Глава 12

Татьяну разбудил скрежет ключа.

Она повернула голову, чтобы видеть вошедшего сквозь полуприкрытые ресницы. Голова привычно уже взорвалась болью, перед глазами заплясали разноцветные круги.

Девчонка.

Рука, сжимавшая под матрасом оружие, расслабилась.

Оружие она раздобыла накануне, когда заметила под прислоненной к дальней стене стремянкой велосипедный насос. Татьяна надеялась, его отсутствие не заметят. Отбиваться насосом – так себе идея, но ничего лучше здесь не нашлось.

Вчера, пока доползла до него, вся облилась потом. Но путь обратно оказался труднее. Голова была чугунная, в висках при малейшем усилии начинало стрелять, кажется, она даже на несколько секунд потеряла сознание. Ползти пришлось долго. Больше всего Татьяна боялась, что девушка, когда будет мыть ее, заметит потертости на коленях.

И откуда, спрашивается, у лежачей больной такие отметины? Тут-то все и вскрылось бы.

Но нет, обошлось.

Девчонка появлялась каждое утро, около шести. Время Татьяна подсмотрела на ее сотовом. Своего, понятное дело, не было.

Что ее тюремщица с ним сделала?

Продала?

А вещи? Тоже толкнула с рук?

Или это не она?

Последнее, что помнила Татьяна: тропа, опрокидывающиеся стволы сосен и небо, плеснувшее в глаза острой болью. Ощупав шрам на шее и след на виске, она восстановила цепочку событий. Кто-то бесшумно догнал ее, накинул сзади удавку… Очнулась она в полутемном сарае. В памяти ожили истории про маньяков, затаскивающих людей в свое логово и годами держащих их в плену. Но пришла девчонка – имени ее Татьяна не знала, – поила, приносила бульон и омерзительное на вкус пюре, кормила с ложечки, подставляла под нее утку и даже протирала Татьяну мокрой губкой, переворачивая ее поразительно ловко и аккуратно с учетом разницы в их весе. На вид – хлюпик, а руки и спина сильные. Может, работает медсестрой?

Эта девочка жила в Озерном со своим парнем – Татьяна не обращала на них внимания и ни разу с ними не заговорила.

Забегала она несколько раз в день. Беседовала с Татьяной мало. Явно боялась, что их найдут. Рано утром она, даже не взглянув на Татьяну, кидалась к мольберту и краскам, вытаскивала наружу. Зачем?

Однажды, что-то расслышав, вскинулась и, одним движением сдернув со стены брезентовое полотно, набросила его на Татьяну. Она-то, идиотка, была уверена, что брезент нужен, чтобы ей из щелей не дуло! А это, значит, маскировка.

Спустя пару минут у двери послышался голос лодочника. Татьяна заорала во весь голос, но из горла вырвался такой звук, какой выходит из проколотой шины. Чухрай ушел, не узнав, что она лежала в десяти шагах от него, задыхаясь под чертовым брезентом.

На второй день Татьяна заметила у нее нож. Перочинный, маленький – выпал у девчонки из кармана, и она, поймав Татьянин взгляд, тут же сунула его обратно. Нос наморщила, вздернула верхнюю губу – будто загнанная в угол крыса перед тем, как напасть. Нет, не крыса. Мышь. Точно, мышь.

Но ничего не случилось.

Уверенность Татьяны в том, что именно ее тюремщица накинула ей на шею удавку, подтачивало одно соображение. Татьяна на голову выше и на двадцать с лишним килограммов тяжелее – как же эта субтильная девчонка так легко придушила ее и повалила? Как перетащила сюда?

Кто-то ей помогал.

Может, он и душил.

Муж? Но если они заодно, почему он не появляется здесь? Или она раскаялась и теперь пытается искупить свою вину?

Сумасшедшая? Психопатка?

Татьяна читала о психопатах. Бессердечны, не способны сопереживать. Эмоциональные уроды.

А девчонка смотрела на нее с явным состраданием и изо всех сил пыталась облегчить ее положение. Даже из сарая выходила после того, как подкладывала под нее утку – самодельную, страшно неудобную. Взяв вонючую плошку, никогда не морщилась. А это не так-то просто! Татьяна знала по себе – несколько месяцев ухаживала за Пашиным отцом перед смертью. Мать и сама была больна, а у Паши оказалась слишком тонкая душевная организация. Не могу, говорил он, видеть, как папа мучается, это тебе все равно, а мне он родной.

Иногда Татьяна забывалась. Рука сама тянулась к девчонке – погладить по голове, как ребенка, спросить: что случилось? Как мы с тобой здесь застряли?

Но все добрые порывы разбивались о простое соображение: эта маленькая мышь держала Татьяну при себе. Запирала каждый вечер. Не вызвала к ней врача.

Она начала тренироваться со второго дня. «Тренироваться!» Громко сказано. Сначала просто шевелила руками и ногами. В первые часы и этого не получалось – Татьяна даже решила, что ее парализовало, и испугалась сильнее, чем когда осознала произошедшее. Но постепенно конечности начали слушаться, а фейерверки в голове стали привычными. Тогда Татьяна утащила насос – с ним она чувствовала себя спокойнее. Мало ли кто заявится… Насос старый, увесистый. Когда в двери проворачивался ключ, Татьяна одним движением спихивала свое оружие из-под подушки за лежанку.

Голос никак не возвращался. Татьяна подбадривала себя тем, что улучшения есть, есть! И боль стала терпимей, и хрипеть научилась громче! Но только хрипеть.

И слабость наваливалась то и дело, как трамвайный алкаш, потерявший равновесие. Вроде бы не опасно, но противно и сделать ничего не можешь: задыхаешься, нет сил и пальцем пошевелить. Татьяна проползала по пять шагов и падала ничком.

Тюремщица ни о чем не догадывалась. Уже сто раз можно было выбрать момент и огреть ее насосом.

Но Татьяна выжидала.

Каждую ночь снилось, как она спускается к озеру, бредет вдоль берега по колено в воде. Бредет себе, бредет, а озеро все не кончается и не кончается, и прямая синяя линия перед ней уходит в бесконечность.

Последние годы Татьяне казалось, что куда бы она ни направлялась, приходится идти в гору и против ветра. Она свыклась с этим чувством, как смиряется инвалид со своей хромотой.

Здесь, в Карелии вовсе не было ни препятствий, ни направлений.

Забавно: она и в самом деле с первого дня отдыха чувствовала себя неподвижной, как вода, отражающая облака, а между тем электронный браслет на руке информировал, что она проходит в сутки под двадцать тысяч шагов. Можно сказать, целыми днями находится в движении.

Но оно не ощущалось преодолением.

А в городе – ощущалось.

Мышление упростилось. Лишнее отсекалось, теряло значение.

Воздух звонкий. Скалы синие. Небо круглое.

Всех забот – утром одеться теплее. Не забыть бутылку с водой.

Всех тревог… Нет никаких тревог.

Разве что лодочник. Он ее беспокоил. Она быстро одичала, чужие взгляды стали восприниматься как вторжение; а он глядел слишком пристально, крутил головой ей вслед.

Один раз Татьяна столкнулась с ним, когда вернулась после очередного похода: решила, что случайно, но потом у нее зародилось подозрение, что лодочник ее поджидал.

Он заговорил о чепухе. Не нужно ли ей парного молока или вот можно съездить в Кижи… Татьяна почти сердито ответила, что ни того, ни другого ей не требуется, а если потребуется, она сама попросит, говорить еще не разучилась, спасибо за беспокойство. И потом до вечера приходила в себя, сердясь из-за собственной реакции. «А что ты, мать, хотела? Ну, отвыкла от таких мужчин, и вообще от любых. В бабском-то своем рабочем гнезде, да всю жизнь замужем…»

К чему врать? Никогда и не привыкала. Не имелось у нее для таких привычек ни данных, ни соответствующего окружения.

У лодочника блестящие, как у цыгана, глаза слегка навыкате. Борода черная, без проседи, хотя голова наполовину седая. Подбородок раздвоенный, точно копыто у черта, – видно даже сквозь курчавые волоски. Гном. А если не гном, то гоблин: руки-ухваты, слишком длинные для короткого тела.

После того разговора он больше не подходил.

И слава богу, твердила себе Татьяна, слава богу.

Какая-то тварь отобрала у нее это все. Мягкие елочки мха. Траву в росе. Добрую спокойную воду и семейство уток, будивших ее по утрам своим кряканьем. Теперь, вспоминая о Карелии, она будет чувствовать боль от удавки.

В детстве с ней приключился странный случай. Татьяна сидела на корточках, пропалывала грядки в двух шагах от бабушки. Пятилетний брат подкрался сзади, в шутку набросил ей на шею металлический круг от сачка и дернул. От неожиданности Таня без вскрика упала на спину – и все исчезло.

Очнулась она в машине скорой помощи. Позже бабушка рассказала, что ее не могли привести в чувство, она лежала, как мертвая, между грядками, и мать уже начала голосить над ней, когда кто-то из набежавших соседей, наконец, прощупал пульс. К концу поездки Таня совершенно пришла в себя и болтала с удивленной медсестрой, радуясь неожиданному путешествию.

Татьяна подозревала, что есть связь между происшествием почти полувековой давности и нынешним. Но это не объясняло, почему ее заперли в сарае.

С каждым днем она все увереннее могла управлять руками и ногами.

И с каждым днем ее все сильнее тревожила девчонка.

Той становилось хуже. Снаружи, за пределами Таниной тюрьмы, она кое-как держалась, – по крайней мере, лицо у нее, когда она входила внутрь, было нормальным приветливым лицом милой молодой девушки. Но стоило ей прикрыть за собой дверь, как маска спадала. Девчонка металась по сараю, кусала пальцы, вытаскивала нож и пробовала остроту лезвия; она грязно ругалась, не обращая внимания на Татьяну, и что-то исступленно бормотала под нос. Потом понемногу успокаивалась. Подходила к лежанке, наклонялась над больной:

– Ты не волнуйся. Все будет хорошо. Тебя никто здесь не найдет.

Татьяну это не убеждало. Она ясно видела: та сходит с ума. Значит, скорее всего, удавка – ее рук дело… С Мышью случилось что-то вроде припадка, и возбуждение придало ей сил.

Один раз Татьяна едва не сорвалась. Дверь сарая была приоткрыта, и из щели доносились детские голоса. Она поняла, что неподалеку бегают ребятишки, брат и сестра. Девушка застыла, таращась в стену, и вдруг села на корточки, обхватила голову руками и принялась раскачиваться, закусив нижнюю губу.

Татьяну охватило сострадание. «Мышонок бедный, больной, несчастный…» Еще секунда – и она бы поднялась, наплевав на конспирацию, обняла ее. Но крики раздались совсем рядом, девушка вскочила, решительно тряхнув головой, вышла, и послышался резкий голос. «Хватит здесь носиться! Мешаете работать! Я кому сказала?! Пошли вон!»

«Спятила? – спросила себя Татьяна. – Материнский инстинкт проснулся, что ли? Держи его при себе».

Она совсем не боялась. Разве что в первые часы после того, как очнулась, когда ее не слушалось собственное тело, прежде никогда не подводившее; к тому же она не была уверена, что помнит все случившееся. Беспомощность – вот что пугало. Едва сумев управиться с руками и ногами, Татьяна успокоилась. Что ей грозит? Убьют? Да, неприятно. Зато выползать в шесть утра на прогулку с собаками отныне раз и навсегда придется ее детям и мужу, а у Джока и Шерлока не тот характер, чтобы с ними можно было договориться об отсрочке.

Мысль о том, в какое положение она поставит родных своей трагической гибелью, ее развеселила. Более того, она ей понравилась.

Это было что-то новое. Прежде Татьяну охватывал неподдельный ужас, когда она представляла, на что обречет мужа и детей, исчезнув из их жизни.

Страх за Пашу, Жеку и Жору заставлял ее вовремя проходить диспансеризации. Фотографировать родинки и следить, не увеличиваются ли они. Не загорать. Не гулять в наушниках – по статистике, тех, кто слушает музыку, сбивают чаще и автомобилисты, и велосипедисты. Ее жизнь была слишком ценна для семьи, чтобы можно было так легкомысленно ею рисковать.

Но лежа на самодельном топчане в запертом сарае и рассматривая Млечный Путь из пылинок в столбе света, Татьяна впервые задумалась о том, что ее отпуск – это репетиция смерти. А после того, как ее пытались убить, – практически генеральный прогон.

И никакого страха. Пожалуй, она испытывала… злорадство. Непомерные тяготы жизни мужа и сыновей отошли на задний план. Впервые в жизни ее намного больше занимало, что происходит с ней самой.

Кто на нее напал?

Зачем?

Почему она здесь?

А главное – что будет дальше?

Скажи кто-нибудь Татьяне, что происходящее ее занимает, а не пугает, она бы возмутилась.

Любой человек на ее месте боялся бы! Это нормально. Разве она ненормальная?

Но каждое утро Татьяна с нетерпением ждала появления девчонки. Следила за самыми незначительными изменениями и собирала бусины впечатлений, чтобы вечером задумчиво перебирать их, как четки. Ее мучили духота и комары, тошнило от куриного бульона, – к слову сказать, препаршиво сваренного, уж она-то понимала толк в бульонах! – и угнетала малоподвижность. Ее клетка была тесна ей, как пакет с водой – аквариумной рыбке. Но в отличие от аквариумной рыбки, Татьяна ни секунды не сомневалась, что она здесь временно.

И в ней росло любопытство, в котором она не призналась бы даже самой себе, – любопытство зрителя. Что будет дальше?

Собственная жизнь оказалась поразительно интересной!

Сергей Бабкин подходил к любому расследованию с дотошностью, делавшей его когда-то незаменимым оперативником. Для начала он перепроверил сведения, полученные от Чухрая. Хозяин «Озерного хутора» не казался ему человеком с двойным дном, но Сергей никогда не полагался на интуицию (и не верил бы в ее существование, если бы не пример Макара Илюшина, десять лет маячивший перед глазами как опровержение доброй половины его убеждений); кроме того, Гордей Богданович уже однажды одурачил его.

Правда, Илюшин на слова Сергея о том, что лодочник прикидывается не тем, кем является, возразил, что дела обстоят наоборот. «Он выглядит и является в точности тем, кем хочет быть, – заявил Макар, – что в нашей стране, как и во многих других, доступно только очень богатым людям». В ответ на требование пояснить эту чушь фыркнул и пожал плечами.

После возвращения из похода Сергей все-таки навел справки об их хозяине. Никакого криминала за Гордеем Богдановичем не водилось, не считая крайне сомнительных способов приобретения цементного завода в девяностых, но, как выразился Илюшин, пусть тот из нас, кто в девяностых законно отжимал цементный завод у конкурентов, первый бросит в него камень. В лесу никого не закопали? Значит, все в порядке.

Однако насчет побега из колонии Чухрай мог солгать – например, чтобы не распугивать клиентов. Его могли ввести в заблуждение. Поэтому Сергей сел за руль, доехал до Петрозаводска и припарковался возле двухэтажного бледно-розового здания прокуратуры. Его знакомый, с которым они вместе когда-то начинали работать оперативниками, перевелся сюда пару лет назад.

В Озерный он вернулся только к вечеру. Опрометчиво было надеяться, что ностальгические воспоминания двух сослуживцев могут уложиться в два часа.

Но главное он выяснил: никаких побегов. На всякий случай Сергей разузнал и насчет громких дел за последние пару недель. Убийства? Ограбления туристов?

Нет, все тихо.

– Куда собрался? – поинтересовался Илюшин, наблюдая, как Бабкин достает из шкафа ветровку. – В засаде будешь сидеть?

Вот черт догадливый.

– Почему ты так решил? – хмуро спросил Сергей.

– Достаточно посмотреть на твою сияющую физиономию, мой инициативный друг. Такая незамутненная детская радость на лице характерна для стареющих мужчин, которым выпала возможность ползать в грязи на брюхе, стрелять шариками с краской в таких же лысеющих дядечек или прятаться в неестественной позе за кустом, поджидая злодея.

– Где это я лысею! – запротестовал Бабкин.

Илюшин рассмеялся, сказал: «Значит, по стареющим мужчинам возражений нет», и снова взялся за ноутбук.

Сергей действительно собирался устроить засаду. Человек, которого видели дети, упрямо возвращался в дот; он мог прийти туда и сегодня. Бабкин надеялся на это всем сердцем.

За «расследование» он ухватился вовсе не из-за тоски по работе. Сергей объяснял свою увлеченность осторожностью в сочетании со здоровым любопытством. Нужно же ему понимать, что за тип околачивается в двух километрах от лагеря!

Правда заключалась в том, что он беспокоился за детей. Они совали везде свои любопытные обгорелые носы! Чихать хотели на запреты! Больше всего его удивляло бездействие их родителей.

Накануне вечером он даже поделился с Макаром своими мыслями, не совсем уверенный, что понимает, зачем это рассказывает.

– Когда Костя был относительно мелкий, Маша решила во что бы то ни стало свозить его в парижский Диснейленд. Ты там был?

Сергей не удивился бы, если бы Илюшин сказал, что был, но тот отрицательно покачал головой.

– Дважды что-то срывалось, то Маша заболевала, то Костя, но потом мы все-таки добрались до аттракционов.

– Мы?

– Ты забыл, что мы ездили втроем? Кому я сыр тащил через две границы? А вино? А луковый мармелад?

– Мармелад помню, – благосклонно сказал Илюшин. – Но я был уверен, что вы провели это время в Париже, среди фиалок Монмартра и фонарей Пале-Бурбон.

– Бурбон бы мне там пригодился, – буркнул Бабкин. – Сотни детей, и все визжат при виде Микки-Мауса, как фанаты перед Майклом Джексоном. Странное место. Какое-то…

Он замолчал, подбирая слова.

– Зловещее, – сказал Илюшин, и Сергей удивленно взглянул на него.

– Не то чтобы зловещее… У тебя бывает такое, когда путешествуешь по новым местам и все нравится, но много времени спустя вспоминается только тревожная муть, как туман, который подбирается к двери? Жутковатое ощущение. Чем его объяснить?

– Нервным расстройством. – Илюшин потянулся за яблоком, но слушал очень внимательно.

– Да ну тебя. Я не про то хотел… А, вспомнил. Мне приглянулся там один аттракцион, дурацкий, если начистоту, они там все дурацкие и морально устаревшие лет эдак на тридцать. Но в нем что-то такое атмосферное было. Дом с привидениями – деревянный особняк, здоровенный, темный, со всякими фишечками.

– Фишечками?

– Ну, горгульи мяукают со столбов. Покосившиеся надгробные плиты торчат из травы. Ставни хлопают на ветру очень убедительно. Кто-то воет.

– Родители, которые два часа торчали в очереди? – предположил Илюшин.

Бабкин отмахнулся.

– Когда попадаешь внутрь, ничего интересного, в общем, не происходит. Везут тебя на условном паровозе мимо зеркал, паутин, плесени и скелетов. Вся механика как на ладони, для взрослого скука смертная и даже отчасти неловко.

– Но что-то тебе там запомнилось, – утвердительно сказал Макар.

– В одном из залов стоит длинный накрытый стол с подсвечниками, вроде как подготовленный к ужину. Когда проезжаешь мимо, из стен выплывают фигуры и танцуют. Одна играет на рояле, кто-то ужинает… Или нет? Не уверен, но это и не важно. Маша таскала меня в этот дом раз пять. Я сначала посмеивался, а потом что-то такое расчухал… Именно в этом зале. Полупрозрачные фигуры выплывают, кружатся, исчезают. Снова выплывают. За столом поднимают бокалы. И больше ничего. Но это завораживало.

Он помолчал, наблюдая, как Илюшин перекатывает яблоко из ладони в ладонь.

– Я все думал: кого мне эти двое напоминают? А потом понял: механических призраков. Выбираются на крыльцо, когда мы появляемся неподалеку, а потом снова скрываются.

Наконец-то он добрался до сути. «Эти двое». Сергей не пояснил, кого он имеет в виду, но Макару это и не нужно было.

– Может, они вообще не люди, – небрежно сказал Илюшин. – Допустим, роботы. На ночь дети ставят их на зарядку, а утром они катаются туда-сюда. Но источник находится в доме, а сигнал слабый – вот почему они не отходят далеко. Если вскрыть брюшину, внутри колесо, в котором бегает потный хомяк.

– Почему хомяк-то?

– Надо же детям где-то его держать, – рассудительно ответил Макар.

И захрустел яблоком.

Получилось как с ночными бабочками: некоторое время Бабкина преследовал образ родителей Стеши и Егора с бегающими внутри потными хомяками. Зато он парадоксальным образом перестал беспокоиться о том, что за детьми недостаточно хорошо следят.

Сергей не догадывался, какое впечатление произвел на Илюшина его рассказ о Диснейленде. Макар хорошо знал своего друга. Бабкин был рационалистом до мозга костей. Он не делился тем, что называется «смутными ощущениями», и ни в малейшей степени не был склонен к рефлексии. По большому счету, из всех людей в мире Бабкина меньше всего занимал он сам.

Однако что-то его беспокоило. И он не отдавал себе отчета, что именно, – иначе не стал бы вспоминать о доме с привидениями. Сначала Макар списал все на возбуждение от находки в лесу, но поразмыслив, решил, что такая впечатлительность Сергею не свойственна. Дот – это прекрасно. Но не он вызвал в его памяти образ залы с призраками.

Было еще кое-что, о чем его другу, как решил Макар после недолгого раздумья, знать пока не следовало.

«Роботы, роботы… Которых дети ставят на зарядку».

Что-то в этой мысли, при всей ее абсурдности, было верное. Илюшин чувствовал, что он на правильном пути.

Осторожно обойдя коттедж, где жили дети, стараясь не наступать на шишки, он остановился под открытым окном. Звуки, доносившиеся из комнаты, заставили его нахмуриться.

Макар подкрался к оконному проему и заглянул внутрь, но в следующую секунду выпрямился в полный рост. Если бы его увидел Сергей, он был бы поражен такой слежкой: его напарник стоял, сунув руки в карманы, и тихо посмеивался.

Люди, находившиеся в комнате, ничего не замечали.

Понаблюдав за ними с минуту и узнав все, что ему было нужно, сыщик отправился на базу.

– Макар, здравствуйте! – Тимур, заполнявший какие-то бумаги, с улыбкой поднялся ему навстречу.

При невысоком росте он держался очень прямо, и его услужливость никогда не переходила в угодливость. Парень нравился Макару. Илюшин любил чистосердечную добросовестность, проистекавшую из непонимания, зачем трудиться плохо, если можно трудиться хорошо.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Можете, – кивнул Макар.

Выслушав его просьбу, Тимур в затруднении провел ладонью по шее.

– Я не совсем уверен… Вы меня извините… Но зачем он вам?

– Мне нужно лишь взглянуть, – мягко сказал Илюшин.

Тимур покачал головой.

– Нет, наверное, я не имею права это сделать.

Илюшин твердо знал, что если вздумает совать юноше деньги, окончательно смутит его и ничего не добьется.

– Я мог бы объяснить вам, зачем мне это потребовалось. Но мне не хотелось бы поднимать суматоху раньше времени, если вы понимаете, о чем я.

– Суматоху? – испуганно повторил Тимур. Он побледнел и сделал шаг назад.

– Об этом преждевременно говорить. Я как раз хочу убедиться, что ошибаюсь.

– В чем ошибаетесь, в чем?

Макар улыбнулся с видом человека, говорящего: «Поверьте, вы не хотите об этом знать».

Несчастный Тимур вжал голову в плечи, словно проблемы уже пролились на него ледяным дождем.

Макар терпеливо ждал.

– Ладно, у меня ведь только копия… – Тимур неуверенно посмотрел на сыщика.

– Вот именно. Оттого что вы мне ее покажете, ничего плохого не случится.

– А вы не будете ее фотографировать?

Илюшин отрицательно покачал головой.

– Я не собираюсь брать кредит по чужим документам.

Менеджер облегченно рассмеялся, хотя Макар вовсе не шутил. Порывшись в ящике, он достал две распечатанных страницы и положил перед Илюшиным.

Сыщику хватило одного взгляда. Он озабоченно побарабанил пальцами по столу, сказал юноше: «Большое спасибо, Тимур, вы очень помогли» и вышел, оставив юношу в недоумении.

Правда заключалась в том, что паспорт отца Стеши и Егора Илюшину ничем не помог. Он ни на шаг не приблизился к ответу на загадку, которая его занимала, и в некотором смысле оказался даже дальше, чем был.

– Похоже, суматохи не избежать, – пробормотал Макар, сворачивая к коттеджу, от которого ушел меньше получаса назад.

Внутри ничего не изменилось. Все те же звуки, те же две фигуры, сидящие в своих креслах. Но на этот раз Илюшина интересовали не взрослые.

Он подошел к автомобилю, стоявшему под навесом, сфотографировал номер с кодом сто семьдесят восемь. Машине на вид было лет пятьдесят. Бок помят, бампер разбит и перекрашен…

«Неаккуратно водят в Санкт-Петербурге», – вздохнул Макар.

Вернувшись, он открыл поисковик и возблагодарил небеса, увидев, как быстро загружается страница.

– Плохо жить без интернета, – промурлыкал Илюшин, – когда яблоня цветет. Кто в фейсбук отправит фото, кто мне лайки соберет?

Он помнил фамилию, которую назвала Стеша – Острожские.

– Запасемся мелкоячеистой сетью, – вслух сказал Макар.

Он настроился на долгий поиск, однако буквально на втором шаге выпала Евгения Острожская, у которой были аккаунты в четырех социальных сетях, а затем – ее муж, Петр Острожский.

Отпивая кофе, Макар с любопытством наблюдал, как в публичном пространстве разворачивалась кровавая драка между бывшими супругами.

Начал муж. В январе две тысячи семнадцатого года он опубликовал проникновенный текст, который разнесли перепостами по сетевым изданиям и частным журналам больше десяти тысяч раз. «…В моей жизни нет большего счастья, чем видеть улыбки моих детей… – писал Острожский. – Теперь я точно знаю, что ангелы приходят в наш мир. Я долго не хотел верить, что найдется злая сила, которая захочет разлучить отца с детьми, лишить их полноценного детства, а из меня вырвать кусок моей кровоточащей души…»

Еще на ангелах Макар усомнился, что это текст, написанный мужчиной. На кровоточащей душе он прокрутил страницу вверх и убедился, что читает все-таки Петра Острожского, а не Евгению.

«…однако такая сила нашлась. Это моя бывшая жена».

– Злая сила, покажись!

Илюшин открыл страницу Евгении Острожской.

Злая сила публиковала циничные рисунки, голых баб, картины Васи Ложкина и мемы про экзистенциальный ужас. Она крыла комментаторов матом, участвовала в сетевых скандалах и была разоблачена как участница анонимного хейтерского форума, где на известных личностей выливались тонны грязи. В отличие от мужа, на ее странице не было ни одной фотографии детей, а когда она изредка писала о них, то называла не по именам, а «младшая задница» и «старшая задница». При этом старшая задница была меньше, а младшая – крупнее; другой человек запутался бы, но у Илюшина не возникло затруднений с пониманием, кто есть кто. Сила предлагала больных бездомных животных не лечить, а усыплять, материнский капитал отменить, пенсионный возраст поднять, а также запретить кормление грудью в общественных местах. С какой стороны ни взгляни, Евгения Острожская выглядела человеком неприятным и довольно черствым.

Илюшин почти не удивился, увидев в профиле профессию: врач-фтизиатр.

– Пенсионеров усыплять, грудь поднять, животных отменить… А дальше что?

Следующим шагом Острожская ограничила встречи отца и детей. Об этом рассказал Петр, протоколировавший каждое действие. Его бывшая жена отмалчивалась, изредка огрызаясь на любопытствующих комментаторов.

Один суд, другой…

Петр без ее разрешения увез детей на каникулы к своим родителям в Кострому. Евгения натравила на бывшего мужа налоговую инспекцию. Петр объявил, что жена довела Егора до заикания. Евгения опубликовала видеозапись с регистратора, где было видно, что Стеша едет в его машине на переднем сиденье и не пристегнута.

Каждый из родителей пытался отбить детей и выставить другую сторону в как можно более отвратительном свете. Илюшин вынужден был признать, что у Петра получалось лучше.

А в восемнадцатом году суды закончились. Стефания и Егор остались с матерью, несмотря на все попытки отца отстоять свое право принимать участие в воспитании. Острожский смог добиться от жены разрешения брать их на каникулы дважды в год, на месяц и на две недели, – с существенными ограничениями.

«Сегодня настал день, когда я окончательно перестал верить в справедливость, – написал Петр из здания суда. – Но я верю в себя, верю в любовь, верю в сынишку и дочурку и в то, что мы будем вместе».

Восемь тысяч лайков. Две тысячи комментариев. «Крепись, мужик, скорбящие отцы всей России – с тобой!» «Вы сначала алименты научитесь вовремя платить, сволочи, а там скорбите сколько влезет!»

Остальное Макар пролистал бегло. Животрепещущие темы и общественные дискуссии его не интересовали, он лишь хотел убедиться, что публичная война Острожских на этом закончилась.

Отодвинув ноутбук, посидел, отрешенно глядя перед собой и выбивая на столешнице «Шутку» Баха. Это был тот случай, когда ответы оказались не чем иным, как распахнутыми дверями в сад очередных вопросов.

Добарабанив сюиту, Макар снова вернулся к компьютеру. У него возникла новая мысль. Он вбил в строку название организации: «Лиза Алерт». В «Лизу Алерт» входили волонтеры, занимавшиеся розыском пропавших людей. Макар сузил поиск до Ленинградской области. Когда страница загрузилась, первым, что он увидел, была листовка с двумя фотографиями с подписью: «ВНИМАНИЕ! ПРОПАЛИ ДЕТИ!»

В тексте листовки сообщалось, что Стефания Острожская и Егор Острожский пропали в Санкт-Петербурге. Приметы: карие глаза, темные волосы. Одежда: спортивные костюмы. Местонахождение неизвестно: с первого июня.

«Всех, кто обладает информацией о пропавших, просим звонить по телефону…».

– Ха! – сказал Макар Илюшин.

И откинулся на стуле, закинув руки за голову.

Местонахождение неизвестно, значит…

«А что у нас с матерью?»

Илюшин вернулся к поиску по имени и выяснил, что в азарте изучения семейных конфликтов пропустил важное. С октября Острожская стала сотрудником организации «Врачи без границ», а три недели назад уехала в один из регионов Южного Судана участвовать в программе вакцинации детей от кори.

– Ага, – сказал себе Макар.

Многое начало проясняться. Но не все.

Вокруг Бабкина звенели комары и еще какая-то ночная нечисть, – он только успевал смахивать их с шеи. Кто-то противно мяукал в глубине леса. «Иволга, – вспомнил он. – Лесная кошка». Мяуканье перешло в хриплый вопль и оборвалось. «Или просто кошку кто-то съел…»

Не доходя до дота, Сергей свернул с тропы в лес. Под ногами хрустело, чавкало и взрывалось оглушительным треском; ему казалось, что даже Илюшин в своем коттедже прислушивается к его топоту и посмеивается. В действительности Бабкин передвигался очень тихо.

Он собирался ждать возле входа, спрятавшись за ближним валуном. Но когда подошел почти вплотную, изнутри донесся шорох. Сергей замер. Зверь? Если так, то довольно увесистый, вроде барсука.

Следующий звук рассеял его сомнения. Барсук мог кряхтеть и сопеть, он мог даже ухитриться где-то застрять, – на эту мысль Сергея навел характер звуков, – но вряд ли он дошел до такой стадии отчаяния, что начал материться.

– Э, мужик! – окликнул он, встав сбоку от проема. – Помощь не требуется?

Он не удивился бы, если бы изнутри начали палить. В конце концов, доты для этого и существуют.

Шорохи оборвались. Секунду спустя до Сергея донеслись быстрые шаги.

Он рванул внутрь и осознал свою ошибку, когда по крыше дота над его головой с грохотом покатился камень.

Ночной гость выбрался через аварийный ход, спустился вниз, наплевав на риск переломать себе кости, и теперь улепетывал со всех ног.

Сергей кинулся за ним. Но возле самого выхода споткнулся и упал бы, если б не можжевельник, оказавшийся на пути. Бабкин влетел лицом в паутину, зашипел, оцарапавшись о колючки, встряхнулся и помчался по тропе, сбрасывая на ходу липкие нити. По голове у него носился перепуганный паук.

В темную ночь не было бы ни единого шанса поймать беглеца, если б тот догадался спрятаться. Но вокруг было светло. Сергей отчетливо видел фигуру, мелькавшую среди деревьев; к его удивлению, тип мчался по направлению к Озерному, а не к шоссе, как ожидал Бабкин. «Нет, милый, до коттеджей тебе не добраться», – злорадно подумал Сергей.

И тут у него под ногой дзынькнула струна.

Его подбросило, швырнуло вперед, на вовремя выставленные ладони; Сергей каким-то чудом ухитрился вскочить, почти не потеряв в скорости, и пробежать несколько шагов, когда в щиколотку впилась другая, отозвавшись резкой болью во всем теле.

Он рухнул на землю, все-таки успев в последний момент в падении сгруппироваться и закрыть голову руками. Если бы не вбитые намертво рефлексы, его затылок встретился бы со стволом упавшей сосны.

Ствол был трухляв, изъеден короедами. Но перед глазами все равно взорвалось ослепительно белое пятно. Сергей решил, что лучше ему какое-то время провести в полном единении с природой. Он лежал, прикрыв веки, вслушиваясь в голоса леса и чувствуя, как по нему бегают потревоженные жучки. Где-то на макушке ругался паук.

Но шагов слышно не было. Беглец не вернулся, чтобы его добить.

Минут через пять, когда к нему начали проявлять неподдельный интерес муравьи, Бабкин осторожно поднялся. Поблизости никого не было. Голова гудела. Продолжать преследование бессмысленно – тот, за кем он гнался, давно успел скрыться в Озерном или уехать, если его машина была спрятана неподалеку от озера.

Пошатываясь, Сергей вернулся на тропу. Сейчас его больше всего интересовало, на каком инструменте он исполнил свой сногсшибательный аккорд.

Они нашлись в траве – обрывки бечевки, привязанной к стволам по обеим сторонам тропинки. Тот, кто это сделал, натянул шпагат на высоте ладони, чтобы он не бросался в глаза. Чуть поодаль Бабкин отыскал еще одну ловушку, невредимую: светло-бежевая линия, почти сливающаяся с землей.

Он подергал за нее, проверяя натяжение. Слабенькое… Прежде чем перерезать ее, осмотрел узлы. И узлы были обычные двойные, ничего выдающегося.

Бабкин сел на влажную от росы траву – все равно весь вымок, пока валялся без движения, – и сопоставил факты.

Западня сработала случайно. Человек, за которым он бежал, не попал в нее только потому, что ему повезло. На всякий случай Бабкин поискал метки на стволах или обломанные ветки – хоть что-то, что подсказало бы обитателю дота, где нужно повыше задрать ноги. Нет, ничего. В то, что здесь завелся свой карельский Рэмбо, с дьявольской точностью ориентирующийся по линиям коры и потекам смолы на соснах, Серей не верил. Удравший человек имел к бечевкам не больше отношения, чем он сам.

Неприятная догадка забрезжила в его мозгу.

Она переросла в уверенность, когда он припомнил поведение детей. Как они вдруг из любопытных деятельных прохвостов превратились в испуганных мышат… И как у них внезапно обнаружились дела на озере, а ведь прежде их за уши невозможно было оторвать от дота!

Не полагаясь на него, они решили расставить собственную ловушку.

– Ах вы маленькие…!

Сергей отвел душу, тряхнув пару раз воображаемых детей за шкирки.

Его кольнуло неприятное ощущение, будто он что-то пропустил. Словно кто-то на секунду показал ему клочок бумаги с шифром или паролем и выбросил в море; он даже успел прочесть написанное, но тут же забыл, клочок теперь размокал в воде, и буквы таяли вместе с бумагой.

Утром, вернувшись с тренировки, он обнаружил, что его поджидают. Брат и сестра сидели рядышком на перилах, болтая ногами и живо обсуждая какую-то осаду, для которой нужно было две недели готовиться. В другое время Сергей заинтересовался бы предметом разговора, но сейчас был слишком зол.

– Вы зачем натянули веревку на тропе? – рявкнул он. – О чем вы думали? – Ему с трудом удалось оставить при себе непечатное обращение. – А если бы я ночью шею сломал? Я едва жив остался!

Стеша ахнула и прижала ладони к губам. Егор залился краской.

Бабкин несколько смягчился, когда, поняв, что произошло, оба кинулись к нему с извинениями. Они не знали! Они не подумали! Они рассчитывали на то, что в их капкан попадет убийца! Он должен был споткнуться и налететь на колышек! В фильмах всегда так и происходит!

Сергей уже собирался великодушно объявить о прощении, когда до его сознания дошло ключевое слово.

– Какой колышек? – спросил он, помертвев.

Дети переглянулись. Стеша спрятала руки за спину.

Колышек… маленький такой… они даже почти и не заточили его… то есть их… Там всего несколько штук, пять-шесть, но точно не больше двенадцати…

Бабкин представил, что мог бы лежать под сосной с колышком, торчащим из глазницы, и опустился в кресло. Добро пожаловать в Карелию, край озер и детей-убийц.

– Вы что, ополоумели, братцы? – тихо сказал он.

На этот раз они испугались по-настоящему. Стеша заплакала, у Егора задрожала нижняя губа. Сергей ни разу не видел девочку в слезах и преисполнился бы сочувствия, если бы не их признание, подействовавшее на него как удар тарана. Он ужаснулся. Перед ним стояли не шестилетние несмышленыши, которым было простительно непонимание последствий их поступков, а подрощенные… лбы!

– Не смотрите на нас так! – всхлипывала Стеша. – Мы хотели всех спасти! Он ночью приходит из леса, он всех нас заберет!

– Кто? Зачем заберет?

Егор оглянулся, словно боясь, что их подслушивают. Глаза у него расширились, он наклонился к уху Сергея и прошептал:

– Тот, кто утащил Настю.

Илюшина разбудил детский плач. Несколько секунд он лежал, удивленно прислушиваясь. «На хутор завезли новых детей? Этого еще недоставало».

Макар выбрался на крыльцо, сонно протирая глаза, и мгновенно проснулся, пораженный открывшейся картиной.

Сергей сидел, вернее, полулежал в кресле, придавленный рыдающими в него сестрой и братом, и вид у него был такой, что первой мыслью Илюшина было: «Кто-то умер».

В некотором смысле он оказался прав.

Когда Стешу с Егором отвели в дом, умыли и поставили перед ними, по настоянию Илюшина, горячий сладкий чай, они выложили все как на духу.

Им все стало ясно накануне, в доте. Они и прежде строили гипотезы, что могло случиться с Анастасией, но именно вчера их осенило.

Это существо из дота было во всем виновато.

– Мы раньше думали, он – привидение… – Егор отодвинул чай и поморщился: его подташнивало от страха.

– Предполагали, – поправила Стеша.

– А потом оказалось, что он коробочки забрал. Значит, он там ел!

– Вы же видели и раньше эту несчастную лапшу, – нахмурился Бабкин.

Стеша угрюмо пожала плечами. Ну, видели. Но не сообразили.

– Почему вы уверены, что Настя не сама уехала? – очень серьезно спросил Макар. Он слушал рассказ детей внимательно, даже напряженно, и не отпустил, вопреки своему обыкновению, ни одной шутки.

Стеша перевела взгляд на Егора. Они безмолвно посовещались о чем-то одними глазами. Наконец мальчик кивнул – на этот раз он как старший принял решение.

– Она не выкопала цветок. – У девочки снова потекли слезы, она с силой провела тыльной стороной кисти по лицу. – Она обещала, что посадит его у себя на даче и будет заваривать из него чай! А потом мы к ней приедем в гости, она нальет нам этого чая и угостит булочками… Шанежками.

– Что за цветок? – наклонился к ней Макар.

– Дороцентрум, – уверенно сказала девочка.

– Дороцентрум? – озадаченно переспросил Илюшин и мигнул. Сергей явственно увидел, как буксует процессор в его голове; ботанический справочник не выдавал по поиску ничего похожего.

А вот у Бабкина в памяти что-то забрезжило. Дороцентрум, чай… У жены в шкафу стояла коробочка с веточками и скрученными в трубочку листьями. Вкус этого напитка Сергей не понимал, – что-то невыразительное, водянистое, – но любил, когда Маша заваривала его: по квартире плыл густой маслянистый запах смолы и хвои, иногда казалось, что в нем различим дым костра.

– Саган-дайля… – подумал он вслух.

Илюшин громко щелкнул пальцами:

– Рододендрон! Не дороцентрум, а рододендрон!

– Типа того… – пробормотала девочка, скребя ложкой по дну чашки, чтобы достать расплавившийся сахар.

– Рододендрон Адамса. – Илюшин встал, чтобы сделать ей еще чаю. Егор так и сидел над своей нетронутой кружкой, обхватив ее ладонями. – Только он здесь не растет.

– Растет! – упрямо возразил Егор. – У нее перед входом! Настя сказала, что выкопает один побег и сразу свалит, потому что ей неудобно перед Валентиной. Вроде как стырит его.

– И что потом?

Мальчик еще сильнее сжал чашку и плотно сомкнул губы. За него ответила сестра:

– Настя с нами не попрощалась. Наши… – она запнулась и продолжила после крошечной, едва уловимой паузы, которую заметил только Илюшин. – Наши родители сказали, что ничего особенного, типа, взрослые все такие, она же не своим друзьям это пообещала, а просто детям из соседнего домика… – Макар отчетливо расслышал в ее голосе чужие интонации и живо представил ту взрослую снисходительность, с которой это объясняли девочке. – Но мы с ней были настоящие друзья! Она сама так говорила!

Егор уверенно кивнул, подтверждая ее слова.

Бабкин, наблюдавший за мальчиком, вдруг что-то понял. Он молча встал, забрал у него чашку и достал из морозилки предпоследний илюшинский пломбир. На Макара он демонстративно не смотрел, а если бы посмотрел, его удивило бы выражение неуловимой нежности и жалости, промелькнувшее на лице друга.

– Она бы обязательно зашла попрощаться! И адрес бы оставила, она нас в гости обещала позвать!

Едва плошка с мороженым появилась на столе перед Егором, тот с жадностью набросился на пломбир. «Горячий чай, горячий чай, – пробормотал про себя Бабкин. – Еще бы коньяк детям предложил. Не хотят они чаю, хотят сладостей. Они же маленькие».

Стеша от мороженого отказалась.

– Мне мама не разрешает. У меня горло может разболеться. Я эта, как ее… фарингитная.

Бабкина вновь кольнуло несоответствие между полной свободой, предоставленной девочке, и ее ответственным отношением к запрету. Матери не было рядом, а в то, что сестру может заложить Егор, Сергей не верил. «Что-то здесь не так…» Он ухватился бы за эту ниточку и попытался разобраться, куда она ведет, если бы его ум не занимали более важные вещи.

– Когда нам сказали, что Настя уехала, мы побежали к ее дому, – сказал Егор. – А этот, доро… родо… куст такой же, как и был. Невыкопанный. Мы поняли, с Настей что-то случилось.

– А почему никому не сказали?

– Мы говорили! – Два возмущенных голоса одновременно.

– Мы лодочнику…

– Мы Чухраю…

– …и Тимуру рассказывали!

– …и Валентине!

– …они здесь главные…

– …мы объясняли им, что нужно вызвать полицию!

Дети выдохлись и замолчали, выжидательно уставившись на сыщиков.

Теперь причина, заставившая их устроить в лесу капкан на крупного зверя, показалась Бабкину более чем веской. Сама ловушка была детской. Но то, что привело их к этой идее, – нет.

– И вы как ни в чем не бывало продолжали играть! – вырвалось у Сергея.

Он сразу пожалел о своих словах.

Но они не оскорбились и не обиделись. Стеша подняла голову и со взрослой усталостью в голосе сказала:

– Мы сделали все, что от нас зависело.

«Мать – врач», – вспомнил Илюшин.

Они с Бабкиным вышли в другую комнату.

– Что думаешь? – спросил Сергей.

Макар помолчал, барабаня по подоконнику.

– Что тут думать… Надо взять номер ее телефона у Чухрая и проверить, вот и все. Настя заплатила за неделю вперед, предупреждала, что может уехать раньше… То, что не зашла к детям, действительно странно, но у нее могли быть свои причины. Кто-то позвонил, срочно потребовалось ее присутствие на работе… Мало ли что.

– Она и с тобой не попрощалась.

– Это меня меньше удивляет, – признался Макар. – Мне-то она ничего не обещала. А про рододендрон они точно что-то напутали, он здесь не растет.

– Или она напутала. – Сергей встал. – Я дойду до Чухрая, а ты следи, чтобы они не смылись. Черт их знает, что им еще в голову взбредет. Да! Мне еще надо колышки выдернуть.

– Какие колышки?

– Не важно. Потом расскажу.

«А ведь какую нелепую смерть мог принять», – думал он по дороге к хижине на сваях.

Чухрай воспринял его просьбу без удивления.

– А, они и вас достали!

– Кто?

Лодочник молча отмерил ладонью метр над землей, затем поднял ее чуть выше.

– Не то чтобы достали, – уклончиво пробормотал Сергей.

– Мертвого расшевелят. – Чухрай, кажется, сказал это с одобрением. – Надо у Тимура спрашивать. Хотя, подожди… Я же его в город с утра отправил, он еще, наверное, не вернулся… Дай минуту.

Он ушел в хижину и вернулся с сотовым – старой кнопочной моделью, по экрану которой расползалась паутинная сетка трещин.

– Ловит – и нормально, – отрезал Чухрай, заметив легкую гримасу удивления на лице Сергея. – Это вам все подавай новые модели каждый год. Совсем с ума посходили, в кредиты влезают ради звонилки, в шесть утра очередь занимают. – Он помахал телефоном. – Что человеку нужно? Записная книжка и кнопки, чтобы номер набирать. Все остальное – от лукавого!

Сергею было что возразить на эту экспрессивную речь, но он промолчал, про себя порадовавшись, что с ним нет Илюшина: тот затеял бы с хозяином бурный диспут, а диспутов Сергею не хотелось. Он никогда, даже в юности не чувствовал в себе ни призвания, ни желания переубеждать собеседника в его взглядах, если только речь не шла о Макаре. «Пассионарности в тебе не хватает, Сережа», – изредка говорил Илюшин. Пассионарность или нет, но Бабкин был убежден, что в споре люди выглядят тем глупее, чем меньше им знаком собеседник, а чувствовать себя дураком он не любил.

– Записывай, – сказал Чухрай.

– А был бы у тебя телефон попродвинутей, сбросил бы мне контакт – и все дела, – не удержался Сергей.

– Утомительно пальчиком-то одиннадцать раз на экран нажать, – посочувствовал Гордей Богданович, сверкнув белыми зубами.

Сергей рассмеялся.

– Расскажи потом, как она там, – стерев с лица скептическую ухмылку, попросил Чухрай.

– Что это ты забеспокоился?

– Не я, а вы. Если уж твой башковитый приятель зашевелился, значит, что-то тут и в самом деле нехорошо. Ну, или уж эти двое клопов из вас всю кровь выпили. Тоже вариант.

Сергей пообещал держать его в курсе.

Он медленно побрел обратно. В голове отчего-то застряла фраза о двух клопах. Полклопа, полклопа, почему бы нет… Клопы, лес, финский дот…

Та мелочь, тот обрывок грязного клочка бумаги, опускавшийся на дно, расползшийся до полной нечитаемости написанного, вдруг оказался у него перед глазами.

Это был не текст.

Это была фотография.

– Гордей Богданович, – окликнул Сергей лодочника, скрывшегося в своей берлоге.

– А? Что-то забыл?

Бабкин вернулся к нему, на ходу вытаскивая телефон из кармана.

– Посмотри, пожалуйста, – попросил он, открыв папку с фотографиями. – Это чье?

Он ждал, что Чухрай расхохочется, но тот серьезно изучил снимок и поднял на него удивленный взгляд.

– Ну ты, парень, даешь. Лосиное, чье ж еще. Как можно лосиный помет не опознать?

– Ты уверен? Не лисы?

– Лиса гадит по-другому, – спокойно ответил лодочник. – Как кошка. Если хочешь про барсука заговорить, даже не начинай. Уж поверь: лось это, лось!

– Идиот я, идиот, – в тон ему пробормотал Сергей.

– Похож, – согласился Чухрай.

– А было бы у меня твое старье вместо телефона, черта с два я бы разобрался, – невпопад брякнул разозлившийся Бабкин, которому лодочник попал под горячую руку.

– Это еще почему?

– Потому что он у тебя без камеры!

Он не шел, а ломился через лес, срезая путь, раздраженно отбрасывая ветки, которые лезли в лицо, не обращая внимания на плотные паучьи сети. Надо же было так проколоться! Как последний дурак, ей-богу! А эти двое, Стеша с Егором? Тоже мне, дети большого города! Лосиный помет в лицо не узнали! Чему их учат вообще в этих школах?!

– Лось, как же, – бормотал рассвирепевший Бабкин. – Явился в дот, нагадил и ушел! А рога снял при входе и повесил на гвоздик!

Он купился на примитивный, дешевый прием. Хочешь что-то спрятать, сделать так, чтобы это место обходили стороной – положи поблизости что-нибудь очень противное. Большинству людей трудно преодолеть естественную брезгливость. Сергею однажды довелось найти укрытие, защищенное от любопытствующих дохлой кошкой и человеческими испражнениями; тогда именно он догадался тщательнее осмотреть этот участок лесопарка, наплевав на запах.

Но кошка, по крайней мере, воняла.

Браня себя на чем свет стоит, Бабкин добрался до дота. В можжевельнике кто-то тоненько тенькал, но замолчал при его появлении. «Похоже, там никого».

Он обошел помещения, ежась от сырого холода; почему-то сегодня в доте было особенно промозгло. Убедившись, что внутри пусто, Сергей вооружился фанерным щитом с гиппогрифом и отмел катышки в дальний угол.

Бетонный пол в этом месте раскрошился, и кто-то потрудился расширить длинную щель. Она была забита сухой травой, и, вытащив ее, Бабкин уставился на предмет, который был ему хорошо знаком.

Он удовлетворенно хмыкнул. «Вот почему тебя сюда тянуло, голубь. Ты свою палочку-выручалочку забыл».

Сергей вынул металлоискатель. Отличная модель, едва ли не лучшая на рынке. Кто-то вбухал в нее кучу денег.

Итак, это был человек, не желавший, чтобы кто-то знал о его поисках.

Живший в Озерном, судя по тому, что ночью он рванул именно туда, а не к шоссе.

И он отчего-то не вернулся за своим инструментом сегодня. Боялся засады? Или чего-то другого?

Во всяком случае, этот тип не обидел детей. Он только не хотел быть узнанным.

Сергей вспомнил о девушке. В истории детей его зацепила одна неувязка; слушая их сбивчивый рассказ, он первым делом подумал о том, что если бы на Анастасию действительно кто-то напал, остались бы вещи и машина. «Хонду» не спрячешь в цементной расщелине.

На звонок не ответили. Бабкин несколько раз перезвонил – безрезультатно. Не было ничего удивительного в том, что она не брала трубку, он и сам по три раза на дню заносил в черный список спамеров и ботов; это означало лишь, что проверка затянется.

Илюшин ждал его, сидя на ступеньках крыльца.

– А где дети? – встревожился Бабкин.

– Спят.

Сергей не поверил собственным ушам.

– Ты подсыпал им снотворное?

Илюшин от души расхохотался.

– За кого ты меня принимаешь?

– За человека, способного подсыпать надоедливым детям снотворное!

– Успокойся. Они уснули, потому что всю ночь резались в компьютерную игру.

– А что за игра? – Вопрос он задал машинально, поскольку в играх ничего не понимал. – Хотя… какая разница!

Илюшин как-то странно хмыкнул:

– Ты удивишься, но разница есть. Ладно, показывай, что у тебя.

Бабкин положил на ступеньку металлоискатель.

– Я сниму отпечатки, но нам пока не с чем их сверять.

Макар наклонился над металлоискателем, пристально разглядывая его.

– А вот и ответ, – пробормотал он. – Он был в доте?

Сергей коротко рассказал, как догадался, где нужно искать.

– Кто-то устроил там базу, – закончил он. – Похоже, дети его спугнули. Я не видел следов раскопок вокруг лагеря, но это не говорит о том, что их нет.

– Вещица не из дешевых. Ладно, с этим разберемся позже. Выкладывай, что насчет Анастасии?

Сергей коротко качнул головой:

– Не отвечает.

Илюшин прищурился и переложил металлоискатель в густую траву под крыльцом, скрывавшую его почти полностью. Бабкин не успел удивиться, как Макар предупредил:

– Возможно, сейчас мы узнаем свежие новости.

– С чего ты взял?

– Сюда приближается быстрым шагом наш подпольный миллионер.

Лодочник выглядел смущенным, что бывало с ним нечасто.

– Слушай, я тут, похоже… С цифрой, похоже, ошибся. Не тот номер продиктовал.

– Бывает. Давай проверим.

Только теперь Сергей заметил, что на носу у Чухрая сидят очки. Гордей Богданович неуверенно поправил их и сунул телефон сыщику прямо в руки.

– Сам смотри. Я себе теперь не доверяю.

Чухрай ошибся не с одной, а с двумя цифрами. Бабкин внимательно переписал их и набрал новый номер. Вместо ожидаемых гудков женский голос сказал, разделяя слова: «Абонент временно недоступен».

«Спустилась в метро», – сказал он себе.

– Позвони еще раз, – попросил Илюшин, стоявший рядом и слышавший все через динамик.

Через полчаса абонент был недоступен.

И через час.

Бабкин не стал дальше упорствовать в попытках дозвониться. Он забрал у менеджера копию паспорта Анастасии Рыжковой. Тимур оторопело наблюдал, как Сергей, не отходя от стойки, диктует кому-то серию и номер, дважды повторяет адрес прописки. «Чем быстрее, тем лучше», – сказал он и нажал отбой, не попрощавшись.

Человек, которого Бабкин крайне редко просил об одолжениях, перезвонил через три часа.

– Не появлялась, – кратко сообщил он.

– В каком смысле не появлялась? – глупо спросил Сергей.

– В квартире не появлялась. Я сгонял, поговорил с соседями. Не было ее с начала июня.

– Это точно?!

– Соседка у нее цветы поливает. Встревожилась. Говорит, у них не было договоренности о точных сроках ее возвращения, но вроде как собиралась до двенадцатого приехать. Позвонила ей при мне – телефон выключен. С семьей твоя Рыжкова отношений не поддерживает. Фрилансер. Соседка обещала поставить в известность, если что-то изменится.

Убрав телефон, Бабкин застыл на месте. Таким его и увидел издалека Макар, бегавший в коттедж, чтобы проверить детей.

Он замедлил шаг.

– Домой не возвращалась, – неохотно сказал Сергей то, что ему уже было известно.

Макар кивнул с непроницаемым лицом. Обвел взглядом коттеджи.

– Позвони Беспаловой, – попросил он.

– Зачем?

Илюшин повернул голову и молча посмотрел на него. От этого взгляда Бабкин дернулся, зачем-то отошел на несколько шагов и нашел в списке контактов Татьяну.

«Абонент временно недоступен».

Он пошел еще дальше, в сторону леса, крепко прижав трубку к уху, и сморщился, как от зубной боли, когда услышал плаксивый голос.

– Алло! Алло!

– Здравствуйте, Павел Семенович.

– Сергей, почему Танечка не приезжает? Столько времени прошло! Мы не можем без нее, поймите вы! Она здесь нужна! Семья страдает!

Павел Семенович взывал к Бабкину, приводя аргументы, которые должны были заставить сыщика как можно скорее уговорить его жену вернуться, а тот стоял, опустив сотовый, и смотрел издалека на Илюшина, который опять все понял раньше, чем он.