кривлялась певица в костюме Снегурочки, которую суровый Дедушка Мороз отправил на панель.

– Как печально умирать под русскую попсу, – сказал знакомый голос у меня над ухом.

Кирилл присел на корточки. Его лицо оказалось на уровне моего.

– Горлышко не тянет? – заботливо спросил он.

Я бы и ответила, но хрипеть не хотелось.

Горлышко, как он выразился, тянуло. На него была наброшена петля. Другой конец веревки эта сволочь привязала к моим лодыжкам.

Упражнение из художественной гимнастики. Называется «рыбка» или «колечко». Нужно дотянуться пальцами ног до головы. Мне всегда удавалось без труда, я и кончики собственных пальцев могла увидеть, согнувшись так, что пятки доставали до макушки, только вот какое дело: ладонями я при этом упиралась в пол. А сейчас Кирилл перетянул мне запястья за спиной.

– Лодочка, плыви, – сказал Кирилл. Лицо у него было грустное-прегрустное, мне показалось, что он вот-вот заплачет. – Девочка ты моя, девочка… Вот чего тебе не хватало, а?

Я молчала. Веревка давила на горло. Я действительно походила на лодку, привязанную к берегу. Это он точно подметил.

– А так все хорошо могло получиться… – пробормотал Кирилл. Поднял на меня глаза. В них стояли слезы, и радужка с центральной гетерохромией казалась помутневшей. Он меня убивал – и плакал.

– У тебя есть минут десять, наверное. Или пятнадцать, не знаю. – Он вытер глаза. – Это зависит только от тебя.

Кирилл встал, отошел и вернулся, держа флакончик духов – бабулиных духов! Мой «Ландыш серебристый»!

– Хочу, чтобы тебе было приятно напоследок.

Вздохнул и нажал на распылитель. Сначала «Ландыш» попал на его рукав – Кирилл неправильно повернул флакон, – но со второй попытки он обрызгал мне макушку.

– От тебя вкусно пахнет. Ты молодец! Хорошо держишь спинку.

Не меняя выражения лица, он надавил мне на щеки, и когда челюсть непроизвольно приоткрылась, запихал в рот мокрую тряпку. Поднялся. Некоторое время передо мной маячили его ноги в голубых джинсах, со следами травы на правой коленке. На экране мелькнул курсор усиления звука, и к видеоряду добавился голос. «Ты даже сам не знаешь, насколько сильно ты самый крутой!»

Кирилл отодвинулся. Больше ничего не загораживало мне телевизор. Шаги, скрип двери… Ушел. Его последними словами было: «Хорошо держишь спинку».

Я попыталась выплюнуть тряпку. Легче было бы выскрести пластилин из дупла. Он как-то хитро утрамбовал ее…

Подергала руками – только плечи заныли сильнее.

– Не надо домой, давай еще покружим по кольцевой! – Теперь настал черед Димы Билана.

Давай, Дима, еще покружим. Разве ж я против!

Пока получается тянуть ноги к затылку, петля на шее не душит меня. Но рано или поздно я устану, расслаблюсь и сама себя прикончу. Простое техническое решение, правда? Телевизор заглушает мое слабое сипение, штора задернута – снаружи не разглядеть, что происходит в комнате.

Не падай прежде выстрела, говорил Ясногородский.

Все, Леонид Андреевич. Теперь можно падать.

В телевизоре симпатичные ребята отрывались на танцполе в клубах синего дыма.

– А мама не в курсе, что мы с тобой на тусе! А мама не в курсе, что мы с тобой на тусе!

По дороге Кирилл остановился, бросил прощальный взгляд на озеро. Последний глубокий вдох, секунда тишины перед тем, как все начнется.

Он любил смотреть в интернете ролики, основанные на эффекте домино. Незначительное изменение запускало долгую реакцию, шарики падали, карандаши взлетали, костяшки складывались в цветок лотоса. Самые изобретательные он сохранял и пересматривал.

Теперь он сам придумал такую схему. Пусть не очень сложную, зато экстравагантную. Без ложной скромности Кирилл признавал, что вряд ли кому-то еще пришло бы в голову такое красивое решение.

Все шарики разложены по желобкам, ниточки подвязаны, кубики расставлены. Фигурок не много, но у каждой особенный выход.

В кончиках пальцев покалывало, как всегда в начале охоты. Он был бы совершенно счастлив – если бы не Дина.

«Надеюсь, она задохнется быстро», – озабоченно подумал он. Меньше всего хотелось бы мучить девчонку. Кирилл знал: глупо проявлять доброту к человеку, который едва не уничтожил его, но ничего не мог с собой поделать.

Правильнее – и милосерднее! – было бы задушить ее самому. Но это означало зарубить на корню идею охоты. На это Кирилл, при всем своем гуманизме, пойти не мог. Нельзя начинать торжественный ужин в мишленовском ресторане с торопливого пожирания попкорна, это низводит художественный замысел до уровня дешевого развлечения.

Боль утраты только еще ждала его впереди. Сейчас он даже не успел толком все осознать. Не было времени. Пришлось действовать интуитивно, очень быстро, чтобы не выбиться из графика, – все было рассчитано еще сутки назад и перепроверено этой ночью. Трехмерная карта постоянно мерцала на границе периферического зрения.

Кто вдохновлял его?

Динка.

Кто приносил ему удачу?

Его девочка.

Благодаря ей Кириллу выпала главная в его жизни охота. Он чувствовал, что существует взаимосвязь между знакомством с ней и его удивительным везением.

Им оставался всего один шаг до ее инициации. Он уже придумал, как все обставит! Ох, какой же наивной сейчас казалась его романтичность…

А ведь один раз Динка попросила взять ее с собой. Глазки так и горели предвкушением! Он чуть не расплакался, ей-богу. Сентиментальный стал, как старик.

Кирилл всерьез прикинул, не рассказать ли ей о сыщике. Все взвесил. И понял, что ни с кем не хочет делиться победой. Есть переживания, через которые нужно проходить одному, – лишь тогда можешь подняться на новый уровень.

Он решил: закончив свое лучшее дело, возьмет ее с собой. С документами что-нибудь придумает. Его любимая девочка – перекати-поле без корней, за все эти дни ни одного звонка; что ей терять?

А в самое замечательное утро, в утро его великой охоты, она его предала. Кицунэ, прекрасный маленький оборотень, оказался дырявой плюшевой игрушкой, из которой торчали клочья синтепона. Если она и мечтала пройти с ним через охоту, то струсила. А как говорилось в любимой книге Кирилла, трусость – самый страшный порок.

Пискнул таймер.

Время пошло!

Кирилл вытащил нож, взбежал на крыльцо, бесшумно отодвинул в сторону громадные тяжелые сапоги. Чухрай наверняка возражал бы против того, что у него изъяли все запасные ключи от коттеджей, но Кирилл не оставил ему такой возможности.

Вот уж кого не было жалко. Старый лживый хрыч.

Петли и замочная скважина были смазаны сутки назад. Кирилл не мог позволить, чтобы такая ерунда, как скрип двери, сорвала его замысел.

Комната была светла и просторна, в окна падали солнечные лучи, и в скрещении этих лучей в кресле, спиной к нему, сидел возле круглого столика человек, положив ладонь на глиняный чайник. Рядом стояла синяя чашка с красной полосой, единственное яркое пятно во всей комнате.

Кирилл замер. Выразительность этой картины, ее лаконичная безупречность поразили его. Он подумал: японец бы написал хайку о том, что смерть идет рука об руку с красотой, нет красоты совершеннее, чем та, что обречена, и выразил бы это в простых символах. «Жаль, что я не японец. Отвратительна эстетика разложения, но не эстетика смерти как завершенного действия. Победа живого над живым – это тоже смерть».

Он повторил это несколько раз про себя: «Победа живого над живым». Его победа. Человек в кресле, не подозревая о присутствии постороннего, зашевелился, вздохнул и взялся за чайник. Кирилл подождал, пока закончит литься из носика прозрачная золотистая жидкость, – это тоже было поэтично, – спокойно, не торопясь подошел к Илюшину и наклонился к его уху.

– Не дергайся и не кричи.

Приказ прозвучал негромко, почти интимно. Сознание раздвоилось: Кирилл был тем, кто стоял возле добычи, и одновременно ощущал холодное прикосновение лезвия к кадыку.

Сыщик не обманул его ожиданий. Ни вскрика, ни поворота головы. Как сидел, полуобернувшись к окну, так и замер. Только затылок слегка вдавил в кресло. Кирилл великодушно подумал: это простительно, рефлексы пальцем не раздавишь.

Зато Макар принюхался. Слабо раздулись ноздри – Кирилл постоянно наблюдал эту привычку и у своей подружки. Бывшей. Или даже лучше сказать – неудавшейся, во всех смыслах.

В Динке эта повадка умиляла его. А сейчас он на секунду испугался, что от него воняет какой-то дрянью.

– А, Кирилл… Если ты за деньгами, они в сумке. – Макар говорил спокойно, разве что чуть медленнее обычного.

Кирилл засмеялся и не ответил.

– Ага. – Илюшин произнес это «ага» так, будто и в самом деле что-то понял. – Тебе нужны не деньги. Что тогда?

«Мне нужен ты», – хотел сказать Кирилл, и это было бы чистой правдой. Но для правды время еще не пришло.

– Давай не будем забегать вперед, – легкомысленно посоветовал он. – Но о деньгах ты можешь не беспокоиться, честное слово!

– Тогда, может, объяснишь, о чем мне стоит беспокоиться?

Молодец, отметил про себя Кирилл, повторил дважды один и тот же вопрос, сформулировав его по-разному, прямо-таки подталкивая Кирилла к ответу.

Он ласково похлопал Илюшина. Жди, парень, жди.

Тот не удержался, с едва уловимой брезгливостью повел плечом. Кирилл почувствовал себя охотником в саванне, поставившим ногу на обездвиженного тигра; зверь еще рычит и дергается, но будет мертв десять минут спустя, когда фотограф отщелкает свою сотню снимков. Полосатую шкуру повесят над камином.

Впрочем, охоту на зверей ради развлечения Кирилл считал дикостью. Он подписал не одну петицию с требованием остановить варварство по отношению к животным.

Дверь открылась, и из ванной комнаты вышел Сергей Бабкин в футболке и спортивных штанах, на ходу вытирая лицо полотенцем.

– Я вот подумал насчет Беспаловой… – начал он и остановился.

Обстановку Сергей оценил так же быстро, как его друг.

– Он обкуренный?

Взгляд темных, почти черных глаз был устремлен на Кирилла. «Ты о чем?» – собирался спросить Кирилл, но прежде чем он открыл рот, раздался голос Илюшина:

– Нет, не похоже.

– Ну, слава богу. Не наркоман, значит. А я уж испугался!

Бабкин неторопливо опустил полотенце. Кирилл оценил мгновенно скрученный тугой жгут и про себя усмехнулся: все-таки приготовился, дружок!

– У меня к вам предложение, – весело объявил он. – Давайте поиграем! Правила такие…

– Где девушка? – перебил Илюшин.

Кирилл осекся. Девушка? Какая девушка?

А-а, Динка! Господи, что за чепуха волнует их в такой момент!

– Не отвлекайтесь, – попросил он.

– Она жива?

– Да жива она, жива! – с раздражением бросил Кирилл. Он прикинул, что уж минут десять-то плюшевая игрушка точно должна продержаться, пока из нее не вылезет весь синтепон и она не опадет дохлой шкуркой, так что его слова не были ложью.

Смешно, но, кажется, Макара это удовлетворило. Про девушку он больше не заговаривал.

– Игра, – второй раз со значением повторил Кирилл. – У нас с вами. На троих. Я вожу, вы ходите.

– А нож тебе зачем?

Кирилл ухмыльнулся.

– Это чтобы вам лучше слышать меня, дети мои!

– Убери нож, тогда поиграем, – предложил Сергей.

Кирилл поморщился. Тьфу, за дурака его держат, что ли…

Его огорчало, что они все время сбиваются с нужной тональности, фальшивят. До них как будто не доходила значительность момента. Плохо. Неправильно! Что еще хуже – каким-то образом это отношение передавалось и ему, точно зараза, хоть и не сваливающая с ног, но прилипчивая, как насморк.

Требовалось противоядие.

– Прежде чем начнем играть, мы поговорим о смерти. Стоять! – Это было обращено к Бабкину, который при первых словах Кирилла сделал шаг ему навстречу. Приказ сопровождался соответствующим движением руки с ножом. – Так вот, о смерти, – продолжил Кирилл, убедившись, что его угроза подействовала. – Наша игра будет посвящена ей. Смерть идет рука об руку с красотой, – повторил он вслух мысль, пришедшую на ум десятью минутами раньше.

– А можно обойтись без пошлостей? – поморщился Илюшин.

Кирилл так изумился, что рука, державшая нож, дрогнула.

– Что?

– Он говорит – пошляк ты, братец, – перевел Сергей.

– Но ведь могло быть и хуже, Сережа, – возразил Макар. Они говорили так, словно оба сидели в креслах, покуривая трубки, а Кирилла вовсе не было рядом. – Например, он мог бы сказать: «Ты космос, детка!»

Бабкин скорчил физиономию.

– Кому он мог бы это сказать? Тебе, что ли?

– Не понимаю, чем я не космос.

– Ты самодовольный зануда.

– ЗАТКНИТЕСЬ!

Они замолчали, но Кириллу это послужило слабым утешением. Во-первых, он вышел из себя, утратил хладнокровие. Но главное – он не понял, как они это сделали… как вычеркнули его из своего пространства? Буквально две реплики – и его не стало, и дело было не только в том, что они разговаривали, будто остались одни.

Это была высшая форма презрения. Он – хозяин положения! Он прижимает нож к горлу Илюшина! А они отменили его своим паясничаньем. Они заставили его почувствовать себя… беспомощным.

Как?!

– Шуты гороховые, – сказал он насмешливо, подстраиваясь под интонацию Макара, так восхищавшую его. – Клоунада – вторая натура, она же и единственная?

Бабкин дернул губой, словно сдерживая смешок. Сволочь, грубая сволочь! Он не мог догадаться, что Кирилл – подражатель, ему не хватило бы мозгов! Все, что делает Кирилл, – за пределами его понимания!

– Мы внимательно слушаем, – заверил Илюшин. – Но я должен сказать, что пока вы, Кирилл, слабовато выступаете. Красота, смерть – это несколько избито, ну, знаете, примерно как рифма «любовь-кровь».

– Или «батона – полбатона», – поддакнул Сергей.

– …простите, Кирилл, если мои слова прозвучали грубо, я не хотел вас задеть. Вон там, на полке, у меня стоит Басё…

Небрежный жест – кисть выброшена в направлении стены. Исполнено было так естественно, что Кирилл почти купился. Он на мгновение отвел взгляд от Сергея – нет, только начал отводить, и это его спасло. Потому что за ту долю секунды, что он выпустил Бабкина из поля зрения, тот преодолел половину разделявшего их расстояния и приготовился к прыжку.

И что еще интереснее, в руке у него, будто выхваченный из воздуха, вместо полотенца возник металлический прут.

Еще пара секунд – и лежать бы Кириллу нанизанному на шампур, как свинья. Но, заметив движение Сергея, он сильнее вдавил нож в горло Илюшина, и Бабкин замер, точно робот, которому отключили питание. Полная неподвижность. Даже лицо окаменело.

– Ца-ца-ца! – Кирилл поцокал языком, укоризненно качнул головой. – Не надо, братец.

Вот они и сравняли счет. Они ему – пошлость, он им – облом с попыткой защититься.

Глупо, конечно, но презрительно брошенное «пошляк» уязвило Кирилла, как не могло бы задеть намеренное оскорбление. Черт возьми, он придумал отличный образ! Смерть и красота рука об руку…

Он обиженно скривил губы. Ладно, Бабкин – мужлан, но Илюшину-то не чуждо чувство прекрасного, в этом Кирилл был уверен. Они во многом похожи…

Пора заканчивать с вступительной частью. Они недостаточно ответственно подошли к своим ролям. И что намного важнее, его наручные часы отбили шесть минут до начала отсчета.

Когда начнется отсчет, он уже не сможет ничего изменить.

– Перейду к самому главному. – Кирилл стал деловит и собран. Они приближались к точке выбора. Если он рассчитал неправильно, здесь все и закончится. – Смотрели ли вы, друзья мои, фильм «Выбор Софи»? Сергей, вопрос относится в первую очередь к тебе.

Бабкин прищурился, ничего не ответив. Он, кажется, размышлял, способен ли Кирилл исполнить невысказанную угрозу.

Чтобы помочь ему определиться (пять минут тридцать секунд), Кирилл сказал:

– Человек, которому перерезали горло, может прожить около трех минут. Если задета только трахея, у него есть шанс остаться в живых, – при условии, что ему своевременно будет оказана медицинская помощь. Если артерия… – Он пожал плечами. – Тоже не исключено, конечно. Но если смотреть на вещи здраво, ты его не довезешь.

(Четыре минуты четыре секунды)

– Нет, – сказал Сергей. – Не смотрел.

– Зря. А ты, Макар?

– Вряд ли. Название ничего мне не говорит.

– Это фильм, поставленный по книге, – огорченно сказал Кирилл. – С прекрасной актрисой Мэрил Стрип. Хоть актриса-то такая вам знакома?

– Ты не отклоняйся от генеральной линии партии, – попросил Сергей.

Кирилл одарил его обаятельнейшей улыбкой:

– Как скажешь. По сюжету Софи, героиня, совершает несколько очень тяжелых выборов… – Он сделал паузу, не преднамеренную, а чтобы еще раз осмыслить то, что ему предстояло открыть. – Самый сложный вот какой: ей нужно решить, кого из своих детей спасти, а кого отправить на смерть. У нее старший сын и младшая дочь, она выбирает девочку.

Сергей выжидающе смотрел на него. Он еще не догадывался, к чему клонит Кирилл. Илюшин молчал.

– Есть и другая иллюстрация той же идеи, – размеренно продолжал Кирилл. Он подбирался к главному. – «Проблема вагонетки». Придумали ее, кажется, в Англии. Это проблема этического выбора, поначалу она была сформулирована довольно незамысловато: тяжелая неуправляемая вагонетка несется по рельсам, на которых привязано пять человек. А на запасном пути привязан всего один. Переключишь ли ты стрелку? Здесь ответ довольно очевиден. Но позже у этой задачи появились варианты. В частности, придумали такое: на одних рельсах лежат трое взрослых, на других – двое детей. И только от тебя зависит, по какому из путей пойдет вагонетка. Это уже интереснее, не правда ли?

Кирилл увлекся. Щеки пылали, пальцы левой руки с силой стиснули плечо Илюшина.

Бабкин по-прежнему не произносил ни слова.

– Самое большое удовольствие для ученого – экспериментально проверить свою гипотезу. У бедных англичан такой возможности не было. А у меня есть. Даже жаль, что я не ученый, и гипотезы у меня нет. Только вопрос, на который я хочу получить ответ с твоей, Сережа, помощью.

– Я собираюсь убить твоего друга, – сказал Кирилл и лучезарно улыбнулся. – Ты можешь мне помешать. У тебя даже может получиться. Но – та-дам! – кроме рельсов, по которым несется смерть, – извини за напыщенность! – у нас есть запасной путь! Все как в эксперименте! Я воспроизвел его с высокой точностью! На склоне возле нашего коттеджа припаркована вагонетка, то есть машина покойной Анастасии… Красивая барышня! Одно удовольствие было с ней работать! – Он скосил глаза на Илюшина, но и тот окаменел. – Через одну минуту тридцать секунд ручной тормоз будет разблокирован… Я хотел оставить дистанционное управление, но подумал – мало ли что может со мной произойти! – Он хихикнул, не удержавшись, но тут же снова стал серьезным. – А сейчас, независимо от того, буду ли я жив или нет, машина поедет вниз. В озеро. Есть только одно препятствие у нее на пути: твои маленькие приятели, Сережа. Не беспокойся, никакого вреда я им не причинил. Они просто связаны. И в сознании, конечно! Когда в сознании – это интереснее! Скажите же, четкий эксперимент? Жизнь твоего напарника против жизней двух детишек! Но у вас, – он непроизвольно отделил себя от этих бедолаг, скованных узами этики, – отчего-то господствует убежденность в абсолютной ценности жизни ребенка. Странно, правда? Разве твой друг значит для тебя не больше? Я могу упростить задачу: если ты решишь защищать его, клянусь перерезать ему только трахею. У него будут приличные шансы на выживание. Честная игра!

Он не лгал. Ему было страшно интересно, какой выбор сделает человек, стоящий напротив него. Ради этого можно было даже рискнуть охотой.

– Но детей раздавит, – добавил Кирилл. – Это не твои дети, тебе не обязательно ничем жертвовать ради них. – Маска спокойствия слетела с него, он подался вперед, разве что не потирая руки: – Ну скажите же, что я круто придумал!

Пискнул таймер. От этого звука вздрогнули все, включая Кирилла.

– У тебя двенадцать с половиной минут. – В горле внезапно пересохло. – Добежать отсюда до склона – одиннадцать минут. Я проверял. Решай. Или он, – Кирилл кивнул на Макара, – или киндеры.

Сергей сделал странное движение, будто пытался сдвинуться с места или хотя бы взмахнуть руками, но мешала булавка, приколовшая его, как жука, к невидимому листу бумаги. Однако говорить он еще мог.

– Ты! – выдохнул Бабкин, не сводя глаз с Кирилла.

Вот когда открылось его настоящее лицо.

И лицо это было страшным.

Кирилл ясно увидел, какую ошибку он совершил. Нет, этого нельзя было оставлять в живых. Плевать, что он лишался важного – единственного! – свидетеля своего триумфа, своей гениальной игры; плевать, что это подпортило бы безупречную охоту. Но стоявший перед ним человек был убийцей – настоящим убийцей, зверем, а не интеллектуалом, как Кирилл. Хуже – тупым механизмом, которого Кирилл в эту минуту программировал своими собственными руками: иди, ищи, пока не отыщешь меня, а затем уничтожь.

На лбу у Сергея вздулись вены, словно он пытался сдвинуть неподъемную тяжесть. Взгляд переместился на Макара.

Кирилл замер. Он слышал удары собственного сердца. Зрелище, которое разворачивалось перед ним, было уникальным; он знал – ему больше никогда не увидеть ничего подобного.

Вот он, выбор Софи в настоящем мире. На его глазах. Из-за него.

Величие этой минуты нельзя было сравнить ни с чем. Он убивал человека заживо. Игла была воткнута с профессиональной точностью.

Невероятно!

Даже понимая, какое чудовище он выпускает на свободу, Кирилл не мог не восхищаться происходящим. Что бы ни говорили эти двое, в нем была красота.

И тут Макар действительно заговорил.

Кирилл не удивился бы, начни он умолять Бабкина о помощи. Люди в смерти забывают самих себя. Жаль, но это так.

Однако Илюшин сказал другое.

– Дружище, тебе пора.

Несколько секунд Бабкин смотрел на него дикими глазами, а затем сорвался с места.

– Много времени потерял на раздумья, – с сожалением сказал Кирилл, бросив взгляд на таймер. – Не успеет.

Он не стал упоминать, что приготовил для Сергея кое-какие сюрпризы. Недомолвка была только проявлением заботы. Кириллу не хотелось, чтобы Илюшин потерял лицо перед смертью.

В шесть утра Мышь не явилась. Не стукнул навесной замок, не щелкнул ключ. Татьяна сначала удивилась, потом забеспокоилась. Некоторое время она прислушивалась, не донесутся ли снаружи торопливые шаги, но, не дождавшись, принялась за разминку, пытаясь сосредоточиться на упражнениях.

Все в порядке. Девчонка могла проспать, могла напиться, могла и вовсе уехать и бросить свою жертву издыхать в сарае… Татьяна повторяла себе, что ничего странного в происходящем нет.

Тишина нервировала все сильнее.

Снаружи голосили птицы. Ей не хватало свежего воздуха – девчонка, прибегая рано утром, всегда открывала дверь и оставляла распахнутой, время от времени высовываясь наружу, в точности как зверек из норы, проверяя, не идет ли кто… Прежде Татьяна полагала, что Мышь боится свидетелей. Опасается, что кто-то может наткнуться на ее маленькую импровизированную тюрьму.

Но сейчас у нее впервые зародились сомнения. Что, если она все поняла неправильно? Если в действительности ее держали взаперти, потому что пытались защитить?

Но от кого?

Тревога зазвенела как будильник: вставай, Таня, давно пора просыпаться, ты спишь, Таня, твоя голова занята снами, возвращайся к реальности, скорее, скорее!

Татьяна с трудом поднялась (голова отозвалась болью, но уже не до черноты в глазах, будто не всерьез), потащилась к выходу. Нужно выбираться отсюда. Она оценивающим взглядом окинула дверь, будто могла на глаз определить ее стойкость. Толкнула плечом – сначала слегка, только примеряясь, затем посильнее. Быть может, будь она здорова и крепка, как прежде, у нее что-нибудь и получилось бы, но сейчас… С таким же успехом бабочка могла биться в закрытое окно.

«Я тебе не бабочка», – зло сказала Татьяна, обращаясь неизвестно к кому.

Где она? Куда пропала девчонка, черт бы ее побрал?

И как отсюда выбраться?

Подкоп? Смешно. О подкопе нужно было думать раньше, да и нечем здесь рыть, она давно изучила все, что свалили в сарай. У двери прислонен мольберт, под ним на полу лежат коробки с красками… В старом мультфильме мышонок рисовал на стене вход в норку и удирал в спасительную темноту от кота, преждевременно торжествовавшего победу.

Хорошо быть мышонком из старого мультфильма.

Держась за стену, она обошла сарай по периметру, пробуя выдавить наружу доски. План побега, который Татьяна обдумывала раньше, подразумевал, что основным препятствием станет Мышь, и все идеи сводились к тому, как нейтрализовать девчонку, чтобы случайно не убить ее или не покалечить. Кто бы мог подумать, что Мышь вычтут из уравнения и придется что-то решать без нее.

Плохо. Она, оказывается, свыклась с ней за эти дни – настолько, что со смешком диагностировала у себя стокгольмский синдром. Во всяком случае, мысль о том, что случилось с девочкой, занимала ее куда больше, чем опасение за свою жизнь.

Где эта маленькая психованная стерва?

Нервная мышка, аккуратно протиравшая ее тело влажной губкой; никогда не выказывавшая брезгливости; дувшая на горячий суп, прежде чем поднести ложку к ее рту; говорившая ей с неловкостью, как опоздавший подросток: «Здрасьте. Завтрак прибыл».

Доски не поддавались. Инструмент бы, хоть самый простенький… Татьяна с завистью вспомнила домик лодочника. Уж с ломиком или стамеской она бы справилась.

Время играло против нее. В детстве на циферблате часов в ее комнате деления были нарисованы изумрудно-зеленым, – цвет молодой травы в мае, – и она представляла, что стрелка крутится по полю. Теперь травинки минут обращались в сено; они вспыхивали и сгорали на ее глазах, и циферблат уже плавился и тек, как воск, как знаменитые часы Сальвадора Дали. Рациональный, приземленный ее ум никогда прежде не подкидывал ей подобных фантазий. Татьяна испугалась.

Обычно страх парализовал ее. Но в этот раз подстегнул, как кнут.

«Дверь – отбрасываем. Стены – не годятся, пол – не годится».

Она задрала голову и уставилась на щели, на которые смотрела, не видя их, день за днем.

Бледные лезвия света полосовали сумрак на серые лоскуты. Самое широкое лезвие было над ней.

Татьяна несколько секунд смотрела на него, прищурившись. Повернула голову, разглядывая прислоненную к стене металлическую букву «А» высотой в человеческий рост.

Она не ожидала, что стремянка окажется такой тяжелой. Дотащив ее, Татьяна вынуждена была сесть, чтобы отдышаться. В голове взрывались фонтанчики боли, но она отмахнулась от них. Не до того.

Минуты, ставшие острыми, как зубочистки, вспыхивали и исчезали – только микроскопические кучки пепла оставались на их месте.

Татьяна тяжело поднялась, проверила устойчивость лестницы и вскарабкалась на самый верх.

Там ее ждал второй сюрприз. Стены сарая внезапно сделали полный оборот вокруг нее, как если бы она оказалась в центре карусели. Только вместо лошадей и львов мимо Татьяны проехали старые велосипеды, ее лежанка, брезент, мольберт и хлам, прикрытый ветошью.

Ее чуть не стошнило. Лестница под ней обернулась шпилем. Сколько ангелов может поместиться на кончике иглы?

Выжить после покушения – и сломать шею, грохнувшись со стремянки? Татьяна всерьез рассердилась. Это было бы ужасной глупостью! А ее всегда называли здравомыслящей женщиной, не склонной к такого рода выходкам. Если уж на то пошло, она с тринадцати лет твердо знала, какой смертью хочет умереть, – в море, заплыв так, чтобы не было видно берега. Придется вытерпеть удушье, зато потом знай себе опускайся на дно, где встретят подводные твари и разнесут по всей воде, далеко-далеко, как ветер разносит пушинки одуванчика. Тело никогда не найдут. И слава богу! Никаких кремаций, никаких, боже упаси, похорон. Из воды когда-то вышли – в воду и вернемся.

Безумная карусель прекратила свой бег. Лестница обрела устойчивость.

Еще пришлось спуститься за велосипедным насосом. Когда снова накатывала слабость, Татьяна думала о море, которое ждет ее, чтобы она в нем умерла, – и головокружение отступало.

Наконец все было подготовлено. Устроившись на верхней ступеньке стремянки, она просунула насос в щель и стала орудовать им как рычагом. Обитая жестью крыша давно прохудилась, доски под ней источили жуки. Дерево тихо хрустело под нажимом ее импровизированного лома и крошилось, как черствый сухарь. Отогнуть жесть изнутри оказалось труднее, но в конце концов Татьяна справилась и с этим.

Она высунула голову наружу и с силой зажмурилась, когда свет резанул по глазам. Оказывается, в сарае было по-настоящему темно! Еще чуть-чуть просидела бы взаперти – и ослепла бы, точно крот.

Свежий ветер обтекал лицо, как прохладная вода. Татьяне показалось, что до нее донесся сдавленный крик.

Опереться о ржавые края («Столбняк бы не заработать!») Вытолкнуть себя наружу. Только теперь она осознала, как сильно похудела: прежде ей не удалось бы пролезть в дыру таких размеров, не ободрав бока. Собственное тело казалось легким, как газета. «Еще, чего доброго, ветром сдует», – подумала Татьяна и крепче вцепилась в крышу.

С тоской посмотрела вниз, на ребристую ступеньку. Жаль, нельзя прихватить с собой и стремянку. Лестница пришлась бы кстати.

А без лестницы остается только прыгать.

В сарае Татьяне иногда казалось, что крыша нависает прямо над ней, придавливает ее к топчану, будто чугунный утюг – цыпленка к сковороде. Ее мать пользовалась этим способом, чтобы приготовить цыпленка табака; Таню в детстве пугало превращение пусть мертвой, но все же птицы, в раздавленную плоскую лягушку, которых они с приятелями десятками находили на шоссе.

Однако стоило выбраться наружу, крыша взмыла ввысь вместе с ней, точно ковер-самолет. До земли было далеко. Теперь голова кружилась не от слабости, а от высоты.

На животе Татьяна подползла к краю. Неуклюже свесила ноги, заелозила, пытаясь ухватиться за обломанные доски и повиснуть на них, но когда в ладони вонзились грубые занозы, разжала пальцы и полетела вниз.

Она поднялась, пошатываясь. Кажется, цела…

Первой мыслью было бежать к сыщикам. Но они могли уехать; наверняка уехали, ведь прошло столько дней… Татьяна не была уверена, что не ошиблась в подсчетах.

Чухрай?

Да, лодочник ей поможет. Ей с самого начала казалось, что этот лагерь держится на его широкой кряжистой спине, как мир на черепахе.

Она двинулась к хижине на берегу, но через несколько шагов остановилась.

Что-то мешало идти дальше. Мелкое, зудящее, точно комар, чувство в правом виске. Татьяна повернулась, уставилась на коттедж, в котором жила Мышь.

На веранде никого. Окна зашторены. Она наконец-то осознала, что именно тревожило ее с того момента, как она выбралась из сарая: тишина. Судя по положению солнца, было не меньше семи. В это время лагерь обычно начинал просыпаться. Дети плескались на улице – им полюбился древний рукомойник, они выбегали к нему каждое утро, и если Татьяна в это время проходила мимо, до нее доносился смех и веселая дробь воды по поддону. Валентина Юхимовна, усатая и важная, как генерал, топала по своим делам. Татьяне был знаком этот тип женщин: они никогда не идут куда-то просто так, у них всегда есть цель. Она сама была такой до недавнего времени. Сыщик бегал вокруг озера или разминался за домом.

Но сейчас Озерный как будто вымер.

Чухрай. Ей нужно к Чухраю. Он, несомненно, знает, что произошло.

Но комариный писк тревоги не утихал, и Татьяна, поколебавшись, свернула к коттеджу Мыши. По дороге подобрала с земли увесистый камень. С ним было спокойнее.

Чем ближе она подходила, тем явственнее слышала, что внутри надрывается радио. Татьяна встала под окном. Мужской гнусавый голос пел о том, что ему будут принадлежать все телки. «Аденоиды сначала вылечи, сердцеед», – подумала Татьяна.

Нет, не радио. Телевизор.

Девчонка, видимо, делает под него зарядку.

Она пошла прочь, но вновь остановилась. Зарядку? С задернутыми шторами?

«Значит, трахаются», – сердито сказала она себе. Молодые люди, как она слышала, любят заниматься этим под музыку.

Странно, правда, что, кроме гнусавого голоса, не слышно ни звука. И плотно прикрыты все окна. Внутри, должно быть, духота…

Татьяна обошла коттедж и убедилась, что створки, затянутые сеткой, тоже заперты. Она постояла, обдумывая положение дел. Развернулась и возвратилась к первому окну.

Если бы нашелся человек, услышавший, что она сказала, прежде чем с размаху ударить камнем в стекло, он был бы очень удивлен.

– Здрасьте. Завтрак прибыл!

Плеснули и разлетелись острые брызги. Татьяна отдернула штору, и в комнату хлынул солнечный свет.

– Господи!

Она нащупала оконную ручку, повернула, толкнула створку и перевалилась на пол. Девчонкино побагровевшее лицо, искаженное до неузнаваемости, оказалось совсем рядом.

– Сейчас, сейчас!

Татьяна вскочила и заметалась по дому. Прихожая, кухня… Ящик за ящиком с грохотом полетели на пол.

– Где ножи?!

Ни ножей, ни ножниц – ничего. Татьяна бросилась обратно: «Осколок… можно стеклом…»

И вспомнила, как у Мыши из кармана выпал перочинный ножик.

Джинсы висели на стуле. Она торопливо обыскала карманы.

– Милый мой, Мышка, подожди, потерпи еще чуточку…

Вот он!

Татьяна бухнулась рядом с девчонкой, стянутой в жуткую дугу.

– Давай, давай! – бормотала она, начиная перепиливать шнур. Белые пряди взрывались у нее под руками. В какой-то момент Татьяне показалось, что тело девушки обмякло, и она в отчаянии дернула нож на себя.

Шнур лопнул. Девчонка уронила голову на грудь.

– Тихо-тихо-тихо!

Татьяна бережно перевернула ее на спину, приподняла ей голову, распутала петлю на шее. Непроизвольно дотронулась до своего шрама – точно такая же полоса, только широкая, распухшая перерезала горло девушки.

Теперь развязать ей ноги… Больше всего возни оказалось с коротким пластиковым хомутиком, стягивавшим запястья: нож был слишком маленьким, к тому же Татьяна боялась поранить девушку. Она вернулась в кухню и уже без всякой спешки перерыла шкафы. Ножницы нашлись на сушилке – отличные ножницы с изогнутыми зубчатыми лезвиями для разделки рыбы; точно такие же были и в ее коттедже.

Пластик сломался с громким щелчком. Руки у девушки упали, как ватные, оба запястья кровоточили.

Мышь сипло дышала. Багровая синева, так испугавшая Татьяну, постепенно сходила с ее лица. Несколько минут спустя взгляд приобрел осмысленность.

– Где он?

Шепот был таким тихим, что Татьяне пришлось вплотную наклониться к ее губам.

– Кто?

– Кирилл…

– Здесь его нет.

Девчонка, собрав силы, приподнялась на локте.

– Он их убьет!

– Кого?

– Двоих. Тех. – Короткий кивок в сторону соседнего коттеджа.

Татьяна поняла, кого она имеет в виду.

– Зачем?!

Мышь отвела ее руку и села. Если при первом взгляде на нее Татьяна испугалась, что она в шаге от смерти, то теперь страх отступил. Живучая, похоже.

– Он всех убивает, – прохрипела она. – Настю. Потом тебя. Теперь Макара. Его зовут Макар…

– Я знаю. – Татьяна встала, сделала шаг к двери. – Оставайся здесь, я найду кого-нибудь. Где твой телефон? Нужно позвонить в полицию. И еще… – Она быстро соображала. – У тебя есть чем защититься, если он вернется?

Девушка покачала головой.

– Тогда спрячься. Укройся где-нибудь, где он тебя не найдет.

Она вернулась, села перед Мышью, мягко взяла ее за плечи.

– Ты поняла? Закройся в ванной. Пообещай мне!

Та положила маленькую ладонь на ее руку и кивнула. Глаза наполнились слезами.

– Вот умница! Пойдем, я тебя доведу до ванной. – Татьяна хотела бережно приподнять ее, но та встала сама. Только закусила губу и скривилась от боли, когда выпрямляла спину.

Татьяна машинально намотала на ладонь шнур, которым Кирилл связал девушку. На полу он казался опасным, как змея, приготовившаяся к броску.

– Вот, возьми. – Она сунула девушке ножницы. Та на удивление твердо шла сама и оружие в кулаке сжала крепко.

«За нее, похоже, можно не беспокоиться», – с облегчением подумала Татьяна.

Но убийца… Что она будет делать, если столкнется с ним?

Он стянул руки Макару за спиной пластиковым хомутом, – точно таким же, какой использовал для Динки. Освободиться от него без посторонней помощи невозможно. Кирилл каждый раз посмеивался над тем, как в фильмах персонажи избавляются от веревочных пут.

Господа, ну какие веревки! Двадцать первый век на дворе, помилуйте.

Конечно, он надеялся, что Илюшин проявит стойкость перед лицом смерти. Его друг – единственный, кто мог не дать ему погибнуть – сделал свой выбор. Кирилл решил приготовить для Бабкина сюрприз и не стал упоминать, что брат с сестрой не просто связаны, а буквально приторочены, точно мешки к седлу, к пню, оставшемуся от старой сосны, – громадному, кряжистому, растопырившемуся на склоне цепко, как паук. Без ножа освободить их было невозможно даже Бабкину с его огромной силой.

Кирилл вдруг увидел для себя возможность, о которой не подумал прежде. Сергей из тех экземпляров, которые имеют склонность к бессмысленной, но героической гибели. С него станется замереть рядом с детьми, когда машина покатится вниз, набирая скорость.

Огромная радость захлестнула его. Пусть сдохнет там! И не о чем будет тревожиться.

– Пойдем. – Кирилл взял Макара за плечо.

Он, не раздумывая, ткнул бы его ножом, если б тот решил сопротивляться. Можно по-разному порезать живое существо. Есть раны болезненные, но не смертельные. Если знать, куда и с какой силой бить, можно заставить подчиняться даже очень упрямого человека.

Но Илюшин в очередной раз удивил его.

– Чай-то хоть можно допить? – спросил он так, словно был последним посетителем в кафе, которого выгонял официант.

– Чай?

– Довольно редкий улун, – пояснил Макар. – Давайте считать, что это последнее желание приговоренного к смерти. Вы же меня убьете?

– Убью, – с удовольствием согласился Кирилл.

Если Илюшин надеялся, что ему развяжут руки, он просчитался. Кирилл встал перед ним, с любезным видом поднес к его губам синюю чашку. В конце концов, в этом тоже было известное изящество – насладиться тонким вкусом улуна перед смертью.

Илюшин осушил чашку и поднялся.

– Стреляйте, я готов.

– Если бы все было так просто! – хохотнул Кирилл.

Он уже не мог перестать улыбаться. Счастье распирало его, как воздушный шарик гелием.

– Чему радуетесь? – с вежливым любопытством поинтересовался Макар.

Кирилл только сейчас сообразил, что Илюшин так и не перешел с ним на ты. Похоже, собирался выкать до самой смерти.

– Пошли, – сказал он, подгоняя бесценную добычу в спину. – По дороге расскажу.

Тропа вилась под ногами, ведя их все выше и выше. Они удалялись от коттеджа. Илюшин пару раз попробовал обернуться в ту сторону, где должен был находиться Сергей, но на второй раз Кирилл легонько уколол его в шею кончиком ножа – так, чтобы тот не истек кровью, – и сыщик угомонился.

– Забудь про него, – посоветовал Кирилл. – Считай, его уже не существует.

Он больше не смотрел на часы. Отныне запасной путь вместе с вагонеткой существовали в другом пространстве. Времени было достаточно, чтобы закончить охоту, – и скрыться.

Кирилл ждал, что Илюшин попробует сбежать. Такой человек не должен был сдаться, не попытавшись сопротивляться! Неожиданно упасть, выбить нож у Кирилла… Даже слабак с намертво сцепленными за спиной руками способен защититься, если выберет подходящий момент. К тому же он подозревал, что Илюшин тренированнее, чем показывает.

Он ждал этого. Еще одно доказательство его величия – способность все предусмотреть.

Но Макар шел по тропе перед ним в том же быстром темпе, в котором Кирилл начал гнать его от коттеджа. Со стороны это выглядело так, будто Илюшин бодро ведет своего убийцу к месту казни.

– Последний взгляд приговоренного, – вслух подумал Кирилл.

– Что?

– Ничего… тут недалеко.

Его начало потряхивать. Оставалось пять минут. Всего пять минут! Он растянул бы их на пять часов, если бы это было в его силах, он упивался бы каждой секундой, рассказал бы Илюшину все-все-все о себе, с самого детства! Вот перед ним шагает единственный человек в мире, способный оценить его по заслугам, – и у них так мало времени!

– Мы с тобой очень похожи, – не удержался Кирилл.

И тут же убедился, что был прав насчет физической подготовки своего пленника. Макар остановился, повернул к нему голову, точно сова, и бесстрастно уставился на Кирилла. Проделать такой фокус со связанными руками сам Кирилл мог бы лишь в том случае, если бы ему свернули шею.

– Это тебя Сергей научил, да? – восхищенно спросил он. – Круто! Блин, какая гибкость!.. Слушай, Динка бы оценила, она тоже… акробатка.

– Вряд ли она что-то сможет оценить в ближайшее время. – Илюшин отвернулся и пошел дальше.

– Ну… – Кирилл бросил взгляд на часы. – Сейчас-то уже, наверное, да.

Но его задел тон Макара и его взгляд.

– Мы похожи! – упрямо повторил он. – Ты даже не представляешь, что я провернул!

Илюшин пожал плечами:

– Двух женщин убил. И оглушил школьников. Богатые достижения, что и говорить!

– А Бабкин?! – взвился Кирилл.

Впереди раздался негромкий смех.

– Сыграть на его гипертрофированном чувстве долга? До этого додумался бы даже трилобит.

Кирилл почувствовал, что краснеет.

– Ты не понимаешь! Ты… ты обесцениваешь! – Ему пришло в голову, что Макар нарочно пытается вывести его из себя, и он немного успокоился. – Если бы ты видел все с самого начала, так не говорил бы.

Он не удержался и начал рассказывать – об Анастасии, о тетке в лесу и о людях, что были до них, о своих идеальных охотах и о тех, что вышли не так удачны, как хотелось бы; он быстро, захлебываясь, выложил все о технической стороне дела, зная, что Илюшин способен и понять, и восхититься основательностью его подготовки. Утренний лес стоял вокруг них, строгий и тихий, и Кириллу казалось, будто он идет в компании со своим давним другом. Пусть тот иногда подшучивал над ним, пусть не всегда разделял его увлечения… Но у них было больше общего, чем различий.

– А с Чухраем что? – перебил его Макар на полуслове.

Кирилл самодовольно усмехнулся.

– Чухрай – всё. И, кстати, ты не поверишь, но родители ваших маленьких любимчиков не сопротивлялись, когда я попросил их – вежливо попросил, между прочим! – связать друг друга. Такие зайки! Послушались как миленькие. По-моему, они были под веществами.

– Эти зайки им не родители, – сказал Макар.

– Что?

– Не важно.

– Нет, подожди… – Кирилл тронул его за плечо. – В смысле – не родители?

– В прямом. Посторонние люди.

– Да ну, брось! Ты же пошутил, да?

– Обидно выяснить, что вы чего-то не знаете? – посочувствовал Илюшин. – Смиритесь.

С минуту они шли в молчании.

Но даже эта странная новость не могла омрачить ликования Кирилла. Какая разница – родители, не родители! Все вышло в точности, как он хотел.

– Я понял, что мы с тобой похожи, когда ты меня спас, – доверчиво поделился он.

– Сергей, а не я.

– Нет, ты! А еще разоблачил Чухрая… Черт, это было офигенно! – Он рассмеялся. – Я тогда понял, как мне нереально повезло. Но я вообще везучий!

– И болтливый.

Кирилл не обиделся – он был слишком счастлив. И потом, его действительно тянуло безостановочно говорить, говорить, говорить… Больше в его жизни не случится такого похода. Некому будет рассказать о себе. После того, что сделала Динка, он не сможет никому довериться. Как, наверное, любой человек, переживший жестокое предательство…

Нет, об этом сейчас не надо.

– Тебе понравится, что я для тебя приготовил, – сказал он. – Кстати, поворачивай. Направо, вон туда.

Сквозь густые заросли малины, в которых Кирилл накануне расчистил проход, они вышли на небольшую поляну. Это была самая высокая точка берега. Отсюда открывался прекрасный вид на озеро.

В середине почти правильного круга травы высилась сосна; у основания темнел прислоненный к стволу обрубок бревна, позаимствованный Кириллом из чухраевской хижины.

Илюшин на озеро не смотрел. Он разглядывал веревочную петлю, змеей свисавшую с нижней ветки.

– Встань здесь, – отрывисто приказал Кирилл.

Сердце колотилось как сумасшедшее. Еще минута – и финал! Жаль, с ним нет камеры: он бы запечатлел происходящее, чтобы потом пересматривать. Можно, конечно, снять на телефон… Но это не то, не то.

Он накинул Илюшину удавку на шею и, подтягивая веревку, заставил его забраться на чурбак. Закрепил свободный конец на вбитом в ствол металлическом штыре, который тоже стянул у Чухрая. Штырь выдерживал вес человеческого тела, это он проверил заранее.

– Я вообще крайне предусмотрительный, – вслух сообщил Кирилл. – Но это все ерундистика, дребедень, чушь собачья…

Он перевел дыхание. Отошел в сторону, побродил вокруг, выбирая лучшую точку для обзора. Когда он выбьет чурбан из-под ног Илюшина, нужно будет сразу отбежать так, чтобы видеть все в деталях.

На него вдруг снизошло абсолютное спокойствие. Спокойствие – и просветление. Достаточно он суетился, хвастался, убеждал в чем-то сыщика… В конце концов, это его заслуженная добыча. И только.

Кирилл потер глаза, поднял голову на Макара.

– Мне кажется, ты не осознаешь одной важной вещи. Все, что сейчас происходит, – это дань моего тебе уважения. Если ты задумаешься об этом, возможно, происходящее увидится в ином свете.

Илюшин усмехнулся.

– Зря ты так! – укоризненно сказал Кирилл. – Ты мог бы валяться в дурацком коттедже с заточкой в горле. Или скучно умереть, уткнувшись лицом в землю и так ничего и не поняв. Но ты мне близок, близок по духу. Я выбрал для тебя самое красивое место… посмотри вокруг! Озеро будет последним, что ты увидишь. А теперь скажи, что оно тебе не нравится!

– Озеро мне нравится, – согласился Макар.

– Вот видишь! – Кирилл обрадовался. – Это подарок. Я бы все равно убил тебя, ты мне идеально подходишь. Но ведь твою смерть можно было обставить по-разному! Я старался!

– Да, с живописным видом у тебя получилось.

– А со всем остальным – нет, что ли?

Сыщик улыбнулся со снисходительной жалостью. «Как отец, которому гордый пятилетка прибежал показать уродливую поделку из пластилина», – пришло в голову Кириллу.

Он начал сердиться.

– Послушай, я понимаю, ты пытаешься напоследок меня уколоть… Я бы, наверное, тоже так поступил. Хотя нет! Я великодушнее, чем ты. Умею признавать чужие заслуги. А ты, оказывается, мелочен! – Кирилл огорченно покачал головой. – В общем, надеюсь, ты все это говоришь неискренне, потому что если намереваешься меня обидеть, оставить, так сказать, с уязвленным сердцем, значит, в твоих словах скрыт расчет… Ну, я не знаю – мысль, идея! Пусть неправильная, это не важно… Все равно это хорошо. А если ты действительно так считаешь… – Он сокрушенно развел руками. – Тогда я тебя переоценил. Мне неприятно так думать.

– По-моему, это вы себя переоценили.

Кирилл расплылся в широкой улыбке:

– Ты сам-то себя слышишь, Макар? Посмотри на нас! Кто через пять минут будет болтаться с высунутым языком, а кто уйдет на своих двоих? Ты пойми наконец: я тебя перехитрил! Провел! Отымел! – Кирилл не удержался и сделал неприличное движение бедрами. Но очень уж хотелось схулиганить напоследок. – Ты меня проворонил, понимаешь? Я разгуливал у тебя под носом, провел две охоты, подготовил все к сегодняшнему дню, а ты очнулся только тогда, когда тебе приставили нож к горлу! Прозрел, так сказать!

– Немного раньше.

– …я с Настиной тачкой такое изящное техническое решение придумал, что просто закачаешься! Ну, и Динку разглядел, правда, поздновато, но это тоже мне в зачет. Успел в последнюю минуту. Она хитрая!

Кирилл хотел еще сказать о Сергее с детьми, но тут до него дошел смысл слов, брошенных Макаром.

– Подожди, что ты сказал? Как это – немного раньше?

Илюшин небрежно почесал правой ногой лодыжку левой.

– Опять врешь, – удовлетворенно констатировал Кирилл. – Я нигде не допускал ошибок.

– Дело не в ошибках. Я сразу знал, что с вами что-то не в порядке.

Кирилл выпятил нижнюю губу, с наигранным ужасом в голосе ахнул:

– Неужели раскусил меня?

– Вы здесь вообще ни при чем. Ваша подруга.

– Динка? – Кирилл перестал паясничать и замер. – А что Динка?

Илюшин долго молчал, задумчиво глядя на него сверху вниз.

– Дело в том, – медленно сказал он наконец, – что подобные ей девушки не выбирают нормальных парней. Под «нормальными» я имею в виду – с крепкой здоровой психикой. Во всяком случае, когда они находятся в таком состоянии.

– В каком – таком?

– Я познакомился с Диной раньше, чем с вами, – продолжал Макар, будто не слыша его вопроса. – И через пять минут разговора сказал себе, что надо или держаться от вас подальше, или присмотреться внимательнее, чтоб понимать, с какой разновидностью урода мы имеем дело.

– И как, помогло? – оскалился Кирилл, сделав вид, что не заметил «урода».

– Что именно?

– Присмотреться. Не гони! Ты меня даже из ущелья, считай, вытащил!

– Я и бешеную собаку вытащил бы, – любезно сказал Илюшин. – Это рефлекторное, не стоит на основании этого действия приписывать мне какие-то чувства. Но в одном вы правы: тогда я действительно не задумывался всерьез, что вы собой представляете. Мне было ясно, что вы не тот, кем пытаетесь казаться, но я решил, что ваш потолок – это камерные извращения. Мучить котят, знаете… Или нашептывать гадости старухе-соседке, зная, что ее сочтут сумасшедшей, если она начнет жаловаться… У вас типаж мелкого пачкуна, в нем нет размаха.

Долю секунды Кирилл едва удерживался, чтобы не выбить из-под его ног чурбан. Остановила только мысль, что тогда последними словами Илюшина будет «мелкий пачкун». Нет, он не доставит ему такого удовольствия и не прикончит его сейчас.

– А потом мы узнали об исчезнувших женщинах, – спокойно продолжал Макар. – Когда я понял, что ни Анастасия, ни Татьяна не добрались до дома, стало ясно, что убийца ходит где-то рядом.

Кирилл ощутил разочарование. Точно ил, всколыхнувшийся со дна от брошенных Илюшиным слов, оно замутило прозрачную радость, наполнявшую его до краев. На какую примитивную уловку сыщик пытается его купить!

– Ну да, конечно. – Он скривил губы. – И поэтому ты мирно дожидался, когда я приду за тобой, вместо того чтобы сдать меня полиции. А заодно решил…

– С чего вы взяли, что я хочу сдать вас полиции? – перебил Илюшин.

Кирилл осекся.

– И вы еще будете рассказывать мне о нашем глубоком… как вы сказали – сходстве? Духовном родстве? – Макар пренебрежительно рассмеялся. Кирилл с неприятным удивлением осознал, что совсем недавно считал его мягким безобидным человеком. – Вы всерьез полагаете, что меня заботит судьба этих женщин или каких-нибудь других? Да хоть всех передушите. Есть лишь два человека, которые мне дороги, и одного из них вы сами сплавили подальше от места военных действий. Очень любезно с вашей стороны. Серега мог наворотить глупостей, а теперь он при деле.

Кирилл хотел возразить, что Бабкин, может быть, уже мертв, но неожиданно для себя по-мальчишески выпалил:

– Чем докажешь? Если ты знал, что это я здесь охотился, почему ты ничего не предпринял?

– Предпринял.

Кирилл театрально округлил глаза.

– Да неужели? И что именно?

– Я выпил то, что было в чайнике, – сказал Илюшин.

В хижине Чухрая не оказалось. Татьяна встала в нерешительности: она только сейчас поняла, какие большие надежды возлагала на лодочника.

«Сама справлюсь».

В конце концов, кто-нибудь отыщется на базе: или Тимур, или Валентина Юхимовна. Главное – там есть связь. Татьяна оставила девушке телефон, но вдруг Мышь не дозвонится или ей не поверят…

Она начала подниматься по склону, испытывая горячую признательность по отношению к собственному телу. Оно быстро двигалось, в нем ничего не болело; силы восстанавливались с каждой минутой, проведенной на свободе.

Значит, все-таки убийца – Кирилл. Если бы у нее было хоть какое-то оружие! А без него самое разумное, что можно сделать, – это вызвать подмогу.

Ей послышался какой-то звук.

Татьяна обернулась, и с губ ее сорвался тихий вскрик.

По дальнему склону с огромной скоростью двигался человек – она подумала «двигался», а не «бежал», потому что в его действиях было что-то механическое. Мысленно проследив взглядом его траекторию, она ахнула от изумления. На песчаном участке склона, в мешанине корней, шевелились и дергались две маленькие фигурки.

«Что там происходит?»

Взгляд ее переместился к деревьям. Наверху, между двух сосен стояла, наклонившись, темно-синяя машина, принадлежавшая кому-то из отдыхающих. Солнце сверкало на чисто вымытом капоте, на стеклах. В первый момент Татьяна решила, что владелец тачки решил полюбоваться прекрасным видом, не выходя наружу.

«Он что, с ума сошел? – ужаснулась Татьяна. – А если оползень?»

В эту секунду темно-синяя машина сдвинулась с места, и сквозь переднее стекло на Татьяну глянула веселая черная пустота.

Кажется, она закричала. И побежала, отчетливо понимая, что не успеет ничего сделать. Поднимая клубы пыли, машина ползла вниз, набирая скорость. От фигурок, беспомощно барахтающихся на песке, как котята в ведре с водой, ее отделяло не больше двадцати метров.

Татьяна споткнулась, полетела лицом в траву. Дети каким-то образом запутались в корнях, или один запутался, а второй не мог его оставить…

Еще секунду назад ее единственная надежда была на мужчину, бежавшего к ним. Но теперь она исчезла. Он не успевал им помочь.

Машина и человек поменялись ролями. Она выглядела чудовищем в металлической броне, но, несомненно, живым; он – роботом в оболочке из плоти.

Двадцать метров до фигурок.

Десять.

Пять.

Татьяна запечатала ладонью рот.

Мужчина бежал, не снижая скорости.

Что он собирается сделать? Закрыть их, чтобы раздавило всех троих?

Зачем?!

Она вскочила, заорала ему вслед:

– НЕ НАДО!

Но ее хриплый крик был заглушен звуком удара, с которым человек врезался в бок машины.

Он с самого начала собирался поступить именно так, поняла Татьяна, он же робот, он все рассчитал.

Чудовище вздрогнуло. Огромный тупой нос начал с усилием отворачивать в сторону. Акула, которую отталкивали от добычи, упрямо пыталась двигаться по прежней траектории, но теперь ей мешали.

Мужчина застыл, навалившись на автомобиль. Татьяна видела, как переднее колесо оторвалось от склона, медленно крутясь в воздухе. Яростно блеснули диски.

Тишина придавала происходящему оттенок ирреальности.

Она заковыляла вперед. За спиной послышался быстрый топот, и мимо, едва не задев ее, промчалась Мышь. Татьяна машинально отметила, что она босиком. Там, где женщина увязала в песке, легкая девчонка пронеслась, будто по беговой дорожке.

В кулаке она сжимала осколок зеркала. Он вспыхивал на солнце, словно посылая морзянкой сигнал «SOS». Когда Мышь упала на колени возле фигурок, Татьяна догадалась: это не зеркало, а нож.

Тишину нарушил яростный крик. В отличие от мужчины, девчонка верещала – зло, остервенело. Ее вопль подхлестнул Татьяну, она рванула вперед, забыв про боль. Но девушка уже оттаскивала детей в сторону.

Она что-то пронзительно крикнула – Татьяна не разобрала слов, – и мужчина отступил назад.

Машина тяжело осела на склон и покатилась вниз, подпрыгивая на корнях. Разогнавшись, вылетела на берег, со скрежетом ударилась бампером о валун и с плеском съехала в воду. Накренилась – и медленно начала погружаться.

Дети плакали, вцепившись в девушку. Мужчина сначала сел на песок, потом лег.

Татьяна почувствовала, что сжимает что-то в правой руке. Подняла ее к глазам, рассмотрела с удивлением, будто это чужая часть тела. Ладонь была обмотана шнуром. Она зачем-то взяла из коттеджа Мыши шнур, которым та была связана.

«Зачем-то», – повторила про себя Татьяна.

Если последние дни чему-то и научили ее, так это тому, что у любой случайности есть какое-то предназначение, надо только понять, в чем оно заключается.

«Я выпил то, что в чайнике», – сказал Макар со странной усмешкой.

Кирилл застыл, глядя без выражения. Пискнул таймер на запястье. В эту секунду он должен был выбить из-под жертвы подставку. Но Кирилл не мог. В его памяти раз за разом проигрывалась короткая сцена: он своими руками подносит чашку к губам сыщика, размышляя об изяществе этой минуты…

– Чай, – бесцветным голосом повторил он.

– Отчего вы решили, что это был чай? Кирилл, для героя-охотника вы на удивление туго соображаете. А главное, раз за разом совершаете одну и ту же ошибку, хотя я уже тыкал вас в нее носом. Очнитесь, мой самодовольный друг! – Илюшин за спиной щелкнул пальцами, и Кирилл вздрогнул. – Между нами нет ни малейшего сходства. Забираться в чужие коттеджи способны не только вы, для этого не нужно специфических умений. А вот в чужие аптечки вы не заглядывали.

– При чем здесь…

– В них можно обнаружить массу интересных лекарств, – продолжал Макар. – Например, транквилизаторы.

Кирилл помотал головой, стряхивая одурь. Какие транквилизаторы? Зачем?

Он едва способен был проталкиваться сквозь поток чужих слов, точно рыба, оказавшаяся вместо воды в прозрачной глицериновой толще. В какой-то момент – в какой? – изменилась не только среда обитания, но и что-то еще. «Глицерин и леска», – подсказала Динка в его голове и засмеялась, и продолжала тихо смеяться все время, пока он пытался сообразить, что она имеет в виду.

Леска. Она тянулась из его губы. Боли от крючка не было; но была внешняя сила, едва заметно направляющая его движение, в то время как Кирилл был уверен, что сам выбирает путь.

«Глицерин и леска», – повторил он про себя. Тихий Динкин смех прошелестел, как тростник над озером, и стих.

Что сказал Макар? Транквилизаторы…

– Нервишки шалят? – нашелся Кирилл.

– Две упаковки таблеток, растворенные в стакане воды, – сказал Макар. Поморщился и с видимым усилием сглотнул. – Годное средство. Угнетает сразу нервную, дыхательную и сердечную системы. Я украл, называя вещи своими именами, транквилизаторы у женщины, которую вы до сих пор считаете матерью Стеши и Егора, хотя она не имеет к ним отношения. Размолол. За пять минут до вашего появления высыпал в чайник, размешал и стал ждать, когда вы появитесь. Остальное вы сделали своими руками.

– Бред! – яростно выплюнул Кирилл. – Ты просто тянешь время! Несешь первое, что придет в голову! Пытаешься испортить мне… игру!

– Я ее уже испортил, – сказал Илюшин.

Он закрыл глаза, вдохнул, нехорошо улыбнулся – и снова посмотрел на Кирилла.

Однажды Кирилл ждал поезда, стоя на платформе. Он глубоко задумался, незаметно сдвигаясь все ближе к краю, подталкиваемый проходящими мимо людьми, и очнулся от резкого рывка: его дернули назад за капюшон. А затем волна теплого воздуха снесла Кирилла, распластала по стене. Поезд давно уехал, а Кирилл стоял, запоздало переживая животный страх. Стук вагонов гремел у него в ушах; он не слышал, как отчитывает его пожилой сердитый мужчина, только видел, как шевелится перед ним старое мятое лицо.

Схожий страх он испытал и сейчас. Короткий, как удар.

За те несколько секунд, что Илюшин стоял с прикрытыми веками, с ним что-то произошло. Как будто предыдущая версия обновилась и новая имела с ней мало общего. Заострились черты лица, ободок радужки почернел, и на контрасте с ним радужка высветилась до ледяного серебра.

В памяти Кирилла мелькнул каракал, которого он видел в зоопарке, – степная рысь, некрупный хищник: длинное мускулистое тело, настороженные уши. Зверь бесстрастно смотрел на Кирилла сквозь прутья клетки прозрачными глазами, а затем вздернул верхнюю губу, словно в улыбке.

Но это был оскал.

Кирилл тогда невольно отступил на шаг от клетки.

То же самое он сделал и сейчас.

Ему пришлось напомнить себе, что руки у добычи связаны, а на шее затянута петля. Кирилл вглядывался в новое лицо своей жертвы, пытаясь проанализировать изменения и прогнать иррациональный страх. Провалились носогубные складки, между бровями пролегла морщина, губы стали тоньше и злее… Но главное – выражение глаз. Перед Кириллом стоял человек, которому ни при каких обстоятельствах нельзя было дать меньше сорока лет.

– Вы мне вовремя подвернулись, – с усмешкой сказал человек, разглядывая оцепеневшего Кирилла. – Осточертело все несказанно. А с вами появился шанс уйти красиво.

«Уйти красиво», – эти слова Кирилл говорил себе, готовя последнюю охоту.

Илюшин хотел еще что-то сказать, но вновь болезненно поморщился. Кадык у него дернулся, словно его толкнули изнутри.

– Ты решил покончить с собой? – медленно сказал Кирилл.

Невозможно. Это какая-то глупость, он врет, он пытается его перехитрить!

По лицу сыщика разлилась бледность.

– Довольно давно. – Он растянул синеющие губы в усмешке. – Ждал подходящего случая. Не хотел огорчать Серегу, у него такие старомодные представления о самоубийствах… Вы, милый трогательный юноша, просто подарок судьбы.

– Почему покончить?! – вырвалось у Кирилла.

– Потому что… с вами… скучно. Ничего нового… много лет. – Илюшин, дернув подбородком, хватанул воздух ртом, скривился, будто сердясь, что его отвлекли от важных дел. – Вокруг посредственности с амбициями… Вроде вас. Надо было сделать это еще пять лет назад. Зря… тянул. А, может, и не зря. Дождался.

Кирилл покачал головой. Нет, он не верил ему. Притворство, актерство! Человек способен имитировать все, что угодно, в том числе затрудненное дыхание…

«Невозможно только побледнеть по собственному желанию», – снова тихо шепнула ему на ухо Динка. И рассмеялась.

Илюшин был уже не бледным, а белым. Кирилл до последнего цеплялся за мысль об игре света, но больше нельзя было отрицать очевидное.

Он растерянно зашевелил губами.

– Торжество заурядности, – с усмешкой сказал Илюшин, собрав последние силы. – Вы так пыжились… были так уверены в своем интеллекте… Я решил дать вам прощальный щелчок по носу. Посмотрите на себя. Вы – ничтожество. Неудачник! Какое… позорное… завершение карьеры!

Он вдруг подмигнул. Кирилл от растерянности чуть не ответил тем же, но угол рта Макара перекосило, увело вверх, словно кто-то пытался на живую нитку стянуть его щеку и бровь. Губы посинели. Тело выгнуло дугой, по лицу прошла судорога; несколько мгновений сыщик смотрел вверх и куда-то вбок, на макушки сосен, а затем глаза его закатились, и Макар обвис в петле.

«Сдох», – торжествующе шепнула Кириллу на ухо Динка.

Кирилл пошатнулся, как от удара.

Сыщик его переиграл.

Он не просто испортил его последнюю, главную охоту. Он уничтожил ее, а заодно и все предыдущие; он не оставил ничего от достижений Кирилла; трофеи, развешанные на стенах его воображаемой тайной комнаты, покрылись плесенью и растеклись, источая зловоние, – он отчетливо ощутил его сладковатый удушливый запах.

Илюшин сделал все так, как хотел он, а не так, как спланировал для него Кирилл. Сложнейшая подготовка, расчеты, – все потеряло смысл. Безупречно подогнанные друг к другу шестеренки обратились в вихляющиеся колеса телеги, летящей под откос; падающие друг за другом костяшки домино, которые должны были сложиться в прихотливый узор, – в развалившуюся гнилую поленницу, из которой брызнули мыши.

С губ Кирилла сорвался вопль. Он бросился к стволу, одним взмахом ножа перерезал веревку. Тело ударилось о землю с таким громким стуком, что Кирилл в ужасе подумал: «Не успел».

Но сыщик еще дышал. Ноги судорожно подергивались. Кирилл потратил несколько мучительно долгих секунд на то, чтобы освободить ему руки; перевалил его на спину, поправил голову.

– Ты у меня не сдохнешь, сволочь, – отчаянно бормотал он. – Жить будешь, гнида… Уйдешь, когда я тебе разрешу, понял? Понял?!

В ушах зазвучали слова инструктора по оказанию первой медицинской помощи, повторяясь, точно код: «Отсутствие сознания, дыхания, пульса. Отсутствие сознания, дыхания, пульса».

Признаки клинической смерти. Двух из трех достаточно, чтобы начинать сердечно-легочную реанимацию.

Кирилл опустился на колени рядом с Илюшиным. Поставил ладони на грудину, как учили. «Локти выпрямленные. Шестьдесят нажатий в минуту». Собственное сердце скакало, будто туго надутый резиновый мяч, вверх-вниз, от желудка под горло и обратно; лоб покрылся испариной, руки тряслись.

«Неудачник. Торжество заурядности».

– Ты неудачник, ты! – выкрикнул Кирилл, чувствуя, что по щекам текут слезы. – Даже сдохнуть нормально не сумел!

Он забыл о Сергее, забыл о таймере; его переполняли бессильная ярость и отчаяние.

Кирилл устроил для него такой красивый финал, он привел его на эту поляну, к озеру… он так старался!.. И что получил взамен?

Ему плюнули в душу. Нагло, цинично. Так нищий харкает в ладонь, протягивающую ему краюху хлеба.

«Господи, – взмолился Кирилл, – не дай ему умереть! Господи, ты же можешь!»

Нажатие, второе, третье! Считать про себя. Дышать равномерно. Сердце по-прежнему прыгало как мяч, который девочка Таня зашвырнула на другой берег реки; прыг-прыг-прыг по сухой земле, пугая уворачивающихся кузнечиков; Таня не плачет, она следит за мячом сухими глазами, потом говорит: «Возвращайся», – и протягивает руку к воде; тогда мертвый Грека, изъеденный раками, встает из реки и идет за ней.

– Вста-вай! – выдыхал Кирилл. – Вста-вай!

Возвращайся!

Илюшин дернулся и открыл глаза.

Мысленный сигнал опасности слился с писком таймера, предупреждавшего, что время вышло.

Кирилл потянулся за ножом, мгновенно приняв решение: все, охота закончена; хватит и того, что сыщик погибнет от его руки, а не по своему желанию.

Какая-то сила отбросила его назад. Он сначала ударился ладонями о землю, пытаясь предотвратить падение, и лишь затем ощутил удавку на шее. Кто-то набросил на него петлю. Кирилл захрипел, вцепился в нее, пытаясь ослабить узел, но его потащили, точно игрушечную машинку на веревочке; он видел собственные ноги, оставляющие в земле две борозды. Петля давила все сильнее, воздух вдруг закончился – весь, и внутри, и снаружи, а вместо него пришла боль. Грудь раздирало этой болью. Перед глазами заплясали черные точки; он хрипел; он задыхался.

– Вы его убьете, – донеслось до него сквозь звон в ушах.

Хватка на горле слегка ослабла. Немного придя в себя, он понял, что сидит, прислонившись к сосне, – той самой, на которой хотел вздернуть Илюшина. Его привязали за шею к стволу.

Но руки и ноги оставались свободны. Кирилл отчаянно изогнулся и снова вцепился в петлю, пытаясь освободиться от нее.

Бамц! – ему врезали по щеке. Кирилл никогда в жизни не получал оплеух. Ему показалось, что глазные яблоки сейчас выкатятся из глазниц.

Он зажмурился. А когда поднял веки, перед ним сидела мертвая Татьяна.

После всего, что произошло, в этом даже была своя логика.