Поезд в один конец Откровенно хулиганское повествование о смысле жизни и дорогах, которые мы выбираем

Книга: Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Поезд в один конец
Откровенно хулиганское повествование о смысле жизни и дорогах, которые мы выбираем

Я чувствовал, что никогда

Не будет облика у бога,

И что у нас одна дорога…

А. Леонтьев

Глава первая
Таганцев и внутренний голос

Вот порою живешь и не знаешь, что в мире происходит. А все почему? Все потому, что уткнешься в кусок земли, именуемый малой родиной, и ничего тебя больше не волнует. Есть у меня знакомый писатель, так тот взял и на даче поселился. Что же вы думаете? Иногда полезно встряхнуться, плюнуть на все и поехать куда-нибудь развеяться — в море кости пополоскать или внести свою лепту в туристические хаджи, у пирамид или у Стены плача сфотографироваться. Удивительное дело — Таганцев семь последних лет сидел на одном месте и никуда ему не хотелось, а тут вдруг внутренний голос в душе ожил и скомандовал: «Ваня, хорош на стуле штаны протирать! Иди за билетом!»

— Это еще зачем? — попробовал спорить Таганцев.

— Мохом зарастаешь, — сообщил внутренний голос. — Посмотри на себя! Иди бери билет до Владивостока!

Во Владивостоке Таганцев никогда не был, ежедневная работа не отягощала его плечи непосильным грузом, да и к внутреннему голосу Таганцев прислушивался внимательно. Было ведь чего скрывать, когда перед свадьбой внутренний голос сказал предостерегающе: «Ванька, смотри!». Но Таганцев к нему не прислушался, он влюбленными глазами смотрел на свою будущую жену. И что в результате получилось? С женой он разошелся шесть лет назад по причине психологической несовместимости. Жене любила погуливать, а Таганцеву это не нравилось. Через некоторое время выяснилось, что бросать погуливать жена не собирается, а вот побои, которые ей мягко и ненавязчиво, как это и полагается интеллигентным людям, причинял Таганцев, ей ужасно не нравились. Собственно говоря, Таганцеву размахивать руками было тоже не по душе. А что прикажете делать, если меры воспитательно-психологического характера были использованы в полной мере, а положительного результата не дали? Сердце не камень, нервы тоже не стальные канаты.

Жена сказала, ну натура у меня такая, как ты не можешь понять? Таганцев вздохнул и сообщил, что он тоже иначе не может. Раз натура такая, то должна воспринимать меры физико-воспитательного характера как кару, если хотите, возмездие за блудливые похождения. На этом совместная жизнь, которая длилась почти тринадцать лет, закончилась, и Таганцев остался, как это говорят, при своих интересах. И жена осталась при своих интересах, но с дочерью и исполнительным листом.

После неудачного совета внутренний голос больше молчал, обиделся, наверное, на невнимательность Таганцева, если и говорил чего, так словно через губу сплевывал — мол, я сказал, а дальше твое дело.

А сегодня он вдруг сказал весело и энергично:

— А ну, дуй за билетом!

— Это куда я должен ехать? — удивился Таганцев.

— Во Владивосток, — сказал внутренний голос.

— И что мне там делать? — еще больше удивился Таганцев.

— Ванька, ты опять за свое? — прибавил жесткости голос.

И Таганцев поехал на вокзал покупать билет в совсем ненужный ему город Владивосток. Билеты были дорогие, да и дорога занимала больше недели, проще было бы смотаться в этот самый Владивосток на самолете, но внутренний голос настаивал:

— Только поездом!

Деньги у Таганцева были, он играл потихонечку на бирже. Одни акции скупил, другие продал, деньги не бог весть какие, но копеечка к центу и на черный день потихонечку набегало, да и на хлеб с маслом хватало, а если говорить честно, то еще и на любимый виски Таганцева оставалось. Не бедствовал Таганцев, бутылки не собирал, что и говорить.

— Ну и что дальше? — полюбопытствовал Таганцев, когда вышел из железнодорожного вокзала с билетом в руках.

— Как это что? — удивился внутренний голос. — Домой иди, вещи собирай!

Произошедшее было совсем не в характере Таганцева. По натуре он был домосед, его в Выборг было не вытянуть, к другу в Сосновый бор он шесть лет собирался, да так и не собрался, а тут — нате вам! — билет до Владивостока. И самое главное, Таганцев совершенно не представлял, зачем он туда едет и надолго ли.

Уже дома, собирая чемоданчик в дорогу, Таганцев спрашивал себя, не свалял ли он крупного дурака, поддавшись внутреннему голосу. Был ведь однажды случай с его приятелем Вадимом Сергеевым. Попал он в компанию, пить совершенно не хотел, ну, просто не лезли ему в горло ни водка, ни пиво. И тут внутренний голос сказал Сергееву: «Да что там, Вадик, с одной стопочки еще никогда и ничто ни с кем не случалось. Пригубь, а то ведь ребят обидишь!» Сергеев и пригубил. Пригубил раз, другой, а очнулся в вытрезвителе без бумажника, сотового телефона и с синяком в половину лица. Дежурный мент потом сказал, что так удариться нельзя, а вот ударить могли запросто, предположительно ногой, обутой в лыжный ботинок нестандартного размера. А штраф назначили такой, что даже внутренний голос сдавленно ахнул и мысленно обхватил руками голову.

Таганцев собирал чемодан, укладывал в него носки и нижнее белье, а память услужливо выбирала из воспоминаний и другие неприятные истории, связанные с внутренним голосом, в рвении своем даже до бесчисленных анекдотов добралась. Внутренний голос пытался ей возражать, но память внутренний голос не слушала, знай гнула свое! Вспомнила, как знакомый Таганцева Гена Зайчонок ногу сломал, прыгнув с балкона, когда его жена в квартире заперла. «Да тут невысоко, — ободрял его внутренний голос, — всего третий этаж». А взять эту некрасивую историю с сантехником Гаджикулаевым, который жил в том же подъезде, что и Таганцев, только на первом этаже? Поссорился он с клиентом, которому унитаз ремонтировал. Клиент орет, замахивается, слюной на Гаджикулаева брызжет. Тут Гаджикулаеву внутренний голос возьми и посоветуй: «А ты этого гада за задницу укуси!» Сантехник так и поступил. А чем дело закончилось? Двухнедельным пребыванием в психушке оно закончилось, и это еще очень хорошо, в народном суде за членовредительство отвечать не пришлось, и моральный ущерб этому хмырю возмещать тоже не пришлось — чего возьмешь с человека, который находился в невменяемом состоянии?

— Нюни не распускай! — посоветовал Таганцеву внутренний голос.

— Да я и не распускаю! — с некоторой горячностью отозвался Таганцев. — Понять не могу, за каким чертом я туда еду?

— Давно пора свою страну посмотреть, — сказал внутренний голос. — Вот ты когда-то в Финляндии был, в Швеции три раза, в Польшу два раза ездил, а где Чита или Новосибирск находятся, знаешь? Кедры когда-нибудь видел? В Тихом океане ноги мочил?

Кедры Таганцев никогда не видел, но особенно по этому поводу не расстраивался. А насчет того, чтобы в Тихом океане ноги намочить… Ну мочил их он, и неоднократно, в Балтийском море, трудно было надеяться, что эта процедура чем-то отличается от тихоокеанской.

— Людей интересных увидишь, — сказал внутренний голос. — В народной гуще побываешь. Ты ведь даже не представляешь, чем этот самый народ пахнет!

Чем народ пахнет, Таганцев прекрасно знал, поэтому в народную гущу лезть и пропитываться народным духом у Таганцева желания никогда не возникало.

«Ладно, — легкомысленно сказал он себе. — Можно и поехать. Посмотрю на людей, люди на меня посмотрят. С интересными попутчиками в дороге пообщаюсь. А быть может — чем черт не шутит! — может, и любовь новую встречу. Ведь сколько фильмов показывали, когда он или она встречали в дороге свою единственную или своего единственного». Таганцев фильм «Вокзал для двоих» очень уважал, он считал, что все в жизни бывает как в кино. Иначе откуда же сценаристы идеи берут?

— Какая любовь? — вздохнул внутренний голос. — Ты на себя в зеркало посмотри! Открою тебе тайну, Ваня, есть на земле определенные узлы, появление в которых меняет личные качества человека и определяет его судьбу. Когда в таком месте оказывается даровитый или наделенный талантом человек, он выигрывает безнадежное сражение, основывает династию, создает гениальную книгу или пишет не менее гениальную картину, ваяет, лепит, создает научные теории, делает открытия.

— А я что, династию буду основывать? Цзинь или Тан?

— Ванька, — сказал внутренний голос. — Молчи, не буди во мне зверя. Собирай чемодан.

Глава вторая
Отъезд Таганцева

Вопреки опасливым ожиданиям Таганцева, поезд оказался чистеньким, и пахло в нем хлоркой и стиральным порошком, но глаза не резало, и это внушало надежды. Обычно в наших поездах белье выдают серое и влажное, матрасы, на которых приходится спать, покрыты желтыми пятнами, навевающими нехорошие мысли об их происхождении. А тут можно было даже ожидать чая. И проводница была не прожженной мымрой, прошедшей Крым, рым и медные трубы, а довольно миловидной русоволосой девицей в сером костюмчике с мини-юбкой, белой сорочке и в черном галстучке. Туфли, правда, были на низком каблучке, так ведь понимать надо, сколько ей за сутки приходится гойдаться по вагону, на шпильках она быстро бы сомлела.

Проводница проверила у Таганцева билет, заглянула в паспорт и пропустила в вагон.

Вагон встретил нашего путешественника задорной песней известного барда Михаила Смотрова:

Пускай лежит себе и тлеет,
Пускай уходит глубже в наст —
Никто на свете не умеет
Лежать в могилах лучше нас…

Веселенькое начало!

В купе Таганцев вошел первым, остальные задерживались, а быть может, даже еще не купили билет. Таганцев распихал вещи под сиденье и порадовался тому, что у него нижнее место, а потом быстро помолился, чтобы верхние места не достались какому-нибудь старичку, а тем более дамочке. Старички просят поменяться местами по причине своей немощи, а дамочки хотят того же исключительно вследствие своей принадлежности к женскому полу. Поэтому хотелось, чтобы верхние места достались молодым людям, но не развязным, которые принимаются пить водку и дерзить старшим, едва оказавшись в вагоне, а воспитанным и интеллигентным ребятам, желательно в очках и с детства чурающимся физической культуры и уличных потасовок.

Шло время, но в купе никто не заходил. Таганцев уже нетерпеливо поглядывал на часы, до отхода оставалось пять минут, появилась возможность хоть часть пути проехать в гордом одиночестве, читая книгу или просто листая иллюстрированный журнал, заготовленный на поездку.

Но он не угадал.

Поезд уже тронулся, и за окном поплыли родные знакомые пейзажи, когда дверь в купе распахнулась и ввалился полный мужчина с большой дорожной сумкой и небольшим саквояжиком в одной руке и клетчатым носовым платком в другой.

— А вот и я! — возвестил мужчина, как это обычно делают цирковые клоуны.

— Рад за вас, — с некоторой сухостью в голосе сказал Таганцев. Ну не должен ведь он был бросаться незнакомцу на шею!

Мужчина поставил сумку рядом со столиком, сел, вытирая пот с лица платком.

— Будем знакомиться, — сказал он. — Иван Александрович.

— Иван Федорович, — представился Таганцев.

— Тезки, значит! — радостно вскричал попутчик. — Прекрасно, прекрасно… Далеко путь держите?

— Во Владивосток, — сказал Иван Федорович.

— Далеко, — посочувствовал Иван Александрович. — Я ближе. В командировку?

— По делам, — сухо сказал Таганцев.

Попутчик его был типичным пикником, как их описывают психологи. Полный, веселый, жизнерадостный, всегда готовый подхватить чужую шутку. Чувственные губы говорили о чревоугодии и определенной тяге к противоположному полу. Наметившееся брюшко свидетельствовало, что Иван Александрович ведет спокойный образ жизни, а работа у него преимущественно сидячая, обещающая в ближайшем будущем некоторое ожирение и обязательный геморрой. От таких людей, как правило, неприятностей не бывает, чего Таганцев втайне опасался.

Дверь в купе отодвинулась в сторону, вошла проводница, проверила и забрала билеты. «Чай будете пить?» — спросила она. «Попозже», — сказал Таганцев. «Белье брать будете?» — «А что, не берут?» — удивился Таганцев. «Разные люди бывают, — сказала проводница. — Тридцать два рублика за комплект и по шесть рублей за стакан чаю, если будете заказывать».

За окном уже проплывали окраины города, пошел лес, отгороженный от железной дороги низенькой железной оградой, у железнодорожного полотна несколько женщин в оранжевых куртках дорожных рабочих несли на могучих плечах рельсу. Суетливый мужичонка в такой же куртке показывал, куда надо рельсу отнести. С женщин, что ровным строем выступали, почти не сгибаясь под тяжестью рельсы, можно было рисовать картину. Это почувствовал и Иван Александрович.

— Каковы? — с ласковым изумлением и нежным восторгом, почти переходящим в экстаз, сказал он. — Коня на скаку остановят, в горящую избу войдут!

— Пьете уже?

В купе без стука вошел хмурый озабоченный милиционер. Из-за его широкой спины выглядывал второй — молоденький и робкий, судя по поведению — стажер.

— Что вы, товарищ милиционер, — сказал Иван Александрович, задвигая судорожным движением ноги сумку дальше под стол. — Женщинами любуемся.

Милиционер подозрительно глянул в окно, но процессия женщин, торжественно несущих рельсу к месту будущего ремонта, осталась далеко позади, а за окном расстилался чисто производственный пейзаж — бетонная площадка, на которой неравномерными кучами было насыпано что-то черное, напоминающее одновременно гумус и антрацит.

— Шутить изволите, — сухо выплюнул милиционер. — Документики попрошу предъявить.

Паспорта он разглядывал так, как этот делает неграмотный человек, впервые в жизни открывая букварь. Потом переписал данные в специальный блокнот, вернул паспорта пассажирам, отдал честь и с тоскливой подозрительностью посмотрел на пустой столик, еще раз козырнул и вышел. Слышно было, как он стучится в следующее купе.

За ним пришла проводница, принесла комплекты белья. Белье выглядело белоснежным и совершенно сухим, что порадовало Таганцева.

— А в самом деле, не принять ли нам по пятнадцать капелек молочка от бешеной коровки? — поинтересовался попутчик, вопрошающе поднимая брови и искусительно глядя на Таганцева. — За знакомство, так сказать, а?

Молока от бешеной коровки Таганцев никогда не пробовал, поэтому он только нерешительно пожал плечами. Оказалось, что бешеная коровка дает чистый самогон, от которого перехватывало дыхание. Самогон этот был налит у Ивана Александровича в объемистый термос, поэтому сохранял ледяную температуру и ломил зубы.

По вагону прошел слепой в черных очках, профессионально разбрасывая на столы реализуемую продукцию, оказавшуюся примитивной порнографией низкого качества. Следом прошла коробейница с иллюстрированными журналами, в которых эта же порнография присутствовала, но несравненно более высокого качества. В проходе стоял милиционер и неодобрительно смотрел на обоих. Но коробейница гордо прошла мимо, поскольку у нее все документы на торговлю были выправлены, а слепой, похожий неуловимо на кота Базилио, остановился, о чем-то беседуя со стражем закона, а потом незаметным движением вложил в расстегнутый карман рубашки милиционера купюру непонятного достоинства. Милиционер похлопал его по плечу, и слепой отправился дальше продвигать искусство обнаженной натуры в пассажирские массы.

Вслед за продавцами обнаженной натуры прошли двое странных бледных мужчин в глухих одеяниях с треугольными капюшонами, отчего одеяния были похожи на монашеские рясы.

— А не углубить ли нам наше знакомство? — лукаво поинтересовался Иван Александрович, похлопав рукой по гладкому боку объемистого термоса.

Таганцев показал глазами на выход.

Попутчик его понял.

— Пустое, — сказал он. — Не стоит волнений. Они сейчас в другой вагон уйдут.

И действительно, вскоре милиционеры перешли в соседний вагон, а знакомство было углублено. Поезд стучал колесами, увозя Таганцева в неведомую и опасную даль, и ему вдруг в голову пришла странная мысль. «А ведь он меня спаивает, — подумал Иван Федорович, глядя на попутчика, который, постелив на столике газету „Советский спорт“, трудолюбиво и любовно, словно выпиливал что-то, пластал на ней сырокопченую колбасу и пармезан. Он накладывал пластинки сыра и кружки колбасы на тоненькие ломтики турецкой булки, превращая мучное изделие в гастрономический деликатес. Копченое сало попутчик порезал отдельно. — Двести граммов за полчаса, а ведь еще Питер за горизонтом не скрылся!»

Внутренний голос укорил: «Мнительный ты, Сидор! Хороший человек, прекрасный собеседник… К чему такая гнусная подозрительность?»

— Футбол смотрите? — поинтересовался Иван Александрович и, не дожидаясь ответа, горячо заявил: — А я болельщик со стажем. «Зенит» в этом году, а? Ну разве так можно? Набрали варягов в команду, бешеные деньги им платят, а где игра? Нет ее, нет! «Спартак» их на прошлой неделе порвал, смотреть было стыдно!

Неизвестно, сколько бы он развивал футбольную тему, к которой Таганцев был совершенно равнодушен, но Ивана Александровича прервал стук в дверь.

На пороге стоял еще один попутчик.

Невысокий, смуглолицый, с легкой небритостью на щеках, он совершенно точно отвечал определению «лицо кавказской национальности». Его одновременно можно было посчитать армянином, грузином, дагестанцем, аварцем, осетином, ингушом и даже — упаси Боже! — чеченцем. В руке он с видимым напряжением держал огромную сумку.

— Добрый день! — с мягким акцентом и некоторой гортанностью пожелал он.

Кавказец закинул сумку наверх, едва не рухнув под ее тяжестью в проем между полками, разулся и торопливо залез наверх. Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в потолок и по-покойницки скрестив руки на груди, потом, видимо закончив молиться, достал откуда-то карманного формата книжицу и принялся сосредоточенно ее изучать.

Иван Александрович подмигнул Таганцеву.

— Эй, друг, — позвал он. — Выпить хочешь?

Кавказец вздрогнул. Налитые ужасом глаза его уставились на Ивана Александровича.

— Не могу, — сказал сын гор. — Магомет не разрешает.

— Это ты брось, — строго возразил Иван Александрович и даже погрозил кавказцу указательным пальцем правой руки. — Коран виноградное вино пить запрещает. Где там хоть слово о хлебной водке? Тебя как зовут?

— Ахмед, — представился кавказец и отложил книжку.

— Слезай, Ахмед, знакомиться будем, — сказал Иван Александрович и хлебосольным жестом обвел стол.

Ахмед нерешительно спустился вниз, некоторое время с ужасом смотрел на колбасу, потом извинился и, зажав рот рукой, выбежал из купе.

— К Магомету побежал, — благодушно заметил Иван Александрович. — Разрешения спрашивать!

— В колбасе же свинина, — объяснил Таганцев. — А мусульмане свинину не принимают.

— Тоже Магомет запретил? — пошутил Иван Александрович и наполнил стаканчики.

— Пьете? — в купе озабоченно заглянул давешний милиционер.

Отпираться было бы глупо.

— Я бы тоже выпил, — признался милиционер, с достоинством принял стаканчик, медленно выцедил его и, уже не спрашивая разрешения, взял с газеты бутерброд с колбасой.

— И часто вы так ездите? — поинтересовался Иван Александрович, вновь наполняя стаканчик, но уже для себя.

— Часто, — сдавленно сказал милиционер, тщательно пережевывая бутерброд. — Начальство требует… Чтобы теракты не случились… Разные сволочи ездят, от них всего можно ожидать, — милиционер прожевал бутерброд, и голос его стал более внятным. — Про «Невский экспресс» слышали?

— Ясно, — качнул головой Иван Александрович. — Еще по одной?

— Не могу, — с сожалением в голосе и в глазах отказался милиционер. — Служба! Вы тут тоже поглядывайте. Если чего подозрительное заметите, только свистните, мы в соседнем вагоне базируемся.

И ушел, два раза оглянувшись.

Иван Александрович и Таганцев выпили еще по одной, но уже исключительно ради того, чтобы называть друг друга на «ты». Кавказца все не было. Иван Федорович встал, потянулся и взял с постели Ахмеда брошенную им книжку. Книжка была неинтересная, чисто техническая, называлась она «Справочник подрывника». «Надо же, — подумал Таганцев, возвращая книжку на место, — на вид невзрачный, а какую интересную специальность человек имеет».

Сутки первые

Повествования о путешествии надо измерять не в главах, а в сутках.

Долгое совместное пребывание в замкнутом пространстве способствует откровенности. Ранее незнакомые люди рассказывают порой друг другу такое, что никогда бы не рассказали даже родственникам и близким. И это понятно, родственники и близкие с тобой остаются и не преминут укорить тебя тем, что узнают в результате твоей собственной излишней болтливости, а незнакомый собеседник из числа попутчиков сегодня тебя слушает, а завтра слез с поезда и растворился на необъятных просторах родины, и никогда ты его больше не увидишь. А выговориться иной раз ой как хочется!

Именно это и происходило с нашими героями, чему в немалой степени способствовало распитие содержимого термоса.

Как водится, поговорили о политике. Иван Александрович поведение нового президента не одобрял, впрочем, ему и старые не нравились, начиная с Горбачева.

— Ну сам посуди, — горячо говорил он, сверкал глазами и хватал Таганцева за плечо. — Страну развалили? Факт! Цари собирали, Сталин собирал, а эти суки профукали не за ломаный грош!

— Это ты правильно говоришь, — соглашался Таганцев. — Не за ломаный грош!

— А я бы так с ними, — продолжал горячиться Иван Александрович. — Профукал страну — к стенке!

— Ну, это ты слишком круто берешь, — не соглашался Иван Федорович. — Зачем же сразу к стенке? Можно и на лесоповал!

— Футбол! — простонал попутчик. — Какой был футбол! Киевское «Динамо», тбилисская команда, «Спартачок» московский, «Пахтакор»! А игроки? Дасаев, Папаев, Мунтян, Гуцаев! Имена! Сгубили, гады, футбол, под корень вырезали! И что им за это? Ордена да медали дают!

Спохватившись, плеснул в стаканчики из термоса.

— Не-ет, мало им лесоповала! Вот стенка — в самый раз!

— Странные у тебя, Ваня, рассуждения, — удивился Таганцев. — Работаешь где?

Иван Александрович осекся. Долго и внимательно он разглядывал собеседника Таганцева, с сомнением пожевал губами и сказал:

— Мне бы не очень хотелось распространяться об этом, но ты мне внушаешь доверие. Истребителем вампиров я работаю, Ваня, истребителем вампиров! Как вышел на пенсию — так и избрал стезю.

Таганцев внимательно глянул на собеседника. Нет, на сумасшедшего он ни капельки не походил. Глаза спокойные, не блестят лихорадочно, лицо не дергается, спокойное лицо, полное достоинства и даже некоторой обиды на то, что собеседник не верит.

Истребитель вампиров легко поднялся.

— Не веришь? — с пьяной обидой спросил он. — И зря, между прочим, не веришь, Ваня!

Встав на постель, легко потянул сверху свой чемоданчик, поставил его на стол и открыл.

— Мой арсенал, — с гордостью сказал он. — Можно сказать, еду во всеоружии. Нет, ты смотри, смотри, это ведь крайне любопытно, такие вещи редко кто видит! Вот мой верный «Байкал», не волнуйся, разрешение на него у меня имеется, все оформлено по закону. А что пули серебряные, так это уже моя личная блажь, ну нравятся мне блестящие вещички. Видишь, каждая пуля, каждый патрон помечен крестиком. Освящены в саратовской церкви Трех Святителей отцом Константином. И это немаловажная деталь, особенно если учесть, что церковь эта благословенная находится аккурат близ Лысой горы, можно сказать, форпостом является. А здесь, — в голосе Ивана Александровича просквозила нескрываемая нежность, — здесь у меня колышки. Разные колышки — терновые, осиновые, из колючего боярышника. К ним прилагается молоток. О назначении сих предметов нетрудно догадаться. Догадался, правильно я говорю, Иван Федорович?

— Н-ну, пожалуй, — нерешительно согласился Таганцев, все еще не понимая, шутят с ним или все-таки говорят всерьез. Сказанное походило на изощренную шутку, но говорил попутчик вполне серьезно и даже немного торжественно.

— Ну, тут у меня разные мелочи, — сообщил Иван Александрович, — связочки чеснока, вампиры чеснок очень не любят, можно сказать, на дух не переносят! А это вот крестики для спасения тела и души…

Дверь отодвинулась, и в купе проскользнул Ахмед.

— Ну как Магомет? — поинтересовался истребитель вампиров, меняя тему. — Разрешил?

Ахмед неопределенно помотал головой, полез наверх и затих там. Слышно было, как он листает на своей полке «Справочник подрывника».

— Ну что, — поинтересовался Иван Александрович. — Поспим маленько? По сорок минут на каждый зуб?

Если учесть, что зубы у Таганцева были в относительной целостности, то поспать ему предлагалось достаточно долго — десять с половиной часов, если учитывать и то, что осталось от корня с левой стороны.

Но выпитая водка требовала немедленного отдыха.

Таганцев постелил себе и прилег на постель, закинув руки за голову. Уснуть он не мог, кавказец постоянно возился на полке, вжикал замком-молнией на своей сумке и каждые двадцать-тридцать минут выходил из купе. «Наверное, съел чего-нибудь, — лениво пожалел Таганцев Ахмеда. — А может, в вагоне-ресторане по ошибке свинину заказал и оскоромился. Ишь, как его выворачивает!»

Иван Александрович тоже ворочался, похоже, беспокойный кавказец достал и его.

— Слушай, Ваня, — не выдержал Таганцев. — Ты спишь?

— Уснешь здесь, как же! — злобно отозвался истребитель вампиров.

— И многих ты это? Ну, сам понимаешь…

— Ты знаешь, ни одного пока, — признался истребитель. — Стою, понимаешь, над пропастью во ржи. Нашему бы чурке колышек в задницу забить! — помечтал он. — И ходит, и ходит… Туда-сюда, туда-сюда…

— Может, в вагон-ресторан сходим? — предложил Таганцев.

— А зачем? — удивился истребитель вампиров и сел. — У нас еще есть!

— Он у тебя бездонный, что ли? — удивился Иван Федорович.

— Ты на размеры не гляди, — гордо сообщил Иван Александрович. — Ты думаешь, это термос? Нет, брат, это уникальный прибор. Он у меня устроен так, что алкогольные жидкости отбирает из окружающей среды.

— Это как? — вскинулся Таганцев.

— В любом помещении он сразу проводит разведку, и если где-то есть алкогольсодержащая жидкость, прибор этот сразу устанавливает с необходимой емкостью связь по закону сообщающихся сосудов. Но сообщается с этой емкостью так, что в емкости убывает, а в нашем приборе прибывает. А сегодня кто-то в вагоне самогон везет качественный.

— Так это вроде воровство получается, — после некоторого молчания сказал Таганцев.

— Ну, какое же это воровство? — засмеялся компанейский попутчик. — Это, Ваня, научное открытие, равное по своему значению сверхпроводимости! Погоди, когда о нем станет известно, изобретатель Нобелевскую премию получит. Жаль, что пока изобретение нельзя обнародовать.

— Пожалуй, — задумчиво признал Иван Федорович, моментально прикинувший печальные социальные последствия в случае запуска прибора в массовое производство.

Вернулся Ахмед. Посидел немного у себя наверху, опять повжикал «молниями» на сумке, спустился и вышел из купе.

— Шустрый, — неприязненно вздохнул Иван Александрович, глядя кавказцу вслед.

С верхней полки упал листок. Таганцев поймал его на лету. На листке виднелись какие-то расчеты, сделанные корявым почерком.

— Первый вагон, — вслух прочитал Таганцев, — шесть кусков, второй вагон — три куска, третий вагон — 4 куска…

— Что это? — спросил Иван Александрович.

— А, — беспечно махнул рукой Таганцев. — Наш попутчик мыло распределяет.

— Туалетное? — удивился истребитель вампиров.

— Хозяйственное, — вздохнул Таганцев. — И кому это барахло в дороге понадобилось?

— А он что, мылом в поезде заведует? — поинтересовался Иван Александрович.

— Да откуда я знаю? — с досадой сказал Таганцев. — Только мыла у него этого завались.

— А ты откуда знаешь? — опять удивился Иван Александрович.

— Да и я, честно говоря, позаимствовал у него кусочек, от копченого сала руки отмывал, — признался Таганцев.

В купе заглянула проводница.

— Чай будете? — поинтересовалась она.

— Попозже, — сказал Таганцев.

— Вот это правильно, — кивнул Иван Александрович. — Чай не водка, много не выпьешь.

— Это верно, — сказал нежданно подошедший милиционер и потер ру-ки. — Ну, посошок на сон грядущий? Меня, кстати, Спиридонычем кличут!

— Очень приятно, — светски сказал Иван Александрович и поинтересовался: — А второй где?

— Ему нельзя, — сказал милиционер Спиридоныч. — Организм еще молодой и неокрепший, да и службу надо кому-то нести.

Пить заказанный чай Таганцеву так и не пришлось. Зато ночью он не вставал, простатит свой не тешил и сновидений не видел. Кавказец Ахмед, который всю ночь шнырял по вагонам, его тоже не беспокоил.

Таганцев даже стука колес не слышал и покачивания вагона не чувствовал. Тот, кто часто ездит в поездах, знает, что это совсем неплохо. Сон, который ему снился в эту ночь, был странен и непонятен, словно авторское кино, которое так любят снимать начинающие режиссеры. Впрочем, сон этот не влияет на наше повествование, и потому мы его опустим.

Сутки вторые

Утреннее пробуждение находится в прямой зависимости от того, как ты провел предыдущий день, а главное — вечер. И совершенно неважно, где ты просыпаешься — дома, на даче, в палатке, в гостинице, вытрезвителе или поезде. Самочувствие остается неизменным, если ты перебрал, то, просыпаясь, чувствуешь гадкую сухость во рту, сердце учащенно бьется, руки и ноги плохо повинуются тебе, а в голове бьется одна-единственная мысль: неужели это и в самом деле было необходимо. И ты даешь себе клятвенное обещание покончить с одолевающим тебя пороком, но самое странное — веришь этим клятвам, вполне серьезно полагаешь, что справиться с тягой к зеленому змию легко, вот тебе уже совершенно не хочется и никогда не захочется впредь.

И все-таки в поезде просыпаться труднее.

В туалет стоит хмурая, переминающаяся с ноги на ногу очередь, слышны истерические возгласы: да что он там, спит? Зубы можно и позже почистить!

Таганцев пережил мучительно долгую очередь, привел себя в порядок, а когда вернулся в купе, там сидел озабоченный милиционер и рассказывал Николаю Александровичу:

— Понимаешь, чекушку купил, думал, мы утром похмелимся. Утром встаю — нате вам! — бутылка пустая. А главное, укупорка целая, даже не нарушена. Я на напарника: признавайся, волчара позорный, ты лекарство выхлебал? Он клянется-божится, что даже не прикасался. Но ведь я сам видел, полная она была!

— Бывает, — философски заметил истребитель вампиров. — Но ты не волнуйся, у нас тут чуток есть, — и приподнял термос.

— Блин! — восторженно сказал милиционер. — Он у тебя что, безразмерный?

После похмелки стало легче. Таганцев огляделся.

Кавказец Ахмед спал, выставив в проход волосатую спину. За окном проплывал пустой перрон какой-то неведомой станции. У здания вокзала высился памятник железнодорожнику, судя по антрацитовой черноте, поставлен он был паровозному кочегару. По поездному радио сквозь хрипы пробивался голос барда Михаила Смотрова:

В волны Амура, в волны Амура
Бросила лифчик какая-то дура…

Вот так, дуры в воду лифчики бросают, а с этого разгораются международные конфликты на границе! Небось, приплыл в свое время вот такой лифчик от острова Даманского к китайцам, те и озверели.

Таганцев решил перекурить и вышел в тамбур. Следом появился Иван Александрович, который оставил милиционера сторожить термос.

В тамбуре собрался курящий народ. Живо осуждались разные проблемы, причем у каждого из стоящих в тамбуре был на них собственный взгляд.

— Загадочное явление, — объявил мужчина из соседнего купе, которого Таганцев узнал по провисшим в коленях тренировочным брюкам, красной спортивной майке с надписью ЦСКА и обветренному лицу. — Вез в Саратов три литра самогону из морошки. Уж как я его берег, как уж берег! Даже с постели не вставал, чтобы вор какой не польстился. А все зря! Сегодня глянул, пустая банка. Испарился!

— Может, крышку неплотно прикрыл, — с ходу включился в беседу Иван Александрович, лукаво глядя на Таганцева и делая ему неопределенные знаки рукой. — А за ночь, значит, нагрел. Он и того…

— Вот горе-то, — озаботился мужчина.

— Бывает, — утешил его истребитель вампиров. — У меня тоже случай в жизни был, сосед вино поставил, аж двадцать литров, и что ты думаешь? Емкость с трещиной оказалась, так все в землю и ушло.

— Другое тут, — не согласился мужчина. — Если бы он испарился, вонь бы по вагону стояла, как в вытрезвителе после Первомайских праздников. А тут — ничего!

— Гад какой-нибудь инопланетный, — предположил паренек с томиком Саймака в руках. — Учуял и польстился.

— Да как он под меня-то залез? — возразил мужчина.

— А что мы о них знаем, — резонно заметил паренек. — Может, он и толщиной-то в тетрадочный лист!

— У нас в прошлом году на поле «летающая тарелочка» села, — вмешался в разговор остроносый мужичок с лихорадочным взглядом. — Натурально, посидела полдня и улетела. А эти самые «зелененькие человечки» даже не появились. От так! А когда тарелочка улетела, быстро выяснилось, что они у нас делали: у Ивана Охлобыстина облигации трехпроцентного займа исчезли, у Богдановых акции «Газпрома», ну и так, по мелочам, у кого чугунок притырили, у кого козу со двора увели.

— Врешь ты все, — не выдержал паренек с Саймаком. — Да на фига пришельцам твоя коза?

— Ну не скажи, — не согласился мужчина. — Дорога-то дальняя, а жрать всем хочется.

— Будут они твою козу свежевать! — презрительно сказал любитель фантастики. — У них на кораблях свои запасы.

— Ну, может, в научных целях, — примирительно заметил остроносый.

— Это могут, — согласился читатель Саймака. — Вон, в Америке они коров похищали и вырезали у них разные органы. Сотни случаев насчитываются.

— Это они для пробы, — сказал бывший обладатель качественного самогона. — Вырежут, попробуют, если понравится, всю корову упрут.

Двери в тамбур открылись и из соседнего вагона перешли двое странных бледных мужчин в одеяниях, похожих на монашеские. В руках у одного из них была коробка, склеенная из серебристой бумаги.

Разговоры о еде Таганцеву не понравились. Он сейчас к любому бутерброду отнесся бы, как кавказец Ахмед к свинине. Затушив сигарету в банке с окурками, Таганцев вернулся в купе. Иван Александрович уже сидел там и обсуждал с милиционером проблемы SETI.

Кавказца Ахмеда на полке не было, ушел куда-то по своим делам.

— Понимаешь, Спиридоныч, — говорил Иван Александрович, размахивая ломтиком хлеба, — не там ищем! Мы по космосу шарим, а они давно уже на Земле, сидят у нас в правительстве, гадят помаленьку. Вот ты скажи, нормальные люди могут поступать, как наши министры? Могут?

— Не могут, — вздыхал милиционер. — Я тебе так скажу, у нас начальник такой странный, я все думал, ну почему, почему ты такой? А оно вон как дело оборачивается! Может, он тоже, а?

— Запросто! — азартно соглашался Иван Александрович.

При виде Таганцева Спиридоныч почему-то вспомнил о службе.

— Хорошо у вас, — сказал он, с сожалением оглядывая купе. — А тут, блин, опять по вагонам ходи. Будут террористы в поезде ехать, который взорвать хотят! Как же, ждите, они что, дураки?

— Всякие бывают, — возразил Иван Александрович. — У нас такой случай был, мужик тещу свою отравить решил и подсыпал порошка в минеральную воду. А утром с бодуна сам же ее и выдул.

— И что? — с видимым интересом спросил милиционер.

— Моментум! — проявил познания в латыни истребитель вампиров. — Даже не чирикнул! А теща на похоронах, между прочим, рыдала!

— Ладно, пойду, — попрощался милиционер. — Вы тут не очень увлекайтесь.

Иван Александрович и Иван Федорович остались в купе одни. Некоторое время Иван Федорович вяло отказывался от предложений истребителя вампиров поправить здоровье, но через некоторое время малодушно согласился. И правда — после двух стопочек стало намного легче.

— Прибор у тебя, конечно, стоящий, — сказал Таганцев. — Если пустить в производство, большие деньги можно заработать. Ты мне другое скажи, как ты, Иван Александрович, в истребители вампиров попал?

— Долгая история, — отвечал Иван Александрович, закусывая консервированным лососем из банки, которую Таганцев купил перед самым отъездом.

— А что, нас кто-то торопит? — усмехнулся Таганцев.

Дорога располагает к различного рода историям, которые собеседники рассказывают друг другу в порыве внезапной откровенности. Благо торопиться и в самом деле некуда, а лишний житейский опыт, хотя бы полученный другими, еще никому и никогда не мешал.

Рассказ о том, как Иван Александрович стал истребителем вампиров

Я, Иван Федорович, перед пенсией книжки почитывать стал. Ну разное читал, не для души, а так, что под руки попадется или внук домой принесет. А потом разобрало, в три библиотеки записался — взрослую, юношескую и детскую. Там поначалу надо мною смеялись, мол, мужик, в детство впадаешь? Люди делом занимаются, а ты книжки читаешь. Проку-то в них! Я терплю, куда же деваться? И тут стали мне попадать книги об этих тварях. Причем чем дальше, тем больше. Лукьяненко там, Панов, Белянин, правда, тот все со смешочками пишет. А потом серьезные книги пошли — «История вампиров», «Граф Дракула», причем видно было, что люди вопрос хорошо знают и пишут о том, что изучили самым доскональным образом. Особенно Стокер, что тут сказать, большой специалист. Тут меня и забрало. Начал я разные источники читать, на кладбище захаживать стал, со сторожами разговаривать. Они мне, конечно не сразу, но очень многое рассказали. И про тени на могилах, и про дыры в земле. Есть там у них мужик один, Валя Аверин, он на жизнь зарабатывает тем, что могилки копает. Нелюдимый такой мужик, но силищи невероятной. Я с ним как-то разговорился, ну, сделал вид, что не верю во всю эту ерунду. Так он мне глянул в глаза, век его взгляда не забуду, и говорит: есть они, Ваня, зуб тебе даю, есть. Ну, я дальше линию гну, мол, с чего ты взял, ерунду порешь, это на тебя так кладбищенская обстановка действует. Тут он мне и выдает. Я, говорит, в прошлом году могилку учительнице начальных классов копал, Козявиной Елизавете Ивановне. Знаешь такую? Я ему в ответ: ну, как не знать. Она меня учила, сына моего учила, внуков вот не доучила в связи с преждевременной кончиной на девяносто третьем году жизни. Известная личность эта Козявина, ее все в райцентре знают. Так вот, продолжает Аверин, машу я лопатой, метра на полтора уже углубился, а заказ срочный, я за него уже в вечер взялся. Сумерки, потеть не приходится, обстановка благоприятствует, дело уже к концу идет. И вдруг на меня сверху кто-то как кинется! Аверин мужик здоровый, да бывший десантник, он нападавшего через себя перекинул и обомлел. Рожа синяя, глаза угольями горят, а клыки длинные, как мой указательный палец. Тут эта тварь на него опять кинулась. Аверин поймал его на прием и выбросил из могилки. А тут как раз солнышко в последний раз из-за тучки выглянуло. Тварь как заорет! А от нее дымок или пар идет. Кинулась она вниз, нашла какую-то дырку и ушла в нее. Аверин сидит весь в поту, еле дышит и слышит, как эта погань в соседней могилке скулит. «Что, больно?» — спрашивает ее Аверин. В ответ ни слова, только поскуливания одни, собака так скулит, если ее ногой в кирзовом сапоге пнуть. Вылез Аверин из могилки, глянул, кто лежит в соседней, а там директор маслосырбазы похоронен, уважаемый человек был в районе, только вот про него при жизни разные гадости рассказывали. Но не о них речь!

Аверин человек серьезный, я ему сразу поверил. Он врать никогда не умел, даже в школе, что его ни спросят, во всем признается. Помнится, учительница биологии его спросила, почему он домашнее задание не подготовил. Так он ей прямо ответил: в футбол, говорит, играл.

Потом я еще кое-что подчитал. И понял я, существуют эти твари на самом деле. А раз они есть, то должен кто-то с ними бороться? Согласен, дело опасное, но ведь без подготовки и лесину топором обтесывать опасно. Вот и решил я стать истребителем вампиров. Потихонечку справки навел, вывели меня на одного специалиста, он в соседней деревне жил. Серьезный старик, ветхий правда, на ладан уже дышит, только травками да настоями и держится. Он меня многому выучил, только вот до конца я у него обучение не прошел — пошел он на упыря, уложил его, да и сам не уберегся. У него берданка была, так она осечку дала, а осиновый кол вбить ему уже не под силу было. Может, все и обошлось бы, да он на опыт свой понадеялся и чесноком не запасся. Сам его хоронил, смотреть страшно было. Но под конец он все-таки свое дело сделал, чего я каждому желаю. Из последних сил, умирая, сунул упырю в пасть серебряный крестик. Сам понимаешь, от того почти ничего не осталось.

Вот езжу теперь, ищу кровососов. Только мало их, совсем мало осталось, в свое время Третье отделение прекрасно поработало. Если интересно, можешь Александра Бушкова почитать, он все это завлекательно описал.

* * *

— И как ты определяешь, что перед тобой именно вампир? — поинтересовался Таганцев.

— Света боится — раз, — сказал Иван Александрович, машинально загибая пальцы на руке. — С чеснока его воротит — два. Глаз мутный, с кровавинкой. Коготь на пальцах по забывчивости иной раз выпускает. А главное — ровно ореол вокруг него темный, сияющий.

— А клыки? — с интересом спросил Таганцев.

— Клыки? А что клыки? — Иван Александрович махнул рукой. — Они у него в последний момент лезут, когда шею надкусить требуется, свежей кровушки испить.

Посидел немного, крякнул и решительно наполнил стаканчики.

— Давай Тихоныча помянем. Отчаянный был человек!

Они выпили и вовремя, пришел кавказец Ахмед и сразу же нелюдимо полез на свою полку.

— Ахмед, — сказал Иван Александрович ласково. — Что ты, как неродной? Посидел бы с нами, поговорил, о родине своей рассказал бы нам, а? Люблю горы! Красотища такая, что дух захватывает.

Ахмед что-то пробурчал и зашелестел страницами своего пособия.

Таганцеву показалось, что кавказец сказал, что он с покойниками не разговаривает. Конечно же он просто ослышался. С чего бы человеку говорить такое?

— Отстань от него, — сказал Таганцев собеседнику. — Не видишь, человек к экзамену готовится? Давай отдохнем, а?

Они легли на постели.

Иван Александрович зашуршал журналом «Крокодил», Таганцев, поддавшись его настроению, начал листать иллюстрированный журнал.

Кавказец Ахмед снова вжикнул замками сумки и легко спрыгнул вниз.

— Туда-сюда, — сказал Таганцев, когда дверь за представителем южного края закрылась. — Интересно, куда он опять лыжи навострил?

— Бабу, наверное, красивую увидел, — сонно сказал Иван Александрович, отложил журнал «Крокодил» и размашисто перекрестил рот. — У кавказцев кровь горячая, как бабу красивую увидят, так у них все восстает…

Что именно восстает у кавказцев при виде красивой женщины, истребитель вампиров уточнять не стал, отвернулся к стенке и через несколько минут уже густо похрапывал, так густо, что, повертевшись на постели, Таганцев решил перекурить.

В тамбуре собрались уже знакомые лица. Похоже, они все еще продолжали утренний спор.

— По-моему, академик Шнапсман доказал, что белковая жизнь на Марсе невозможна, — горячился юнец, размахивая томиком Саймака.

— Шнапсман, Шнапсман, что вы мне тычете в нос этим Шнапсманом? Мы еще очень мало знаем о возможностях белковых систем. Недавно жизнь открыли на глубине одиннадцати тысяч метров, покажи этих червяков Шнапсману, он бы повесился прямо на кафедре.

— Но при таких температурах…

— Да о чем вы говорите? Когда-нибудь на Балтийском побережье жара в тридцать пять градусов наблюдалась? А на Волге она уже до пятидесяти доходит. В таких условиях жить можно? А мы живем!

— А по-моему, это инопланетяне климат похабят. Выжить нас хотят с матушки-Земли.

— Здрасьте! И куда именно?

— А им все равно, у них свои корыстные интересы. И вообще есть такая идея, что Земля была создана совсем для других существ, а человечество на ней просто накипь, ну вроде блох на собаке, поселились и паразитируем.

— Извините, но вы рассуждаете как человеконенавистник!

— А за что мне людей любить?

Шумные выкрики раздражали Таганцева, при таком шуме он не получал никакого удовольствия от курения. К тому же спор перерастал постепенно в плоскость, где главным аргументом становилась фраза: «Да ты кто такой?», а по мнению Таганцева, такие споры не отличались продуктивностью. Истина в них не рождалась. Обычно в финале таких споров составлялись протоколы.

Не приняв участия в споре, Таганцев вернулся в купе. Когда он шел по вагону, мимо с воем пронесся встречный поезд, и Таганцев почему-то испытал смутную тревогу.

В купе его ждал еще один сюрприз. От подобного сюрприза у людей с менее гибкой психикой случались нервные потрясения, но Таганцев даже не удивился. А чему удивляться, если сны начинают сбываться?

На постели Таганцева сидел кавказец Ахмед. Глаза его дьявольски сверкали.

— А-а, шайтан! — спокойно сказал Ахмед. — Заходи!

Напротив него сидел изумленный Иван Александрович.

— Ты знаешь, что этот сучок удумал? — спросил истребитель вампиров.

— Гореть вам в геенне! — лениво изрек Ахмед, но потом все-таки вспомнил, что он мусульманин, и торжественно провозгласил: — Аллах акбар!

С этими словами он нажал на кнопку дистанционного устройства наподобие телевизионного.

Все трое замолчали.

— Что это, а? — растерянно вскричал Ахмед. — Что, а? Я все сделал правильно!

Таганцев смущенно кашлянул.

— Ты тут, Ахмед, зря акбаришь, — остудил он пыл жителя гор. — Я так понял, ты поезд рвануть собрался? Я тебе так скажу, ты напрасно на дело с хозяйственным мылом пошел! Для того чтобы поезд рвануть, взрывчатка нужна. Гексоген, например, или на худой конец аммонал.

— Какое мыло? Какое мыло, гяур? — гневно крикнул Ахмед. — Тринитротолуол, сто кусков, я за него пятьдесят тысяч отдал!

— Рублей? — деловито поинтересовался истребитель вампиров Иван Александрович.

— Если бы! — Ахмед сел на нижнюю полку, закрыв лицо руками. — Ай, прапорщик! Пятьдесят тысяч долларов он с меня взял! Я его маму… Я папу его… Детей ото всех браков! Какой нечестный человек, а?! Нет, ну скажите, как земля таких носит?

— Он на тебе хорошо наварился, — согласился Иван Александрович.

В дверь постучали.

В купе вошел милиционер. В руках он держал сверток. Ахмед обреченно встал и протянул милиционеру руки, ожидая, что тот наденет на них наручники.

— Это ваше мыло, гражданин Героев? — строго спросил милиционер. — Что же вы мылом разбрасываетесь? Нехорошо!

Он положил сверток на столик и вышел.

— Бабушку, — простонал неудачливый террорист. — Дядю его!

— Тебе, дурачку, надо было проверить, — объяснил Таганцев. — Мыло мылится, а тол — нет. Пятьдесят тысяч баксов за сто кусков хозяйственного мыла! Да, хорошо он на тебе заработал!

— Всех племянников по отцовской и материнской линии, — всхлипнул Героев.

— Схожу к проводнице за валерьянкой, — сказал Таганцев. — Себя человек не понимает!

— Зачем нам валерьянка? — удивился Иван Александрович и потянулся за термосом.

Водку неудачливый террорист выпил, как воду. Посидел немного, закатил припадочно глаза и рухнул на постель Таганцева.

— И что с ним дальше делать? — растерянно поинтересовался Таганцев. — Ментам его сдать?

— Погоди ты, — с досадой отозвался Иван Александрович. — Ну оступился человек. Помоги мне его на полку забросить, пусть отдохнет.

После того как они выполнили задуманное, Иван Александрович разлил водку по стаканчикам, поднял свой.

— Ну вздрогнем? — спросил он. — Я его в ученики возьму. А чего? Парнишка целеустремленный, к своим ему показываться нельзя, не поймут. А у меня при деле будет.

И они выпили за ученика истребителя вампиров Ахмеда Героева, который даже не подозревал, что с этого дня судьба его круто и бесповоротно изменится.

Вечер прошел без особых событий.

Заглянул милиционер. Был он весел, потирал руки.

— Вот уж смех, — весело доложил он. — Мужики в вашем тамбуре подрались. И знаете из-за чего? В жизни не угадаете! Один утверждал, что жизнь на Земле уникальное явление, единичное, можно сказать, а второй твердил, что обитаемых планет во Вселенной — пруд пруди. Потом не выдержал и заехал оппоненту томиком Клиффорда Саймака по голове. Ну и оппонент не сдержался. Вот, блин, до чего чтение людей доводит!

— А вы как считаете, — спросил Таганцев, — есть инопланетяне или глупости все, болтовня?

— А чего мне считать, — милиционер принял от Ивана Александровича пластиковый стаканчик и поблагодарил его коротким кивком, — я сам одного на пятнадцать суток сажал!

Вечером Таганцев курил в тамбуре. Мимо него прошли двое уже не однажды встречавшихся людей в монашеском одеянии. «Ну и рожи», — печально подумал Таганцев.

В тамбур, лязгнув дверью, вошел знакомый милиционер.

— Здорово, Федорыч! — милиционер Спиридоныч крепко пожал руку Таганцева. — Как спалось?

— Н-ну… — Таганцев сделал неопределенный жест рукой.

— Я так и думал, — признался Спиридоныч. — Небось, народ храпел всю ночь?

— Типа того, — кивнул Таганцев. — Слушай, — спохватился он, — ты мне лучше скажи, что это за монахи по поезду бродят? Рожи у них какие-то странные…

Милиционер Спиридоныч засмеялся.

— Так это инопланетяне, — сказал он. — Откуда не скажу, откуда-то из центра. Они второй месяц на этой линии лазят, деньги на ремонт корабля собирают. Сибиряки народ щедрый, наверное, наберут скоро. А до них здесь четырехрукий Костя промышлял. Здоровый такой парнюга с плоской головой.

— Спиридоныч, — спросил Таганцев. — А тебе здесь странным ничего не кажется?

— Что именно? — не понял милиционер.

— Ну, все, — обвел рукой тамбур Иван Федорович. — Костя четырехрукий, сбор денег на ремонт космического корабля… Емкость, в которой спиртное не кончается…

— Не знаю, — пожал плечами милиционер. — Поначалу, может, и казалось, а теперь привык. Тут, если задумываться начнешь, службу нести некогда станет.

Он вытащил из пачки Таганцева сигарету, подождал, пока Иван Федорович поднесет к ней огонек зажигалки, жадно, но с достоинством затянулся.

— Этот рейс у нас спокойным считается. Даже вмазать, если с умом, можно. Я раньше поезда на Москву сопровождал, — сказал он. — Вот где насмотрелся! Иной раз такого страху натерпишься — водка не помогает!

— Ну что может случиться? — пожал плечами Таганцев, глядя, как за окном меняются пейзажи и тянется бесконечная линия проводов вдоль железнодорожного полотна. — Ну зарежут кого, ну бандиты нападут… Что еще-то может случиться?

Спиридоныч долго и внимательно смотрел Таганцеву в глаза, словно прикидывал, раскрывать ли тому известную лишь ему тайну, потом вздохнул, словно принял нелегкое решение, загасил сигарету и сказал:

— А пойдем-ка, Иван Федорович, в наше купе, я тебе кое-что расскажу. Сам понимаешь, не для посторонней огласки.

В купе, где расположились милиционеры, было уютно, на одной из нижних полок небрежно валялась резиновая палка, которую в народе любовно прозвали «демократизатором» или «ускорителем перестройки». Хотя на столе лежала половина палки копченой колбасы, желтели нарезанный батон и горбушка сыра, а из напитков стояли лишь бутылки минеральной воды «Тунгуска Подкаменная», в купе явственно пахло водкой. Минералку Таганцев знал, реклама утверждала, что в ней содержатся частицы инопланетного космического корабля, взорвавшегося в 1908 году над сибирской рекой.

Обе нижние полки были свободны, на одной из верхних спал в цветастых трусах и белой майке молодой напарник милиционера Спиридоныча.

Спиридоныч сел к окну, положив руки на стол, горько и грустно оглядел бутылки с минералкой, поднял глаза на Таганцева и повел неторопливый обстоятельный рассказ о загадочных и страшных событиях, имевших место в прошлом году на станции Бологое.

Рассказ милиционера о происшествии на станции Бологое

Прикинь, Федорыч, ночь, поезд стоит, морозец давит.

От вагонов пар, изо рта пар, где-то у вокзала серебряные тени стоят, время от времени голос слышится гулкий, а вот что говорит, разобрать невозможно. Я в шинельке пробежался по перрону, спрашиваю проводницу, сколько стоять будем. Она мне говорит, мол, ничего неизвестно, где-то впереди не то два локомотива столкнулись, не то рельсы разобраны, будем стоять, пока транспортные бригады порядок не наведут. Ясен корень, как они ночью работают! Пока бригаду соберут, пока кладовщика с материалами вытащат, пока начальники план ликвидации аварии составят и у вышестоящего руководства утвердят…

И спать не хочется.

Если бы я себя пересилил и спать пошел, ничего бы не случилось. Но тут такое дело — я с обеда прилег, думал, полчасика кемарну, а напарник меня пожалел, так я до девяти вечера хоря и продавил. Сам посуди, какой тут сон?

Попробовал к проводнице подкатиться, но та оказалась женщиной строгой, водки со мной выпила, на ласки облом вышел. Меня муж дома ждет! Как так, я же в глаза ему не смогу смотреть! Можно подумать, меня дома не ждут! И ведь нормально я своей половине в глаза гляжу, иной раз даже не моргаю.

Ну, выскочил на перрон, думаю, хоть воздухом подышу. Гляжу, а из тупика ко мне кто-то направляется. Ближе подходит, ближе, смотрю, слава Богу, незнакомый, но человек. Одет, правда, странно: кожаное пальто на нем, фуражка с синим околышем, галифе, и хромачи по выпавшему снежку поскрипывают.

Я ему на всякий случай: стой, мол, кто?

Он неприятно засмеялся, ну все равно как одновременно со смехом зубами скрипит, и мне:

— Кто, кто! Конь в кожаном пальто! Ты здесь порядок охраняешь?

Я ему сдуру и ответил: «Ну я. Чего надо?»

— Пойдем со мной, — говорит этот самый конь в пальто. — Начальство вызывает!

И ты понимаешь, Федорыч, такая властность в его голосе была, что я покорно за ним поплелся. Вроде не я четвертак Родине отдал за две маленькие звездочки и смешные льготы в неопределенном будущем.

Приходим мы с этим мужиком в тупик. Там стоят два пассажирских вагона, вокруг охрана в дубленках и шлем-масках, пар изо рта валит, ну, сам понимаешь, важные люди в вагонах сидят, потому их и охраняют.

Ну, этот самый, в кожаном пальто, шасть в вагон. Слышу — докладывает, мол, товарищ генерал, ваше приказание выполнено.

Из вагона высовывается пузатый такой тип в генеральском мундире. «Мент? — спрашивает. — Залезай, падла, в вагон!»

В вагоне сумрачно, длинный такой стол, у стола стоит мужичонка в черной фуфайке, в шапке из собачьего меха и в лаптях. В креслах за столом сидят двое — один в пенсне, другой — усатый — ложечкой чай в стакане с подстаканником помешивает. Я глянул и обомлел: товарищ Сталин!

Он мне рукой этак машет. Успокойтесь, уважаемый, мы вас по делу пригласили. Встал и заходил по кабинету. Мягко ступает, неслышно. А глаз у него умный, тигриный — желтый от усталости, беспощадный и в то же время сочувствующий такой. Видно по нему, что за весь народ думает и душой болеет.

Поворачивается вождь, трубку изо рта вынимает и в грудь мужику — тык!

— Значит, Денис Григорьев, — говорит он мягко, — тебя сегодня застали за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляются к шпалам. Так это было?

— Знамо, — кивает мужик и шапку снимает вежливо. — Было.

— А для чего ты отвинчивал гайку? — спрашивает вождь.

Я рот открыл. Надо же, до чего государственный человек, в каждую мелочь лично вникает! Другой бы на его месте Кагановичу кивнул, Берии поручение сделал, а этот — сам! И тут до меня доходит, что пенсне за столом именно Берия поблескивает. Во мне все сразу сомлело.

— Кабы не нужна была, не отвинчивал бы, — между тем говорит мужик.

— Для чего же тебе понадобилась гайка? — еще ласковее спрашивает вождь.

— Гайки-то? Мы из гаек грузила делаем, — признается задержанный.

— А кто это — мы? — заглядывает ему в глаза вождь.

— Мы, народ… Климовские мужики то есть.

Тут Берия за столом пошевелился.

— Я же говорю, Коба, заговор. Однозначно заговор! Целая банда вредителей орудует! И эта морда при делах, я по глазам его хитрым вижу, — ткнул он в мою сторону. — Эти суки гайки откручивают, а он сторожит!

Мужик руки к груди прижал и говорит вождю:

— Нешто, Иосиф Виссарионович, можно без грузила-то? Ежели ты живца или выползка на крючок сажаешь, нешто он пойдет ко дну без грузила? Черт ли в нем, в живце, ежели он поверху плавать будет! Окунь, щука, налим завсегда на донную идет, а которая поверху плавает, то ту разве только шелешпер схватит, да и то редко…

— Да что ты, Коба, время свое государственное тратишь на этих выродков? — говорит Берия. — Дело ясное. Разреши, я Хрусталева с наганом позову?

— Погоди, Лаврентий, — мягко говорит вождь. — Надо во всем разобраться.

И — к мужику.

— Разве ты не понимаешь, глупая твоя голова, к чему ведет отвинчивание гаек? Недогляди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило! А в целом по стране? Гайки завинчивать, а не отвинчивать надо! Экое преступное недомыслие!

— Избави господи, товарищ Сталин! — отвечает ему мужик. — Зачем убивать? Нешто мы некрещеные или злодеи какие? Слава-те господи, при таком вожде, как вы, жизнь прожили, и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было… Спаси и помилуй нас Карл Макс и Фридрих Энгельс! Что вы!

— А отчего по-твоему происходят крушения поездов? — спрашивает вождь.

— Известное дело, — отвечает мужик. — Вредители из прежних на новую жизнь гадют!

— Вот! — вождь трубку в рот вложил, хлопнул себя обеими руками по ляжкам и — Берии: — Вот, Лаврентий, прикинь, сколько мы из-за этих мужиков грамотных специалистов постреляли! Вот откуда у нас на железной дороге крушения!

Тут уж Денис Григорьев засмеялся.

— Ну уж, крушения! Сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем, и хранил Господь, а тут крушение… людей убил… Ежели б я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, тогда, пожалуй, своротили бы поезд, а то… тьфу! гайка!

— Ты тут нам своих вредительских методов не рассказывай, — строго сказал Берия. — Мы их и без тебя знаем, да!

— В прошлом году тут поезд сошел с рельсов, — сказал вождь. — Помнишь, Лаврентий, мы еще Кагановича хотели расстрелять. Теперь понятно почему…

— На то вы и вожди, чтобы понимать… Господь знал, кому понятие давать, — вздохнул Денис Григорьев. — Вы вот и рассудите, как и что, а то этот, — он показал рукой на Берию, — хватает за шиворот и тащит… Ты рассуди, а потом и тащи! Товарищ Сталин, он меня два раза по зубам ударил и по груди.

— Э, тебя на месте пристрелить надо было, как бешеного пса, — вскипел Берия и обмяк под жестким взглядом вождя.

— При обыске у тебя нашли еще одну гайку, — сказал вождь, меланхолично посасывая трубку. — Откуда она у тебя?

— Это вы про ту гайку, которая под красным сундучком лежала? — встрепенулся допрашиваемый.

— Не знаю, где она у тебя лежала, только нашли ее, — мягко сказал вождь.

— Ты еще скажи, что это я ее тебе подкинул! — возмутился от стола Берия.

— Напраслину не возведу, — с достоинством отозвался допрашиваемый. — Только я ее не отвинчивал, мне ее Игнашка, Семена кривого сын, дал. Это я про ту, что под сундучком, а ту, что на дворе в санях, мы ее с Митрофаном вывинтили.

— С каким еще Митрофаном? — едва не выронил трубку вождь.

— С Митрофаном Петровым. Нешто не слыхали, товарищ Сталин? Невода у нас делает, бредни и советским партийным работникам продает. Ему этих гаек много требуется. На каждый невод, почитай, штук десять…

— Я же говорил — заговор! — подпрыгнул за столом Берия. — Ты не части, мне каждого записать надо: и Игнашку, и Семена, и Митрофана Петрова… Кто у него невода и бредни покупал, знаешь, да?

Сталин пососал трубку.

— Послушай… Статья пятьдесят восьмая со значком прим пять говорит, что вредительство и умышленное повреждение государственного имущества наказывается исключительной мерой социальной защиты или длительным тюремным сроком…

— Вы лучше знаете, — вздохнул Денис. — Вы же сами законы пишите, а мы люди темные… нешто понимаем?

— Дураком прикидывается, — резко сказал Берия.

Наступило тяжелое молчание.

— Мне итить? — спросил Денис.

Берия вопросительно глянул на вождя. Вождь пососал трубку, прошелся по кабинету, заложив больную руку за борт френча.

— К стенке пойдешь, товарищ! — ласково сказал он.

— То есть как? — испугался Григорьев. — Мне некогда! Товарищ Сталин, мне надо на ярмарку: с Егора три рубля за сало получить…

Его не слушали.

Сталин о чем-то негромко разговаривал с Берией. «Может, к Бухарину и Зиновьеву его пристегнем?» — негромко спросил Берия. «Нет, — качнул головой вождь, — слишком мелкая в политическом плане фигура. — Он мягко и бесшумно прошелся по кабинету. — Вот что, — приняв решение, произнес он. — Запиши в протокол, что все это делалось с попустительства Кагановича и по прямому указанию Молотова. Пусть у нас и на них что-то будет». — «А этот?» — спросил Берия, и я понял, что он спрашивает обо мне. «Этот? — Сталин окинул меня тигриным взглядом. Желтые глаза его блеснули. — Сам виноват. Оказался не в то время и не в том месте. Значит — судьба!»

Берия присел к столу, торопливо дописал несколько строк в протокол.

— Распишись! — приказал он Григорьеву.

— Неграмотные мы, — сказал тот. — У нас еще даже ликбез не открыли.

— Ну тогда крестик поставь, — сказал Берия и, промакивая протокол массивным пресс-папье, приказал: — Хрусталев! Действуй!

— У депо? — спросил военный в кожаном пальто.

— Тебе виднее, — отрывисто бросил Берия. — Сам определяйся, не маленький!

— Ну, граждане вредители, — сказал Хрусталев, поворачиваясь к нам, — пожалуйте на выход!

Сталин махнул рукой и ушел в соседнее помещение.

Мы вышли из вагона. В лицо ударило порывом морозного ветра. Свежий воздух привел меня в чувство. Хрусталев и двое бойцов повели нас с Денисом Григорьевым по направлению к депо. Я уже не сомневался, чем закончится дело. Денис, идя рядом со мной, бормотал:

— Нас три брата: Кузьма Григорьев, стало быть, Егор Григорьев и я, Денис Григорьев… Брат за брата не ответчик, сам ведь говорил, что сын за отца не отвечает… А тут за брата! Кузьма налоги не платит, а ты, Денис, отвечай… Судьи! Помер покойник барин-генерал, царствие небесное, государь-инпиратор отрекся, а то показали бы они вам, судьям… Надо судить умеючи, не зря…. Хоть и высеки, и даже к стенке поставь, но за дело, по совести…

К этому времени я окончательно пришел в себя. Даже вспомнил, что меня никто не обыскивал, и табельный «макаров» болтается на поясе. Незаметно я расстегнул кобуру. Выхватить пистолет и выстрелить в охранников оказалось делом мгновения. Бойцы упали, Хрусталев закричал и, по-заячьи петляя, бросился к литерному составу. Куда делся Денис Григорьев, я уже не видел. Чувствуя себя загнанным зверем, я метнулся вдоль полотна, нырнул под товарный вагон и выскочил на пассажирский перрон.

Мой поезд уже тронулся с места. Расстегнув шинель, чтобы легче было бежать, я догнал состав, уцепился за поручни последнего вагона. Проводница узнала меня и подала руку. Некоторое время я стоял на площадке, боязливо глядя на удаляющуюся станцию. Однако погони не было.

* * *

— Вот такие дела, Федорыч, — заключил милиционер Спиридоныч и досадливо заглянул в пустой, залапанный стакан, зачем-то понюхал его и, морщась, плеснул в него «Тунгуски Подкаменной». Веришь ли, я после этого бессонницей мучался, все по ночам стука в дверь ждал. — Может, кино снимали? — задумчиво пробормотал Таганцев. И встретил саркастический взгляд собеседника.

Сутки третьи (продолжение)

— Ну, дальше уже лирика пошла, — поморщился милиционер, убирая листки с крокодильей исповедью в планшетку.

— Что-то мне эта история кажется знакомой, — сказал Таганцев. — Его случайно не Геной зовут?

— Фантасмагория, — вздохнул создатель Судаков. — Этому вашему крокодилу можно только посочувствовать.

— Ты еще Чикатило посочувствуй! — обиделся милиционер.

— Говорят, что в семье он был душевным и чувствительным человеком, — сказал создатель Судаков. — Трепетно относился к жене, можно сказать, боялся ее.

— Это-то все и объясняет, — сказал милиционер. — Дома жены боишься, устаешь от этого, вот и находишь способ самовыражения — режешь кого-нибудь. А гонял бы жену по дому, детей бы за провинности порол, глядишь, для чего-то предосудительного и времени бы не оставалось!

— Вы хотите сказать, что в истории этого маньяка фрейдистских мотивов не стоит и искать? — с прямотой солдата поинтересовался создатель Судаков.

— Мне кажется, к такому путанику, как Фрейд, не стоит относиться слишком серьезно, — заявил милиционер. — Нельзя сводить жизнь во всех ее проявлениях к фаллическим основаниям. В конце концов, подкорка, конечно, подкоркой, но мозги тебе для чего даны? Я понимаю — «Всякую тварь…» или, скажем, «Наше дело не рожать…» это народные истины, полные, так сказать, сермяги, но нельзя же все в нашем мире одним органом мерить!

— Маньяков вообще трудно понять, — задумчиво сказал создатель Судаков, разливая по стаканчикам остатки коньяка. — Маньяк по способу мышления близок к гению, не зря же все гении имели психические отклонения или неоспоримые душевные болезни. Даже глубоко уважаемый мной знаменитый писатель Джонатан Свифт, можно сказать, отец иронии и юмора, написавший «Путешествия Гулливера» был, оказывается, священником и одновременно писал антирелигиозные книги. А в конце концов сошел с ума. Подобное раздвоение личности до добра не доводит. И ведь что интересно: он свою судьбу предвидел. Гулял как-то Свифт с приятелем, увидел у дороги дерево, которое засыхало с вершины, и говорит: так же будет и со мной, я начну отмирать с головы. Так и получилось. На старости лет он сошел с ума. С головой непорядок получился.

— Ну, это дело обычное, — авторитетно заявил милиционер. — Психи вообще народ интересный. И отмирают чаще всего с головы.

— Вот видите, — сказал создатель Судаков. — Вы сами приходите к мысли о духовной непрочности мира. Все в нем взаимосвязано, если рушится что-то одно, рухнет и нечто другое. Человеческий разум нестоек и поддается влиянию среды, а она, как правило, разрушительна.

— Сложно, — милиционер махнул рукой. — Слишком сложно.

— Так ведь и жизнь непроста, — развел руками Судаков.

— Да уж, — согласился милиционер. — Это точно. Мы не сами зверьми становимся, жизнь нас такими делает.

— Надо жить по совести, — сказал Судаков. — Тогда и зверь в тебе просыпаться реже станет.

Милиционер совсем уже собрался возразить, но тут дверь купе поехала в сторону и в образовавшуюся щель просунулась голова его молодого напарника.

— Спиридоныч, — сообщил напарник, неодобрительно глядя на пустую бутылку. — Там в тамбуре опять потасовка.

— Опять о жизни во Вселенной спорят? — милиционер неохотно поднялся.

— Да нет, — отозвался напарник и показал свою начитанность и образованность. — Теперь они книгу Григория Климова обсуждают. Ну, того козла, который утверждает, что вся власть в мире принадлежит вырожденцам и гомосекам.

— А кому же она еще принадлежит? — удивился милиционер Спиридоныч. — Их вон и в поезде хватает, с хорошими людьми о жизни не дают поговорить!

Таганцев остался в купе наедине с создателем Судаковым.

— Странно, — сказал Судаков. — Варварский, но весьма увлекательный разговор, вы не находите, Иван Федорович?

— Устал я от этих разговорчивых, — признался Таганцев. — Тут до вас со мной истребитель вампиров ехал. Ну, очень разговорчивый товарищ! А еще с нами ехал чеченец, так тот хозяйственным мылом пытался состав взорвать. От всего этого можно с ума сойти!

— Мылом? — создатель Судаков подергал себя за бородку. — Хозяйственным? Смею заметить, у этого человека креативная фантазия.

— Она не у него креативная, — вздохнул Таганцев. — Она креативной оказалась у того прапорщика, который ему мыло под видом взрывчатки продал. С вашего разрешения, я немножечко отдохну.

— Ради Бога! — выставил ладошки вперед Судаков. — Не смею вас беспокоить, отдых в дороге первейшее дело! Я, например, в дороге кроссворды люблю разгадывать. Во-первых, тренируешь память, а во-вторых, поиск слов будит фантазию.

Посидел немного, глядя в окно, потом перевел тоскливый взгляд на Таганцева. Видно было, что не хочется ему кроссворды разгадывать, а хочется поговорить.

— А пастухи годаринские, — вздохнул попутчик, — встретившись с Христом и выслушав Его, сказали Учителю — уходи от нас прочь. Ты мешаешь нам пасти наших свиней…

Таганцев промолчал. Лень было рот открывать. Да и что он мог сказать человеку, которого созданные его воображением существа воображаемым коньячком угощают? Неплохим, кстати, коньячком, весьма неплохим. Как он сказал: Мультиверсум? Ничего необычного в этой идее не было. Нового, впрочем, тоже.

Но часах было около восьми часов вечера.

«Надо же!» — удивился Таганцев, время-то как незаметно пролетело!

Встречный поезд, прогрохотавший на стыках рельсов, вселил в него непонятную тревогу. Может быть, поэтому всю ночь ему снились кошмары. Впрочем, опустим приснившееся Таганцеву, в конце концов у каждого из нас имеется персональный скелет в шкафу.

Сутки четвертые

Утром следующего дня он проснулся от неторопливого и неспешного разговора. Открывать глаза не хотелось, смотреть на столик не хотелось вдвойне. Некоторое время Таганцев лежал, прислушиваясь к перестуку колес, и спрашивал себя: куда и зачем он едет? Внутренний голос молчал. Или еще не проснулся, или нытье Таганцева ему надоело.

В купе шел неторопливый разговор. Кстати, вы заметили, что тему для бесед обычно определяют предшествующие события? Поэтому, как вы понимаете, тема разговора милиционера Спиридоныча и создателя Судакова определялась вчерашней потасовкой пассажиров в тамбуре, а не болезненным интересом к предмету беседы.

— Вот ведь дурость, — милиционер Спиридоныч стукнул кулаком по столику, — была б моя воля, я таким книжки в руки не давал бы. Не умеешь читать, не читай.

— Вот тут, я полагаю, вы не правы, — зажурчал создатель Судаков. — Каждый человек вправе поднимать свой культурный и духовный уровень.

— Так поднимать! — резво отозвался Спиридоныч. — Поднимать, а не бить человека за то, что система сложившихся у него знаний не отвечает твоей!

— А из-за чего спор-то возник? — после небольшой паузы поинтересовался Судаков. Таганцев сразу догадался, чем эта пауза вызвана. После заданного вопроса вновь наступило небольшое молчание.

— Известно из-за чего, гетеросексуал с гомосексуалом взглядами не сошлись, — сдавленным голосом сказал милиционер. — Один считает, что слишком много пидорам воли дали, а другой либерал, считает, что человек вправе пользоваться личными свободами так, как ему хочется. Хочется мужика любить, ну и люби на здоровье.

— На здоровье, пожалуй, не получится, — осторожно заметил Судаков. — Вы ведь знаете, что СПИД большей частью поражает наркоманов и людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

— Вот-вот, — сказал Спиридоныч грубо. — Ориентация им нормальная не нравится. У меня и отец, и дед, и прадед, и пра-пра до любого колена женились, детей воспитали, так что же мне теперь — с жиру беситься и на мужиков кидаться? Ну не нравятся мне волосатые мужики! Я на себя-то голого в зеркало смотреть не могу. Лечить их надо, лечить. Воли им много дали. А ишачили бы в шахте или, скажем, на лесоповале, все дурные мысли из головы повылетали бы.

— Доброе утро! — сказал, поднимаясь с постели и свешивая ноги, Таганцев.

— О! — радостно сказал милиционер. — Николай Федорович проснулся! А мы Саратов проехали!

— К черту скоромные темы, — сказал Таганцев. — Давайте анекдоты рассказывать.

Вниманием быстро завладел Судаков. Анекдотов он знал великое множество и рассказывать их умел. В самый разгар соревнования, когда анекдоты перемежались с одобрительным мычанием и торопливыми выкриками внеочередного рассказчика, который торопился выплеснуть из себя что-то вдруг всплывшее в памяти, дверь в купе открылась.

«Ну вот…» — успел уныло подумать Таганцев.

Тесное пространство купе заполнили сумки, а потом показалась их обладательница — высокая хорошо сформированная женщина с крупными чертами лица. Разумеется, разговор сразу же увял, ну кто же будет при незнакомой женщине рассказывать скабрезные анекдоты?

Одна из сумок легла на колени милиционера, вторая неведомо как оказалась в руках Таганцева, под тяжестью еще одной жалобно пискнул Степан Сергеевич Судаков.

— Так, — сказала женщина. — Разумеется, обе нижние полки у мужиков. Ну, дорогие мужчины, кто хочет поменяться местами с дамой?

И, не уточняя добровольца, новая попутчица выбрала место Судакова.

— Здесь дует меньше, — объяснила она.

Милиционер засобирался. Новое соседство ему явно было не по душе.

Новоявленная попутчица распихала сумки по нишам, легко перебросила постель Судакова наверх и вышла, прихватив с собой полиэтиленовый пакет с изображением Пугачевой.

— Ну вот, — печально сказал Судаков.

Через несколько минут женщина вернулась обратно. Теперь она была в синем трико.

«Переодеваться ходила!» — запоздало догадался Таганцев.

— Ну, — женщина требовательно оглядела попутчиков. — Давайте знакомиться?

В трико она выглядела совсем уже мощной и плечистой. Пожалуй, так могла бы выглядеть метательница молота, особенно после окончания своей спортивной карьеры. Груди восьмого размера высокомерно таращились сосками в сторону мужчин, любовный захват бедер грозил верной смертью даже борцу, отдельного описания требовал зад, но делать этого мы не станем, чтобы кто-то из редакторов или читателей не обвинил нас в пропаганде порнографии, хотя мы-то здесь при чем, комплекция у человека такая! Короче, знойная женщина сидела перед Таганцевым и создателем Судаковым. Именно так бы ее охарактеризовал незабвенный Остап Бендер, а он в женщинах знал толк!

— Анфиса Ровная, — представилась женщина. — Модель.

Судаков подавился воздухом. Признаться, Таганцев был тоже несколько смущен. Модель он представлял себе женщиной высокой и худой до определенной костлявости, такой как Наоми Кемпбелл или Ирина Судомойкина. Сидящая перед ними женщина никак не вписывалась в эти устоявшиеся представления.

Вежливость и врожденная культура взяли свое.

Судаков и Таганцев представились.

Анфиса Ровная оказалась женщиной говорливой, не особо чинилась, поэтому стаканчик коньяка от Судакова приняла охотно и даже с некоторой радостью. Как каждой женщине, ей хотелось выговориться, а в Судакове с Таганцевым она нашла себе благодарных слушателей.

Вскоре им уже до мельчайших подробностей стала известна ее женская трагедия.

Рассказ модели Анфисы Ровной о женских радостях и несчастьях

Анфиса действительно была моделью и рекламировала ширпотреб.

Сами понимаете, такие цыпочки, как Кемпбелл и ей подобные, больше рекламируют себя, нежели надетые на них одежды. Мужики смотрят, иной раз откровенно пускают слюну, жадно выискивают в журналах размеры бюста, объем бедер и талии, да что там говорить, просто любуются красивым личиком! Так вот, Анфиса Ровная на самом деле рекламировала одежду. Сами понимаете, какие у нас в провинции женщины. Нет, речь идет не о молодых вертихвостках, у нас достаточно солидных женщин, располневших от семейной жизни, но все женщины хотят выглядеть хорошо.

Анфиса демонстрировала им наряды.

Наряды эти были рассчитаны не на сорокакилограммовую дурочку, которая полагает, что явилась украсить собой окружающий мир, напротив, наряды, которые демонстрировала Анфиса Ровная, были рассчитаны на женщин поживших, набравших килограммы и превратившихся из сдобной булочки в симпатичный пышный батон.

И надо сказать, что как модель она и в самом деле пользовалась популярностью.

Ей писали письма, ее приглашали замуж, ее звали пожить в доме, лишенном женской теплоты. Однако Анфиса ждала принца, а письма были несколько однообразны и лишены романтизма. «Дорогая Анфиса! — писал очередной кандидат в женихи, — я владею поместьем в Орловской области. У меня два гектара земли, молочная ферма, есть автомашина. Природа у нас благодатная, почва плодородная. Приезжайте, милая Анфиса, вдвоем мы с вами можем многое. Немного о себе: вдовец, люблю землю, в остальном я как все, к сожалению, ничего необыкновенного во мне нет. Но мне думается, что любовь к вам, незабвенная Анфиса, заставит меня сдвинуть горы с места, а если вы пожелаете, то и достать звезду с неба». Очень быстро Анфиса Ровная научилась читать то, что было скрыто между строк письма. Чаще всего автор письма действительно имел старый дом и двух коров. При этом он злоупотреблял алкоголем и в состоянии опьянения выражал свою любовь к земле громогласно и с непереводимыми оборотами речи. Анфиса же привлекала соискателя статностью и габаритами форм, он искренне полагал, что она будет доить коров, заготавливать сено, кормить кур и поросенка, в то время как сам он будет предаваться сладостному пороку.

Были и такие, кто хотел за счет брака и совместной жизни с Анфисой сэкономить на приобретении сельхозтехники. Комплекция модели внушала им надежды и веру в близкое счастливое будущее.

Некоторые проявляли настойчивость, добиваясь принудительного вступления в брак, но природные данные Анфисы позволяли ей отбиться от таких охотников.

Поскольку она не была сапером, Анфиса ошиблась уже четырежды.

Первый ее муж оказался бытовым пьяницей, целеустремленно достигающим уровня хронического алкоголика.

Второй был наркоманом, ловко притворяющимся философом-метафизиком.

Третий оказался импотентом, ловко притворяющимся нормальным мужчиной.

Четвертый муж был бизнесменом-хомячком, он постоянно набивал защечные мешки отборным зерном из имущества Анфисы, пока ей это не надоело.

После этого Анфиса Ровная испытала разочарование в мужчинах и закаменела сердцем.

И все-таки оказалось, что женское сердце совсем не камень.

Его растопил известный стриптизер из города Омска, который не только в совершенстве владел своим телом и мог без каких-либо справочников выполнить любой, даже самый сложный прием из «Камасутры», но к тому же имел подвешенный (во всех отношениях!) язык и сумел найти ключик к нежной душе Анфисы. Модель уже приготовилась к длительному семейному счастью, но после регистрации брака, сопровождавшейся венчанием в церкви, быстро выяснилось, что ее избранник охоч до чужого (и в первую очередь жениного) добра, является наркоманом с большим стажем, хроническим алкоголиком и, вопреки известной пословице о «рожденных пить», бабником высшей руки.

Он не вылезал из ночных клубов, приводил любовниц в дом, прятал их на даче, снимал им квартиры. Анфиса Ровная была вынуждена прибегнуть к помощи частных детективов, и вскоре уже трое таких сыщиков круглосуточно работали на модель. Казалось, стриптизер был вездесущ. Он выступал в ночном клубе «Пиранья» и одновременно отдыхал на квартире по улице Якиманская у несовершеннолетней любовницы, в то время как третий сыщик был твердо убежден в том, что муж Анфисы Ровной едет с новой знакомой в Одессу.

Этого не могло быть, тем не менее происходило.

Анфиса была на грани безумия, растроившийся супруг не давал покоя ее мятущейся и ревнующей душе. Иногда она начинала подозревать сыщиков в криминальном сговоре со своим супругом. В самом деле, ну, скажите на милость, как он мог одновременно обедать в ресторане «Пекин», кататься на прогулочном катере по реке и в то же самое время, если судить по фонограммам, представленным детективом, доводить до сексуального экстаза актрису МХАТа Рыськину в ее собственной гримерной? И это в то время, когда сама Анфиса была твердо убеждена, что ее супруг миролюбиво и беззатейливо копается на дачных грядках в зоне видимости супруги!

Наверное, она бы сошла с ума, но в это время один из частных детективов, уязвленный несправедливыми упреками заказчицы, провел собственное расследование, в результате чего выяснилась жуткая в своем невероятии картина — Анфиса Ровная находилась в одновременном браке с четырьмя братьями-близнецами!

Разъяренная женщина собрала близнецов вместе, заманив их во вновь открывшийся фитнес-клуб, где поговорила со всеми четверыми по душам. Отлежав положенный срок в больнице после воспитательной беседы, проведенной с ними супругой, близнецы некоторое время не отходили от нашей героини ни на шаг, сопровождая ее во всех поездках. Когда один из них грел постель для Анфисы, другой в это время готовил для нее легкий ужин, в то время как третий гладил белье, а четвертый наполнял ванну ароматическими шампунями. Ну, и во всем остальном дело обстояло не так уж и плохо, хорошей женщине надо много любви, от этого она расцветает.

Некоторые могут возразить: как же это так? Не может быть! По этому поводу можно сказать одно — любовь принимает самые различные формы и, если возможны семьи, в которых один супруг обихаживает шесть жен, то почему же не существовать таким, где одной супруге достаются ласки нескольких мужей?

Однако счастье Анфисы длилось недолго.

Близнецы — каждый, как сможет, — начали манкировать своими супружескими обязанностями, а в один прекрасный день покинули Анфису, скрывшись в неизвестных направлениях. То есть каждый из них выбрал направление, неизвестное Анфисе, но известное ему одному.

Сейчас одного из супругов нашли, и Анфиса ехала, чтобы вернуть бежавшего супруга на стезю семейной добродетели, а через него постепенно добраться и до остальных, по которым она очень скучала.

Сутки четвертые (продолжение)

Закончив дозволенные и недозволенные речи, Анфиса Ровная оглядела слушателей влажными от жалости к самой себе глазами и осталась довольна тем сострадательным воздействием, которое эти речи оказали.

Захватив с собой косметичку, она дрофой выпорхнула из купе.

Прислушиваясь к ее тяжелым шагам в коридоре, создатель Судаков покрутил головой.

— Лихо! — подытожил он услышанный рассказ. — Четыре брата-акробата!

— Антимусульманка, — кивнул своим мыслям Таганцев.

— Это как? — не понял Судаков.

— В мусульманских семьях на одного главу семьи приходится от одной до ста содержанок, — пояснил свою мысль Таганцев. — Здесь мы имеем дело с обратным процессом, при котором женщина при наличии благоприятных обстоятельств при нескольких мужьях может кататься как сыр в масле.

Судаков подумал.

— Возможно, — осторожно начал он, — построить такую модель Вселенной, где женщины имеют по нескольку мужей и пользуются в семье всей полнотой власти.

— Порочная модель, — возразил ему Иван Федорович. — Во-первых, в таком обществе мужчин должно рождаться значительно больше, чем женщин, в противном случае трудно будет удовлетворить женские запросы, а во-вторых, ни одна экономика этого не выдержит.

— Ну почему же? — удивленно вскинул бородку Судаков. Видно было, что мысль ему понравилась и отказаться от нее без возражений он просто не может.

— Посудите сами, — объяснил Таганцев. — В мусульманских семьях мужчина, являясь, так сказать, властелином гарема, является духовным и экономическим лидером состоящих с ним в браке женщин. Он ограничивает их материальные запросы и таким образом поддерживает экономику общества на плаву. Но если женщина станет таким лидером! Это же страшно подумать, Степан Сергеевич, ведь отсутствие запретов повлияет на нее исключительно негативно, вы хоть раз видели женщину, которая способна на отказ от удовлетворения своих потребностей?

— Вы правы, — согласился Судаков. — Вы совершенно правы, Иван Федорович! Но знаете, меня смущают именно четыре брата-близнеца. О близнецах я уже не раз слышал. Проблемами близнецов даже немцы интересовались.

— Как же, как же, — сказал Таганцев. — Парадокс братьев-близнецов. Одного запускают в космос на сверхсветовой ракете, другой остается на Земле. В силу теории относительности время для каждого из них идет своим образом, один остается молодым, а второй безнадежно стареет! Таким образом, они перестают фактически быть биологическими близнецами. Помнится, в Питере однажды интересная история случилась…

Рассказ Таганцева об одном теле, двум мужикам принадлежащем

Есть у меня один приятель, он в дурдоме…

Нет, не сидит, он там работает. Хороший специалист, к нему многие в свое время обращались. Такие люди, я вам скажу, помочь просили, что фамилии называть страшно. И вот обращается к нему профессор филологии из педагогического университета. Фамилию его я вам называть не буду, вам она ничего не скажет, а если запомните ненароком, очень неловко может получиться. Человек он еще молодой, книжки пишет, казачьи сказки придумывает, поэтому огласка ему только повредить может. Приходит, значит, этот профессор к моему знакомому, начинает жаловаться. Знаете, говорит, мне кажется, что у меня есть какая-то тайная жизнь, о которой я не подозреваю. А с чего вы взяли? — спрашивает мой знакомый психиатр. Ну, говорит профессор, прямых доказательств у меня нет, а вот косвенных — хоть отбавляй. На той неделе, говорит, просыпаюсь утром, все костяшки пальцев до крови сбиты, нос припух, под глазом синяк, а что со мной происходило, не помню. Или вчера — встал утром, на столе газета, на ней селедка резаная, горбушка черняшки, луковица и две бутылки из-под водочного суррогата, ну, вы сами знаете, какой водкой азербайджанцы торгуют. Видно, что пили у меня дома, но кто, с кем — туман, полный туман. Иной раз замечаю пренебрежительное отношение ко мне со стороны отдельных студентов, хотя я им к тому ни малейшего повода не давал. Два раза меня на кафедре разбирали, вроде я нецензурные выражения в общении со студентами использовал. В подворотнях, бывает, окликают, но как-то странно, меня Игорем Николаевичем зовут, а алкаши запросто кричат: Васек! Чего мимо-то проходишь? Я-то поначалу думал, что путают меня с кем-то. Нет, ко мне обращаются, пусть хамски, но уважительно. В морду иной раз дать хочется, хотя я даже в детстве никогда не дрался. Человек я законопослушный, не хочется мне жизнь в тюрьме заканчивать.

Приятель, конечно, заинтересовался, но тут такая закавыка получается: невозможно дополнительную информацию чисто научным путем получить. А дружок мой уже загорелся! И подключил он к этому делу частного сыщика. Как уж тот наблюдение вел, я гадать не стану, только через некоторое время он психиатру докладывает — живет наш профессор обычной жизнью, но раз в две недели отправляется в пивной бар, заказывает там «ерша», потом это дело усугубляет «бормотушкой». В состоянии опьянения такое выкаблучивает, чего ни один нормальный профессор филологии себе позволить не может. А в пивном баре его хорошо знают, как завсегдатая, даже кличка у него имеется «Вася-паровоз», и на уголовном поприще наш профессор иногда отличается, совершая грабежи и разбойные нападения на разных граждан, а вырученные деньги опять же в пивном баре тратит.

Сами понимаете, в таких случаях лучше самому изолироваться от общества, пока общество тебя не изолировало. Посадил психиатр этого самого профессора филологии в отдельную палату, а сам его родословную изучать стал. И докопался-таки до истины умной своей головой!

Оказалось, что родился наш профессор не один, а на пару с братом-близнецом. Но братцу Василию инфекцию занесли, и несколькими днями поздней он в этом самом роддоме помер. Вот и досталось выжившему братцу Игорю два канала связи с информационной средой. Один за себя, другой — за брата. Только братишке канал попался с негативной информацией. В детстве это не особенно проявлялось, ну там у матери пятерку из кошелька стырит, пирожок в столовке на халяву умнет, однокласснице грязный ботинок в косичку вплетет, петарду под учительский зад подложит. Ему многое прощалось, парень хоть и с придурью был, да в одаренных ходил. Кто знал, что в одном теле две личности живут! Но с началом самостоятельной жизни двойник его окончательно распоясался, Михаила Круга слушать стал, вести себя соответствующе. Первая жена от профессора почему ушла? Пока телом владел Игорек, все интеллигентно было, культурно, он девице полгода не решался сделать предложение, а потом с ней случайно встретился Василий. Тот был парень не промах, как сгреб… В общем, показал он ей, что такое настоящий мужик! Дурочка и замуж-то за него пошла, думала, что такие знойные ночи всю оставшуюся жизнь продолжаться будут. Но — хрен вам! На ее беду к руководству телом опять Игорек пришел. Сами понимаете, лишний раз к жене прикоснуться боялся, от постельных обязанностей по своей стеснительности увиливал, как только мог. Ну, развелись. Тонкая натура Игоря не выдержала, мужик выпивать стал, а Васек ему в этом крепко помогал. На пару они все каналы связи с информационной средой смешали, уже и не поймешь, кто и от какой линии питался. Тут уже и непорядки по педагогической линии пошли. Игорь лекцию читает, а Васек в любое время вмешаться может. По-своему, конечно: выскажется крепенько и опять из подсознания наблюдает, как его бойфренд из сложившейся ситуации выкручиваться станет. А другой раз и Игорек лепту внесет: выскажется в пивной профессорским языком и наблюдает из подсознания, как Васю метелят. И того дурни не поймут, во что все эти глупости их общему телу обходятся. Бывало, Вася перепьет, вены резать начинает, а горькие плоды попыток суицида Игорю достаются.

Товарищ мой вызвал Игоря-Васю на осмотр, вколол ему дозу чего-то такого, с чего оба-двое в одном теле проявились. Сидят они оба-двое перед ним в смирительной рубашке, орут на разные голоса. Один интеллигентными словами психиатра обкладывает, другой кроет его почем зря рыбацкими, воровскими и шахтерскими загибами.

Ну, мой товарищ им и говорит, заткнитесь оба, серу вам в задницу, укол сделаю — в два голоса рыдать станете. Прислушались. Тогда он им и предложил общий язык найти и прийти к полному духовному согласию и единению. И перспективы им обрисовал: либо в тюремной зоне по вине Василия париться, либо в дурдоме до конца дней своих из-за мягкотелости Игоря страдать, третий вариант и вообще рассматривать не хотелось по причине безвременной кончины тела, неосмотрительно изношенного двумя разумами. Игорь сразу усек, Василий покочевряжился, конечно, не буду, кричит, с ним общий язык искать, он от меня всегда деньги прячет! Приходится всякими способами добывать. А как же мне их не прятать? — возмущается Игорь, ну, профессор который, как мне их не прятать, если он мою профессорскую зарплату в два дня пропивает? А ты получай больше, — глумливо советует ему Васек. В общем, подрались бы они, наверняка подрались бы, если бы не в одном теле обитали.

Но теперь они живут дружно — профессор лекции читает студентам, а Васек отрывается в пивном баре по выходным дням. И жена домой вернулась, как они там общий язык нашли, я не знаю и знать не хочу. Знакомый мой на них докторскую диссертацию защитил, а мужики потихонечку общий язык находить стали. Стихи пишут, недавно сборник выпустили, называется «Противостояние». Я его полистал немного и вот что скажу: стихи эти сами за себя говорят. Ну, возьмем, к примеру, такие строки: «Я грозный царь, я шут и нищий плут», «Всю жизнь веду борьбу с самим собой», «Вот альтер эго мне стакан нальет»… Для посвященного достаточно, не правда ли?

* * *

— Бывает… — пробормотал Судаков. Они помолчали.

Мимо прогрохотал встречный поезд, оставив в душе Ивана Федоровича сосущую тревогу, причин которой он не мог понять.

Разговор остался незавершенным, потому что в купе вернулась Анфиса Ровная и между попутчиками завязалась непринужденная беседа о самых разнообразных вещах, которые когда-то происходили на свете. Как известно, общение людей способствует развитию индивидуума. Обмен мнениями — без этого человеческая жизнь была бы неполноценной.

Отсутствовал лишь уже ставший привычным в купе милиционер Спиридоныч.

За окном проплывали пейзажи и железнодорожные станции, изредка мимо проносились с гудением и воем встречные поезда. Они почему-то тревожили Таганцева, но он никак не мог сообразить причины своих волнений. Иногда у него возникали вопросы: куда и зачем он едет? Что погнало его в дорогу? Ответа на вопросы не было, но это и успокаивало Таганцева — каждый из живущих на земле людей знает конечную цель своего путешествия, однако не слишком радуется концу пути.

Между тем обстановка в купе становилась все более непринужденной, Анфиса Ровная весело и заразительно хохотала над бородатыми анекдотами, которые рассказывал Степан Сергеевич Судаков, лукаво поглядывая при этом на Таганцева, отчего тот с тревогой подумал, что нравится женщине.

Женщин Таганцев не то чтобы побаивался, но сторонился. Он с бывшей женой хлебнул любовных взаимоотношений полной чашей, познал с ней страсть, ревность и бои местного значения.

— А чего это ваш товарищ такой скучный? — задала Анфиса обычный женский вопрос Судакову. — Все молчит, молчит…

— Думает, — как обычно в таких случаях, ответил Судаков. — А вот скажите, Анфисочка, чем женская нога схожа с Эйфелевой башней? Вопрос был хоть и с подначкой, но новизной не блистал.

— Стройностью и прямотой, — ответствовала модель и в доказательство вытянула собственную ногу по направлению к Таманцеву. — А не покурить ли мне? — вопросил Таганцев и встал.

В тамбуре было немноголюдно, судя по всему, карательные меры в отношении нарушителей общественного порядка, предпринятые за последние дни работниками милиции, возымели свое действие. Любителя Саймака не было, отсутствовал его остроносый оппонент, но курили двое бородатых мужчин неопределенного возраста. Так обычно выглядят младшие научные сотрудники в научно-исследовательских институтах — джинсня, «Кент», поблескивание очочков и выставленные бородки.

— Прикинь, — тихо горячился один из собеседников, кидая на Таганцева настороженные взгляды, — он мне и говорит: тему для кандидатской я вам подберу и определенную помощь в ее подготовке окажу, но сами понимаете, — при этих словах рассказчик вплотную придвинулся к собеседнику и что-то горячо зашептал ему на ухо.

— Да ты что? — сказал тот, прожигая Таганцева взглядом. — Надо же!

— А я ему, — сказал рассказчик и снова принялся шептать товарищу на ухо.

— Ну ты даешь! — с заметной гордостью за собеседника сказал тот.

— И ты знаешь, какую тему он мне дал? — сказал рассказчик. — В жизни не догадаешься!

— Что-нибудь этакое? — собеседник сделал затейливое движение рукой.

— Именно, — кивнул рассказчик, — сексуальные извращения у шаманов малых народностей Крайнего Севера в условиях полярной ночи.

— Да где же по такой теме материал найдешь! — почти простонал товарищ. — Вот гад!

— Ну, я натурально в Ленинку кинулся — нет ничего, — продолжал повествование второй бородатый. — В Щукинку — тоже ни фига! Ну, думаю, что делать?

— Да таких исследований никто не проводил! — сказал его собеседник.

— Я тоже так думал, — блеснул очками собеседник и закурил новую сигарету. — Но ведь нашел!

— Не может быть! — ахнул приятель.

— В библиотеке МГУ обнаружил в отделе рукописей. Неопубликованная работа Богораза. Когда его за революционную деятельность сослали в Сибирь, он там со скуки этим вопросом и занялся. С выкладками работа, с хорошей статистикой…

— А научная ценность?

— Ну, это ты, брат, загнул! Ведь занимательная штука. Когда я защищался, люди из других городов на защиту приезжали, вот в чем штука, всем интересно было…

Беседующие в тамбуре люди еще раз подозрительно оглядели Таганцева и вышли. Таганцев остался один. Некоторое время он стоял в размышлениях, пуская кольца дыма в потолок. Надо же, какие научные темы встречаются у специалистов! Он попытался представить прикладную ценность кандидатской работы, о которой только что говорилось в тамбуре, пожал плечами, загасил окурок в повешенной на двери пепельнице и отправился к себе.

В купе горел ночник. По местному радио негромко, но настойчиво продолжал терзать души путешественников бард Михаил Смотров:

Лениво лежа на кровати,
Я думал, глядя в потолок,
О некой женщине некстати
И успокоиться не мог…

Судаков ворочался наверху.

Анфиса Ровная раскинулась на постели, выставив большое и круглое белое колено.

Иван Федорович покосился на нее и осторожно улегся на постель, глядя на огоньки, пробегающие по белому пластику потолка.

Поезд тормозил. Таганцев привстал и выглянул в окно. За окном плыл перрон, потом показалось красное кирпичное здание железнодорожной станции. Поезд заскрипел тормозами, посипел воздушными шлангами, вздохнул, словно и в самом деле был живой, и остановился.

По перрону пробежало несколько пассажиров с чемоданами, потом провели крокодила-частушечника. Его конвоировали двое милиционеров. Гармонь висела на покатом плече крокодила, он шел, уныло качая длинной мордой в такт шагам. На частушечнике была зеленая шляпа с белым пером. Одежда была традиционной, из натуральной крокодиловой кожи — белое брюхо, зеленая спина.

— Ветеринарную службу не забудьте оповестить! — послышался за окном голос Спиридоныча.

Таганцев тихо засмеялся и лег, умащиваясь головой на жесткую железнодорожную подушку.

В эту ночь ему ничего не снилось — день и без того был полон событий. Под утро, правда, приснился крокодил, распевавший песенки голосом Аллы Пугачевой.

Сутки пятые

Поезд стучал колесами, постепенно набирая ход.

В служебном купе, где располагались милиционеры, пахло колбасой и ружейной смазкой.

Молодой милиционер свесил ноги и слез, присаживаясь к столику. Он неторопливо соорудил себе бутерброд из сыра и колбасы, в один присест проглотил его и запил «Тунгуской Подкаменной».

— Пора вагоны обойти, — задумчиво сказал он.

— Заметь, не я это сказал! — отметил милиционер Спиридоныч. — Значит, Санек, тебе и карты в руки!

С воем с пассажирским составом разминулся встречный поезд, заставив Таганцева задрожать от неведомых предчувствий.

— Да что может в поезде произойти? — вслух подумал Таганцев, который пришел к Спиридонычу в гости. — Ну, украдут чего-нибудь… Может быть, подерутся…

Молодой милиционер Санек снова приложился к «Тунгуске Подкаменной».

— Вообще, на железной дороге много разных загадочных историй случается, — доверительно сообщил он Таганцеву. — Про пропавший поезд слышали?

— Откуда? — сказал Спиридоныч. — Северная столица. Что они там могут слышать, птенцы гнезда путинского… Давай, Санек, трави! Пусть человек знает…

Рассказ молодого милиционера об исчезнувшем поезде

В общем, случилось это в конце девятнадцатого века.

К одной из малоприметных европейских станций типа Страсбурга поздним вечером подошел поезд — паровоз, десятка два спальных вагонов, впереди, как полагается, почтовый вагон, сзади тюремный, с решетками на окнах.

Публика собралась, поглазеть, как люди будут садиться в вагон. Тогда это в диковинку было. Полицейский по перрону разгуливает, за общественным порядком, блин, следит. Ну, типа все как у нас…

Поезд взял пассажиров, кондуктор дал отмашку, и поезд ушел в ночь. А на следующую станцию не пришел. Натурально, железнодорожное начальство запаниковало, с них же спросят, начали депеши отбивать. Нет поезда!

Пропал поезд, словно его и не было. Как водится, стрелочников нашли, наказали их примерным образом, а через полгода — оба-на! — появляется этот затерявшийся поезд во Флоренции, потом в Германии, чуть ли не у Баден-Бадена, и пошло-поехало, в том смысле, что каждый год его видят, и все в новых местах. У нормального поезда давно должен уголь для паровозной топки закончиться, да что там говорить, пассажиры должны уже с голода кони двинуть, а этот, блин, пыхтит себе на перегонах, потом нырнет в туннель или в балочку, заполненную туманом, и — до следующего года!

Скандал еще из-за чего разразился? На этом поезде две европейские знаменитости ехали — доктор какой-то, чуть ли не сам Зигмунд Фрейд, и важный политический деятель, без которого война в Европе раньше положенного не разразилась.

Родственники пропавших, естественно, по начальству пошли, разобраться требуют, а чего здесь разбираться, сверхъестественное оно и есть сверхъестественное.

Был, говорят, в Киевском университете профессор математики Золтан-Брешковский, так тот вроде бы математически рассчитал, как этот поезд по пространственной ординате движется, и точно предсказал места, где он будет появляться ближайшие пять лет. У него папаша на этом поезде уехал, он из Страсбурга домой, на родной Крещатик возвращался, да так и не доехал.

И вот этот профессор предсказал, что ровно в двадцать часов одиннадцатого мая одна тысяча девятьсот седьмого года пропавший поезд пройдет киевское предместье Дарницу. Решил этот Золтан-Брешковский сам убедиться в правильности своих расчетов, журналистов позвал, и в указанный день к сроку они прибыли на железнодорожную станцию.

И представьте себе, ровно в указанный час поезд проходит станцию, не сбавляя хода. Натурально, дым из паровозной трубы идет, проводники с фонарями в тамбурах стоят. Вот этот Золтан-Брешковский вдруг как бросится за поездом, хвать за поручни, а сам кричит:

— Папа! Папа!

И тут, как утверждают свидетели, кто-то из глубины вагона ему отвечает:

— Свинячий хвост тебе папа, курицын сын!

И все.

Сгинул поезд в неведомом пространстве, а с ним и профессор пропал. Между прочим, троих детей после себя оставил сиротами.

А дальше мировая война началась, потом гражданская у нас, события такие, что про поезд и забывать стали. Говорят, в восемнадцатом году он на станции Гуляйполе объявился. Натурально, махновцы решили его грабануть. Несколько человек прыгнули на крышу последнего вагона, так даже папахи овчинной от них не осталось.

Батька Махно, на что уж материалист был, и тот сказал, что с нечистой силой не воюет. Ему из Кремля мандат на взятие поезда, а он в ответ кремлевским мечтателям: «Я на ваш мандат свою резолюцию кладу!» Говорят, Кремль этим поездом очень интересовался, уж больно удобно было с его помощью мировую революцию по Европам развозить! Только не вышло у большевиков ничего.

Потом он уже в тридцатые годы на Китайской Восточной железной дороге объявился, японцев напугал, они даже ноту советскому правительству прислали: мол, не в тему бродит по Востоку призрак коммунизма, под завязку набитый агентами Коминтерна!

Чуть позже в Советской России судебные процессы над железнодорожниками прошли. Но мало кто знает, одним пунктом обвинения им вменялось пособничество реакционной буржуазной публике, что, беспрепятственно пересекая границы, разъезжала по территории страны. Сталин тогда вроде сказал Кагановичу: буржуям подыгрываешь, морда жидовская, с сионистами заигрываешь? Ну, вякни мне что-нибудь на идиш! Он тогда над вопросами языкознания работал. Каганович сразу на полгода в больницу слег от греха подальше.

И в войну за этим поездом тоже охотились, и наши, и немцы: каждые подозревали, что противоположная сторона этот поезд к рукам прибрала и в разведывательно-диверсионных целях использует. Об этом факте даже знаменитый разведчик Судоплатов писал, ну типа того, что отряду Медведева дано было задание пустить этот поезд под откос под Львовом. Конечно, из этого ничего не получилось! А у немцев Скорцени организовал спецгруппу по захвату поезда. Но только и у немцев ничего не вышло, двое успели прыгнуть на подножки последнего вагона и сгинули в неизвестности. Вот так бывает!

Говорят, что американские мафиози огромные деньги потратили на поиск этого поезда, в сорок четвертом в Италию для этого сам главарь мафии Лаки Лучиано приезжал, только фиг у них чего выгорело! А ведь их понять можно, удобная штука, чтобы наркоту мимо полиции провозить в любую страну мира. Да и прятаться в поезде от полиции можно. Объявили тебя, скажем, в розыск, а ты сел на поезд и ту-ту!

Потом слухи постепенно угасли, только я подозреваю, это наших инициатива. Прибрали они все-таки поезд-невидимку к рукам, начали на нем стартовый комплекс баллистических ракет возить. Помните, все писали про поезд-невидимку, который может в любую минуту из самой неожиданной точки нанести ядерный удар возмездия по противнику? Так это, зуб даю, тот самый поезд и есть!

* * *

Помолчали.

— Слышь, философ, — урезонил напарника милиционер Спиридоныч. — Кто там про обход говорил?

Его молодой напарник покорно встал, залпом выпил «Тунгуску Подкаменную» и застегнул пуговицы на рубашке.

— Вы тут не очень увлекайтесь, — сказал он. — Я быстро вернусь. Их всего-то пятнадцать вагонов.

Глава третья

В поездах путешествуют самые разнообразные люди.

Те, кто побогаче, поселяются в отдельных купе, превращая их в маленькие и неприступные квартиры, над которыми впору подобно героям диснеевских мультфильмов вешать плакат с надписью «Дом, милый Дом!», менее зажиточные или особо экономные граждане едут в плацкартных вагонах, беднота и сверхэкономные люди покупают билеты в общий вагон. Но все равно вагоны движутся по одним и тем же рельсам, мимо окон вагона любого типа проносятся одни и те же станции и любоваться пассажирам всех типов приходится одними и теми же пейзажами.

Время путешествия каждого из пассажиров определяется расстоянием места посадки до конечной станции. Этим путешествие на поезде похоже на всю человеческую жизнь: залазишь в вагон, едешь с удобствами или без оных, общаешься с окружающими, питаешься чем Бог послал, споришь до хрипоты, порой играешь в азартные игры, но все это длится до момента, когда приходится вылезать на конечной станции своего назначения. Правда, иногда находятся люди, которые просто желают тебя ссадить задолго до намеченной станции.

Все мы путешественники из знакомого прошлого и познаваемое настоящее в совсем уже незнакомое нам будущее, которое запросто может и не наступить. И все мы рано или поздно задаем себе вопрос: а, собственно, зачем мы появились на этот свет? Для чего мы, черт нас возьми, живем?

Дети — ростки, обещающие великолепное будущее. Но вот мы все вырастаем и обнаруживаем, что живем на поле сорняков, да и у самих нас подозрительно мясистые и колючие стволы. Грустно. Воображали себя розой или тюльпаном, а обнаружили пустоцветом, и с ужасом ждем приближающегося взмаха косы, когда Бог заготавливает впрок сено для своих неведомых созданий.

Любое человеческое путешествие заключается во встречах и расставаниях, но больше — в мечтах, позволяющих не думать о себе как о пустоцвете и воображать, что ты не такой, как другие, и рожден если не для великих, то хотя бы важных всему миру дел.

Как пел Владимир Семенович Высоцкий:

Вот твой билет, вот твой вагон,
Все в лучшем виде одному тебе дано
В цветном раю увидеть сон —
Трехвековое непрерывное кино…

Единственное различие поезда с жизнью — доехав на поезде до конечной станции, можно купить билет в обратную сторону или куда-нибудь еще. С жизнью так не поступишь, она продает билеты только в один конец.

Сутки пятые (продолжение)

— Да, — сказал Спиридоныч. — Видишь, как оно бывает! И этот поезд везде ездил, где только железнодорожное полотно проложено. А если на него кто садился — пиши пропало, больше этого человека никто и никогда не видел. А поезд все-таки появляется. Говорят, его в Виннице видели и у нас под Ростовом. Я тут с одним мужиком ехал, он математик, в научно-исследовательском институте работает. Вот этот математик мне объяснил, что все дело в слишком сложной топономике железнодорожной сети. Система усложнилась настолько, что стали возможными любые явления. Я человек простой, у меня в детстве по математике больше тройки не было, да и ту учителя в качестве поощрения или сострадания выставляли. Вообще, на железной дороге много таинственных историй происходит. К примеру, на линии Москва — Батуми одно время полтергейст бушевал, стоп-краны рвал. Никто не верил, одно время начальство даже эксперимент провело — к каждому стоп-крану по милиционеру приставило. И что вы думаете? На подходе к станции Дебальцево полтергейст все стоп-краны одновременно рванул. Чудом никто не покалечился, только шесть милиционеров с сотрясениями головного мозга в больницу попали. Тогда и начальство поняло, что против чудес и диковин с дубинками не попрешь. Да что там говорить, у меня самого в жизни чудо произошло, иначе его и не назовешь.

— С тобой? — удивился Таганцев, легко переходя на «ты» с милиционером.

— Именно, — сказал Спиридоныч, мрачнея на глазах. — А чего ты удивляешься? У каждого свой скелет в шкафу.

Назад: Остров обезьян

Дальше: Глава четвертая

Глава первая Таганцев и внутренний голос

Глава вторая Отъезд Таганцева

Сутки первые

Сутки вторые

Рассказ о том, как Иван Александрович стал истребителем вампиров

* * *

Рассказ милиционера о происшествии на станции Бологое

* * *

Сутки третьи (продолжение)

Сутки четвертые

Рассказ модели Анфисы Ровной о женских радостях и несчастьях

Сутки четвертые (продолжение)

Рассказ Таганцева об одном теле, двум мужикам принадлежащем

* * *

Сутки пятые

Рассказ молодого милиционера об исчезнувшем поезде

* * *

Глава третья

Сутки пятые (продолжение)