6. Огэст

 

Из пепла боли и стыда

Я поднимусь.

 

«Я поднимусь», Майя Энджелоу

– Звонил полицейский и просил вас перезвонить ему, – сказала мне секретарь, когда я заглянула в клинику. – Это по поводу Огэст. Похоже, ее арестовали.

– О нет… Бедная Огэст.

У меня сердце ушло в пятки. Я ожидала этого момента, но надеялась, что он никогда не наступит.

– Я знала, что вы расстроитесь. Она ваша любимица, не так ли? – по-доброму сказала секретарь.

Я рассмеялась.

– По крайней мере в первой десятке!

Как у родителей не должно быть любимого ребенка, так и у врача не должно быть любимого пациента. Тем не менее наблюдения моего секретаря были верны. Мне очень нравилась Огэст. Я знала ее давно. Она была забавной и храброй, и я восхищалась ей. Вначале наши отношения вовсе не были такими дружескими, мы стали относиться друг к другу теплее со временем.

Огэст была умной, смелой женщиной, которая никогда ни на кого не равнялась. Ее история началась на школьной площадке. Ей было шестнадцать. Огэст стояла там, где все подростки обычно собирались во время большой перемены. Она поставила ногу на ограду и общалась с друзьями. Был обыкновенный день, но вдруг произошло нечто странное. Огэст внезапно перестала говорить. Она неловко убрала ногу с ограды, чуть не упав, а затем побежала. Повернувшись спиной к друзьям, она понеслась по бетонированной площадке и остановилась только у дальнего забора. Все, кто стоял неподалеку, смотрели на нее. Их смутило не то, что она бежала, а то, как она бездумно расталкивала всех, кто стоял у нее на пути.

Друзья, с которыми разговаривала Огэст, решили, что она из-за чего-то расстроилась, но не могли догадаться, из-за чего именно. Сама Огэст понятия не имела, почему она вдруг начала бежать с такой скоростью. Много лет спустя я спросила ее, что она тогда чувствовала и как она могла бы объяснить произошедшее. Она сказала, что не помнит точно, и предположила, что тогда она просто сделала вид, что ничего не произошло. Скорее всего так и было. Огэст, которую я знала, была невероятно горделива, и я вполне представляла, как она притворилась, будто ничего особенного не случилось.

За тем случаем ничего не последовало. Все списали на поведение подростка, который ищет внимания. К сожалению, вскоре после этого Огэст начала регулярно бегать по классу, двору и игровой площадке. Она могла ни с того ни с сего встать во время урока и выбежать из класса. Или во время урока физкультуры она бегала по полю, не обращая внимания на окружающих.

Эту проблему изначально не рассматривали как медицинскую. Все решили, что Огэст просто слишком волнуется из-за экзаменов. Она была амбициозной девушкой и предъявляла к себе высокие требования. Ее матери сообщили, что Огэст порекомендовали обратиться за помощью к школьному психологу. По мнению психолога, она просто переживала из-за экзаменов, что вполне типично. Их беседы с Огэст постепенно зашли в тупик, а затем и вовсе прекратились.

Огэст могла смотреть телевизор, завтракать или разговаривать с семьей, а затем вдруг встать и выбежать из комнаты.

Тем не менее привычка Огэст внезапно вставать и убегать не исчезла, а только усугубилась. Поначалу мать Огэст во всем винила школу, так как только там у ее дочери возникала потребность в беге. Однако через некоторое время Огэст стала делать то же самое дома. Она могла смотреть телевизор, завтракать или разговаривать с семьей, а затем вдруг встать и выбежать из комнаты. Видя, что это случается и дома, ее мать поняла, что дело не в поведении встревоженного подростка. Она отвела дочь к врачу, хоть та и противилась.

Врач обсудила ситуацию с Огэст и ее матерью. Она начала искать источники стресса в жизни девочки и обнаружила несколько. Не так давно Огэст стала свидетелем несчастного случая, в результате которого ее подруга получила травмы. Врач предположила, что это могло навредить ее психике. Возможно, она не могла внутренне смириться с увиденным и выражала свои чувства поведением.

Огэст направили к психиатру, которая сделала вывод, что у девочки нет психических проблем. Огэст и ее семья согласились с этим. В итоге они оказались загнанными в угол. Огэст понятия не имела, что с ней происходит. В школе считали, что это поведенческая проблема, но не знали, с чем ее связать. Педиатр согласился с тем, что дело не в психическом заболевании, но не знал, что делать дальше. Тем временем проблема только усугублялась. Огэст чувствовала себя крайне беззащитной, и это тревожило ее все сильнее. Она начала отставать в учебе, и возвращаться в класс ей с каждым разом становилось тяжелее. В итоге она перестала ходить в школу.

Ситуация достигла поворотного момента, когда во время прогулки с матерью Огэст неожиданно выбежала на оживленную проезжую часть. Ее чудом не сбил автобус. Мать и брат Огэст отвезли ее в больницу, где они настояли на проведении обследования.

Результаты тестов могут быть нормальными даже при наличии серьезного заболевания мозга.

Могу представить себе озадаченность врача, который в тот день встретился с Огэст. Ему было нелегко решить, что делать. О внезапном беге без видимой на то причины в учебниках не говорится. Он, сам или по рекомендации старшего коллеги, связался с неврологом.

Услышав историю Огэст, невролог решил, что эпилепсия может быть вполне вероятна. Он обратил внимание на то, что Огэст почти ничего не помнила о произошедшем. Бег продолжался недолго. В остальное время Огэст чувствовала себя вполне неплохо. Все это могло быть объяснено электрическими разрядами в мозге. Невролог назначил ряд тестов. Как это часто бывает, результаты были нормальными. МРТ и ЭЭГ свидетельствовали о том, что мозг здоров. Так как неврологи понимают, что результаты тестов могут быть нормальными даже при наличии серьезного заболевания мозга, врач назначил Огэст лечение от эпилепсии. Спустя год и три приема противоэпилептических препарата Огэст не стало лучше.

К тому времени прошло уже восемнадцать месяцев с начала приступов бега. Отсутствие результатов лечения заставило всех сомневаться в диагнозе. Огэст снова направили к психиатру, а затем опять к неврологу. В течение следующих нескольких лет она ходила от невролога к психиатру, от психиатра к психологу, от психолога к терапевту. Диагноз пересматривали, меняли, а затем признавали верным предыдущий. Все соглашались с тем, что у Огэст серьезная проблема, но ничьи усилия не приносили результатов. Короткое время рассматривался диагноз «синдром дефицита внимания», однако терапевт счел его невозможным. В итоге ее приступы назвали паническими атаками и припадками, но лечение никак не изменило состояние Огэст.

Я впервые услышала историю Огэст, когда ей было чуть за двадцать. Адель, специализирующаяся на эпилепсии медсестра, с которой я работаю, ходила к Огэст в отделение первой помощи другой больницы. Она спросила, смогу ли я поместить Огэст в отделение видеотелеметрии, чтобы попытаться определиться с диагнозом.

Когда я впервые встретила Огэст, она сидела в комнате наблюдения в отделении видеотелеметрии. Когда я вошла, она агрессивно листала журнал. Она определенно выглядела недовольной. За последние несколько лет Огэст побывала в таком огромном количестве больниц, что утратила веру в позитивный исход очередного медицинского вмешательства. Только из-за доверия к Адель она согласилась поступить в отделение.

Я представилась и попросила ее описать мне приступы бега.

– Я просто начинаю бегать, как ненормальная, – сказала она.

– Вы чувствуете, когда это должно случиться? Вы понимаете, что происходит, пока бежите? – спросила я.

Я видела, что каждый вопрос раздражает ее все сильнее. Несмотря на это, я продолжила их задавать.

– Вы не можете прочитать об этом в карте? Адель обо всем известно.

Огэст определенно считала Адель человеком, которому можно доверять.

– Адель все рассказала мне о вас, но, поскольку мы никогда раньше не виделись, я бы хотела удостовериться в том, что правильно понимаю проблему.

– Я бегу. Что еще вам нужно знать?

Я задумалась над тем, скольким врачам она все это рассказывала. Дюжине?

– Когда вы перестаете бежать, то понимаете, где находитесь?

– Сколько еще раз мне нужно повторить, что я понятия не имею о том, что происходит?

– Простите. Я просто пытаюсь во всем разобраться.

– Вы мне не верите. Вы думаете, что я делаю это намеренно. Что со мной все в порядке.

– Честное слово, Огэст, я так не думаю. Другой ваш невролог полагает, что у вас эпилепсия, и я подозреваю, что он прав. Я направила вас сюда, чтобы либо подтвердить это, либо найти другую причину.

– Я рассказала вам все. Почему нельзя просто начать видеозапись, чтобы вы все увидели своими глазами? Именно для этого я согласилась прийти сюда, а не ради очередного допроса.

Несмотря на ее раздражение, я хотела продолжить задавать вопросы. Диагноз живет в истории болезни, но я лишь немного знала о проблеме Огэст. Ее настрой свидетельствовал о том, что я рискую совсем потерять ее, если не отступлю. Я решила, что мне так и следует поступить. Огэст должна была пробыть в палате неделю, и это дало бы мне возможность постепенно узнать ее получше.

– Вы правы, – сказала я. – Давайте проведем тест, запишем ваш приступ, а затем поговорим.

Я надеялась, что это приведет к потеплению отношений между нами, однако этого не произошло. Огэст осмотрела свою палату.

– Если вы думаете, что сможете удержать меня здесь во время припадка, то вы просто с ума сошли.

– Прямо за дверью дежурят медсестры, которые будут присматривать за вами. Что бы ни случилось, это не проблема.

– Это все пустая трата времени.

В прошлом она проходила множество тестов, и все результаты были нормальными. Ее опасения по поводу того, что и этот тест будет бесполезным, были небезосновательны.

– Но все же попробовать стоит, как считаете?

Огэст нехотя согласилась. Затем она снова уткнулась носом в журнал, не оставляя мне других вариантов, кроме как уйти.

На следующий день мне позвонила Адель и сообщила, что у Огэст случился припадок.

– Посмотрите запись? Ее не смогли удержать в палате. Думаю, все это обернется катастрофой, – сказала она.

Я посмотрела видеозапись. Она была плохой. Огэст сидела и смотрела телевизор. Справа от нее стоял журнальный столик, который располагался между ней и открытой дверью, ведущей в коридор. Не было никаких предвестников. Никаких симптомов. Когда она начала двигаться, то все произошло так быстро, что она оставалась в поле зрения камеры всего секунду или две. Она встала и побежала направо. Просто побежала. Очень быстро. То, что журнальный столик преграждал ей путь, совершенно не заботило Огэст. Она промчалась так, будто его вовсе не было. Она была уже вне зоны видимости, когда столик прокатился, затем пошатнулся и упал на правый бок. Стоявшая на нем тарелка соскользнула на пол и разбилась. На видео была зафиксирована лишь пустая палата. Действие происходило в других частях отделения.

Пишущее устройство, зафиксированное у нее на талии, было подсоединено к компьютеру на стене палаты. У этого устройства был запасной аккумулятор, так что даже при отсоединении от компьютера оно продолжало записывать мозговые волны. Однако в случае с Огэст ничего не получилось. Запись мозговых волн остановилась, как только она скрылась за дверью. Я нажала «Перемотать вперед», но видела на экране лишь пустую палату.

Все остальное мне описала дежурная медсестра. Сестринский пост был в метре от палаты Огэст. Компьютер, по которому медсестры наблюдали за пациентами, стоял там. К сожалению, Огэст выбежала так быстро и неожиданно, что медсестрам понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что произошло. Огэст уже почти пробежала через двойные двери, ведущие из отделения на лестницу, когда медсестры ее поймали. Позднее они рассказали мне, что она была очень расстроена, когда они ее там задержали. Она начала настаивать на том, чтобы ее отпустили домой. Им пришлось ласково уговаривать ее вернуться в палату.

«В чем смысл? – спросила она, рассерженная и расстроенная, у Адель, когда та зашла к ней вскоре после припадка. – Если они не смогут справиться со мной и я причиню себе вред, то в чем смысл здесь находиться? Дома безопаснее».

Я посмотрела на запись ЭЭГ. Действительно, в чем был смысл? Первые несколько секунд, прежде чем кабель отсоединился, мозговые волны были в норме. На видео я не увидела ничего, кроме выбегающей из комнаты женщины. Адель убедила ее дать нам еще один шанс. Медсестры заменили кабель, и мы начали сначала.

Медсестры подготовились ко второму припадку. Промежуток между приступами обычно был маленьким, так что мы ожидали еще один в ближайшее время. Кресло Огэст поставили как можно дальше от двери: так ей понадобилось бы больше времени, чтобы выбежать из комнаты. С Огэст дежурила медсестра-студентка. Она была готова к тому, что пациентка может сорваться с места. Когда это произошло, медсестра первая оказалась у двери и заперла ее, так что они обе остались в палате.

Огэст напоминала серебристый шарик в пинболе, который катается от цели к цели.

Внезапно Огэст было некуда бежать. Она изменила направление и врезалась в стену. Это ее не остановило. Она побежала назад к окну. Там ей снова перегородила путь медсестра, после чего Огэст повернула налево и пробежала короткую дистанцию в этом направлении. Столик был поставлен в левый угол, чтобы Огэст опять его не опрокинула. Она наткнулась на него, снова повернулась, пробежала немного и повернулась в последний раз. Она остановилась у столика и заползла под него. К ней подошла медсестра, но Огэст сделала угрожающий жест рукой, будто хотела предупредить, чтобы она не подходила. Прошло несколько секунд, а Огэст все еще сидела в углу. Столик раскачивался над ней. Медсестра-студентка нажала на кнопку, после чего прибежали две старшие медсестры. К моменту их появления в палате все закончилось. Огэст пришла в себя. Она встала, отряхнулась, поправила одежду и села на кровать. Создавалось впечатление, будто очнуться на полу под столом – это абсолютно нормально. Медсестры сразу стали задавать ей вопросы, чтобы оценить, насколько она в сознании и как хорошо может говорить. Огэст отвечала резковато, но точно.

«Теперь вы все видели? Можно мне домой?» – спросила она.

Сколько бы видеозаписей припадков я ни просматривала, я всегда буду видеть что-то необычное. Этот приступ был для меня абсолютно новым, и ни у кого, кроме Огэст, я ничего подобного не наблюдала. Огэст напоминала серебристый шарик в пинболе, который катается от цели к цели.

Я посмотрела на мозговые волны своей пациентки. Расшифровать их было тяжело. Огэст так неистово бегала, что изолированные провода, свисающие по ее спине, раскачиваясь, смещали электроды на коже ее головы. Из-за этого запись была нечеткой. Когда мозговые волны были видны, в них не было однозначных отклонений от нормы. Если в мозге Огэст и был электрический разряд, то я его нигде не наблюдала. К тому моменту, как она перестала бегать и расслабилась, мозговые волны стали четко видны, но припадок уже завершился.

Пожалуй, мне пора стать откровеннее, чем я была до этого. У вас, возможно, сложилось впечатление, что электрическая карта мозга надежнее и точнее, чем есть на самом деле. Идея, что можно проследить любую электрическую активность внутри мозга, просто обклеив голову металлическими пластинами, должна восприниматься скептически с самого начала. В конце концов, между электродами и мозгом лежат череп, волосы и мышцы. В мышцах тоже формируется электрическая активность, которая создает маскирующий шум на рисунке мозговых волн. Если человек будет ритмично щелкать языком во время ЭЭГ, то по его мозговым волнам можно будет подумать, что у него припадок. Электроды электроэнцефалографа не могут определить, откуда исходит электрическая активность, которую они фиксируют, – из мозга или откуда-либо еще.

Смотреть на волны ЭЭГ – это как наблюдать за Луной в облачную ночь и надеяться, что вы видите достаточно, чтобы делать выводы о происходящем на ее поверхности.

Более того, электрическая активность мозга имеет очень низкую амплитуду. Целых шесть квадратных сантиметров коры мозга должны быть вовлечены в синхронные электрические разряды, чтобы это отразилось на ЭЭГ. Маленькие разряды, возникающие в крошечных областях коры мозга, часто нельзя определить через кожу головы. Разряд, исходящий из глубинных отделов мозга, тоже нередко остается незамеченным. Что уж говорить о внутренней поверхности мозга, которая целиком спрятана из виду. Смотреть на волны ЭЭГ – это как наблюдать за Луной в облачную ночь и надеяться, что вы видите достаточно, чтобы делать выводы о происходящем на ее поверхности.

Проще всего зафиксировать то, что происходит в височных долях, боковых отделов головного мозга. Лобные доли имеют большой объем и сформированы множеством извилин, активность внутри которых не улавливается на поверхности кожи головы. У них есть срединная и внутренняя части, которые тоже скрыты из виду.

То, что в мозге Огэст не был зафиксирован разряд, не исключало вероятность припадка. В отличие от охватывающего весь мозг генерализованного разряда, который запишет всего один электрод, расположенный практически на любой части кожи головы, фокальный разряд можно обнаружить только в том случае, если он будет виден на поверхностной ЭЭГ.

Чтобы поставить диагноз, я опиралась на видеозапись и формальную симптоматологию припадков. В случае с эпилепсией врачи делают выводы по двум категориям мозговых карт. На картах первой категории продемонстрирована функциональная анатомия здорового мозга. Вторая категория – это карты семиологии припадков. Семиология припадков – это клиническая дисциплина, которая учит неврологов распознавать элементы языка приступов.

Неконтролируемые движения обычно связывают с патологиями в лобных долях.

Для по-настоящему непредсказуемых и разнообразных симптомов, проявляющихся во время припадка, есть подсказки. На протяжении десятилетий врачи наблюдали за пациентами во время приступов. Связав каждый симптом с определенной мозговой патологией, они стали иметь более полное представление о том, какая часть мозга повреждена при том или ином симптомее. Тот же принцип, каким руководствовались Джексон и Пенфилд: учиться на пациентах. Только сейчас наблюдают за большим числом пациентов, а для распространения информации существует Интернет.

На семиологических картах нет данных о неконтролируемом беге. Подобно мурашкам и семи гномам бег в неопределенном направлении – это слишком специфичный симптом, чтобы он мог быть упомянут в стандартном списке симптомов эпилепсии. Однако известно много клинических случаев, когда пациенты совершали другие неконтролируемые движения, например неистово пинались, вращали ногами и танцевали. Такие движения обычно связывают с патологиями в лобных долях. Припадки такого рода называются гиперкинетическими.

Большинство движений непростые: так, чтобы отбить теннисный мяч, нам нужно знать, где он, где находится наша рука, под каким углом держать ракетку, насколько сильно ударять.

Лобные доли – самые большие доли мозга. Они включают в себя множество крайне важных функциональных областей. Среди них есть те, что отвечают за двигательный контроль. Кортикальный гомункулус демонстрирует первичную моторную кору, обнаруженную Пенфилдом. Она соответствует четвертому полю Бродмана. Нейростимуляция первичной моторной коры – как искусственная, так и возникающая в ходе припадка – вызывает простое движение, например напряжение или ритмичное подергивание соответствующей части тела. Как и первичная зрительная кора, первичная моторная кора отвечает за наименее сложный аспект движения.

Большинство движений непростые. Они зависят от нашего понимания своего положения в пространстве, цели движения и мышц, сокращение которых необходимо для достижения цели. Так, чтобы отбить теннисный мяч, нам нужно знать, где он, где находится наша рука в пространстве, под каким углом держать ракетку, насколько сильно ударять. Недостаточно лишь напрячь мышцы руки. Необходимо скоординировать работу групп мышц, а также удержать равновесие и осанку. Для этого требуется планирование. Первичная моторная кора позволяет нам совершить движение рукой. За его планирование же отвечают другие области коры мозга. А чтобы движение было целенаправленным и изящным, нужны и другие моторные области лобных долей.

Дополнительная моторная (ДМО) и премоторная области располагаются в лобной доле перед первичной моторной корой. Измерение их электрической активности показывает, что они активизируются непосредственно перед физическим выполнением движения. Из этого следует, что ДМО и премоторная область важны для планирования движений. Считается, что премоторная область также играет роль в ориентации в пространстве. Кроме того, она координирует две стороны тела, однако, как именно она это делает, пока остается загадкой. Структуры вне конечного мозга тоже важны, особенно в случае координированной последовательности мышечных сокращений, например при игре в теннис. Взять хотя бы мозжечок, расположенный в задней части мозга. Он необходим для координации движений и процедурной (мышечной) памяти.

Разряд, охватывающий первичную моторную кору, вызывает сокращения локализованных групп мышц. Припадки Огэст проявлялись в виде движения. Но оно совершалось не определенной частью тела, а всем телом. Невозможно отобразить ДМО и премоторную область с помощью маленького гомункулуса. Электрическая стимуляция этих областей приводит к сокращению нескольких групп мышц, а не одной. Учитывая роль лобных долей в совершении сложных движений, можно предположить, что причина припадков Огэст крылась именно в них, хотя на ЭЭГ электрический разряд не прослеживался.

Я обсудила результаты теста с Огэст. Она посмотрела на меня с надеждой. Похоже, ей стало легче. Многие пациенты боятся, что если они поступят в больницу и врач не увидит, что с ними происходит, то он им не поверит. Два припадка, случившиеся в палате, судя по всему, подняли ей настроение.

Прежде чем я рассказала Огэст о нормальных результатах ЭЭГ, я заявила ей о своей уверенности в том, что ее приступы бега – это эпилептические припадки.

– Вы уверены на 100 %?

– Я вполне уверена, быть уверенным на 100 % невозможно.

– Результаты ЭЭГ свидетельствуют об эпилепсии?

– Нет, об этом говорит видео.

– Но мои мозговые волны вам что-то сказали?

– К сожалению, нет. Они никак не помогли.

Я объяснила Огэст основания для такого диагноза. Она выглядела одновременно довольной и расстроенной.

– Я очень хотела, чтобы ЭЭГ дала вам ответ, – сказала она.

– Знаю, но я действительно думаю, что это эпилепсия, хотя на ЭЭГ не видны изменения.

Весь наш разговор был о том, что с ней не так, и мы почти не обсуждали, как можно ей помочь. Я чувствовала, что Огэст отчаянно необходим однозначный ответ, и понимала эту ее потребность. В прошлом ей ставили то панические атаки, то эпилепсию, то опять панические атаки. Ей нужно было продвинуться вперед.

– Вы мне верите? – спросила она.

– Разумеется. Не думаю, что кто-то когда-то сомневался в том, насколько вам плохо, Огэст. Все старались изо всех сил, но не могли вам помочь. Они не знали, что еще сделать.

Я тоже не знала. Огэст попробовала уже три противоэпилептических препарата. Существовал лишь крошечный шанс на то, что любое дополнительное лекарство, которое я бы ей назначила, подействовало бы.

– Все так и останется?

Из-за припадков Огэст не только прекратила учебу, но и не могла работать. Она зависела от своей семьи и большую часть времени проводила дома.

– Честно признаться, Огэст, я не знаю, как устранить ваши приступы. Однако я понимаю, что жить с ними крайне тяжело, и согласна с остальными вашими врачами в том, что необходимо сделать все возможное.

Это было лишь начало долгого и сложного пути для Огэст и меня. Я стала экспериментировать с новыми комбинациями препаратов. Дозировку каждого из них нужно было повышать очень медленно. Для каждого лекарства этот процесс занял как минимум полгода.

Периодически ее эпилепсия вводила нас в заблуждение. Огэст становилось лучше, но результат никогда надолго не закреплялся. Практически каждое лекарство имело какие-то побочные эффекты. Ее вес стал очень нестабильным.

Противоэпилептические препараты часто устраняют припадки, но в то же время разрушают жизнь человека.

Огэст всегда была величава: горделивая осанка, широкие плечи, поразительная красота. Пока не потеряла больше десяти килограммов. Это было шокирующее последствие приема препаратов. Благодаря таблеткам припадки происходили реже, но употребление лекарств привело к нехватке веса, опасной для здоровья. Кожа свисала с костей, а лицо сделалось угловатым.

– Я ужасно выгляжу, – сказала она холодно.

Я видела, что она сдерживает слезы.

– Мне и дальше их принимать?

– Разумеется, нет.

Противоэпилептические препараты часто устраняют припадки, но в то же время разрушают жизнь человека. Я быстро заменила то лекарство другим. Через год Огэст восстановила прежний вес, а еще через полгода стала полной. Еще один препарат – еще один побочный эффект.

– Моя одежда мне не подходит, а новую я не могу себе позволить. Я выгляжу жутко, – пожаловалась она мне.

Я боялась, что Огэст сдастся. Мне бы очень этого не хотелось. Она всегда была готова бороться. Но она пережила так много, что начала уставать.

– Мне надоело объясняться, – однажды сказала она мне.

Бег Огэст был бескомпромиссным и опасным. Она бегала быстро и бессознательно, причем никакого предчувствия у нее не появлялось. Она не обращала внимания на машины, бордюры и чайники с кипящей водой.

Иногда Огэст могла понять, что у нее случился припадок, только по травме. «Я встаю и понимаю, что не могу идти, потому что у меня опухла лодыжка или болит колено, а я не знаю почему», – делилась она со мной. Но хотя бы дома она могла контролировать свое окружение.

Однажды у Огэст произошел припадок, когда она ехала в автобусе. Она помнила лишь то, как зашла в автобус и заняла место в его задней части. Через несколько секунд, будто ее телепортировали с помощью черной магии, она сидела в незнакомой гостиной в окружении большой азиатской семьи.

В действительности же Огэст внезапно вскочила, подбежала к двери и выбежала из автобуса. Было непонятно, автобус остановился согласно маршруту или ради нее. Оказавшись на улице, она пробежала несколько метров и завернула в чей-то сад. Затем она открыла дверь незнакомого дома и забежала внутрь. Уже там Огэст очнулась, сидя на диване; на нее смотрело множество удивленных глаз.

Семья отнеслась к ней по-доброму. Те люди отреагировали гораздо спокойнее, чем отреагировала бы я, если бы в мой дом вот так вбежал незнакомец. Они помогли ей добраться домой: Огэст оставила сумку с кошельком и телефоном в автобусе, поэтому сделать это самостоятельно было бы для нее проблемой.

Она зашла в автобус и через несколько секунд, будто ее телепортировали с помощью черной магии, она сидела в незнакомой гостиной в окружении большой азиатской семьи.

Огэст не знала, что, пока она принимала помощь одних незнакомцев, другая незнакомка позаботилась о забытых ею вещах. Та женщина видела, как Огэст резко выбежала, и заметила оставленную ею сумку. Она нашла телефон матери девушки и позвонила ей. Этот звонок напугал мать Огэст. Она почувствовала огромное облегчение, когда через некоторое время с ней связалась дочь и сообщила, что у нее все в порядке. В тот же день женщина из автобуса заехала к матери Огэст и передала ей сумку.

– Она постояла еще какое-то время, после того как вернула мне сумку. Просто стояла и ничего не говорила, – сказала мне мать Огэст и рассмеялась. – Наверное, она ждала вознаграждения.

– Это было мило с ее стороны. Думаю, у нее своих проблем достаточно, – сказала я.

– Мне было нечего дать ей.

– Конечно, я понимаю, и я уверена, что она тоже это поняла.

– Не все люди плохие, – сказала мать Огэст.

– Нет, конечно.

После нескольких подобных случаев Огэст уже неохотно покидала свою квартиру. Ее жизнь стала скучной. Скучной, но относительно безопасной. Если бы только она такой и оставалась… Через пару лет припадки Огэст лишь усугубились.

Поначалу, если дверь и окна были закрыты, она оставалась в квартире, как бы неистово она ни бегала. Она, конечно, врезалась в стены на полной скорости и, придя в себя, обнаруживала синяки и царапины, но могла хотя бы частично контролировать ситуацию. Огэст проверяла, нет ли в квартире слишком опасных препятствий, и избегала таким образом переломов или травм, от которых она не оправилась бы.

Все изменилось, когда Огэст научилась отпирать дверь во время припадка. Однажды она очнулась на улице, хотя, как она помнила, входная дверь была заперта. Из чего Огэст сделала вывод, что сама открыла ее.

Моя задача была защищать Огэст, но, так как я никогда не сталкивалась с подобными пациентами, я не знала, что ей посоветовать. Зато у ее брата было множество идей. Он хотел обить стены чем-то мягким, чтобы она не ударялась. Это сделало бы ее квартиру похожей на обитую войлоком палату в психиатрической больнице. К тому же это было бы слишком уродливо и уныло, так что мы решили отказаться от этой задумки. Затем ее брат предложил привязать Огэст веревкой к чему-нибудь, чтобы она не могла покинуть пределы своей квартиры. Это была крайне опасная затея, поэтому такой вариант мы тоже отмели. В конце концов, специалист по трудотерапии предложил кое-что интересное. Она посоветовала установить замок с меняющимся кодом. Мать меняла код при каждом посещении дочери. Огэст записывала его, но старалась не запоминать, чтобы не ввести неосознанно. Это была прекрасная идея, и она сработала. Мы все вздохнули с облегчением. Однако эпилепсия требует постоянной бдительности, которую обычный человек не в состоянии сохранять. Через какое-то время Огэст снова попала в неприятную ситуацию из-за припадков.

Она жила на третьем этаже многоквартирного дома. У нее были соседи со всех сторон. Огэст перестала покидать квартиру около года назад, так как устала приходить в себя в одиночестве в странных местах. Она боялась, что однажды выбежит на оживленную улицу. Над ней постоянно висела угроза страшного происшествия. Ей было спокойнее дома, и она покидала квартиру только с матерью или с кем-то из друзей.

Квартира Огэст была для нее целым миром, ставшим ловушкой.

С Огэст всегда было весело. Поскольку она была очень общительной, у нее часто бывали гости. Могу себе представить, что думали о ней соседи. Огэст была здоровой на первый взгляд молодой женщиной. Она не работала и целыми днями сидела дома, слушая музыку и принимая гостей. С некоторыми соседями у нее сложились очень напряженные отношения. У Огэст произошла небольшая ссора с соседом сверху, который сильно шумел по ночам. Она попросила его вести себя потише, но он оказался не слишком любезен. Он не знал, а возможно, и не хотел знать, о том, что квартира Огэст – это для нее целый мир, ставший ловушкой.

Как-то к Огэст зашла мать и решила выбросить мусор. Когда мама была рядом, Огэст становилась менее осторожной, ведь с ней был человек, которому она могла безусловно доверять. Никто из них не заволновался, когда мать оставила входную дверь открытой на несколько секунд, пока выбрасывала мусор. Если бы она сделала это в любое другое время в течение недели, никаких проблем не было бы, но именно в тот день и ту минуту у Огэст случился припадок. Ни Огэст, ни ее мать не могли точно рассказать, что произошло далее. Они обе осознали, что случилось, только когда все закончилось. Когда Огэст очнулась, она стояла на тротуаре перед своим домом. Мужчина-сосед стоял прямо перед ней и злобно кричал на нее.

«Я почувствовала его слюну у себя на щеке, – рассказывала мне потом Огэст о произошедшем. – Мне пришлось его оттолкнуть».

Выяснилось, что, когда Огэст бежала, она зацепилась одеждой за коляску с ребенком, которую катил мужчина, и тем самым вырвала ее из его рук. Она протащила коляску несколько метров, пока припадок резко не завершился. Сосед воспринял это как осознанную попытку либо украсть его ребенка, либо навредить ему. Когда Огэст очнулась, она понятия не имела, почему мужчина так зол, и, чувствуя угрозу, оттолкнула его, что он впоследствии расценил как физическое насилие. Огэст была слишком расстроена и напугана, чтобы объясниться. Вызвали полицию.

Она сказала полицейским, что у нее эпилепсия, и через несколько часов они позвонили мне. Я перезвонила. Огэст была в камере. Ее арестовали за физическое насилие и попытку похищения ребенка. На ней не было браслета с информацией о ее заболевании, поэтому полицейским нужно было связаться со мной. Я подтвердила, что у нее эпилепсия, и сообщила, что любая рассказанная ей версия событий скорее всего правдива. Я описала ее припадки и объяснила, что их невозможно контролировать. Не им было решать, виновна ли Огэст, сказал мне полицейский, но предоставленной мной информации было достаточно, чтобы ее отпустить. Однако ей все равно было предъявлено обвинение.

Я подождала несколько часов и позвонила Огэст. Она не ответила. Через два дня мне позвонила ее встревоженная и расстроенная мать и сказала, что ее дочь слишком рассержена, чтобы общаться с кем-то. Зная о гордости Огэст, я этому не удивилась. Ее мать молила меня о помощи. Я пригласила их на прием.

Огэст зашла в мой кабинет с хмурым видом. Прежде чем я успела задать вопрос, она начала говорить. Она уже устала объясняться и не хотела просить прощения за то, в чем не была виновата. Она не хотела постоянно обращаться за помощью.

– Я знаю, что все произошедшее не было вашей виной, – сказала я. – Я уверена, что в полиции тоже это понимают. Но нам нужно обсудить это, чтобы я смогла помочь.

– Дело не в полиции, а в соседе, – уточнила ее мать. – Полицейские рассказали ему об эпилепсии, а он ответил, что ему все равно. Он хочет судиться.

– Меня хотят выгнать из квартиры, – сказала Огэст.

– Так и есть, – подтвердила ее мать.

Я пообещала поддержать Огэст и снова позвонила в полицию. Полицейские сказали, что, хотя их вполне устраивали эти объяснения, пострадавший настаивал на продолжении дела, так что их руки были связаны. Они попросили меня написать медицинское заключение. Я записала на диктофон срочное письмо и отдала его своему секретарю на печать.

– Судя по голосу, вы очень рассердились, – сказала мне секретарь, когда принесла напечатанное письмо.

Я была в ярости. Я и не ожидала, что сосед сам поймет, что у Огэст случился припадок, но после того, как ему подтвердили это, с его стороны было жестоко продолжать настаивать на наказании. Дом и так стал для Огэст тюрьмой, а теперь она почти не покидала его, боясь встретиться с соседом. С того дня ее окна всегда были занавешены.

– Они хотят, чтобы Огэст съехала с квартиры, – жаловалась ее мать. – И это вместо извинений.

Нарушение миграции нейронов на ком-то никак не сказывается, у кого-то может привести к тяжелым умственным и физическим расстройствам, а у некоторых – к эпилепсии.

Вообще Огэст и сама хотела переехать в более подходящее жилище, однако ей некуда было податься. Мы годами боролись за то, чтобы ее переселили на первый этаж. Мы с родственниками боялись, что однажды она получит серьезные травмы, упав на уродливые бетонные ступени под окнами: она могла выпасть с балкона третьего этажа.

Пришлось на протяжении шести месяцев постоянно писать письма, чтобы с Огэст сняли обвинение. Все это время она практически не выходила из дома. Она с ужасом представляла, что столкнется с соседом. Огэст стала пропускать консультации в клинике. Я начала давать ей их по телефону, чтобы ей не приходилось выходить из дома, если не хотелось.

В какой-то момент я направила ее в больницу на повторное обследование. Я очень волновалась за нее и пыталась найти решение проблемы. Огэст еще раз прошла все тесты, и я надеялась, что это поможет нам продвинуться вперед. Припадки продолжались. Лекарства практически не помогали. Однако новая серия тестов позволила выявить кое-какую патологию.

ЭЭГ Огэст оставалась нормальной, а вот результаты МРТ были плохими. Это было связано не с прогрессированием заболевания, а с улучшением технологии. На снимке были видны рассеянные серые точки в глубине белого вещества, где их быть не должно. Это могло свидетельствовать о нарушении миграции нейронов.

В мозге взрослого человека тела нейронов составляют кору. Под ней находится белое вещество, содержащее аксоны, отростки нейронов, соединяющие одну часть нервной системы с другими. Однако мозг зарождается не так: он развивается в обратном порядке. Серое вещество, или нейронные тела, которое впоследствии составляет кору мозга, формируется изнутри как нейробласты. В первые два месяца после зачатия нейробласты должны переместиться во внешний слой мозга эмбриона, где они становятся нейронами. Иногда процесс миграции нарушается, и скопления серого вещества оказываются не в том месте. Это может по-разному сказаться на человеке. Кому-то это никак не вредит: человек может прожить всю жизнь, не догадываясь об этом. У кого-то это может привести к тяжелым умственным и физическим расстройствам. Бывает, дети с такой проблемой не выживают. А в некоторых случаях это приводит к эпилепсии.

МРТ подтвердила, что у Огэст эпилепсия (будто я когда-то в этом сомневалась!). Это была плохая новость. Нарушение миграции нейронов – генетическое заболевание. У имеющих его женщин часто возникают осложнения во время беременности, и у их детей могут быть серьезные проблемы развития. В этом заключалась еще одна неприятность в жизни Огэст.

Несмотря на все трудности, Огэст продолжала жить. Однако ее жизнь была особенной: она проходила в четырех стенах.

Прошло десять лет, как я встретилась с Огэст, и пять лет, как мы нашли точную причину ее приступов бега. Огэст не могла лечь на операцию, потому что в ее мозге было так много серых областей, что было невозможно понять, какая именно виновна в ее припадках. Она продолжала принимать лекарства, которые не оказывали должного эффекта. Я не чувствовала, что хоть как-то помогла ей. Не помогли ей и тесты, которые я назначала, когда ощущала себя особенно беспомощной. Несмотря на все трудности, Огэст продолжала жить. Однако ее жизнь была особенной: она проходила в четырех стенах.

– Я начинаю бизнес по изготовлению тортов, – сказала она мне недавно. – На днях я уже продала один.

Огэст не могла ходить на работу, поэтому продумывала варианты работы на дому. Она показала мне фотографии прекрасных тортов на свадьбы и дни рождения.

– Это потрясающе, – сказала я. – Вы всегда хотели быть кондитером?

– Нет. В школе я хотела быть врачом.

Врачом. Я была в шоке. Я знала Огэст много лет и понятия не имела, что она об этом мечтала. Все, что она делала, было связано с творчеством. Она красиво рисовала, любила музыку, готовила, создавала цветы из сахарной пасты. Однажды она подарила мне такой цветок, и я до сих пор храню его в вазе на книжной полке. Но разумеется, рисовать, слушать музыку и печь она могла дома. Она адаптировала свои амбиции под жизнь, которую вела.

– Я не знала, что вас интересовала медицина.

– Я очень многое хотела сделать, но так и не сделала, – сказала она. – Мне всегда хотелось путешествовать, но я так ни разу и не летала на самолете.

Естественно, она никогда не выезжала за пределы страны. Она и из квартиры-то почти не выходила. Однако раньше я об этом не задумывалась.

– Куда бы вы хотели поехать?

– Куда угодно. Я хочу в Германию.

– В Германию!

Мы обе засмеялись. Она хотела увидеть весь мир, начиная с Германии. В тот момент это казалось таким забавным. Но с чего начать, если ты никогда нигде не был?

– Я слышала, там хорошо, – сказала она.

– Это правда. Красивые города и сельская местность. Думаю, вам бы понравился Берлин.

В ходе этого разговора я поняла, что не знаю Огэст так хорошо, как мне казалось. Я знала лишь Огэст с эпилепсией, но до нее существовала девушка, которой не нужно было жить в клетке.

– Я записалась на курсы по изготовлению тортов, – сказала она. – До этого я всему училась сама. Но маме придется ходить со мной на все занятия.

Огэст боялась идти туда одна. Ее мать не могла позволить себе тоже ходить на курсы, поэтому ей приходилось просто сидеть у стены и наблюдать.

– Думаю, все сочли нас за сумасшедших, когда увидели, что я везде хожу с мамой, – делилась со мной Огэст. – Затем у меня случился припадок, и я выбежала за дверь. Мама сказала, что все рты пооткрывали от удивления. Они никогда ничего подобного не видели. Мама побежала за мной и привела обратно. Она сказала присутствующим: «Вот поэтому я здесь!» Они сразу замолчали.

– Вы объяснили причину своего побега? – спросила я Огэст.

– Нет. А зачем?