10. Майк

Если человек лишился ноги или глаза, он знает, что лишился ноги или глаза. Однако если он потерял самого себя, то он не может этого знать, ведь его больше здесь нет.

«Человек, который принял жену за шляпу», Оливер Сакс

Братья и родители Майка были у его больничной койки, когда он очнулся в отделении интенсивной терапии после недельной комы. Все испытали облегчение. Они обзвонили других членов семьи, чтобы сообщить хорошую новость. Связались и с девушкой Майка, с которой он встречался полгода, и предложили приехать.

– Он не знает, что произошло, но может говорить. Он попросил воды и узнал нас. Врачи думают, что с ним будет все в порядке, – сказали родственники Майка его девушке.

В отделении интенсивной терапии царила праздничная атмосфера. Уже через неделю, несмотря на прогнозы врачей, Майк ходил по палате. Он нормально разговаривал и даже просился домой. Он чувствовал, что готов к выписке, но врачи были против. Хирург, оперировавший его, сказал, что Майку необходимо пробыть какое-то время в реабилитационном отделении и уже оттуда он сможет отправиться домой. Нужно было подождать, когда там освободится место, но никто не знал, сколько времени это займет. Майк настаивал на том, что в этом нет никакой необходимости и что дома он восстановится быстрее. Он был уверен, что ему надо снова погрузиться в нормальную атмосферу. Он пережил то, что, согласно всем прогнозам, не должен был, и хотел покинуть больницу, чтобы наслаждаться жизнью. Тем не менее врачи были непреклонны. Проблема решилась, когда Майк подписал все необходимые бумаги и выписался из больницы под свою ответственность. Из трех недель в больнице одну он провел в глубокой коме, во время которой жизнь в нем поддерживали лишь специальные аппараты. Когда он вышел из больницы и забрался в машину отца, единственным, что напоминало о случившемся, была повязка на частично выбритой голове, спрятанная под бейсбольной кепкой. Майк и его семья верили, что это счастливый конец ужасной истории. Это действительно был конец, но не такой, как они ожидали.

Он пережил то, что, согласно всем прогнозам, не должен был, и хотел покинуть больницу, чтобы наслаждаться жизнью.

Майк был юристом. Он родился в весьма обеспеченной семье и был младшим из трех братьев. Между первыми двумя детьми разница в возрасте составляла год, Майк появился на свет шестью годами позднее. В нем прослеживалась уверенность, присущая младшим детям. Он родился уже после того, как старшие братья пошли в школу, поэтому внимание матери было целиком отдано ему. Она была медсестрой, но вернулась на работу лишь тогда, когда все три сына учились в средней школе. Его отец тоже был юристом. Оба родителя понимали ценность образования и поощряли в своих детях стремление к успеху. Майк от природы был умным и со всем справлялся блестяще.

После учебы Майк устроился на очень ответственную работу в финансовом центре Лондона, на которой требовалось постоянно оставаться сверхурочно. Ему еще не было и тридцати, и адреналин его только подстегивал. В особенно напряженные периоды он оставался на работе даже после полуночи, а в семь утра уже снова был в офисе. По вечерам компания направляла водителей в лучшие лондонские рестораны, чтобы привезти еду тем, кто задерживался на рабочем месте. Компания не экономила ни на корпоративах, ни на зарплатах сотрудникам. Желающие пожертвовать всем ради работы получали щедрое вознаграждение.

Майк жил так в течение десяти лет. Он практически достиг вершины своей карьеры, когда получил травму головы. Деньги лились у него рекой, но жизнь не была легкой. Он многим пожертвовал ради своей карьеры. Она угрожала отношениям и занимала все свободное время. Майк постоянно находился под давлением.

Он вовсе не был наивен и понимал, что его проблемы – проблемы первого мира. Ему повезло больше, чем большинству других людей, однако это не означало, что он неуязвим.

Несколько лет назад одним декабрьским утром Майк отправился на пробежку. Была суббота. Улицы были грязными с прошлой ночи. Поскольку было рано, Майк оказался среди дворников и тех, кто только возвращался домой после ночных кутежей. Обычно он начинал у своего дома, пробегал несколько лондонских кварталов, затем пересекал парк и возвращался домой.

Скопление крови давило на мозг, из-за чего правое полушарие деформировалось и начало сдавливать левое. Майку требовалась экстренная операция.

Никто не знает точно, что произошло с Майком в то утро. Известно лишь то, что пробежку он так и не закончил. Его обнаружили лежащим без сознания в пятнадцати минутах ходьбы от его дома. Майка нашел дворник. Он решил, что тот перебрал с выпивкой или наркотиками. Поскольку Майк никак не приходил в себя в то морозное утро, дворник забеспокоился и вызвал «Скорую помощь». Он оставался рядом с Майком, пока не приехали медики. Врачи заметили, что голова Майка разбита, и отвезли его в ближайшее отделение экстренной помощи.

В больнице Майка незамедлительно направили на компьютерную томографию, которая показала скопление крови внутри черепа. Скопление крови давило на мозг, из-за чего правое полушарие деформировалось и начало сдавливать левое. Майку требовалась экстренная операция по удалению кровяного сгустка. Его удалили, но нельзя было сказать, насколько поврежден мозг и придет ли Майк в себя.

Во время томографии и операции никто из медиков не знал, что за пациент перед ними. Его стали называть Джон Доу. Когда его нашли, при нем не было ничего, что помогло бы его опознать: ни портмоне, ни личных вещей. Сначала персонал больницы предположил, что он бездомный, но общее состояние здоровья пациента и хорошие беговые кроссовки противоречили этому. Анализ на содержание алкоголя и наркотиков в крови показал, что он ничего не употреблял ни утром, ни накануне. Никто не знал, что с ним произошло, а полиция никак не могла его идентифицировать. После операции его перевели в отделение интенсивной терапии, и все стали ждать, когда кто-нибудь его хватится.

Примерно в то время, когда Майку делали томографию, его девушка Зоуи проснулась и позвала его. Они провели вместе прошлый вечер, и она осталась у него на ночь. Майк встал до того, как она окончательно проснулась. Он прошептал, что идет на пробежку, но она была слишком сонной, чтобы осмыслить его слова. Она не знала, как долго его не было. Зоуи прождала час, а потом оделась и вышла на улицу поискать его. Она понятия не имела, каким был его обычный маршрут для пробежки. Она побродила по улицам пятнадцать минут, а потом поняла, что это бесполезно. Девушка оказалась в затруднительном положении. Она не знала родителей Майка настолько хорошо, чтобы позвонить им. Она чувствовала себя глупо. Вдруг он просто встретил кого-то из знакомых и решил выпить с ним кофе?

Еще через час Зоуи была уверена, что что-то случилось. Она позвонила одному из друзей Майка, после чего они встретились и стали искать его в ближайших кварталах. Вскоре они начали обзванивать больницы. В первую больницу, в которую они позвонили, недавно привезли Джона Доу, который соответствовал описанию Майка. Майк уже перенес операцию и находился в отделении интенсивной терапии, когда к нему приехала напуганная семья. Он полдня лежал под именем Джон Доу, прежде чем медсестры стерли этот псевдоним с таблички над кроватью и написали на ней его настоящее имя. Тогда никто не знал, что личность Майка изменилась окончательно и бесповоротно.

* * *

Я встретилась с Майком через полгода после того происшествия. На самом деле у нас до этого уже должны были быть две консультации, но они так и не состоялись. Когда он впервые пришел в клинику, я опаздывала на пятнадцать минут. Предыдущий пациент задержался чуть дольше положенного, и из-за этого время приема сместилось. Большинство пациентов соглашаются подождать, если персонал вежлив и приносит свои извинения, а потом на приеме им уделяют много времени. Однако Майк не был готов с этим мириться. Извинения его не устроили, и он не хотел терпеть неудобства. Между ним и администратором состоялась отвратительная ссора. Ругань было слышно даже в моем кабинете, но, так как я была с другим пациентом, я не могла выйти и посмотреть, что происходит. Когда я наконец была готова принять Майка, мне сказали, что он ушел.

– Он заявил, что не может ждать, и был довольно агрессивен, – сказала одна из сиделок. – Он пригрозил, что напишет на нас жалобу.

Мне нравилась эта сиделка. Она была бесконечно трудолюбива и прекрасно работала с пациентами. Тот факт, что на Майка не подействовала ее способность успокаивать людей, о многом мне говорил.

– Пусть делает что хочет, – вздохнула я и пригласила следующего пациента.

Через несколько недель я получила письмо от его терапевта. Она слышала, что наша с Майком встреча не состоялась, и сердечно просила снова записать его на прием. Она объяснила, что Майку пришлось нелегко с момента травмы головы, и попросила меня проявить терпение. Я опять записала его на прием, но наша вторая консультация, как и первая, не состоялась. На этот раз Майк пришел вовремя, и прием шел по плану, однако он, по никому не известной причине, ушел и не вернулся. Я так и не поняла, что случилось.

На третий раз мы все же встретились. Он пришел с родителями.

– Не спрашивайте, почему два этих старика везде за мной таскаются, – сказал он, смеясь, когда я пригласила их в кабинет.

– Ничего, если мы поприсутствуем? – спросила его мать.

Она выглядела смущенной и усталой. Майк повернулся к ней:

– Я говорил тебе, что для меня это неприемлемо, но вы все равно здесь. Если врач скажет, что я взрослый и могу справиться самостоятельно, это тебя убедит? – спросил Майк.

Я сразу же оказалась в затруднительной ситуации. Он ясно дал понять, что не желает, чтобы родители присутствовали. Правильно ли было включать их в наш разговор? Я хотела, чтобы они остались. Они могли рассказать мне о том, что произошло в ту неделю, когда Майк был без сознания в отделении интенсивной терапии. И многое другое, как я подозревала. Я осторожно спросила:

– Возможно, вашим родителям следует остаться, чтобы рассказать мне подробности вашего пребывания в отделении интенсивной терапии? Вероятно, вы не все об этом помните.

– Вы все здесь сговорились, – сказал Майк, смеясь, но это не был добрый смех.

Затем он резко повернулся и начал тыкать пальцем в лицо сначала матери, а потом и отца.

– Я позволяю вам остаться. Я. Позволяю. Но говорить буду я. Вы здесь ни к чему.

Сразу нельзя было сказать, насколько он нездоров. Где угодно он бы произвел впечатление на окружающих и даже заставил бы других завидовать ему.

Мы согласились на такой вариант: родители останутся в кабинете, но консультация будет проходить между Майком и мной. Во время разговора его мать выглядела так, будто вот-вот заплачет. Тем временем Майк раскачивался на своем стуле, словно пытался показать свой авторитет на совете директоров. Он был молод и хорош собой. Авторитарность казалась для него естественной. Его волосы, сбритые перед операцией, давно отросли, и внешне не было никаких признаков того, что у него была травма головы. Сразу нельзя было сказать, насколько он нездоров. Снаружи он вовсе не выглядел больным. Где угодно, кроме моего кабинета, он бы произвел впечатление на окружающих и даже заставил бы других завидовать ему. Однако внешность бывает обманчива.

После того как Майк вернулся домой из больницы, они с семьей радовались, что он остался цел.

– Когда мы увидели его в отделении интенсивной терапии, нам посоветовали ожидать худшего. Мы позвонили всем близким и попросили их прийти попрощаться. Все было действительно плохо, – сказала мне его мать.

Говоря, она с опаской посматривала на своего сына. Он позволил ей сказать это, так как ее слова давали понять, через что он прошел.

– Они были абсолютно уверены, что я умру. Чудо, что я жив. Я чудо! – Майк выглядел крайне самодовольно, когда говорил это.

Майк чувствовал себя настолько хорошо, что если бы дела так шли и дальше, то он вернулся бы на работу через неделю после выписки. Зоуи и семья убедили его в том, что ему требуется больше времени. В итоге он продлил больничный еще на месяц и провел это время в попытках выяснить, что же с ним произошло.

Свидетелей не было. На камере наружного наблюдения было видно, как Майк бежит по улице рядом со своим домом. Вторая камера запечатлела его на другой улице, а затем он пропал из виду. В соседних домах жили люди, но Майк не связался ни с кем из них. Полиция предположила, что на него напали с целью ограбления. Во время бега Майк слушал музыку на телефоне. На камерах видно, что он держал мобильник в руке. Когда Майка нашли, телефона не было. Может быть, он просто споткнулся, и случайный прохожий забрал его телефон, но в том районе за последний месяц произошло два ограбления, так что этот вариант был возможен. Полицейские полагали, что Майка толкнули, он упал и ударился головой об асфальт. Каким бы ни был верный сценарий, травма головы была настолько серьезна, что привела к обширному внутричерепному кровотечению, из-за которого Майк потерял сознание.

Через семь недель после происшествия Майк вернулся на работу. Его ждали шарики и торт. «Мы знали, что ты крепкий орешек, но теперь ты нам это доказал» – говорилось в поздравительной открытке. Сначала Майк вернулся на неполный рабочий день. Это был не его выбор. Ему хотелось продолжать производить впечатление неуязвимого человека, но нужно было подчиниться протоколу. Майк планировал доказать в течение двух недель, что с ним все в порядке, и как можно скорее возвратиться к привычному объему работы. Однако не прошло и этого времени, как его попросили уйти и вернуться тогда, когда он полностью восстановится. Он ушел, не попрощавшись. Майк еще не понимал, что больше не вернется.

Коллегам Майка было тяжело понять, какой объем работы можно ему дать в первые несколько дней. Поскольку он восстанавливался после физической и психологической травмы, его не хотели нагружать. Ему давали простейшие задания, но он, казалось, не мог справиться и с ними. Иногда он все же доводил дело до конца, но чаще отвлекался и увлекался каким-то другим занятием, прежде чем бросить и его. Коллеги начали контролировать его, что немало расстраивало Майка. Его было сложно критиковать, поскольку он был полон энтузиазма, как маленький ребенок. Все кончилось тем, что Майк допустил ошибку, которая поставила под угрозу деловую сделку и целостность всей компании. Майка попросили взять еще немного времени для восстановления. Его реакция на это предложение была странной: он отстаивал свою позицию до тех пор, пока не вышел из себя. Он снова и снова приводил одни и те же аргументы в пользу того, почему ему следует остаться. Коллеге-другу пришлось посадить его в такси и отправить домой.

Зоуи не знала, как мириться с его новым непредсказуемым характером: он мог быть нежным, а уже через минуту разозлиться из-за какой-нибудь мелочи.

Дома Майк, казалось, окончательно лишился мотивации. Он и до этого потерял интерес к спорту и пробежкам, а теперь вообще не хотел выходить на улицу. Большую часть дня он проводил перед телевизором. Семья настаивала на том, чтобы он снова проконсультировался с нейрохирургом, но Майк заявил, что больше не пойдет к врачам. Друзья, навещавшие его, без умолку твердили, как хорошо он выглядит. Зоуи чувствовала себя потерянной и не знала, как мириться с его новым непредсказуемым характером. Он мог быть нежным, а уже через минуту разозлиться из-за какой-нибудь мелочи. Как-то они смотрели вместе фильм, и Майк вдруг расплакался. Он никогда не был человеком настроения и редко проявлял яркие эмоции. Его было сложно вывести из себя, и, пока они были вместе, Зоуи ни разу не видела, чтобы он плакал. Она решила, что Майк в депрессии.

Майк никогда не был ленивым, и Зоуи опасалась, что всему виной новый образ жизни. Она связалась с одним из братьев своего парня и попросила его убедить Майка проконсультироваться с психиатром или хотя бы терапевтом. Семья боялась слишком активно вмешиваться. Вместо этого братья стали чаще навещать Майка и насильно выводить его в парк, чтобы поиграть в регби. Начав проводить с ним больше времени, они поняли, почему Зоуи беспокоится. Они заметили, что Майк стал постоянно провоцировать конфликты. Братья надеялись, что со временем это пройдет.

Но был и один маленький плюс: все обратили внимание, что в хорошие дни Майк был более веселым, чем раньше. Он всегда был целеустремленным и амбициозным, и это затмевало другие качества. Теперь он бывал радостным. Его стало легче не только разозлить, но и рассмешить.

Спустя четыре месяца после происшествия, несмотря на все старания матери, Майк так и не был готов вернуться на работу. Он и не хотел этого. Он даже перестал поддерживать связь с человеком, который его замещал. Его отношения с Зоуи не продлились долго. После жуткой ссоры, разразившейся из-за пустяка, она от него ушла.

Примерно через неделю после расставания он пришел к родителям на воскресный обед, и те, к своему ужасу, увидели большой синяк у него на лбу. На руке у него была ссадина, будто он проехался по ковру.

«Что случилось?» – спросила его мать.

Майк не придал значения своим травмам, и семья последовала его примеру.

Еще через месяц он пожаловался матери, что у него болит язык. Майк высунул его, и мать увидела сбоку фиолетовые следы от зубов. Поскольку Майк все еще не желал обращаться к врачу, его мать решила обсудить проблемы сына с собственным терапевтом. Ее терапевт никогда не видел Майка, но согласился, что им есть из-за чего переживать. По просьбе родителей братья заставили Майка пойти к врачу. Им повезло, что в тот день он пребывал в хорошем расположении духа. На приеме он был довольно разговорчивым, чем немало всех удивил.

Услышав его историю, терапевт сказала, что последствием тяжелой травмы головы могли стать припадки и что Майку следует обратиться к неврологу. После двух неудачных попыток нам все-таки удалось встретиться. Консультация не была продуктивной: прежде чем я успела прийти к каким-либо выводам, Майк направил разговор в другое русло. Он начал рассказывать мне о своем терапевте, которого я никогда не встречала.

– Когда вы в следующий раз увидите доктора Дженкинс, скажите ей «биг бэнг». Гарантирую, она расхохочется, – добавил Майк.

Я не знала, о чем он говорит. Расспрашивать я не стала, поскольку это не казалось мне важным.

– Майк, вы помните, откуда у вас синяк на лбу? – спросила я, пытаясь вернуться к тому, что действительно имело значение.

Майк повернулся к родителям.

– Доктор Дженкинс меня понимает. Мы с ней можем посмеяться. Она хороший врач. Для женщины, конечно! – сказал он, расхохотался и снова посмотрел на меня. – Шучу, шучу! Честно, просто скажите ей «биг бэнг», и она поймет, о чем вы говорите. Вам даже имя мое называть не придется.

– Вы понимаете, что имеют в виду ваши близкие, когда говорят, что вы получили травму и сами этого не осознали? – спросила я.

Майк ответил так, будто я вообще ничего не произносила.

– Просто назовите мое имя. Скажите, что Майк П. передает привет, и посмотрите на ее реакцию, – продолжал он гнуть свою линию.

– Майк, врач спрашивает тебя о синяке на лбу, – сказал его отец.

– Тс-с-с, – сказал Майк отцу. – Это касается только меня и врача.

– Он не всегда такой. Это из-за того, что мы здесь, – вмешалась его мать. – На парковке у нас произошла небольшая ссора, и, похоже, она его огорчила. Он был нормальным до приезда сюда.

– Нужно было парковаться там, где я сказал! Как бы то ни было, тс-с-с, вы оба. О чем мы с вами договаривались?!

Консультация продолжалась в таком же ключе. За крошечными фрагментами информации следовали истории, которые мало относились к нашему разговору.

– Майк, как вам кажется, что имеют в виду ваши родители, когда говорят, что после того происшествия вы перестали быть самим собой?

– Дайте-ка я расскажу вам об этих двоих, – произнес Майк и указал на родителей большим пальцем. – Мой отец большую часть своей жизни проработал адвокатом. Он любит быть правым и каждый день доказывает всем свою правоту. Его славная жена, моя мать, боготворит его и тоже хочет верить, что он всегда прав.

«Серьезные травмы головы в 60 % случаев приводят к развитию эпилепсии».

Странно, но этот комментарий ненадолго разрядил обстановку. Оба родителя улыбнулись, будто они лишь частично поняли, что сказал их сын.

– В чем именно он хочет быть прав? – спросила я.

Майк, похоже, не мог ответить. Он сразу же переключился на другую бесполезную историю. Время давно вышло, а мы так ничего и не добились. Мне нужно было прийти к определенному выводу.

– Серьезные травмы головы вроде вашей в 60 % случаев приводят к развитию эпилепсии. Никто не видел ваших припадков, но прикушенный язык, о котором вы говорили, может свидетельствовать о приступе. Думаю, вам следует начать принимать противоэпилептический препарат. Припадки опасны, особенно если вы живете один, так что их необходимо предотвратить. Я бы также хотела, чтобы вы прошли обследование. Вы согласны?

Боковым зрением я заметила, что его мать кивнула. Во время сложных консультаций я иногда будто вступаю в сговор с родственниками, хотя не имею на это права.

– Вы думаете, у меня эпилепсия?

– Ваша травма головы была настолько серьезной, что она вполне могла привести к припадкам. Я бы хотела, чтобы вы прошли несколько тестов и начали лечение от эпилепсии.

– Эпилепсия бывает только у детей.

– И у взрослых тоже.

– Я не уверен, что хочу принимать лекарства лишь из-за ваших догадок.

– Если у вас случится припадок, когда вы будете один дома, это может плохо закончиться. Я предлагаю вам то, что поможет сохранить вашу независимость.

Майк согласился. Я подозревала, что любые меры, которые дадут ему шанс на возвращение к прежней жизни, будут восприняты им с энтузиазмом. Ему, должно быть, было очень тяжело. Представить себе не могу, каково это, когда сегодня ты работаешь, а завтра болезнь или травма полностью выбивает тебя из колеи.

– Я также рекомендую вам обратиться в организацию, которая оказывает помощь людям, перенесшим травму головы. Думаю, там вам обязательно помогут справиться с трудностями, с которыми вы столкнулись после операции.

Майк расхохотался.

– Сколько еще мне нужно врачей? Разве сейчас не вы мой доктор? У меня только одна голова, док!

Еще полгода назад Майк был ответственен за многомиллионный бизнес. Теперь же мне было сложно убедить его на простые действия, связанные с его здоровьем.

– Возможно, стоит двигаться маленькими шагами? – робко предложил отец Майка.

Сын никак не отреагировал на его комментарий.

– Хорошо. Давайте предположим, что я назначу вам противоэпилептический препарат на всякий случай. Его прием можно будет прекратить, если я окажусь не права. Я также найду ваши старые томограммы и назначу дальнейшие тесты. Что думаете?

– Это похоже на план.

В отличие от костей и кожи мозг заживает медленно и не до конца, а рубцы, оставшиеся на нем, имеют большое значение.

Я проговорила некоторые инструкции. Майк вышел из кабинета с рецептом в руке и, похоже, был доволен. Но не успела дверь закрыться, как его мать снова заскочила в кабинет.

– Это действительно невозможно… – начала она.

– Я знаю. Обещаю, я сделаю все, что смогу, но сейчас…

Майк ворвался в кабинет и начал тыкать пальцем в мать.

– Ты пытаешься сговориться с судьей, мама?

Он вытолкал мать из кабинета и громко хлопнул дверью.

Я назначила ему ряд тестов. Пока я ожидала, когда Майк их пройдет, я получила томограммы из первой больницы, где он лежал. На левой височной доле и обеих лобных долях были сильные ушибы. Сломанные кости срастаются, разорванная кожа заживает, и рубцы, которые остаются, чаще всего не характеризуются никакими симптомами. С мозгом все обстоит иначе. Он заживает медленно и не до конца, а рубцы, оставшиеся на нем, имеют большое значение.

Майк приехал в больницу на обследование. МРТ подтвердила, что его мозг значительно поврежден. Как и ЭЭГ. Но явных признаков эпилепсии не было. Отец Майка написал мне электронное письмо, в котором говорилось, что Майк очнулся на полу у себя в квартире и понятия не имел, как он там оказался. Майк в последнее время стал таким ненадежным, что члены его семьи не знали, правда это или нет. Я обсудила ситуацию с психологом, который тоже работал с Майком. Мне нужен был совет. До этого я предполагала, что Майк может самостоятельно принимать решения, однако теперь я в этом сомневалась.

– Он может это делать, но вам необходимо все объяснять очень осторожно и точно, – сказал психолог. – Он не все усваивает с первого раза. Думаю, с ним нужно говорить в тихом помещении, где его ничто не отвлекает.

Я решила, что беседа с социальным работником тоже необходима. Майк и его семья в штыки восприняли мое предложение. Для них словосочетание «социальный работник» означало не то же, что для меня.

Я надеялась, что социальный работник предложит что-то, что даст Майку возможность оставаться в безопасности в своем окружении. В его собственной квартире, отдельно от семьи. Возможно, он бы даже подсказал, как Майку вернуться на работу. В неврологии, где пациенты выздоравливают очень редко, социальный работник иногда оказывается полезнее врача. Майк этого не понимал. Я отложила эту идею на потом.

На следующую консультацию Майк не пришел, и это меня расстроило. Мой секретарь обзванивает всех пациентов за несколько дней до приема и напоминает им, что их ждут. Майк подтвердил, что он приедет.

– На автоответчике есть сообщение о нем, – сказала секретарь, когда я подошла к ней после приема. – Его арестовали. Я не поняла смысла сообщения целиком. Звонила его мама, и она явно обеспокоена.

В неврологии, где пациенты выздоравливают очень редко, социальный работник иногда оказывается полезнее врача.

Я позвонила по номеру телефона, который оставила мать Майка, и поговорила с его отцом. Майка обвиняли в попытке изнасилования женщины в парке.

– Он просто ее напугал. Он сказал, что хочет поговорить с ней, а потом отпустил неприличный комментарий и не понял, почему ей не смешно. Знаете, он крупный мужчина, и неудивительно, что девушка его испугалась. Насколько мне известно, он не отошел, когда она его об этом попросила. Думаю, он ее схватил, но это ничего не значило. Я знаю, что он не хотел ничего плохого. До того нападения он никогда бы так не поступил.

– Конечно, не поступил бы, – согласилась я с ним.

Передо мной лежала копия отчета нейропсихолога: «Значительные нарушения работы лобных долей».

– Я уверена, что это прямой результат сильного повреждения мозга. Лобные доли играют ключевую роль в контроле над поведением и реакцией на действия окружающих. Это следствие травмы головы, и нам необходимо убедиться, что это все понимают. Ему нужна помощь, а не наказание.

– Ему нельзя в тюрьму. И нельзя иметь судимость за сексуальное домогательство.

– Давайте удостоверимся в том, что всем известно о его травме головы. Я согласна, что тюрьма или даже просто судимость лишь навредят ему.

Болезнь не всегда имеет физическое проявление. У человека может быть серьезное заболевание мозга, которое при этом никак не скажется на его физическом состоянии. Людям всегда сложно воспринимать внешне незаметные проблемы.

Лобные доли не дают плохим порывам претвориться в жизнь, помогают учиться и следовать правилам, а также контролируют сексуальные порывы.

У Майка были серьезно повреждены лобные доли, которые контролируют исполнительные функции человека. Сюда относится способность планировать, оценивать социальные ситуации, выполнять несколько дел одновременно и вести себя социально приемлемо. У всех нас периодически возникают плохие порывы, и именно лобные доли не дают им претвориться в жизнь. Лобные доли помогают нам учиться и следовать правилам. Они также контролируют сексуальные порывы. Человек может сохранить ум, но лишиться рассудительности. Майк оставался красноречивым, но это создавало обманчивое впечатление. Он прекрасно выглядел, что не сочеталось с тем, каким больным он был на самом деле.

Внешне незаметные проблемы, связанные с повреждением лобных долей, могут сделать жизнь сложной и опасной. Способность анализировать может стать очень слабой. Когда Майк готовил ужин дома в одиночестве, он не мог определить, пора ли доставать еду из духовки, и легко мог забыть, что сковорода слишком горячая, чтобы прикасаться к ней голыми руками. Если он выполнял два дела одновременно, например наполнял водой ванну и разогревал пищу, то одно из дел оборачивалось катастрофой. Хуже всего то, что Майк не мог быстро и правильно реагировать в случае такой катастрофы. Ему тяжело было общаться с людьми, особенно с малознакомыми. Майк не всегда понимал, что своим поведением заставляет другого человека чувствовать себя неловко.

Подобно тому как повреждение моторной коры ведет к параличу конечности, повреждение области, ответственной за исполнительные функции, ведет к изменению личности человека и его способности трезво оценивать ситуацию. Поведение Майка у меня на приеме на языке неврологов называется фронтальным. Он вел себя слишком несдержанно. Ему недоставало эмпатии, и он не мог понять, почему его родители так обеспокоены. Он постоянно повторял одно и то же. Он был негибким. Когда я пыталась изменить ход разговора, он не мог подстроиться.

Если Майк неприемлемо повел себя с незнакомкой в парке, то в этом не было его вины. Его поведение было симптомом повреждения мозга. Однако это не означает, что на любую травму, полученную жертвой его чрезмерного внимания, нужно закрывать глаза. Возможно, незнакомке стало бы легче, если бы она узнала, почему Майк так себя повел, а возможно, для нее это не имело никакого значения. Я написала письмо и отправила его Майку, чтобы тот мог воспользоваться им под руководством адвоката. Тем временем мне нужно было разгадать загадку о синяках непонятного происхождения и прикушенном языке.

Мозговые повреждения Майка вполне могли быть причиной эпилепсии, но никто еще не был свидетелем его припадка. Словам самого Майка о том, что произошло у него дома, нельзя было доверять. Майка ждал суд, но его отпустили под наблюдение родителей. Я не была уверена, что его стоит поместить в отделение видеотелеметрии. Я опасалась, что он плохо отреагирует на многочисленные ограничения и что персонал не сможет с ним справиться. Я обсудила его поведенческие проблемы со старшей медсестрой, и мы решили, что его все же следует поместить в отделение. Однако готовность к трудностям не исключает их появления. Майк поссорился с другим пациентом всего через несколько часов после прибытия в больницу. Меня попросили отправить его домой ради безопасности других пациентов и персонала, а также ради безопасности и благополучия самого Майка.

Я попросила медсестер закрепить электроды на его голове перед тем, как он покинул больницу. Его можно было отправить домой с ними и пишущим устройством в поясной сумке. Члену семьи Майка нужно было каждое утро привозить его в больницу, чтобы персонал мог просмотреть записанную информацию и по-новому закрепить электроды. Если у него вдруг случился бы припадок, то у нас по крайней мере сохранилась бы запись мозговых волн.

– Если мы что-то заметим, то снимем это на видео, – сказала мне мать Майка.

– Это бы очень помогло. Спасибо.

Повреждение лобных долей ведет к изменению личности человека и его способности трезво оценивать ситуацию.

В течение недели припадков у Майка не было. Результаты теста были в норме. Прошло так много времени, а мы до сих пор не сдвинулись с мертвой точки. Я все больше убеждалась в том, что причина его проблем, в чем бы она ни заключалась, не имела для Майка никакого значения. Я оказалась в ситуации, с которой сталкиваются многие врачи. Я знала, что его уже нельзя сделать прежним. В отчаянии я все равно искала то, что можно было бы исправить. Будто обнаружение причины припадков и ее устранение помогли бы Майку вернуться на работу, наладить отношения с девушкой, начать вести прежний образ жизни или освободиться от судебного разбирательства. Ничто из этого не было в моих силах.

* * *

Большинство людей, перенесших тяжелую травму головы, имеют похожие истории. Тяжелой считается травма головы, обладающая следующими характеристиками: длительная потеря сознания, перелом костей черепа, мозговое кровотечение, длительная амнезия.

Перемены, к которым приводит мозговая травма, часто не дают человеку объективно оценить себя. Один мой пациент, молодой учитель, был уверен, что сможет продолжать работать, после того как самые страшные последствия автомобильной аварии остались позади. Как и Майк, он чувствовал себя полностью здоровым, как только физические раны зажили. Он проработал в одной школе пять лет, поэтому хорошо знал свою работу. Планы уроков были у него в голове, но перед классом он утрачивал контроль. Он терялся, расстраивался и злился. Потребовался целый год ужасных уроков, прежде чем он понял, что уже не может воспринимать несколько звуков одновременно. Его височная доля была повреждена, а восприятие звуков происходит в ее боковой части. Такую проблему сложно выявить во время консультации, и самому пациенту ее трудно описать или понять. Учитель был уверен, что он полностью восстановился, и все остальные думали так же. Большую часть времени он чувствовал себя прекрасно, пока не оказывался перед классом шумных шестнадцатилетних подростков.

Кровоизлияние или травма, повредившие правую теменную долю, могут привести к тому, что человек перестанет замечать то, что происходит слева. Это касается и его тела.

Однажды я видела, как человек, перенесший травму головы, выступает на конференции. Он пришел поговорить с неврологами и нейрохирургами о собственном опыте черепно-мозговой травмы. Он получил ее во время катания на лыжах, и она привела к тяжелому мозговому кровотечению. Раньше он работал банкиром в Лондоне. Будучи успешным человеком до травмы, теперь он старался построить новую жизнь на основе новой версии себя. Он выступал в полукруглой лекционной аудитории. Он не понимал и не мог понять, что свою речь он адресует исключительно правой половине зала. Он уделял сидящим там людям все свое внимание, будто сидящих слева просто не существовало. Такое отношение можно было бы назвать пренебрежительным. Кровоизлияние или травма, повредившие правую теменную долю, могут привести к тому, что человек перестанет замечать то, что происходит слева. Это касается не только его окружения, но и его тела. Его левая рука перестает существовать. Он может надеть куртку только на правую половину тела, а о левой – забыть. Он может есть лишь с правой стороны тарелки. Кому-то нужно развернуть тарелку так, чтобы ее вторая половина попала в поле его восприятия. У такого человека проблемы не со зрением, а именно с восприятием. Что самое важное, он, как и Майк, не догадывается о своем нездоровье. Он не может понять, что уделяет недостаточно внимания чему-то, пока кто-то специально на это не укажет.

Майку было сложно осознать свои проблемы. Полагаю, именно с этим был связан тот факт, что он перестал приходить в клинику и отвечать на письма. Он не понимал, что сейчас медицинская помощь требуется ему, как никогда. Думаю, свой арест он не воспринимал как проблему медицинского характера. Я не видела Майка долгое время после его ареста. Затем мне позвонил его отец, чтобы посоветоваться. Майк был непреклонен и стал сам себе заклятым врагом. Я позвонила Майку, но он говорил со мной крайне неохотно. Я стала убеждать его обратиться в организацию, где помогают людям, перенесшим черепно-мозговые травмы. Я взывала к нему как к юристу, и это, похоже, сработало. Он не понимал, почему его поведение вызывает у людей негативную реакцию, но осознавал, в каком судебном разбирательстве замешан и в насколько серьезном положении находится. Его жизнь утекала как песок сквозь пальцы. Я пообещала, что рекомендованная мной организация постарается сделать его жизнь более нормальной. Я знала, что преувеличиваю. Моя цель состояла в том, чтобы он хотя бы избежал уголовного наказания. Понадобилось несколько месяцев консультаций и рекомендаций специалистов, чтобы Майк осознал свои новые жизненные ограничения. Психолог помогла ему понять, что он не сможет полностью восстановиться, и дала ему возможность поиграть с идеями, как выстроить новую жизнь. Майк пришел ко мне на прием после годового перерыва. Я сразу же заметила улучшения, стоило ему только войти. С ним было легче. Родители его сопровождали, и он был не против их присутствия.

– Осмелюсь спросить: судебное разбирательство до сих пор продолжается? – поинтересовалась я после нескольких вводных фраз.

– Она отказалась от обвинений! – сказал Майк, сжимая руки в кулаки, как боксер.

– Она забрала заявление, – пояснил отец Майка. – Я встретился с юристами и принес все медицинские справки. Мы все обсудили рационально. Женщина сказала, что она удовлетворена и не хочет все это продолжать.

– Я написал ей письмо с извинениями, – сказал Майк.

– Она даже о нем не просила! – добавил отец. – Мы передали его через ее адвоката.

Арест, как ни странно, пошел Майку на пользу. Он заставил его задуматься о том, как все изменилось после той травмы головы. Он заметил, что люди стали иначе на него реагировать. Психолог помогла ему связать действия и последствия. Она также помогла его родственникам: им нужно было перестать ждать, что Майк станет прежним. Перемены необходимы были всем.

– Нам просто нужно признать, что теперь Майк не такой, как прежде, – сказала его мать. – Нам требовалось время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Честно говоря, в некотором смысле он стал даже лучше, чем раньше. Он стал веселее. Теперь он не так амбициозен и более нежен. Мы видимся с ним гораздо чаще. Однако мне не очень нравится, что он произносит все, что придет ему в голову.

– Да, – добавил его отец. – Если вы хотите дозу правды – обратитесь к Майку!

Арест, как ни странно, пошел Майку на пользу. Он заставил его задуматься о том, как все изменилось после той травмы головы.

Загадка о таинственных травмах также была решена. Этому тоже способствовал арест. Майка заставили переехать к родителям, и это значило, что мать могла стать свидетелем его припадка. Однажды вечером он играл в видеоигры и вдруг упал на пол. Мать, услышав грохот, прибежала и увидела, как Майк бьется в конвульсиях.

Мне стало легче лечить припадки Майка, когда диагноз был подтвержден. До этого я опасалась, что он зря принимает противоэпилептические препараты. Я сказала Майку увеличить дозировку. Я испытала облегчение, когда это сработало. Однако мне быстро напомнили, что при лечении непредсказуемой и капризной болезни никогда не стоит слишком рано радоваться достижениям. У Майка не было припадков восемь месяцев, а затем случилось три за месяц.

– А ведь он почти вернулся к нормальной жизни, – сказала мне его мать.

Майк стал работать в фирме своего отца. Он мог справляться только с одним четко структурированным проектом за раз. Любая работа, которую ему давали, должна была выглядеть как список, из которого Майк мог вычеркивать пункты по мере выполнения задач. И его дом, и его рабочее место были тихими и подчиненными рутине. Возвращение припадков нарушило положительную динамику. Как раз тогда, когда я собиралась заменить его лекарства, стала ясна причина возвращения приступов.

Результат анализа крови, который должен был показать уровень противоэпилептических препаратов в крови Майка, оказался отрицательным. Если Майк и принимал таблетки, то об этом ничто не говорило.

– Я думал, что мне больше не нужны лекарства, – сказал мне Майк, когда мы начали это обсуждать.

Он резко перестал принимать таблетки по собственному желанию.

– Они всегда будут вам нужны, Майк, – сказала я ему. – Повреждения в вашем мозге никуда не денутся, как и эпилепсия. Однако от припадков можно избавиться, если вы будете принимать лекарства.

Для приема таблеток Майку тоже требовалось отдельное расписание.

– Вы никогда не говорили, что мне придется принимать их всегда. Вам нужно работать получше, доктор О’Салливан! – сказал Майк и рассмеялся.

Это правда.