Глава четвертая

Книга: Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Назад: Поезд в один конец Откровенно хулиганское повествование о смысле жизни и дорогах, которые мы выбираем

Рассказ милиционера Спиридоныча о дамочке, которая хотела броситься под поезд

Я тогда еще на перроне Балтийского вокзала работал.

Ну знаешь, приходится поезда встречать, бдительность проявлять, чтобы не дай Бог несчастного случая не произошло, да и так приходится по сторонам поглядывать, ворюг на вокзале хватает, у любого зазевавшегося могут запросто угол отвернуть, а кому они нужны — неприятности по службе?

Дамочку эту я сразу заприметил, когда она вышла из вагона. Поведением своим она мне не понравилась. Другие пассажиры сразу в вокзал устремляются, про стоянку такси спрашивают, а эта стала и стоит. Лица не видно, вуалька старомодная ее прикрывает, длинная юбка, кофточка с длинными рукавами на ней, но фигурку никаким тряпьем не скроешь, если уж Господь дал, то все при тебе и останется.

Стоит она на перроне, красный мешочек, что висит у нее на запястье, теребит. Потом подошла к носильщику, чего-то у него спросила, тот ей записку подает. Дамочка записку прочла, потом резко так изорвала ее и на перрон бросила. Идет ровно слепая, пассажиры от нее шарахаются. Я на всякий случай поближе подгреб, одним глазом за перроном смотрю, другим дамочку караулю. Смотрю, креститься начала. А поезд тронулся, медленно ход набирает. Дамочка на колеса уставилась и нервно так мешочек с руки рвет, а он не подается. Наконец, сорвала она с руки мешочек, отбросила его в сторону, пригнулась, и тут мне ясно стало, что она задумала. «Ах, — думаю, — мать твою растак, только этого мне в дежурство не хватало!»

Слава Богу, успел я ее ухватить в последний момент.

Дрожит вся, трясет ее, из рук моих рвется и кричит:

— Зачем? Зачем вы это сделали?

Я ей:

— Успокойтесь, гражданочка! Все нормально будет, все будет хорошо…

А она рыдает, бьется у меня в руках.

— Ах, вы ничего не понимаете! Хорошо уже никогда не будет! Понимаете, что вы ничего не понимаете?

Ну что с ней дурой поделать? Она в таком состоянии, что ей только поддакивать.

— Понимаю, — говорю, — только не мог я вам позволить, гражданочка, грех на душу взять и под колеса поезда броситься.

— Ах, какой он негодяй! — говорит дамочка. — И я… Какая я подлая!

— Бывает, — говорю я ей. — А только зачем вы все это затеяли? Вы себе не представляете, как бы сейчас выглядели, не удержи я вас. Зарезало бы вас поездом, очень вы от этого некрасивый вид бы имели, это вы понимаете?

Тут она вуальку подняла, а взгляд у нее… Хорошо, что я толстошкурым родился, наповал бы она меня сразила своим взглядом. Прямо картечью лупанула. Но воображение у нее оказалось живым. Поезд к тому времени вход набрал, мимо колеса последнего вагона с грохотом проносятся, и тут до дамочки дошло, как бы она выглядела, не удержи я ее от опрометчивого поступка. Тут она глаза закатила и — хлоп в обморок!

Вот и представьте себе, я при исполнении, а у меня на руках дамочка в обмороке, а к ее мешочку, ну тому, который она отбросила, бомжара подкрадается.

Я ему говорю:

— Только слямзи, скотина, до конца дней своих будешь в аэропорту обитать!

Бомжара проникся, аэропорт никто из них не любил, пассажиров там куда меньше, да и они посолиднее железнодорожной публики будут, а кому охота хлебное место терять?

— Ошибочка, — говорит бомж, — я это исключительно для того, чтобы вы, Агафон Спиридонович, наклонами себя не утруждали. Да и руки у вас заняты.

Короче, помог он мне дамочку до пикета милиции доволочь, открыл я сумочку, а там записки какие-то, но я их читать не стал, совестно мне чужие записки читать. Солидная дама, а паспорта при себе не имела. Бывает же такое. Правда, в мешочке свидетельство о рождении оказалось, да и то, судя по датам, ее бабке принадлежало. Ну, оклемалась гражданочка малость, я ее и спрашиваю:

— Как вас зовут и где вы живете? А от себя вам одно скажу, если из-за каждой измены люди бы под поезд бросались, у нас бы страна обезлюдела.

Смотрю, у нее интерес в глазах появился.

— А вы бы жене измену простить смогли бы? — спрашивает она.

— Слава Богу, — говорю, — холостой я пока. Поэтому на вопрос ваш отвечать погожу, может, прощу, а может, самым неистовым Отеллой заделаюсь, это уж как судьба повернет. Живете вы где?

— А зовут меня Анной, — говорит гражданка и на щеках ее лихорадочный румянец играет. — Вы — городовой?

— Эх, гражданочка, — отвечаю я ей. — Городовых да приставов уже почитай полвека как нет. Затуманила вам мозги эта самая несчастная любовь, обо всем на свете забыли! Живете, еще раз спрашиваю, где?

— Нет у меня ни семьи, ни дома, — говорит дамочка, а сама на меня испытующе смотрит.

Ну, дежурство закончилось, один жил, привез я ее домой. А что делать? Не на перроне же эту дуру бросать? Чаем напоил, полстакана водки дал выпить. Самый надежный способ человека в себя привести и разговорчивым сделать…

Короче, выпила она, глаз у нее лукавым стал, смотрит она на меня со странной улыбкой, а потом вдруг спрашивает:

— А вы, Агафон Спиридонович, могли бы связать свою жизнь с падшей женщиной?

Сутки пятые (продолжение)

Спиридоныч махнул рукой и замолчал.

— Так ты о знакомстве с женой рассказывал? — догадался Таганцев.

— Пятнадцать лет мы с ней душа в душу живем, — с достоинством отозвался Спиридоныч. — Все мои грехи она мне прощает. Трое детворят народили. Да-а, пожили мы с моей Анютой пожили! А сколько я повозился, пока ей документы выправил? Приду в паспортный, а мне начальница тамошняя говорит:

— Это для вас она любимая женщина, для меня лично она пустое место. Где документ, свидетельствующий о том, что она именно то лицо, за которое вы ее выдаете? Да…

И милиционер глубоко задумался, глядя куда-то внутрь себя.

Таганцев не стал тревожить его задумчивость.

— Бывает… — сказал он и завозился, вставая. — Засиделся я у вас. Пойду погляжу, что в нашем купе делается.

Ничего особенного в купе не делалось, даже чай не пили, Судаков, правда, вяло ковырялся в коробочке с салатом, а Анфиса Ровная, приоткрыв рот, слушала нового обитателя купе — тридцатилетнего брюнета с легкой небритостью на щеках, одетого в синюю водолазку и слаксы.

— Вы и Бондарчука знаете? — спрашивала Анфиса.

— Федю? — брюнет хмыкнул. — Если бы, дорогая Анфисочка, знали, сколько мы с Федей выпили! Да и с папой его, Сергеем, бывало, хорошо гужевались. Я и с Кайдановским знаком… Кешу знаете? Кешу Смоктуновского? О, он мне не раз говорил, талант у тебя, Коленька, его беречь надо, не растрачивать себя по пустякам. Да… С Сокуровым в Каннах сиживали, о тенденциях в развитии нашего кинематографа до хрипоты спорили. К нам тогда еще Кустурица подошел, поздоровался и спрашивает: а кто это с тобой, Николай? Ну, я ему Сокурова представил, а Кустурица ему в лоб: вы меня режьте, господин Сокуров, но ваш «Молох» мне не понравился. Нет в нем европейского шарма, хоть вы фюрера в кустах оправляться усадили…

— А вот и Иван Федорович пришел, — радостно представила Таганцева Анфиса Ровная. — Где это вы гуляли, Иван Федорович?

— У знакомых посидели, — нехотя сказал Таганцев.

Новый попутчик оказался сценаристом. Недавно он закончил сценарий и теперь вез его для ознакомления в Омскую киностудию, которая, оправившись после восьмого дефолта, вновь приступила к созданию художественных полотен.

— Киевлянам повез, — сказал сценарист, — там мне откровенно сказали, что не осилят. Бортко обещал подумать, только ведь в Москве сейчас снобы сидят, эстеты занюханные, им если в фильме меньше десяти убийств, даже и не показывай…

— А о чем ваш сценарий? — вежливо поинтересовался Таганцев.

Не то что ему интересно было, но вежливость требовала поддержания разговора, только одного Иван Федорович не учел — сценарий у Триглавского-Суюнбекова, как была фамилия сценариста, оказался при себе.

— Если желание есть, — сказал Триглавский-Суюнбеков небрежно, — можете ознакомиться с синопсисом. Не скажу что гениальная вещь, но сделана добротно, не без иронии и с этаким философским подтекстом.

Синопис и в самом деле оказался безумно занятным.

Краткое содержание сценария Триглавского-Суюнбекова

Начало сценария чего-то экстраординарного не содержало. Обычная мыльная опера, рассчитанная занять народ на неделю. Содержание сценария кратким образом выглядело так:

Молодой человек из хорошей семьи провинциальных потомственных предпринимателей приезжает в областной центр одной из областей России, чтобы устроиться в отдел реализации ликероводочного комбината и сделать карьеру. Однако начальник отдела реализации комбината Травин вынужден огорчить молодого человека — мест в отделе нет, поэтому предлагает начать путь снизу — с грузчика. Грузчики народ веселый и хлопотливый, по дороге в отдел кадров наш герой, назовем его Таняновым, последовательно ссорится с тремя грузчиками — Раисовым, Покосовым и Аносовым, представляющими гордость местных разнорабочих, и обвиняет их в неумении пить.

Разумеется, всем им предстоит состязание в кафе «Петушок», где к разнообразным напиткам производства ликероводочного комбината продается закуска из продукции местной бройлерной фабрики.

Соперники собираются вечером. Надо видеть, как любовно они готовятся к соревнованию, как выбирают напитки и соответствующие им закуски. Вот-вот разразится сражение!

Но случай вмешивается в их спор.

Пришедшие в кафе работники охраны комбината задирают наших героев. Завязывается веселая и отчаянная потасовка, в которой трое грузчиков и их юный товарищ, который этим днем оформился на работу, одерживают убедительную победу.

Победители весело пьют, но уже не на спор, поскольку они стали друзьями, а для души. Постепенно хмель одерживает победу над нашими героями. Салаты надо менять! Самый опытный из них — старший грузчик Аносов — с сожалением глядит на товарищей.

«Да, — замечает он, внимательно разглядывая спящего лицом в салате Танянова. — Разучилась молодежь пить. А ведь этот еще из лучших!»

Между тем в верхах плетутся интриги.

Директор комбината Бурбонов влюблен в начальницу отдела сбыта. В знак своей любви он дарит ей бутылку экспериментальной жасминовой водки в оригинальной хрустальной упаковке.

Но та является любовницей директора самого крупного магазина города — чеченца Бека Гемова и в свою очередь отдает драгоценный напиток ему.

Начальник вневедомственной охраны Ришелев узнает об этом. Он тоже влюблен в начальницу сбыта, которая не отвечает ему взаимностью, поэтому Ришелев пытается погубить несбывшуюся возлюбленную.

Он коварно влияет на директора комбината. Тот приказывает начальнице отдела сбыта принести подаренную водку на корпоративную вечеринку, которая намечается по случаю юбилея акционирования комбината.

Женщина в панике.

Телефоны отключены, она не может связаться с любовником, не знает, что ей делать. Репутация погублена, придется уходить с высокооплачиваемой работы.

Однако мерцает луч надежды.

Танянов к тому времени безнадежно влюблен в Анастасию Бонасину, работницу отдела сбыта, у которой он снимает квартиру. Супруг Бонасиной, бывший партийный работник и коррупционер, отстранен от должности и влачит жалкое существование. Анастасии тесно в рамках опостылевшего брака, она всей душой тянется к молодому человеку, который выигрышно смотрится на фоне ее престарелого супруга.

Начальница отдела сбыта советуется со своей наперсницей и подчиненной Анастасией, а та решается доверить тайну Танянову.

— Этот мальчик может помочь, — обещает она воспрянувшей духом начальнице.

И действительно. Танянов сразу понимает, что это его шанс выбиться в люди.

Он и трое его друзей в рабочее время выбираются с комбината. Следует головокружительная погоня, в которой последовательно бьются «ауди», «пежо», БМВ и старенькие «жигули» соловой масти, на которых Тынянов приехал в город.

Но цель достигнута: Танянов, минуя охрану магазина и телохранителей директора, врывается к Гемову и рассказывает ему о случившемся.

Беков в отчаянии: вчера он выпил жасминовую водку с друзьями и проститутками в сауне «Каролина». Они с Таняновым едут туда, находят в остатках пиршества драгоценный хрусталь. Слава Богу, на донышке еще что-то есть!

Гамов едет к своему другу на винзавод и под угрозой сдать его милицейским оперативникам, заставляет изготовить аналогичный продукт. Органолептически исследуя остатки водки в бутылке, технологи решают сложнейшую задачу.

Танянов, хитроумно прорываясь через охрану ЛВК, передает продукт Анастасии.

Благодарная начальница отдела сбыта в знак своей признательности дарит Танянову бриллиантовый перстень с указательного пальца своей левой руки.

Честь начальницы отдела сбыта спасена — на корпоративной вечеринке начальник охраны комбината с кислой миной наблюдает, как счастливо щебечущие директор и начальница отдела сбыта в два стакана выпивают жасминовую водку, закусывая ее красавицей курицей-гриль.

Сутки пятые (продолжение)

Таганцев осторожно положил папку с рукописью на столик.

— Ну как? — победно глянул на Таганцева сценарист.

— Неплохо, — сказал тот. — Вы можете рассчитывать на успех, зрителю, особенно из глубинки, да и московской богеме это понравится. Но я рекомендовал бы вам добавить несколько штрихов.

— Каких именно? — сценарист с некоторым интересом глянул на собеседника.

— Приехав в город, Танянов отправляется в бар. Там происходит ссора, в ходе которой он получает бутылкой по голове. Его обидчиком оказывается сын Ришелева — испорченный мальчишка, пьяница и наркоман, работающий, разумеется, в органах внутренних дел. Это позволит в дальнейшем развить конфликт между ними, а заодно показать современные взаимоотношения отцов и детей. И, кроме того, правдиво и ненавязчиво рассказать о нравах, царящих в современной милиции, и показать звериную суть работающих там «оборотней в погонах».

Сценарист задумался.

— Еще было бы хорошо ввести в сценарий роковую женщину, которая находится всецело под негативным влиянием Ришелева. Разумеется, это глубоко порочный человек, отравивший своего мужа. В юности она приворовывала и соблазнила сына пресвитера баптистской секты. Затем вышла замуж за секретаря райкома партии, но тот оказался садистом и импотентом. Он привязал голую Милену за руки к дереву и оставил ее на ночь в самый разгар комариного вылета. Чудом выжившая и обиженная на мужчин, Милена мстит им самыми разнообразными способами, она, разумеется, наркоманка, на этом ее и держит Ришелев, давая наркотики за выполнение бесчестных заданий. Линия Милены даст вам возможность удлинить сериал на пять-шесть серий, согласитесь, что это немаловажный стимул!

— Интересно, интересно, — сценарист оттопырил губу.

— Милена пытается отравить героев, подсовывая в рабочий шкафчик Танянова бутылку «Хенесси», в которую одноразовым шприцем впрыснула сулему. Но здесь ее ждет неудача — ни Танянов, ни его друзья не употребляют «Хенесси», предпочитая водку местного комбината иноземному зелью. Бутылку «Хенесси» случайно обнаруживает в шкафчике Танянова один из охранников комбината, в результате чего дежурная смена охраны в полном составе попадает в морг. Подозрения, разумеется, падут на Танянова, и, чтобы от них очиститься, Танянов с друзьями отправится в экспедиционный цех, где они за рабочую смену должны загрузить шесть вагонов продукцией комбината.

Пытаясь все-таки насолить Танянову, Милена знакомится с Анастасией Бонасиной и склоняет ее к лесбийским играм. Как любовница Анастасия для Танянова будет потеряна, что, разумеется, заставит его страдать. А главное, побольше трюков, гэгов, и успех картине обеспечен.

— Интересно, — сказал сценарист. — Это надо обдумать.

— Мальчики, — кокетливо вмешалась в разговор Анфиса Ровная. — Хватит вам разговаривать. Разговаривают, разговаривают, а между прочим, уже четыре часа! Пойдем в вагон-ресторан. Посидим, на людей посмотрим, музыку послушаем… А вы, Коленька, нам про актеров расскажете. Вы Караченцева знаете?

— Тезку-то? — заулыбался сценарист. — Я же ему несколько раз слова для песен писал, он ведь попсовых композиторов терпеть не может. Только Рыбникова с Вознесенским и меня признает.

— Ой, как интересно! — Анфиса Ровная захлопала в ладоши. — А с ментами встречались? Ну, с теми, которые в сериале…

— И не только встречался, — подмигнул сценарист. — Сиживали, сиживали… Между прочим, хорошо пьют ребята, прямо как настоящие менты!

Таганцев в вагон-ресторан не пошел, сославшись на головную боль.

Анфиса Ровная послала ему выразительный и томный взгляд, вздохнула, подхватила под руку сценариста, и они отбыли.

— И я вам так скажу, дорогая Анфисочка, — послышался из коридора удаляющийся вкрадчивый голос. — Это раньше в кино набирали красоток с хорошими фигурками. Но разве такая сыграет характер? Никогда! Для того чтобы фильм стал событием, надо душу вложить в роль, пережить ее, как свою собственную судьбу. Вот, скажем, Никита…

— Это Михалков, что ли? — казалось, голос Анфисы Ровной не могло заглушить расстояние.

Хлопнула дверь тамбура.

— Шумная женщина, — сказал Судаков, не поднимая головы от салата. — Коммуникабельная.

— Странное дело, — сказал Таганцев, укладываясь на постель. — Вот мы едем куда-то, а куда, зачем? Этот Триглавский собирается кому-то впарить сценарий, а он слизан с романа Дюма. Вы ищете вдохновения для созидания чего-то невероятного. Иван Александрович, что до вас ехал, отправился на поиски каких-то мифических вампиров. Я не пойму, куда и зачем меня несет… И только вот эта женщина точно знает, куда и зачем она едет. За мужем она едем, и будьте уверены, она его вернет в лоно семьи, а потом и всех остальных мужей вернет, такой уж у нее целеустремленный характер.

— Я на следующей станции сойду, — утвердился в мысли Судаков.

— На дальней станции сойду? — глянул на него из-под руки Таганцев.

— Да нет, обратно поеду, — вздохнул Судаков. — В конце концов, мой бунт против серой действительности был немотивирован. Эвереттика — это научное направление, где все зависит исключительно от воображения. Если у человека серое воображение, ему уже ничего не поможет — ни дальняя дорога, ни провинция с ее каждодневными чудесами и диковинами. Понимаете, Иван Федорович, в нашем путешествии фантастический элемент оказался куда выше, чем в любом воображаемом мире, созданным когда-то. Жизнь опережает действительность. Тут, пока вы отсутствовали, по вагонам один человек ходил, предлагал души продать. Я поинтересовался. У него при себе договоры. Каждый договор составлен на русском языке, а ниже — перевод на украинском, татарском, башкирском и идиш. Что меня потрясло — печать, печать имеется. Представляете, скупка душ осуществляется от имени какого-то товарищества с ограниченной ответственностью, вместо крови — авторучка с красными чернилами, деньги можете получить немедленно, благо паспорт в дороге у каждого с собой.

А еще он осуществлял страхование от Судного дня. Недорого — пятьдесят рублей в год, и полная гарантия, что вам не придется восставать из могилы и куда-то тащиться — перед престолом Господним вас будут представлять адвокаты.

— Жулик, — сказал Таганцев просто для того, чтобы не молчать.

— А я ему поверил, — признался Судаков.

На следующей станции создатель и в самом деле сошел.

— Таганцев, — сердечно заметил он на прощание. — Я не знаю, куда и зачем вы едете, может, преследуются иные цели, о которых я ничего не знаю. Но мне кажется, что начата инициация. Вы — создатель, Таганцев, только пока еще не знаете этого. Ваше дело творить миры, а не проживать бесцельно серые будни. Может, мы сейчас находимся во Вселенной, рожденной вашим воображением, только ни вы, ни я об этом не подозреваем.

Поезд стоял недолго. Когда он тронулся, Судаков долго махал вагонам вслед, потом подхватил сумку с вещами и отправился в маленький провинциальный вокзал покупать обратный билет. Над входом в вокзал висел транспарант: «Ртищево приветствует участников первого мирового чемпионата по броскам хомячков в высоту!»

«Интересно, как они замеряют расстояние, на которое взлетает хомяк?» — уныло подумал Судаков.

Таганцев же вернулся в купе, лег на свою полку и стал думать о том, что было бы хорошо создать мир без каких-либо нравственных отклонений. Потом он начал размышлять об этих нравственных отклонениях и пришел к выводу, что построение такого мира просто невозможно, ведь очень часто то, что одни считают отклонением, другие считают нормой, и наоборот. Все упирается в мировоззрение. Воспитать правильное мировоззрение у людей еще не удавалось никому. Создаваемые вселенные всегда несут отпечаток своего создателя. Создаешь ведь по образу и подобию своему, другого просто не удавалось никогда, основа фантазии всегда окружающая тебя среда. И будущее не рождается само по себе, у него всегда твердая и незыблемая основа — прошлое.

Тяжела была доля создателя Судакова.

«А сам-то ты? — спросил он вдруг себя. — Едешь, едешь, а куда? Сорвался, бросил квартиру… Тебя-то что понесло во Владивосток? Вдруг Судаков прав, и идет твоя инициация, как создателя?»

Внутренний голос молчал, а сам Таганцев на этот вопрос дать ответа не мог. Постепенно и незаметно для себя он задремал.

В российской литературе сны имеют особое значение. Они являются как бы проекцией мечтаний и чаяний простого русского человека. Русский интеллигент всегда задавал себе вопросы, на которые не мог ответить сам: что делать? как жить? кому на Руси жить хорошо? кто виноват? В жизни на них ответа не найдешь, поэтому многие авторы пытались найти на него ответ во снах своих героев. Но решать свои проблемы во сне мог найти только великий русский химик Дмитрий Иванович Менделеев. Поэтому обозначенные вопросы актуальны и в наше время, возможно, они вечны и ответа на них просто не существует.

Еще русские писатели любили в тех же снах описывать светлое будущее человечества. Удивительно ли, что четвертый сон Ивана Федоровича Таганцева заглядывал в отдаленное будущее? Снилось Ивану Федоровичу, что он путешественник во времени, которого занесло в отдаленное будущее. Оказалось, что и в этом будущем задают все те же вопросы и волнуют людей привычные и вечные проблемы.

А все потому, что эволюция человека прекратилась сразу же после его происхождения от обезьяны. Не развиваемся мы — ни в биологическом смысле, ни в социальном. В сущности — мы все те же обезьяны, только научились говорить и встали на задние лапы, освободив передние для того, чтобы хватать. У нас по-прежнему культ вожака и силы, мы все так же жадно смотрим по сторонам, нам всего хочется, причем в безраздельное пользование, мы чревоугодничаем, вожделеем чужих самок, творим себе кумиров, нарушаем все заповеди, которыми обещались жить, но при этом мы себя успокаиваем мыслью, что наши недостатки есть продолжение наших достоинств.

Удивительное самомнение, вы не находите?

Четвертый сон Ивана Федоровича Таганцева

Деревня светлого будущего была нарядной и аккуратной.

Домики казались пряничными, так красиво и разноцветно они выглядывали из густой зелени садов. Дороги были асфальтированы и чисты.

— Ремонтники объезжают ее каждый день, — сказал Дар Светел, — каждую трещинку тут же замазывают. Реставрация позволяет содержать дороги в идеальном порядке. Шоссе мирового уровня, как вы сами видите. А вот, кстати, и сами ремонтники!

По дороге ехали несколько человек на маленьких электромобилях.

Дар Светел поспешил им навстречу.

— Привет Майн Квас, — приветствовал он товарища. — А где же ваш бригадир, мужики?

— На станцию синтеза силоса поехал, — сказал плечистый лобастый негр, выбираясь из маленькой машины. — Слушай, Дар, ультразвуковые насадки с Лобовского завода никуда не годятся, они делают покрытие слишком жестким. Эластичности не хватает!

— Ничего, — успокоил Дар Светел, — скоро мы их прижмем! Кейптаунский завод начал выпускать мировые насадки, мы лучше с ними договор заключим.

Рабочие поехали дальше, а Дар Светел повез Таганцева в деревню.

— Вот здесь у нас располагается лаборатория биосинтеза, — сказал он. — Работники ее создают умопомрачающие по своему составу вещества! Представляете, скоро нефть синтезировать смогут. Есть тут один самородок — не голова, а вычислительный центр. Конечно, — поторопился он, — другие ему мало в чем уступают, шесть специалистов лаборатории окончили Гарвард, один Московский химико-технологический институт, трое Дальневосточный университет органической химии. Давайте зайдем, я вас с руководителем лаборатории познакомлю.

К его удивлению, руководителя на рабочем месте не было.

— А он на станцию синтеза силоса поехал, — объяснили Дар Светелу ученые, с некоторым любопытством поглядывая на Таганцева. — Трое суток уже там!

— Похоже, на станции аврал, — как показалось Таганцеву, смущенно сказал Дар Светел. — Но продолжим нашу экскурсию по деревне светлого будущего. Здесь у нас пищевой узел. Главный гастроном — уникальная личность, может готовить все европейские кухни, китайскую, японскую… Мастер своего дела.

— А американскую? — спросил Таганцев.

— Ну какая же кухня у американцев, — с сомнением сказал Дар Светел, — наборы белков и углеводов не учитываются, питание ведет к ожирению.

Нет, наш специалист такого никогда не допустит. Между прочим, окончил Московский кулинарный техникум. Давайте зайдем, поговорим с главным кулинаром, может, он нас чем-нибудь вкусненьким угостит.

Белковые блинчики с белужьей икрой и в самом деле оказались вкусными, но поговорить с главным деревенским кулинаром не удалось.

— А он на станции синтеза силоса, — объяснили работники пищевого центра.

— Давно? — поинтересовался Дар Светел.

— Дня три, — сказали кулинары, и Таганцев заметил, что они странно переглядываются между собой.

— Ладно, — проворчал Дар Светел, — скажите, что мы к нему с товарищем из прошлого заезжали.

— Так вот это кто! — сказали работники пищевого узла почти хором. — То-то нам его лицо показалось знакомым!

Неподалеку от разноцветного куба Пищевого центра был пруд, в котором плавали странные существа, похожие одновременно на дельфинов и на крокодилов, но с такой зубастой пастью и такой длинной шеей, что даже боязно было подходить к воде.

— Ихтиозавры, — гордо сказал Дар Светел. — Выращены путем регулирования процессов в яйцах ящерицы зеленоголовой. Тут постарались наши специалисты из группы разработки новых видов. Я думаю, это благодатные эксперименты, пищевую базу надо разнообразить. Вообще, нашим профессионалам принадлежат многие перспективные разработки в сельском хозяйстве: самовыкапывающиеся морковь и картофель, например, сменношкурые бараны, коровообразные, которые дают по желанию потребителя вместо молока готовое масло и сметану…

Правда, молодежь здесь у нас трудится, пусть и талантливая, иногда им пошкодить хочется, вот и гибридизируют порой таких монстров, что вся деревня в ужасе. Представляете, в один прекрасный день на полях появились скорпионы размером с хорошего быка. Это наши ребятки, оказывается, проблему хитина решали! Мы им, конечно, холку намылили. Вы думаете, они успокоились? Ровно через полгода кентавров на поля выпустили. Существа получились сварливые, неуживчивые, пришлось решать вопросы радикально — все стадо под нож пустили!

Начальника группы разработки новых видов на месте не оказалось — уехал на станцию синтеза силоса. При этом известии Дар Светел заметно помрачнел.

В лаборатории у генетиков было спокойно, в огромной клетке молчаливо раскачивался на длинных желтых ногах странный уродец, покрытый редкими перьями и обрывками пуха. Задник клетки был покрыт многочисленными желтоватыми потеками, в углу клетки белели груды скорлупы.

— Манипулируете природой? — хмуро поинтересовался Дар Светел.

— Новый вид несушки, — гордо сказал инженер Эрг Мажор, заменяющий отсутствующего начальника группы РНВ, — представляете, уважаемый Дар, несет до шестидесяти минут яиц в минуту. Кальций для формирования оболочки приходится подавать под давлением. Правда, — он вздохнул, — никак мы не справимся со скоростью яйцекладки, из-за этого девяносто процентов яиц пока не удается сохранить. Но, кажется, и эту проблему мы скоро решим!

— Вот видите, — сказал Дар Светел, когда они покинули здание, — действительно, люди рождены, чтобы сказку сделать былью! Наши предки о таких достижениях могли только мечтать!

Проехав некоторое расстояние, он свернул к буйному зеленому оазису.

— Здесь работают ботаники, — сказал он. — Их успехи тоже впечатляют. Трехколосная пшеница, двухколосная рожь, медоносная гречиха… Видите вон ту рощицу?

Деревья в рощице были странными — на ветвях глянцево поблескивали странные наросты.

— Вы думаете, деревья больны? — заметив жалостливый взгляд Таганцева, быстро сказал Дар Светел. — Ничего подобного, просто нашим ученым удалось решить вопрос синтеза молока прямо деревьями, минуя, так сказать, корову. Каждое дерево дает до четырехсот килограммов молока в сутки, доярки не успевают сдаивать молоко. Будем поставлять саженцы в африканские страны, Индия уже заказы прислала, у них ведь корова считается священным животным…

Главного ботаника на работе не было — уехал на станцию синтеза силоса.

— Да что там стряслось? — встревожился Дар Светел.

Ботаники отмалчивались.

Таганцев и Дар Светел продолжили экскурсию по деревне светлого будущего.

Успехи деревни впечатляли.

— А вот и местный директор, — Дар Светел остановил встречный электромобиль, в котором сидел угрюмый и озабоченный мужчина лет сорока. — Приветствую вас, Кинг Конг! С чувством законной гордости объезжаете свои владения?

— Еду на станцию синтеза силоса, — ответил ему Кинг Конг.

— Да что там стряслось? — не выдержал Дар Светел. — Все основные специалисты там уже несколько дней. У вас чрезвычайное происшествие?

— Можно сказать и так, — согласился Кинг Конг. — Будь они неладны, эти дипломированные специалисты! Вы представляете, уважаемый Дар, техники со станции переоборудовали свою установку в самогонный аппарат. Силос забродил, аппарат его в спирт перегоняет. Теперь спирта у нас завались, можно утопиться, вот только кормов для зимовки для скота не осталось!

Кинг Конг посигналил прощально, и электоромобиль помчался в сторону околицы.

— Да, — уныло признался Дар Светел, — успехи нашей науки, конечно, впечатляют. А вот человек остался прежним. Никак мы не можем справиться с таким явлением, как бытовое пьянство среди сельских тружеников, ну просто никак! Пьют сволочи!

Он посмотрел вслед умчавшемуся электромобилю директора, потом нерешительно глянул на гостя из прошлого:

— А что, Иван Федорович, — сказал он, — может, и нам туда съездить? Раз уж все они там собрались. Посидим, по рюмочке выпьем, заодно и познакомитесь сразу со всеми нашими талантами!

Сутки пятые (окончание)

Посидеть со специалистами будущего Таганцеву не удалось.

Его разбудили.

— Ваня, вставайте! — Таганцев ощутил нечто похожее на землетрясение. Если его и трясли бесцеремонно, то явно не с целью разбудить, а пытались вытряхнуть из него душу. От злоумышленника пахло духами, коньяком, свежими огурцами и цыпленком табака. — Вставайте, Ваня! Это невежливо — храпеть, когда дама бодрствует! Ну, какой вы! Мне через две остановки сходить, а вы дрыхните! Вставайте, вам дама приказывает!

Светлый мир, снившийся Таганцеву, обратился в тусклую реальность железнодорожного вагона. Она и в самом деле была тусклой — не то генератор барахлил, не то железнодорожники всерьез рассчитывали получить премию за экономию электроэнергии.

Таганцев неохотно поднялся.

Нет, не настойчивое желание Анфисы Ровной заставило его принять вертикальное положение, подняло его осознание того, что спокойно лежать ему все равно не дадут.

— А где лысенький? — спросила Анфиса.

— Сошел, — сказал Таганцев.

— Забавный, забавный! — Анфиса плюхнулась за столик, на котором темнела бутылка коньяка. Вагон едва заметно вздрогнул. — Представляете, Ваня, Николай мне сейчас рассказывал, как на съемках фильма «Тарас Бульба» под известным актером Петром Зайченко из холостой пушки двух лошадей убило! А вы знаете актера Зайченко? Ой, у него такая внешность, прямо как у загулявшего казака. Я в него прямо влюблена была до своих замужеств. Даже фотографию его хранила, где Петенька с бородой. А в фильме их всех обрили наголо, только чубы на темечке оставили. Николай говорит, что чубы эти клеем приклеивали. Смешно, правда?

Она хихикнула.

Сценарист покачивался в проходе между полками, держась сразу за обе верхних. Он бессмысленно и радостно улыбался и кивал: мол, было, было!

— Ой, а вы знаете, Ванечка, мы сейчас из ресторана шли, а в тамбуре мужик стоит горбоносый такой, темнолицый и в белом плаще. Я только дверь открыла, а он ко мне шасть — мадам, разрешите взять у вас пробу крови? И в руках у него шприц. А Николай не растерялся — р-раз его по зубам! — Анфиса Ровная довольно наглядно показала, как сценарист Триглавский-Суюнбеков это сделал. — Раз! И мы дальше пошли…

Сценарист проявил признаки жизни.

— Упырь! — объяснил он. — Я их всегда бью!

Дверь в купе приоткрылась, и Таганцев увидел озабоченное лицо милиционера Спиридоныча. За ним в полутьме коридора виднелось ну очень горбоносое и смуглое лицо.

— Эти? — спросил милиционер и повернулся к Анфисе. — Ну что же вы, гражданочка! Это же форменное хулиганство. — Специально для Таганцева объяснил: — У нас при поездной бригаде медицинская экспресс-лаборатория работает, диагностику состояния организма любому желающему ставит. Ну, человек предложил этой гражданочке экспресс-диагностику пройти. И что же? Эта парочка изуродовала его по всем правилам, на ринге такого не сделают. И всего за каких-нибудь тридцать секунд.

— Так он же крови хотел! — возмутилась Анфиса.

— Ну правильно, — согласился милиционер. — Без анализа крови диагностирование вообще невозможно.

— Погодите, погодите, — сказала Анфиса. — Значит, мы его неправильно поняли!

— Зато он вас прекрасно понял, — мрачно заметил милиционер. — Медицинскому работнику два зуба высвистали, а вы, гражданочка, между прочим, его еще и коленом, — и Спиридоныч так сморщился, что без дальнейших объяснений было понятно, куда пришлось могучее колено Анфисы Ровной.

— Спиридоныч, — осторожно сказал Таганцев. — Ну не знаю… Ну нельзя так. Дайте я с потерпевшим переговорю, успокою его как-то…

— Это я его сейчас успокою! — пообещала Анфиса. — На всю оставшуюся жизнь.

Взгляд милиционера Спиридоныча остановился на бутылке коньяка, оставленной Таганцеву сошедшим создателем, холодное обещание безукоснительно следовать букве закона угасло в нем и уступило место способности к компромиссам.

— Я сам его успокою, — пообещал он. — Ну ошибся человек, не за тех вас принял. Вы мужика-то закиньте на полку, пусть не отсвечивает, ладно?

Вернулся он довольно быстро, сел ближе к столу.

— Эх, гражданочка, — сказал он, — С такой, как вы, опасно сталкиваться в темном переулке. Чем-то вы мне мою одноклассницу Анну Селиванову напоминаете. Шла она однажды по темному парку домой из кино, и покусился на ее юные прелести один подвыпивший мужичок. Народ, что по парку гулял, слышит из темноты отчаянный девичий крики: «Помогите! Помогите!» Ну, народ у нас сердобольный, кинулись на помощь. Когда прибежали, видят, Анна верхом на мужике сидит, обоими кулаками ему скулы рихтует и на помощь зовет. Один из спасателей посмотрел на насильника, у него ах челюсти свело от сочувствия. «Да чем же тебе, девочка, помочь? — спрашивает он. — Разве что насмерть его забить!»

Анфиса зарделась, бросила на Таганцева скользящий взгляд и потянулась к стоящей на столике бутылке.

— А давайте выпьем, мужики? — предложила она и умело вскрыла бутылку. — За женское счастье!

Милиционер Спиридоныч деликатно принял стаканчик, опрокинул его в себя, поставил стаканчик на столик и привычно занюхал выпитое согнутым указательным пальцем.

— Я вам так скажу, гражданочка, — вздохнул он. — Женское счастье — штука весьма неопределенная. Было у меня однажды на Привокзальной площади… Две подружки засиделись за интимными беседами о женском счастье за полночь. Ну, натурально, одна прошла другую провожать. Вдруг из — за киосков, как водится в такое время, выскакивает жадный до женских прелестей насильник. Хвать одну из гражданок и поволок по одному ему известному делу. Вторая, конечно, кричать! И так она кричала, что негодяй перепугался и сбежал. «Вот видишь, — гордо говорит крикунья подружке, — я твою честь, можно сказать, спасла, ну если не всю, так ее сохранившуюся часть. Если бы я не кричала»… — и даже глаза закатила, представив, что бы случилось, не подними она шума. Ну почти потерпевшая ей и говорит: «Подружка, ты хоть помнишь, что ты кричала?» — «Откуда! — говорит та. — Сама себя от страха не помнила!» — «Да ты кричала, — говорит та девица, которую обесчестить пытались, — очень даже громко кричала. Ура! ура! — ты вопила!»

Анфиса Ровная задорно посмеялась.

— А что это вы меня: гражданочка да гражданочка? — сказала она. — Меня, между прочим, Анфисой зовут. А давайте мы с вами выпьем на брудершафт, чтобы сразу и на «ты» и по имени. Вас как зовут?

Милиционер Спиридоныч кивнул:

— Это можно, — сказал он. — А зовут меня, Анфисочка, просто — Агафон. Для друзей и хороших знакомых — просто Фошей.

— Славное имя, — сказала Анфиса Ровная. — О Древней Руси заставляет вспомнить. — И пожаловалась: — Моих-то без фантазии родители ихние назвали: Александр, Алексей, Антон и Андрей. И все на букву «А». Помнится, я долго к этому привыкала!

Выпила, потянулась могучим крепким телом, распространяя по купе терпкий мускусный запах, и сказала прочувствованно:

— Соскучилась я по моим мальчикам!

— Я вас понимаю, — поддержал разговор милиционер Агафон Спиридоныч. — При четырех мужьях хозяйство крепкое, ежели мужики подобрались непьющие да работящие. А главное — любовников искать без нужды.

— Это почему же? — задорно возразила Анфиса Ровная.

Они сидели и мирно вели беседы на разнообразные темы. При этом все трое были необычайно откровенны, как это всегда случается в длинной и нудной дороге, когда попутчики вызывают доверие. Разговор с игривых тем перешел на загадочные и таинственные случаи, кои имеют место в жизни почти каждого человека, за исключением людей пресных и не блещущих фантазией и красноречием.

Рассказ Агафона Спиридоновича о пассажирском проклятии

Было это давно, в то время, сейчас уже этого никто не помнит, ходил поезд Ленинград — Симферополь. И ходила на нем в рейсы одна разбитная бабенка, звали ее Ксеней, а фамилию я сейчас точно не помню, или Култыгина, или Кувакина, что-то похожее, впрочем, фамилия особой роли не играет. Не о фамилии речь идет.

Бабец она была из тех, кому палец в рот не клади: прирожденная железнодорожница — безбилетников провозила, водочкой приторговывала. Тогда, если помните, Горбач с пьянством борьбу повел, в вагонах-ресторанах даже пива не продавали, только лимонад да минеральную воду. Ксеня и приладилась. Ну, навар, конечно, шел, что там говорить, на жизненные удобства вроде хлеба с маслом и икрой хватало, потому Ксюша и мирилась с тяготами железнодорожной работы, где, сами понимаете, треть жизни на колесах.

И вот отправляется она в очередной рейс.

И, представьте себе, в одном купе ее вагона едет единственный пассажир. Сухонький такой старичок, сорок пять кило с кепкой да со штанами. И никого больше. Представляете? Это в самый сезон, когда люди на юг рвутся, ноги помочить в морских волнах мечтают!

Сами понимаете, не могла она такими благоприятными для повышения личного жизненного уровня условиями не воспользоваться. И взяла она на одной станции двух кавказцев в кепках-аэродромах, была такая мода у горских народов, фуражки носили — нимбы у святых меньше были!

Ну, а куда их девать? Ксюша и вселила их к старичку в купе. Все равно ведь пустует!

Старичок возмутился, трясется весь. «Я, — говорит, — за все четыре места деньги уплатил, потому хочу в гордом одиночестве ехать».

А Ксюша, я уже говорил, баба с норовом. Она ему и врезала: «Не барин, — говорит, — ты свои буржуйские замашки брось, не где-нибудь живешь, а в стране победившего пролетариата. А будешь выделываться — с поезда ссажу, как дебошира, и добирайся пешком до своей Шепетовки». Старичок тот до Шепетовки ехал. Ну, он опять в крик: «Я жаловаться буду!» А Ксюша ему гордо: «Это пожалуйста! Это хоть сто порций! У нас от жалоб еще никто не умирал!» И адрес ему диктует: Москва, мол, Министерство путей сообщения. Так запомнишь, гриб трухлявый, или записать?

Ну дальше что? Кавказцы — мужики хлебосольные и общительные, у Ксюхи в служебке два ящика водки стоит, кавказцы ее берут, не торгуясь и в любое время суток. В общем, не купе там, а дом разврата на колесах: карты, выпивка, девочки откуда-то взялись, визжат… Нервная обстановка, не для старичков.

Старичок в Шепетовке сошел, глянул на проводницу и говорит:

— Не будет тебе достатка, бессовестная женщина! Два месяца тебе жить на колесах, только и метра не проехать!

Ну Ксюха ему:

— Плыви, плыви, носок нафталиновый! Привет Николаю Островскому! А мы поедем, мы помчимся в край магнолий и жасминов…

Старичок плюнул, погрозил тросточкой вагону и ушел.

И что же вы думаете?

В вагоне большая неисправность обнаружилась. Отцепили вагон, поставили в тупичок, и Ксюше против всех правил:

— Охраняй, девонька!

Ровно два месяца она в этом вагоне прожила. Водку сама выпила, от тоски и одиночества ею спасалась, питаться бегала в вокзальный буфет, пока язву желудка не заработала, да ко всему этому у нее на нервной почве экзема какая-то появилась, типа псориаза. Ночами спать не могла, ходила на вокзал, пассажиров, ожидающих поезда, приглашала. В общем, когда вагон в Питер отогнали, она уже ненавидела железную дорогу лютой ненавистью, сразу уволилась и пошла в валютные проститутки, финнов и шведов обслуживать.

Вот они какие бывают — проклятия. Выходит, не простой тот был старичок, если жизнь бабе изломал несколькими словами. Очень непростой.

* * *

— Мне бы этого старичка, — устало зевая, сказала Анфиса. — Он бы у меня оставшуюся жизнь хуже Николая Островского прожил.

— Вообще на железной дороге много темных историй, — осторожно сказал милиционер Спиридоныч. — Про «чертов паровоз» слышали? Его многие видели. Представляете? Ночь, тишина, на станции ни души, вдруг подходит черный паровоз, машиниста не видно, только станционные служащие уже знают, что надо делать. Безропотно берут ведра и начинают заливать куда надо воду. А попробуй не залей? Тут такие несчастья на станции начнутся, что крестное знамение не поможет, даже такая вещь, как изгнание злых духов и освящение здания, не помогает.

— Любите вы, мужчины, бедных женщин пугать, — вздохнула Анфиса и приклонила голову к подушке. — Можно подумать, что в иных местах загадочных случаев не происходит. У меня тоже случалось, когда я в торговле работала.

Рассказ Анфисы Ровной о таинственном покупателе

Было это, когда я в магазине «Торгпред» работала. Я тогда молоденькая была, всего семьдесят килограммов весила, и только приступила к изучению торговых наук. А вы не смейтесь, в гастрономическом отделе есть свои сложности, которые надо учитывать при продаже сыров и колбас потребителю. Если отпускать все честно и пупочки у колбас срезать, то рано или поздно у тебя образуется недостача. А кому хочется недостачу платить? Продавец, как любой нормальный человек, хочет жить в холе и довольстве, поэтому я быстро научилась разным нехитрым приемам: магнитик граммов на пятьдесят снизу к чашке весов прикреплять, весы отрегулировать, чтобы стрелочка с походом показывала, ну и так граммов на пятнадцать-двадцать каждого покупателя обвешивать. Тут уже ловкость рук применяешь: шмяк товар на весы и снимаешь его, пока стрелка не устоялась. И главное при этом — включать свое женское обаяние. Чарующую улыбку мужику пошлешь, мол, эх, как бы мы с тобой, ежели бы я не за прилавком стояла — и все, можешь смело ему граммов семьдесят недовешивать. А если еще невзначай голое бедро из халата выглянет, бери такого мужика голыми руками, он больше на твое бедро пялиться будет, чем на стрелку весов. Бывали случаи, когда мужик вообще о товаре забывал, деньги платил и уходил со счастливой улыбкой и жаждущим взглядом.

Со старушками своя метода: тут нужно участие проявлять, подробно рассказывать о продуктах, их калорийности, вкусе — пусть пофантазирует мымра седая, все равно возьмет двести граммов российского сыра и триста колбасы «Докторской». И обманывать таких надо на немножко, исключительно для того, чтобы навык не потерять.

Нет, конечно, бывают счастливые дни, когда приходят мужики с шальными деньгами. Эти вообще готовые платить с запроса. Таким можно одновременно недовесить товар, завысить на него цену и при окончательном подсчете увеличить стоимость товара раза в полтора.

Тут надо зорко смотреть по сторонам. Всякое может случиться, проверяющих по магазинам много ходит. Тут тебе и отдел по борьбе с экономическими преступлениями, и госторгинспекция, и комитет по защите прав потребителя. Названия у них разные, а цель одна — ущучить бедную продавщицу и затянуть ее еще глубже в бездны обмана. А как же иначе? Ну найдут они у тебя нарушения, что же ты им из своего кармана оплачивать станешь? Покупатель ответит за все! В том числе и за зверства, чинимые проверяющими.

И вот стал в магазин захаживать мужичок. На вид лет тридцати пяти, лицо такое умненькое, жилка лоб пересекает. Весь из себя вежливый, обходительный. На дискотеку я с таким бы не пошла, такого на дискотеке обязательно обидят, и тебя вместе с ним.

И вот стала я замечать, что не могу этого мужичка обидеть. Не могу, и все! Товар я ему всегда с походом отпускала, лишнее завешивала. Сердце кровью обливается, душа кричит, а руки свое гнут. Я уже в себе жалость давила, возможную нежность гнала, к старушке-знахарке сходила, чтобы та меня закодировала нужным образом. Ничего не помогает! Он придет, я расплывусь в дурацкой улыбке и лишку ему завешиваю, лишку!

Кинулась к ребятам с мясного отдела, да вразумите вы этого умника, чтобы он улицу, на которой наш магазин стоит, забыл! А они мне говорят: «Фисочка, золотце, мы сами его боимся. Как он мясо берет, ни один из наших приемов не прокатывает. Мясо со спецразрубом, когда снаружи чистое мясо, а внутри внушительная сахарная косточка скрывается, из рук валится, говядину с душком при его появлении в подсобке прячем, веришь, Анфисочка, кусочек косточки граммов в сто на весы боимся доложить, про все прочие художества давно уже забыли».

Вот так.

Отпущу мужику товар, сама в подсобку бегу и плачу. Кляну себя последними словами, обещаю себе, что подобное никогда не повторится, а толку-то? Пошла я к специалистам.

Мне один из паранормальщиков и говорит: есть такие люди, Анфисочка, что обмануть их невозможно. На каждую тысячу лохов приходится один такой антилох. Говорят, в древности даже страна такая существовала — Антилохия, где подобные типы жили. Радуйся, что не в этой стране живешь! А потому забудь ты о нем, пусть себе покупает, чего пожелает, а ты свое на других покупателях доберешь, из тех, кто в остальные девятьсот девяносто девять входят. И зря ты, Анфиса, сердце свое рвешь, зря способы новые выдумываешь, все равно у тебя ничего не получится. У этого мужика аура такая особая, антиобманка называется. Я, говорит, когда такого среди клиентов увижу, сразу на дно ложусь, практиковать перестаю, пока непонятки не исчезнут и смута не уляжется. И тебе советую так же поступить!

Только я с таким поворотом согласная не была. Ладно, думаю, ты по-своему, и я по-своему. Стала я к этому покупателю внимания больше проявлять, подмигну иной раз особо, ножку из халатика выставлю, показываю, что не совсем к нему равнодушна. Месяца не прошло, как мы с ним переспали. В постели он оказался не особо усердным, на троечку с трудом бы вытянул, но не в этом главное. Я ему намекать стала, что, если по совести, обязан он вступить со мной в законный брак. А он убежденным холостяком оказался, брачными узами себя связывать не захотел.

Ну, в общем, исчез он из моей жизни, и из жизни магазина тоже исчез. Мясники мне на радостях сервиз из богемского стекла подарили, директриса премию выписала, девчонки из других отделов мелкими подарками задарили, и опять же не в этом главное.

Главное, что мне больше, пока я в торговле работала, эти самые антилохи не попадались. Может, они и в самом деле редкость большая, только я думаю, что своим решительным поступком себе что-то вроде прививки сделала. Не действуют на меня теперь чары таких людей…

* * *

Анфиса Ровная посмотрела на часы. — Батюшки, — сказала она. — Да мы уже подъезжаем! И повернулась к собеседникам.

— Так, мужики, — сказала она. — Сумочки мне на выход поднесите. Не будет ведь женщина тяжестями себя уродовать!

Глянула на сценариста Триглавского-Суюнбекова, который бессознательно спал на верхней полке.

— Ишь, суслик, разоспался, — вздохнула Анфиса. — Жалко будить. А ведь как заманивал, роль в своем новом фильме обещал!

Пристанционный пейзаж заметно изменился. Железнодорожный вокзальчик был неказист, вокруг возвышались кедры и ели, где-то в стороне в наступающих сумерках обнаженно белели стволами березы.

Анфиса Ровная поцеловала в щеку Таганцева, повернулась к милиционеру Спиридонычу и крепко по-мужски пожала ему руку.

— В вагон, в вагон! — позвала проводница. — Спиридоныч, поспешай, ты же знаешь, что здесь мы долго не стоим!

— В самом деле, — сказал милиционер. — Долгие проводы — долгие слезы.

— Может, увидимся еще, — сказала Анфиса обнадеживающе. — Земля круглая. Легко подхватив сумки, она пошла к зданию вокзала.

— Надо же в какую глушь мужики от нее забились! — сказал Спиридоныч, провожаю Анфису Ровную взглядом. — Ишь, попрятались! Были, наверное, причины. Ну что, Федорыч, пойдем к нам, посидим, раз в поезде все спокойно? — Устал я чего-то, — отказался Таганцев. — Лягу сейчас и отрублюсь.

— Сон дело полезное, — согласился милиционер. — Дай Бог, чтобы тебя сновидения не мучили.

Мимо прогрохотал встречный поезд. Отчего-то по спине Николая Федоровича Таганцева поползли мурашки. Но Агафон Спиридоныч как нагадал — сновидения Таганцева не мучили.

Сутки шестые

Когда Таганцев проснулся, сценариста на верхней полке не было.

На освободившейся нижней полке сидели три богатыря — узкоглазые, плосколицые и улыбающиеся, отчего они все трое чем-то напоминали смазанные маслом блины.

— Иван Лиевич, — на русский лад представился один из них.

— Иван Сиевич, — представился второй.

— Ван Ху, — представился третий.

— А почему не Иван? — удивился Таганцев и тут же устыдился. В самом деле! А то не ясно!

Китайские богатыри возвращались в родную провинцию после сельскохозяйственных работ за Уральским хребтом.

О российских просторах все трое говорили с восторгом, используя самые превосходные эпитеты. «Земли у вас много, — говорил Иван Лиевич, — порядка только нет». — «Да, — вторил ему Иван Сиевич, — порядка, конечно, нет, а земли очень много!»

Ван Ху отмалчивался. Или он русским языком владел хуже своих товарищей, или во всем с ними соглашался. В самом деле, чего попусту языком трепать? В том, что земли у нас много, убедиться не трудно. Как и в том, что порядка у нас действительно нет.

— У нас в Китае земли мало, — сказал печально Иван Сиевич.

— Да, — также печально сказал Иван Лиевич, — а китайцев очень много.

— Как кильки в океане, — после некоторых размышлений бухнул Ван Ху, который одно время работал на рыболовецком траулере.

— А у вас, — сказал Иван Сиевич, — выйдешь поле полоть, идешь, идешь, идешь, идешь, идешь, идешь, — словом не с кем перекинуться.

— Знакомого не встретишь, — объяснил Иван Сиевич, — или того, кто китайский язык понимает.

— Да, — сказал Ван Ху. — Как в океане. Мало у вас китайцев живет.

— У нас не Китай, — возразил Таганцев.

— Не Китай, — эхом подтвердили трое богатырей.

Переглянувшись, они подсели к столу и достали из сумок продукты.

У Ивана Лиевича в пластмассовой коробке был кальмар с зеленым перцем и черным бобовым соусом. Как известно, чтобы очистить кальмара нужно срезать у него чуть ниже глаза щупальца, извлечь из кальмара роговую пластинку, снять и выбросить мантию, а только потом разрезать кальмара на куски и слегка посечь его внутреннюю часть ножом. Морока конечно, но блюдо — пальчики оближешь! Бланшированные куски кальмара смешивают с обжаренным зеленым перцем, добавляют чеснок, имбирь, зеленый лук, через несколько минут в вок вливают бобовый соус, рисовое вино, и все это сбрызгивается кунжутным маслом. Для посвященного более чем достаточно.

У Ивана Сиевича было густое говяжье кэрри в сладком арахисовом соусе. Собственно, никаких особых хитростей в этом блюде нет, сложность его приготовления заключается в приобретении таких компонентов, как листья кафрского лайма или тайского базилика, пальмового сахара и лимонной травы, но, как говорится, о гастрономических пристрастиях не спорят, верно?

Ван Ху перещеголял товарищей.

Он достал коробочку с тун жеу син танн, или, говоря по-русски, яйца, фаршированные мясом. Сложность приготовления этого блюда заключается в том, чтобы сделать в яйце отверстие, удалить белок и отдельно желток, мелко нарубленное мясо смешать с желтком вином, луком, имбирем и солью, наполнить этим фаршем скорлупу и, заклеив отверстия тонкой бумагой, варить мясо на пару над кастрюлей с рисом. Но дело того стоит!

Нерешительно посмотрев на Таганцева, Ван Ху достал из сумки объемистую бутылку, в которой, впитывая в себя алкоголь, плавал маленький огнедышащий дракон с перепончатыми крыльями. На голове дракончика желтела золотая корона.

Очень кстати захрипели динамики, и неугомонный бард Михаил Смотров игриво и с тем очень мужественно пропел:

Решительно взявшись за ручку нагана,
Продолжил беседу старик-партизан:
«Оно не мешало бы выпить нарзана,
Полезная штука, конечно, нарзан!»

— Не хочет ли русский товарищ примерить корону императорского дракона? — вежливо поинтересовался Ван Ху.

Между нами говоря, вся китайская водка — сущая дрянь. А если в ней еще какая-то живность заспиртована, можно смело выливать эту водку и даже не пытаться ее отдегустировать. Но Иван Федорович был человеком вежливым, в ксенофобах себя не числил, поэтому протянул руку и взял стаканчик. Как он ошибался! Как ошибался! В стаканчике у него был чистый спирт.

— Тай-тай! — сказал Иван Сиевич.

— На здравие, — тут же перевел Иван Лиевич.

— Водой надо запить, — здравомысляще сообщил Ван Ху и протянул Таганцеву бутылку «Тунгуски Подкаменной». Частицы инопланетного корабля погасили жар в желудке.

— Ну, товарищи китайцы! — укоризненно сказал милиционер Спиридоныч, открывая дверь в купе. — Разве так можно? Без представителя закона… Контрабандой увлекаетесь?

Дружба народов удалась на славу.

Вполголоса, чтобы не привлекать внимания остальных пассажиров, спели «Алеет восток», потом вспомнили «Вечерний звон». Дракончик с желтой короной на голове смотрел из-за стекла черными бусинками глаз. Глаза были расширенными от удивления, и дракончика можно было понять: одно дело плавать в слабенькой китайской рисовой водке маотай, совсем другое в чистом спирте!

Пришедший после некоторого отсутствия сценарист это оценил.

Оставив китайцев в купе на попечение сценариста, Таганцев и Спиридоныч вышли покурить.

В тамбуре стоял одинокий любитель Саймака и нервно курил, глядя на тайгу, тянущуюся вдоль железнодорожного полотна. При виде милиционера он торопливо затушил окурок в пепельнице и ушел в вагон.

— Хорошие люди китайцы, — сказал Спиридоныч. — И поют душевно!

Мимо прогрохотал встречный поезд. Видимо, что-то изменилось в лице Таганцева, Спиридоныч замолчал, жадно затягиваясь «Дукатом».

— Слушай, Спирдоныч, — спросил его Таганцев. — А что тут за мужик по вагонам ходит и души скупает?

— Знаю такого, — сказал милиционер. — Мы у него документы проверяли, даже в Москву срочный запрос делали. У него все документы в порядке, лицензия оформлена, а что касается страхования от Судного дня, так здесь он от «Росстраха» работает, тоже ни за что не уцепишься.

Он достал из нагрудного кармана небольшой блокнотик, полистал его.

— Мефистов того мужика фамилия, — сказал он. — А зовут его Ваал Фаустович. Женат, двое детей, постоянно проживает город Сосновый Бор. И условия у него выгодные, я сам договор смотрел… Вот в прошлом году у нас по вагонам и в самом деле настоящий мошенник ходил, нам с Саньком за его задержание медали «За выплату долга Родине» вручили. Он людей в легион вербовал, случалось, люди прямо из поезда пропадали! Деталей не знаю, но его даже судила Коллегия по уголовным делам Верховного суда, а Страсбургский суд приговор подтвердил.

— В иностранный легион? — уточняя, переспросил Таганцев. — Это во французский?

— Федорыч! — милиционер улыбнулся. — Ты о чем, Ваня? Скажешь то-же — во французский! Выше бери, в тот самый, который в день Армагеддона должен сам знаешь на чьей стороне воевать. И я тебе так скажу, я только договор в руки взял, сразу понял, что это не подделка. Меня аж в пот кинуло!

— По роду деятельности пришлось изучить?

— Зачем, — удивился милиционер. — Я в штатском был, ну в трико значит, а он мне предложение сделал, подполковника обещал. Не знаю точно, говорит, где вы работаете, но вас начальство не ценит, а организаторские способности у вас — о какие! — милиционер показал большой палец с желтоватым ногтем. — Вы, говорит, при наличии разумного руководства горы свернуть можете! Честно говоря, могу, конечно, только вот на фиг их сворачивать, а? Был у нас один, все на работе горел, и чего? Язву желудка и инфаркт заработал, на пенсию инвалидом второй группы пошел, только долго на этой пенсии не засиделся. А с другой стороны, я иной раз думаю — может, и его в легион призвали?

— А может, в небесное воинство?

Милиционер Спиридоныч усмехнулся.

— Нет, Федорыч, ты его при жизни не знал, такой человек, его через два дня из райских кущ погонят, он их всех доконает. Ангелу моральную нечистоплотность пришлет, херувиму черные помыслы припишет. У него, знаешь, какой девиз был: безгрешных людей не бывает.

Покурив, они вернулись в купе.

В купе растерянно и непонятно — на своем же языке! — волновались китайцы.

— Случилось что? — строго спросил милиционер Спиридоныч, вспоминая, что должен блюсти общественный порядок.

— Случилось волшебство, — сказал Ван Ху. — Смотри, милиционер, бутылка целая?

— Целая, — подтвердил Спиридоныч.

Нельзя же отрицать очевидное!

— А дракончика нет, — сказал Ван Ху.

— Нет, — подтвердил Спиридоныч.

Иван Лиевич опять что-то залопотал по-китайски.

— Ну, я его съел, — признался сценарист. — Противный гад, но на закусь пойдет.

— Как ты его из бутылки достал? — удивился Спиридоныч.

— Пальцами, — признался сценарист.

— Дракончика есть вредно, — сказал Иван Сиевич, — он сделан из ядовитой летучей мыши и может оказаться вредным для русского здоровья. Надо… — он щелкнул пальцами, — очиститься, так?

— Промывание желудка надо срочно делать, — озаботился милиционер. — Срочно! По полной программе!

— Лучше умереть, — сдавленно запротестовал сценарист.

Постепенно как-то все утряслось. Сценарист Триглавский забрался на верхнюю полку, повернулся лицом к стене и стал тревожно прислушиваться к своему организму. Китайцы сели играть в кости, смотреть на азартных китайцев было забавно, но скоро наскучило. Спиридоныч ушел по своим милицейским делам, и поговорить не с кем было. Таганцеву почему-то было не по себе.

Иван Федорович лег на постель, положив подушку к выходу, чтобы не мешать играющим, раскрыл взятый в дорогу детектив и попытался читать. Разговор трех китайцев за столиком напоминал негромкое журчание ручья, когда струя, проделывающая путь в твердой земле, лепечет и притворяется несмышленышем, едва освоившим человеческую речь. Вместе с тем присутствовала в ней мягкая и совершенно не режущая ухо нецензурность, словно отдельные слова умело выговаривал опытный боцман или еще не понимающий сказанного ребенок. Речи китайцев убаюкивали, наводили сонливость, и Таганцев, отложив журнал, задремал.

А разбудил его разгоревшийся за столиком спор.

— А чего ж вам дома не сидится? — решительно наседал вновь появившийся в купе Спиридоныч. — Сидели бы себе дома, маотай пресноводными креветками закусывали, рисовую кашу с лаймом наворачивали. Так нет, вы все в Россию стремитесь, мало того, на наших бабах женитесь!

— Ты, Спиридоныч, не кипятись, — мягко увещевал милиционера один из китайцев, судя по голосу, Иван Сиевич. — Потому и едем, что нет спокойствия и пространства в Поднебесной. Про площадь Тяньаньмынь слышал? А про печальные события, имевшие на ней место? Это у вас великий эксперимент закончился, у нас он еще продолжается, у нас он вглубь и вширь пошел. Как говорил председатель Мао, пусть ему смирно в мавзолее лежится, «наша стратегия состоит в том, чтобы одному биться против десяти, наша тактика — в том, чтобы десяти биться против одного. Это — один из основных законов, обеспечивающих нам победу над врагом».

— Вот-вот, — саркастически сказал Спиридоныч. — Оттяпаете у нас Сибирь. По принципу — десять против одного. Вас только пусти, опомниться не успеешь, как все вокруг пожелтеет. И так уже песню в Сибири да на Дальнем Востоке поют: «Лица желтые над городом кружатся…»

— Ты, Спиридоныч, зря говоришь. Председатель Мао указывал, что всякий, кто стремится поживиться на чужой счет, обязательно кончает плохо!

— Если бы… Если бы вы плохо кончали! — засмеялся Спиридоныч. — Сколько вас уже? Полтора миллиарда? И как говаривал ваш председатель, это еще не предел!

— А у вас в центре России земли брошенные лежат! — бухнул Ван Ху. — Хорошие земли, змей, кузнечиков, ящериц столько, десяти миллионам есть не переесть! Пустили бы к себе несколько миллионов наших. Мы ведь трудолюбивые, мы Россию накормим. Накормим и сбережем! Половина будет в вашей армии служить, у вас ведь уже и служить в армии некому, а мы защищать будем страну от врага внешнего и внутреннего.

— Прежде всего, от внутреннего, — деловито сказал Иван Лиевич. — Самое неприятное, когда строительству светлого будущего мешает внутренний враг. Китайцы со своими внутренними врагами справились, справятся и с вашими. А если русские и пожелтеют немного, то беды от того не будет, сами же говорите, что цвет кожи на способности человека не влияет.

Таганцев сел.

— Видал агрессоров? — обратился к нему Спиридоныч. — Ласковые слова говорят, улыбаются, а сами ползучей экспансией занимаются. Острова Даманского им мало! Нет, хорошо все-таки, что у нас бомба атомная есть, с ней защищенность свою чувствуешь!

— Председатель Мао сказал, что атомная бомба — это бумажный тигр, которым реакционеры запугивают людей, — возразил Иван Сиевич, — с виду он кажется страшным, а на самом деле вовсе не страшен. Конечно, атомная бомба — это оружие массового истребления, однако исход войны решает народ.

— Когда народ массово истребят, он уже ничего не сможет решать, — заметил милиционер Спиридоныч. — А твой Мао не сам это придумал, он про роль народа в истории у нашего Льва Толстого слизал.

— Толстого у нас любят, — сообщил Ван Ху, — я сам «Воскресение» читал и плакал. До того Катюшу жалко! Я бы на ней женился.

— На русских женщинах все жениться хотят. Дело до того дойдет, что нам самим из других стран невест выписывать придется, — вздохнул Спиридоныч.

— Возьмите китайских женщин, — предложил Иван Сиевич. — Вам сколько надо? Десять миллионов? Пятнадцать? Китайская женщина работящая, даже после долгой и тяжелой работы в поле она не теряет природной веселости и сексуальной тяги. Любой муж будет доволен. И детей китайская женщина любит.

— Что тяги она не теряет, это ты верно подметил, — согласился Спиридоныч. — А что касаемо детей, так мне кажется, вы больше сам процесс любите, дети у вас все-таки на втором плане. А у русского человека своя гордость. Спирт еще остался? Так наливай, а то от споров с вами совсем в горле пересохло!

Воспользовавшись паузой в разговоре, Таганцев вышел в коридор. За окнами проносились леса. Они казались бесконечными. Березы и осины уступали место лиственницам и кедрам, ели подступали к железной дороге, в сосняках весело прыгали белки. Поезд прогрохотал по мосту. Внизу открылась огромная водная гладь. Река медленно текла в бесконечность. На спокойной воде расходились круги от играющей рыбы. «Россия будет прирастать Сибирью», — вспомнил Иван Федорович гениальное предсказание величайшего русского ученого Михайлы Ломоносова. Вот только не знал Михайло Васильевич, что Китай в скором времени начнет прирастать Россией. От этой мысли настроение у Таганцева снова испортилось, даже сигарета показалась горьковатой.

«Куда я еду? — в который раз подумал Таганцев. — Зачем? Сдался мне этот Владивосток, у меня ведь даже родственников там нет, из всех знакомых у меня там лишь проспект мичмана Шефнера, да и тот мне знаком лишь потому, что потомок Шефнера стал гениальным поэтом, проживающим на берегах Невы».

— Ну куда меня несет? — спросил он внутренний голос.

Внутренний голос отмолчался.

Он вернулись в купе, где продолжался разговор. Говорил один из китайцев. Трудно сказать, был ли это Иван Сиевич или Иван Лиевич, но вполне возможно, что свое неторопливое повествование вел Ван Ху. Спиридоныч несогласно крутил головой.

Для Таганцева, как и для всякого уважающего себя европейца, все трое были братьями-близнецами. Как китайская коммунистическая партия и ее бессменный председатель Мао.

Китаец порицал русских за пьянство.

— Пургу гонишь, — сказал милиционер Спиридоныч. — Тебя послушать, так русские деревни только и делают, что спиваются. А наши мужики, между прочим, кузнечиков на харч не ловят, муравьев в масле не жарят, они мясом привыкли питаться. На крайняк, рыбу ловят. И вообще, наши деревни — это ячейки общества будущего, понял! А ваш Китай — отсталая страна.

— Плохо не знать истории, — заметил Ван Ху. — Все передовое всегда исходит из Поднебесной. Бумагу придумали мы, порох придумали мы, колесо…

— Ну, ну, — предостерег Иван Лиевич. — Не гони, Ван Ху, не на партийном съезде выступаешь!

В соседнем купе вдруг закричали. Кричала женщина.

— Смотрите! Смотрите! Да на нашу сторону смотрите!

Таганцев глянул в окно.

К земле косо шла огромная летающая тарелка. Вот она зависла над землей, замигала огоньками по окружности. С земли поднялись вихри пыли, которые ярко светились в огнях летающей тарелки и казались рубиново-красными.

Поезд дернулся, заскрежетал тормозами, всех бросило на стены.

Ван Ху ловко поймал бутылку и радостно заулыбался.

— Мать твою! — прохрипел Иван Сиевич по-китайски, но понятно.

— Ах, волки! — вскочил и бросился на выход из купе милиционер Спиридоныч. — Ах, волки! Стоп-кран сорвали!

В окно Таганцев видел, как от поезда к зависшей летающей тарелке шустро бежали двое в монашеских одеяниях, за ними, придерживая фуражку, бежал милиционер Спиридоныч. Служебное рвение позволило милиционеру остановить неизвестных. Видно было, как сердито выговаривает он беглецам. Колпаки одеяний дружно кивали, рукава балахонов были протянуты к летающей тарелке. Милиционер Спиридоныч махнул рукой, присел и принялся на одном колене заполнять какую-то бумагу, видимо, протокол. Наконец, он встал, махнул рукой и пошел назад к поезду.

Незнакомцы в монашеских одеяниях снова заторопились к летающей тарелке. Встав под ней, они застыли. Из тарелки вытянулся длинный луч света, такой плотный, что казался твердым, фигурки взмахнули руками и по лучу втянулись в недра летательного аппарата.

Летающая тарелка еще раз мигнула бортовыми огнями и унеслась в высоту.

«Неужели починили?» — подумал Таганцев.

Поезд медленно тронулся.

В купе, благодушно отдуваясь, вошел Спиридоныч, сел на полку Таганцева и некоторое время обмахивался фуражкой.

— Вот поганцы! — сказал он. — Хуже террористов, честное слово! Ну, не ушли, я на них протокол составил! Отправим по месту жительства, пусть там их взгреют!

— А откуда они? — поинтересовался Таганцев.

— С Антареса, — сообщил милиционер, заглянув в протокол, который хранил в фуражке.

— И как же ты туда им бумагу свою отправишь? — удивился Таганцев. — По почте, что ли?

Милиционер пожал плечами.

— Н-ну… Будет же какой-нибудь попутный транспорт, — неуверенно сказал он.

Постепенно людское потрясение, вызванное внезапной остановкой поезда, утряслось. По вагонам шли разговоры о летающей тарелке. О пришельцах говорили по-разному, но чаще неодобрительно, как обычно высказываются о людях, которые суются со своим уставом в чужой монастырь.

Милиционер Спиридоныч отправился объяснять ситуацию начальнику поезда, проводница бодро захлопотала по своим чайным делам, а в купе сценарист Триглавский-Суюнбеков полез на верхнюю полку, да и китайцы стали готовиться ко сну. Ван Ху тоже полез наверх, а Иван Сиевич и Иван Лиевич устроились на нижней полке, образовав нечто вроде иероглифа, в котором сливались два начала — Инь и Янь.

Вы когда-нибудь ехали в купе с храпящими мужчинами?

Страшное это дело! Врагу своему не пожелаешь.

Тоненько со свистом храпели китайцы. Сценарист Триглавский-Суюнбеков им вторил басовито и рычащее. Когда храпят трое китайцев и им вторит условно русский, уснуть невозможно. Таганцев поворочался на своей постели, попытался заткнуть уши, но от этого стало еще хуже, храп прорывался откуда-то изнутри и грозил взорвать голову. Помучившись с полчаса, Иван Федорович поплелся в соседний вагон.

Спиридоныч был уже на месте. Выслушав Таганцева, он не удивился, согласно кивнул головой.

— Жуткое дело, — сказал он. — Мы, когда я в средней школе милиции учился, тоже от храпунов мучились. Веришь ли, ничего не помогало — ни портянка несвежая, ни паста зубная! Кинешь сапогом, вроде затихнет. Так ведь на время!

Он постучал в перегородку.

В купе заглянула заспанная и недовольная проводница.

— Олечка, солнышко, — просительно обратился к ней милиционер, — организуй комплектик белья из моего НЗ, товарищу в купе храпуны попались.

Расположившись на верхней полке служебного купе, Таганцев ощутил, как его стремительно и неотвратимо засасывает водоворот сна.

И что-то ему снилось, точно снилось, что-то очень хорошее, только вот сна он не запомнил, измученный и задерганный невероятными событиями прошедшего дня.

Может, оно и к лучшему.

Сутки седьмые

— С добрым утром, — сказал молодой милиционер, отрываясь от чтения газеты «Астрологическая правда». — Как спалось?

— Спасибо, — сказал Таганцев, свешивая ноги. — Я не храпел?

— Храпели? — удивился милиционер. — Нет, что вы. Так, поскуливали немножко, а к утру тихо выли, словно песню спеть хотели, а слова и мотив забыли. Чай будете пить?

— Попозже, — сказал Таганцев, влез в полуботинки и устремился в коридор.

Навстречу шел улыбающийся Спиридоныч.

— Выспался, Федорыч? — вместо приветствия спросил он. — А мы, как тот поезд курьерский, ночью Омск проехали. Этот ваш сценарист чуть остановку не проспал, суетился, как на пожаре. Поезд уже тронулся, смотрю, он за вагоном бежит. Сценарий свой в купе забыл. Ну, я ему этот сценарий в окно выкинул, веришь, он чуть от радости не заплакал. Тебе привет передавал!

По радиосети пел бессмертный бард Михаил Смотров:

Когда мы кружились в объятиях вальса,
Слегка прогибая парке,
Я вдруг обнаружил отсутствие пальца
На вашей прекрасной руке.
Учтивее самого светского принца
Сказал я: «Простите, мадам,
Поскольку у вас не хватает мизинца,
Я очень сочувствую вам!»

Китайцы в купе были сонными и неторопливыми в движениях. Черные глаза их превратились в узкие опухшие щелки. Лица были опалены пламенем императорского дракончика и казались осунувшимися.

— Доброе утро! — хором поздоровались с попутчиком китайцы.

В том, что утро было действительно добрым, у всех обитателей купе были большие сомнения, но признаваться в этом никому не хотелось.

Китайцы, еще вчера желтые и веселые, сегодня казались унылыми. Они глотали какие-то таблетки, но легче им от этих таблеток не становилось.

Милиционер Спиридоныч, заглянувший в купе, заметил это, пробормотал что-то неодобрительное и ушел, а вернулся с полиэтиленовым пакетом в руках. Загадки в содержимом пакета не было и не могло быть.

— Ну что, любители женьшеневых корешков, — спросил милиционер, — лечиться будем?

Курс лечения был краток, но оказал на китайцев живительное воздействие. Зеленоватый оттенок с их лиц исчез, лица засветились жемчужными улыбками, а на месте припухших щелок вдруг высветились антрацитовые глаза, брызжущие задорной мыслью.

— Легче стало? — покровительственно спросил Спиридоныч.

— Я чувствую себя великим полководцем Ню Гао, — сказал Иван Лиевич, — который, выпив жбан рисового вина, мужественно и безрассудно бросился на чурдженей и одержал над ними блистательную победу.

— Наверное, так себя чувствовал великий Конфуций, когда к нему в голову приходила блистательная мысль, — охарактеризовал свое состояние Иван Сиевич.

— Глубокоуважаемый Спиридоныч, — сказал Ван Ху, — ты снова зажег луч надежды в моем истерзанном дорогой сердце.

Воспрянувшие духом китайцы вновь принялись играть в кости и вести беседы на своем птичьем наречии. Потом Ван Ху бросил игру и достал из сумки книгу. Книга оказалась на китайском языке, на обложке был изображен китаец в буденовке со звездой, опираясь на костыли, он шел вдоль железнодорожного полотна к разгорающемуся на горизонте зареву. По бедру человека бил маузер в деревянной кобуре.

— Что читаете? — поинтересовался Таганцев.

— «Как закалялась сталь», — сказал Ван Ху. — Я всегда ее читаю, когда плохо. Очень мудрая книга, она повествует о мужественном человеке, на которого обрушились все невзгоды жизни, но они лишь закалили его. Когда я работал на рыболовецком траулере, после тяжелых смен я открывал эту книгу руками, изрезанными рыбьими плавниками, и говорил себе: «Ван Ху, посмотри, сколько мучений вынес этот мужественный человек, сколько несчастий обрушилось на его голову! Радуйся, Ван Ху, что тебе не досталась его доля!» — и мне становилось легче.

Поезд прогрохотал по железнодорожному мосту, за окном высветилась бесконечная гладь очередной сибирской реки, а потом вновь пошла тайга, почти вплотную подступающая к рельсам.

— Самые опасные места, — озабоченно сказал Спиридоныч, — Пойду к себе, вдруг переодеваться придется.

— Зачем?

— Увидишь, — загадочно сказал Спиридоныч. — Но лучше, если бы все обошлось!

Таганцев пошел вслед за ним.

По дороге Агафон Спиридоныч рассказал ему о своих тревогах и опасениях.

Рассказ Спиридоныча об опасностях железной дороги в Сибири

Все не так просто, Ваня.

Сибирь есть Сибирь, в ней порой случается такое, чего в жизни случиться не может. Расскажи об этом начальству, сразу отправят окружную военно-врачебную комиссию проходить. Никто не поверит, что на нашей железной дороге такое возможно.

А случаются здесь временные провалы. Ну вроде того, что на станции Бологое случился, я тебе ту историю уже рассказывал.

Так вот. Полгодика назад в ночь остановился наш поезд прямо посреди тайги. Вскочил, глянул в окно, ничего не пойму. Ночь. Луна. Тайга на хищного лохматого зверя похожа. Занюханная станция, люди бегают, странно одетые, на перроне казачки на лошадях, из окон вокзала пулеметы «максим» торчат.

Выяснилось, что остановили поезд подчиненные атамана Анненкова. Как начали они шерстить вагоны! Все каких-то агентов мирового большевизма искали. Никого, конечно, они не нашли, откуда агентам в вагонах взяться, и тогда, как водится, для острастки перепороли шомполами каждого второго пассажира с общих и плацкартных вагонов, а заодно и нас с напарником. Купейных, гады, не тронули. Едем дальше.

Я уже и дух перевел, что обошлось все. Задница, конечно, болит, спорить не буду, и на душе неприятный осадок, зато живыми остались! Я уже про себя решил, что докладывать никому не буду, да и другие промолчат, кому в дурку охота? Ну, народ в вагонах, прямо по Лермонтову, раны считать стал, мы с напарником решили полечиться немного, но не тут-то было!

Вдруг поезд опять по тормозам! Скрип стоит, словно ансамбль Спивакова инструменты настраивает.

Выглянул я в окно, а там станция, ночь, луна во весь рост светит, люди в кожаных куртках бегают, наглая матросня в бескозырках клешами метет, на перроне казачки на лошадях, из окон вокзала пулеметы «максим» торчат.

Большевички! Однозначно.

И пошли по вагонам чекисты — белогвардейскую контру выискивать и спекулянтов, что жируют на трудовых телах крестьянства и городского пролетариата. Никого, разумеется, не нашли, челноки сейчас самолетами любят летать, тогда они для острастки выпороли каждого пятого, только уже из купейных вагонов, а тех, кто в общем ехал или плацкартой воспользовался, не тронули. Состав, слава Богу, отпустили.

Ну, думаю, слава Богу, обошлось!

Народ раны считает, мы с напарником оскоромились, истерзанные души успокоили…

Только рано радовался я, Ваня!

Часа через три опять — скрип тормозов, за окном станция, ночь, тайга на состав хищными глазами глядит, с небес луна ухмыляется, люди в папахах бегают, духовой оркестр «На сопках Маньчжурии играет», из окон вокзала пулеметные рыла торчат. На этот раз бандиты наш поезд остановили. Эти, правда, никого не искали. Пробежались по купейным да плацкартным вагонам, ценности с народа собрали, баб симпатичных полапали — и в тайгу.

А самое интересное — прикинь, каждый раз одна и та же станция была! Словно мы по какому-то кольцу ехали и время остановилось.

Опасны, Иван Федорович, сибирские просторы. Непредсказуемы они!

* * *

— А в будущее поезда не попадали? — спросил Таганцев. Милиционер Спиридоныч покачал головой.

— Так, может, это инсценировка была? — высказал догадку Таганцев. — Сначала под белых закосили, потом под красных, чтобы вас окончательно запутать, а потом уже в качестве самих себя вас и грабанули. Может такое быть?

— Не пори ерунды, — буркнул Спиридоныч, выкладывая из сумки матросские клеши, бескозырку и тельняшку. Рядом он положил мундир каппелевского штабс-капитана и сел, задумчиво разглядывая оба наряда. Потом он потянулся за рацией. — Васильич, — спросил он. — Как там?

— Пока Бог миловал, — трескуче отозвалась рация. — Завалов на полотне нет. Но ты не радуйся, станция скоро! — Я не радуюсь, — сказал Спиридоныч. — Я молюсь! И отключился.

— Это так серьезно? — Таганцев постепенно проникался ситуацией. Милиционер слепо поглядел на него.

— А вот погуляют по твоей заднице шомпола, — пообещал он, — враз поймешь, насколько это серьезно! — Как станция называется? — поинтересовался Иван Федорович.

Не то чтобы ему очень интересно было, как называется станция, просто молчать не хотелось. И не верилось, что рассказанное могло и в самом деле иметь место.

Станция, где происходили загадочные и таинственные события, называлась Зима. — Ну что? — Спиридоныч снова взял в руки рацию. — Вокзал видно? — Ну! — отозвались по рации. — Знамя, знамя на вокзале имеется? — Да не видать пока.

— Может, обойдется? — раздумчиво вертя в руках рацию, сказал Спиридоныч. Вошел его напарник.

— Где ты шляешься? — обрушился на него Спиродныч. — К станции Зима подъезжаем!

— «Пахла станция Зима молоком и кедрами…» — бездумно сказал молодой милиционер. — Между прочим, это родина поэта Евтушенко.

— Толстошкурый ты! — хмуро сказал Спиридоныч. — Забыл, как нас здесь выпороли? — Е-мое! — вспомнил молодой милиционер и озаботился, засуетился.

— Проходим, проходим, — ожила рация. — Казачков и матросни не вижу, три мужика в кожаных куртках стоят у киосков. Но мне кажется, они из братков. Дань собирают.

— Дай-то Бог! — озабоченно помечтал Спиридоныч.

В окно показалось здание станции и перрон. Прямо на перроне стоял черный «форд-фокус» с затонированными до полной непрозрачности стек-лами. Трое молодых толстошеих людей стояли у киоска, торгующего продовольственной мелочью. Один стоял, засунув голову в окошечко, поэтому чем-то походил на дрессировщика, отважно сунувшего голову в пасть льву.

— Пулеметов не видать, — озабоченно прокомментировал происходящее Спиридоныч, — казачков на лошадях тоже не видно… Кажись, пронесло…

Поезд остановился, натруженно скрипя тормозами.

— Санек, — сказал Спиридоныч. — Ты бы сходил на разведку, а?

— А почему я? — резонно возразил молодой милиционер. — Сам сходи. Привык моей тушкой всякие дыры затыкать. А я, между прочим, женился недавно, у меня баба на сносях, мне себя поберечь надо!

— Я схожу, — вызвался Таганцев.

Он спустился на перрон, прошелся неторопливо, разминая ноги, подошел к киоску.

Парнишки в кожанках с ленивым и равнодушным любопытством смотрели на него. У одного на мощной шее отливала желтизной толстая цепь. Стрижены все трое были одинаково — под полубокс.

— Питерский? — спросил один из них.

— Чего? — не понял Таганцев.

— Поезд, говорю, питерский? — повторил вопрос молодчик.

— Петербург — Владивосток, — сказал Иван Федорович и наклонился к окошку. — Девушка, бутылочку минералки!

— Какую воду пить будете? — подала голос из киоска продавщица. — Я вам рекомендую «Тунгуску Подкаменную». Фантастическая вода, гражданин, и прекрасно утоляет жажду.

— Давайте «Тунгуску», — согласился Иван Федорович. — Газет у вас нет?

— Только желтая пресса, — сказала продавщица. — «Московский октябренок» возьмете?

— Давайте «Октябренка», — покорно согласился Таганцев.

Забрав бутылку минералки и газету, он повернулся к кожаным курткам.

— А что, ребятки, на станции спокойно?

— Как в доме отдыха, — сказал парнишка с цепью. — Не боись, дядя, где Хан — там порядок. Так даже в газетах пишут.

И все трое заржали, словно и в самом деле были запряженными в тройку жеребцами.

Провожаемый их взглядами, Таганцев вошел в вагон.

— Ничего особенного, — сказал он милиционерам, — так, шпана отирается на перроне. Я свежую газету взял.

— А кроссворд в ней есть? — радостно поинтересовался молодой милиционер.

— Повезло, — сказал Спиридоныч задумчиво. — Впрочем, сие пока неизвестно.

Они вернулись в купе.

На постели, прикрытой синим байковым одеялом, попискивала и помигивала огоньком рация. Таганцев поставил на стол бутылку минералки, и Спиридоныч грустно уставился на нее.

— «Тунгуска Подкаменная», — прочитал он. — Для лечения метеоризма…

— Мужики, — сказал милиционер Санек, уже посмотревший последнюю страницу газеты. — Чудовищное порождение Б. Стокера, шесть букв, предпоследняя «и».

— Вампир, — особо не задумываясь, сказал Таганцев.

— Подходит, — довольно сказал молодой милиционер.

Поезд плавно тронулся, за окном поплыл перрон, освещенный круглыми желтыми фонарями. На перроне стояла машина с открытыми дверцами, кожанок не было видно.

— Мужики, — снова воззвал из угла молодой милиционер, — священная война мусульман, вторая буква «ж»?

— Джихад, — автоматически отозвался Таганцев.

— Ридлейтер! — презрительно сказал Спиридоныч, отбирая у напарника газету и бросая ее на столик. — Ты лучше по вагону пройдись, за порядком посмотри!

В купе заглянула проводница Оля. Миленькое личико ее было серьезным.

— Агафон Спиридоныч, — сказала она. — Вы пацанов на перроне видели?

— Братва, — сказал Спиридоныч с улыбкой, которая свидетельствовала, что напряжение отпустило милиционера.

— Я к тому, что когда поезд пошел, их куда-то в тайгу повели, — сказала проводница. — Человек семь.

— Менты? — благодушно поинтересовался милиционер.

— Не похоже, — сказала проводница Оля. — Менты в английском обмундировании начала прошлого века не ходят.

— А как ты это определила? — недоверчиво поинтересовался милиционер.

— А я «Турецкий гамбит» смотрела, — сказала проводница.

— Вовремя мы ускреблись, — с видимым облегчением засмеялся милиционер.

Кабы не проблемы, ехалось бы Таганцеву в поезде легко и весело, благо и попутчики подобрались неплохие, и обслуживающий персонал оказался на высоте, да и в вагоне-ресторане кормили неплохо. Спиридоныч посидел немного, с огорчением разглядывая пустой столик, и засобирался в обход.

— Волка ноги кормят, — объяснил он.

Таганцев посидел немного в милицейском купе, одиночество угнетало. Поколебавшись, он потянул к себе газету. На первой странице… Он вгляделся внимательнее. Нет, ему не показалось. С фотографии, которая была помещена на первой странице, в статье под хлестким названием «Гробовых дел мастера. Чеченский след», на него смотрели Иван Александрович и его ученик Ахмед. Вернее, в объектив смотрел только Иван Александрович, а Ахмед смотрел в сторону. «…Ночью подельники пришли на кладбище и выкопали гроб, — читал Таганцев, — в котором мирно покоился бывший второй секретарь Саратовского обкома коммунистической партии Василий Николаевич Кукишмиров. Возможно, вандалы надеялись найти в гробу неправедные сокровища. Каково же было их удивление, когда они ничего не обнаружили, даже бренных останков. Вандалы ждут своей участи в областном СИЗО. Им грозит срок, если только назначенная психиатрическая экспертиза признает их вменяемыми».

Ах, Иван Александрович, Иван Александрович! Неосторожно действовал, очень неосторожно!

Вернулся Спиридоныч, поставил на столик бутылку водки «Демидофф».

— Будешь? — спросил он.

— Не хочется, — отказался Таганцев.

— И мне не хочется, — признался Спиридоныч. — Но пусть для интерьера постоит, глаз порадует…

Следом вернулся Санек, сухо доложил, что в вагонах все в порядке, сел и сразу потянулся за газетой, в которой имелся любимый его сердцу кроссворд.

— Мужики, — воззвал он из угла. — Коническое сооружение, восемь букв, в середине «м».

— Пирамида, — сказал Таганцев.

Чем ближе становился город Владивосток, тем большую неуверенность испытывал Иван Федорович. Неуверенность в правильности избранного пути и в целесообразности поездки, вновь овладели Таганцевым. Он с тревогой подумал, что создатель Судаков был прав и сейчас, помимо его воли и незаметно для глаза идет загадочная инициация призванная превратить его в человека, способного силой воображения создавать и изменять миры. «Ну, положим, поднатужусь я мозгами и создам такой мир, — уныло подумал Таганцев. — Мне-то с него что?»

Ввиду близости станции поезд шел медленно, так же медленно шел встречный пассажирский состав, на табличках вагонов даже можно было прочитать надпись Иркутск — Гуляйполе. В окнах вагонов виделись человеческие лица. Одно из них принадлежало прелестной блондинке с удивительно умным и несоответствующим типажу лицом. Девушка поймала взгляд Таганцева и неожиданно проявила себя — показала ему язык. А Ивана Федоровича, несмотря на безобидность ситуации, вдруг пробил озноб, и по спине его забегали мурашки.

Он поспешно отвернулся.

— Пойду посмотрю, что в родном купе делается, — сказал он в пространство.

В родном его вагоне было тепло, клокотал вскипевший кипятильник, в туалете кто-то распевал басом «Ехал на ярмарку ухарь-купец». Нашел, понимаете ли, консерваторию!

Проводница, встретив Таганцева, улыбнулась ему и растерянно сказала: «Вот, блин, а я думала, что вы уже сошли!»

В купе сидели все те же три китайца, а еще там сидел старичок глубоко запенсионного возраста, и Таганцев сразу же понял причину растерянности проводницы. Подсадила она этого старичка, ощутив временную жалость или прельстившись открывшимися финансовыми возможностями.

Старичок принимал самое активное участие в общественной жизни купе, он затеял диспут, в котором доставалось всем — и Ивану Лиевичу, и Ивану Сиевичу, да и Ван Ху тоже греб старческие упреки полной ложкой.

По вопросу высокой рождаемости китайцев у старичка было собственное мнение. Он полагал, что с проблемой легко справиться, распространив среди населения идеи скопчества и создав корабли «скопцов».

— Обеление, обеление и еще раз обеление, — говорил старичок, назидательно выставив перед собой сухонький указательный палец. — Тогда проблема снимется сама собой! И всего-то нужно — острый нож, и строгое соблюдение правил гигиенических правил. И плюсы тоже очевидны: скопец живет дольше обычного человека, мыслит шире, потому что мысль его не отягощена плотскими вожделениями, и работает он по той же причине куда лучше, чем обуреваемый похотью человек.

— Зачем же яйца резать? — возражал ему Ван Ху. — Лучше уж брать пример с даосских мудрецов, которые отличались примерным воздержанием. Уж лучше целибат, чем натуральное членовредительство.

— Надо этот вопрос решать на государственном уровне, — строго сказал старичок. — Вы народ законопослушный, чинопочитание у вас развито, поэтому государственный указ воспримите с должным вниманием. Поплачете, погорюете и вольетесь стройными рядами в мировое скопчество. Главное, резать надо идейно, когда поступаешься чем-то во имя идеи, не так обидно. Даже какую-то гордость чувствуешь! Все-таки за Отчизну пострадал.

— Ты, уважаемый дедушка, человек мудрый, где-то рядом с Конфуцием стоишь, а одного не понимаешь, после этого третья мировая война и начнется, — сказал Иван Лиевич. — Какая гордость? Тебе-то, с какой стороны ни глянь, уже все равно. А бедному китайцу? У большинства и так кроме красного цитатника Мао ничего нет. Вот проредим человечества, тогда вопрос перенаселения сам собой снимется.

Таганцеву принимать участие в разговоре было скучно.

Посидев немного, он взял свою сумку и возвратился в служебное купе милиционеров.

— Я к вам пришел навеки поселиться, — начал он с порога.

— Заходи, заходи, — сказал Спиридоныч. — Задолбали тебя китайцы? Ну, навеки не получится, а до Владика — пожалуйста. Оно и нам веселее, есть живая душа, с которой можно поговорить не только на служебные темы. Я правильно говорю, Санек?

Тот поднял невидящий взгляд от газеты.

— Помещение, в котором занимаются развратом и обитают самые низменные разбойники и бандиты, — сказал он.

— Это запросто, — засмеялся Спиридоныч. — Малина. Подходит?

— Первая буква «в», — возразил его напарник.

— Вертеп, — подсказал Таганцев.

— Годится, — согласился Санек.

Сутки восьмые

Милиционер Спиридоныч задумчиво сидел перед початой бутылкой водки. Наверное, вновь задумал поменять интерьер.

Молодого милиционера в купе не оказалось, он отправился исполнять свои непосредственные служебные обязанности.

— Проснулся, Иван Федорович? — обрадовался Агафон Спиридоныч. — Слезай, поговорим.

За окном свинцовым зеркалом темнела бесконечная водная гладь.

— Байкал-батюшка, — сказал Спиридоныч. — Главное водное хранилище страны. Погоди, мы еще впарим проклятым капиталистам его чистые воды по пятьдесят долларов за литр!

— А почему по пятьдесят? — лениво поинтересовался Таганцев, перебрасывая через плечо полотенце.

— Вода больно чистая, — вздохнул Спиридоныч. — Типа сам бы пил, да деньги очень нужны. Я где-то читал, что чистой воды на планете меньше, чем нераспаханной земли, скажем, в Нидерландах. А это значит, спрос будет! Поставит государство заводик, и закапает из него по пятьсот баксов в минуту.

— Хорошо, если государство, — пробормотал Таганцев, роясь в сумке, — а если частник какой? Куда я задевал свою бритву?

— Возьми мою, электрическую, — проявил душевную щедрость Агафоныч. — Я так, думаю, не допустят частника до такого изобилия, это же как «Газпром», из земли деньги качать можно!

Вернувшись в купе, Таганцев застал милиционера за расчетами.

— Деньги государственные считаешь? — усмехнулся Таганцев, садясь за столик напротив Спиридоныча.

— Прикидываю, на сколько лет Байкала хватит, — признался тот.

— На наш век хватит, — успокоил его Таганцев.

— Вот так мы и мерим, — мрачно сказал Спиридоныч. — На наш век. А про детей, про потомков наших и вспоминать не хотим. Ну продадим мы нефть, каменный уголь, газ, лес и воду. Дальше-то что? Хрен в рыночные отношения понесем?

— Ты за весь мир не думай — голову надорвешь, — посоветовал Таганев. — Ты мне лучше скажи, меня куда несет? Понять не могу, какого дьявола я сорвался в дорогу! Сейчас вот умываюсь, а сам думаю — что мне делать в этом самом Владивостоке?

— Чего ты плачешься? — милиционер бросил ручку, скомкал листок бумаги и потянулся к бутылке «Демидофф». — Всякое движение означает жизнь. Едешь — следовательно, живешь, парень! Радоваться надо!

— Тревожно мне, — вздохнув, признался Таганцев. — Разобраться бы в себе. И вообще, зачем живет человек? Вот скажи, Спиридоныч, зачем человек живет?

Милиционер пожал плечами и плеснул водку в стаканы.

— Знаешь, — сказал он, — я, когда помоложе был, тоже все голову ломал. Как так — живешь, чтобы помереть. И нет от тебя Вселенной никакой пользы. Ну, хорошо, пусть не весь ты умрешь, вольется твоя суть, именуемая душой, в информационную систему Вселенной. Тебе от этого легче?

— Понять бы еще, что это такое, — вздохнул Таганцев. — Хорошо, когда все своими руками пощупаешь.

— Мне вот так кажется, — милиционер зевнул и смущенно прикрыл рот ладонью. — Где-то я читал, что доказан такой факт: информация, которой пользуется человек, находится вне его сознания. Тогда понятно — прорыв в информационное поле, и мы имеем гения, если по ошибке подсоединилось два конкретных сознания, пожалуйста, имеем шизофреника, если тебе досталась не полностью заполненная информационная копия — получаем дебила или маньяка. Все просто. Вот ты сидишь и нудишь: зачем живем, зачем живем! А живем мы, милый мой, для того, чтобы набраться уникального и неповторимого житейского опыта и им обогатить информационную среду нашей вселенной. И только!

— Слушай, Спиридоныч, слишком ты умный для милиционера, — сказал Таганцев.

— А думаешь, я им родился? — Спиридоныч усмехнулся. — Я, мил друг, тоже думал, что рожден для парения духа. Не мечтал я лупить по заборам дубинкой, надеясь, что стук этот долетит до ближайших звезд. В школе ракеты делал, книги о космосе читал. Видящие суть вещей, там, Прогрессоры всякие, мать их за ногу и об землю! Думаешь, откуда ассенизаторы берутся? Ну не рождается же человек с мечтой говно из общественных уборных выкачивать. А проходит время, глядишь, едет человек на бочке в рабочей спецовке и дух от него специфичный, сразу понятно, какой трудовой деятельностью он занят. А ведь в школе и детском садике наверняка космонавтом мечтал стать или на подводной лодке плавать. Хотя, на мой взгляд, особой разницы нет, говно ты возишь или среди звезд над землею паришь. Это люди профессии общественное значение придают, а для человека профессия — прежде всего способ заработать на сносную жизнь. Решит общество, что говно возить престижнее, чем среди звезд кружиться, станет платить за это по высшей ставке, опасной эту профессию считать, и повалит народ, обязательно повалит. А пацаны себя с детства будут к этой профессии готовить. И девочки будут с восторгом смотреть: во, говновозом работает! Все дело в оценке твоего труда обществом.

— Ну не скажи! — не согласился Иван Федорович. — Слишком упрощенно у тебя получается.

— Упрощенно? — милиционер горько посмеялся. — Вот ты все мучишься, прикидываешь, в чем смысл жизни. И миллионер какой-нибудь тоже по ночам на своей вилле на Рублевке мучается, понять не может, зачем он живет, не из-за этих же говенных миллионов, которые с собой в могилу не унесешь. И инженеришка какой-нибудь тоже мучается, ну не для того он явился на свет, чтобы в цеху круглосуточно за сущие гроши париться, налаживая новую технологическую линию. О поэтах да писателях я уже не говорю, им на роду мучение да томление духа написано. А вот колхозник какой, тот не мучается. Живет себе, как трава в поле растет. Он отлично понимает, что пришел на свет, покосил поле, посадил дерево, дал жизнь новому потомству, выпил цистерну самогонки и тем исполнил свое предназначение на земле. А если и задумается, то быстро найдет, как эту дурь из головы выкинуть. Сомнения и метания возникают лишь у тех, кого гордыня обуяла, кому кажется, что он своим появлением осчастливил белый свет и должен ему истины открыть. Помнишь своего попутчика Судакова? Он себя тешит мыслью, что личным воображением миры создает. Ну и ты создавай, фантазия у тебя есть, создай себе уголок, в котором уютно будет, да и живи в полное свое удовольствие.

— Знать бы, как она, твоя мечта, выглядит, — уныло сказал Таганцев. — Вон Карл Маркс с дружком Фридрихом намечтали, до сих пор ихнего призрака по Европам гоняют.

— Ты светлую мечту не замай, — угрюмо отозвался Спиридоныч. — Она из поколения в поколение перетекает, ею люди еще до Христа болели, только не знали, с какого бока подступиться. Вот Карл и решил показать людям путь. Он виноват, что путь этот оказался кровавым? А мечта, брат, у каждого своя — один коммунизм для себя строит с домиком в Ницце, а потом телохранителями себя окружает, чтобы его мечту чужие руки не излапали. Другой в секту идет, чтобы чужую мечту на зубок попробовать, в рот проповеднику заглядывает, а того не соображает, что чужой мечтой счастливым никогда не станешь. Третий в чиновники подается, чтобы всеобщее счастье организовывать, но прежде себя при этом не забывать. И только немногие живут на разрыв души, для других живут, не для себя. Но таких в мире мало, очень мало. Вот когда их много будет…

— А ты сам? Ты сам, Спиридоныч, какой? — заинтересовался Таганцев.

— А что я? — ощетинился Спиридоныч. — Я в будущее не заглядываю, я настоящим живу. Меня национальный продукт испортил, не гожусь я для будущего. И мир я под себя давно организовал. Если мой начальник на халяву коньяк жрет, так я водочкой пробавляюсь. Он зеленью взятки берет, а мне и рубликов достаточно. У меня одна задача — семью прокормить, да трех спиногрызов на ноги поставить. Мне миры создавать некогда, в этом бы прожить и удержаться!

Он замолчал, посопел недовольно, потом решительно опрокинул водку в широкий рот.

— Проехали, Ваня, проехали. — Спиридоныч неожиданно сменил тему. — Ты знаешь, я вдруг вспомнил — есть человек, который тебе поможет разобраться в себе. Как это у меня из головы вылетело? Ты когда-нибудь на тепловозе ездил?

— Откуда? — отозвался Таганцев.

— Значит, тебе крупно повезло, — ухмыльнулся милиционер. — Вот будет остановка, мы с тобой на тепловоз перейдем. Встретишься с ридлейтором.

— Это еще что за фрукт?

— Вообще-то он машинистом работает, — сказал Спиридоныч, — но это так, больше для удовольствия. Любит человек по стране разъезжать. А серьезно, он занимается исследованием разных загадок. Интересный мужик, сам увидишь. Он и на Молебке следы инопланетян искал, и в тунгусской тайге бывал, полтергейт в квартире космонавта одного изучал, аномальную зону на Аральском море исследовал. Ему уважительные письма Ажажа пишет, Прийма результаты его исследований в книгах приводит и учителем называет. Британская ассоциация уфологов его за своего почитает. А для американцев он вообще авторитет по странам СНГ. Это они его почетным ридлейтером назвали, даже грамотку прислали. Красивая грамотка, одних печатей штук пятнадцать на ней и золотое тиснение.

— Что он может сказать? — вздохнул Таганцев. — Я сам себя не понимаю.

— А он поймет, — возразил милиционер. — Есть такие люди: глянут раз, и все сразу ясно. Я же говорю — ридлейтор! Исследователь загадок. Понял? Я про него такое знаю, рассказать кому, ахнут, а не поверят!

— А ты расскажи, — задумчиво предложил Таганцев.

Рассказ милиционера Спиридоныча о знакомом ридлейтере

Понимаешь, какое дело.

Некоторые всю жизнь проживут, а так и не понимают, зачем они на свет появились, и какая от них польза обществу будет. Хрущев однажды сказал, что человек — животное общественное, поэтому всегда надо прикидывать, какая от тебя людям польза. Как у Горького — что я сделаю для людей? И сердце из себя вон, чтобы путь по болоту согражданам осветить.

Виктор Васильевич, знакомый мой, сызмальства знал, какую пользу принесет. Другие в его годы в футбол гоняли, рыбалили на речке, а то и хулиганили да в общественных банях в женское отделение через окна от чрезмерного любопытства заглядывали. А Витек и в молодости человеком серьезным был. Шутка сказать, с семи лет в трех библиотеках записан был, Библиотеку всемирной литературы до последнего томика прочитал, но главное — любил он всякие загадочные историю. Книгу Игоря Акимушкина «Следы невиданных зверей», в которой о плезиозаврах и динозаврах, что и в наши дни в Африке живут, раз двадцать перечитывал, а потом и вовсе из библиотеки зачитал. Фантастику читал запоем, начал с Жюля Верна да Герберта Уэллса, а кончил Казанцевым и Стругацкими, но между ними ни Беляева, ни Адамова с Немцовым не потерял. Потом за газеты и журналы взялся.

Тогда много разных газет начало выходить — «НЛО», «Аномальная зона», «Тайны и загадки Вселенной», «Знаки Зодиака», и в каждой сенсация, на худой конец тайна невероятная. Можно стало все на свете писать, вот и кинулись нахальные да прыткие журналюги рассказывать народу, как наши космонавты в полете с семью ангелами встретились, как летающие тарелочки Белый дом атаковали, как инопланетяне Михаила Суслова из Кремля выкрасть пытались.

И решил Виктор Васильевич свою жизнь разгадке вселенских тайн посвятить. В восьмом классе все лето на комбайне работал, а на заработанные деньги телескоп себе купил, чтобы за Луной ночами наблюдать. Хотелось ему следы инопланетного разума на нашем естественном спутнике обнаружить. Может, и обнаружил бы, да в связи с тем, что ночами он мало спал, все Луну разглядывал, успеваемость его по всем предметам резко понизилась, об этом стало известно отцу, а тот в горячности не пожалел научно-техническое приспособление, шарахнул им по спине будущего ридлейтера так, что линзы в разные стороны раскатились.

В следующие каникулы Витя устроился в ученики к одному профессору белой и черной магии, который ходил по домам и мракобесов изгонял. Мракобесы ютились в темных уголках квартир и были невидимыми, но профессор этот, не стану фамилии его называть, итак человеку по полной программе от «Комсомольской правды» досталось, так вот, этот профессор носил с собой пульверизатор и обрызгивал мракобесов святой водой, отчего они начинали светиться в инфракрасном диапазоне и легко поддавались изгнанию. Но с профессором пути моего знакомого быстро разошлись — как только он понял, что этот самый профессор нахальным образом жульничает и мракобесов не выискивает, а с собой в исследуемую квартиру приносит.

Окончив школу, Виктор поступил в железнодорожный техникум, исключительно для того, чтобы быть подальше от родителей и получить таким образом свободу действий при исследовании феноменов, о которых продолжали говорить в средствах массовой информации.

Уже на втором курсе техникума Виктор опубликовал в «Аномальных ведомостях» две работы. Одна из них называлась «О значении криптографических фигур в исполнении охотничьих обрядов прананайцев», а вторая была посвящена проблемам поимки НЛО и называлась «Методика возможного отлова неопознанного летающего объекта ментально-суггестивным способом». Работы эти вызвали одобрение самого Ажажи, о них восторженно отозвался Прийма и благосклонно приняли зарубежные знатоки аномальных явлений. Это сразу же поставило Виктора Васильевича, а иначе его уже никто не называл, в передовой отряд исследователей загадок мира. Многие из зарубежных корреспондентов даже добавляли при письменных обращениях внушительно звучащую приставку «сэр».

По распределению Виктор Васильевич попал на новый тепловоз, приходилось ему водить поезда до Москвы и Киева, Вологды и Ростова, Новороссийска и Кемерово, и надо сказать, с работой он достойно справлялся. Отпуска же Виктор Васильевич старался проводить вдали от дома, на необъятных просторах Родины, исследуя многочисленные загадки, подкидываемые пытливому уму многообразной природой. Одно лето он исследовал аномальную зону в районе Молебки, в другое отправился на Памир в составе экспедиции, ищущей снежного человека. Интересы его были многогранны — Виктор Васильевич искал ихтиозавров в озерах Крайнего Севера, изучал эффект меряченья на Кольском полуострове, участвовал в подводной экспедиции по розыску греческих и римских кораблей, которые в давние времена приплывали в Танаис, расположенный в Ростовской области. Его видели близ ракетного полигона Капустин Яр, где Виктор Васильевич дотошно изучал трассы движения летающих тарелочек. Семьей он не обзавелся, поэтому все свободное время проводил в архивах, изучая пожелтевшие документы и летописи, написанные затейливым старорусским языком. Именно он опубликовал статью, в которой рассказывал об использовании в отдельных крестьянских хозяйствах Малороссии крокодилов для охраны жилищ и строений бытового назначения. Его перу принадлежал очерк «Лукоморский Голем — миф или реальность?», вызвавший большой шум в околонаучной среде и среди рядовых российских обывателей. Виктор Васильевич изучал с такими же фанатичными медицинскими работниками протекание беременностей у женщин, изнасилованных пришельцами. Он отправился в город Кыштым для изучения феномена инопланетного пришельца по имени Алешенька и встретился там с отставным милиционером Бендлиным, который вел несанкционированное расследование по факту обнаружения мумии пришельца в квартире гражданина Нуртдинова. И именно Виктор Васильевич опубликовал нашумевший очерк об «Алешеньке» в газете «Vita».

Вместе с тем основной работы своей Виктор Васильевич не бросал, водил составы по российским железным дорогам, слыл умелым специалистом и не раз поощрялся своим руководством за экономию топлива и умелое исполнение своих служебных и трудовых обязанностей.

Одно слово — высококультурный и много знающий человек, можно сказать, энциклопедист в полном смысле этого слова.

* * *

— И с этим человеком я тебя познакомлю, — пообещал Спиридоныч, — он как раз наш состав во Владивосток ведет. Между прочим, они с напарником бессменно взялись состав довести. Железные люди!

Сутки последние

В тепловозе было уютно.

Луч прожектора рвал вечернюю тьму, выхватывая из нее километровые столбики, блестящие рельсы, ведущие в бесконечную неизвестность, одинокие деревья и кустарники, похожие в сумерках на диковинных зверей, готовящихся к прыжку. Где-то в стороне слегка приглушенная светом прожектора сияла желтая луна, окруженная звездами.

Машиниста-ридлейтора звали Виктором Васильевичем, а фамилия у него была самая обыкновенная — Иванов. Он встретил милиционера Спиридоныча и пока еще неизвестного ему Таганцева без особого хлебосольства, но с дружелюбной приветливостью, хотя и не отрывал пристального взгляда от разворачивающегося перед ним пути.

— Сам понимаешь, дорога! — с уважительным пониманием сказал Таганцеву Спиридоныч. — Тут ухо востро надо держать, не дай Бог, на рельсы кого-нибудь вынесет! Белую женщину, например…

— Типун тебе на язык, — гневно отозвался машинист. — А лучше два и обязательно с обеих сторон языка, чтобы не болтал глупостей.

Милиционер Спиридоняч обиделся и отошел в сторону, с детским любопытством трогая разные интересные никелированные ручки и рычажки на черной панели.

Машинист выслушал Таганцева и заметно помрачнел. Было видно, что от происходящих на его глазах событий машинист-ридлейтор не в восторге, более того, они ему очень не нравятся.

— Ничего сверхъестественного, — сказал Виктор Васильевич. — Все на свете происходит в силу естественных причин и природных явлений, просто современная наука не может этого пока объяснить.

— А вот этот рычажок для чего? — спросил от пульта Спиридоныч.

Машинист глянул краем глаза и сурово прикрикнул:

— Грабки убери, свет в вагонах отключишь!

— О как! — удивленно и восторженно выдохнул Спиридоныч, но руку от панели отдернул.

— Так зачем вы поехали во Владивосток? — строго спросил машинист-ридлейтор.

— Не знаю, — признался Таганцев. — Внутренний голос позвал.

— Он вам ничего не объяснял? — продолжал допрос машинист, сосредоточенно глядя на железнодорожное полотно, бегущее под колеса локомотива.

— Нет, — вздохнул Таганцев. — Он сказал: поехали…

— И взмахнул рукой? — понимающе усмехнулся машинист.

— Да какая же рука у внутреннего голоса? — удивился Таганцев. — Если, конечно, иносказательно понимать, то типа того…

— А что вы ощущали, видя встречные поезда? — продолжал расспросы машинист.

— Тревогу, — признался Таганцев. — Знаете, иной раз прямо мурашки по спине и всего в озноб кидало! Девушка миленькая из встречного поезда языка показала, так меня, верите, в пот прошибло, ноги ослабли, думал от окна не смогу отойти!

— Я вам так скажу, — строго сказал машинист, поворачиваясь к Таганцеву, со странной жалостью и видимой тревогой разглядывая собеседника. — Об этом в научных кругах не говорят, просто не принято, но есть среди представителей человечества люди-антиподы. Они даже не подозревают о существовании друг друга. Однако в один прекрасный день что-то подталкивает их и заставляет собраться в дорогу. И вот они покидают родимый дом и отправляются в дальний путь, еще не представляя, что ждет их в самом конце.

— А что их там ждет? — жадно спросил Таганцев.

— Вы понимаете, — задумчиво сказал ридлейтор, — никто точно не знает, что именно произойдет. Во многих религиях говорится об антиподах, Фрезер довольно подробно классифицирует мифы об антиподах, но естественного объяснения им, конечно, не дает. Вы, наверное, знакомы с теориями антихриста? Так это одна из версий. Предполагают, что встреча антиподов приведет к катаклизмам на Земле. К грандиозным катаклизмам. Но все это ерунда. Математические расчеты, которыми я занимался долгие годы, показывают, что встреча антиподов грозит в первую очередь им самим. Ну, естественно, и окружающим ближнего ряда. При встрече антиподов происходит их взаимоуничтожение. Примером тому может служить башкирская трагедия, где антиподы оказались в непосредственной и опасной близости в двух пассажирских поездах. Вы помните, что тогда произошло?

— Жуткая трагедия, — сказал Таганцев и, углубившись в себя, тихо поинтересовался у внутреннего голоса: — Ты это знал?

«Это не я, — печально отозвался внутренний голос. — Сам понимаешь, программа!»

С минуту в кабине тепловоза стояла напряженная тишина.

— А ты не загибаешь? — с хрипотцой, обозначившей волнение, поинтересовался милиционер Спиридоныч.

— Если бы, — грустно вздохнул машинист-ридлейтер и продолжил: — Самое главное, никто не может объяснить, зачем природа создала человеческие антиподы, может, таким образом, предусматривается соблюдение закона единства и борьбы противоположностей? Чисто философски это можно понять, но очень трудно объяснить в плане биологическом…

Загадка природы! Заметьте, весьма опасная загадка, почти как ядерное излучение или телепатия вкупе с гипнозом.

Впереди блеснул стеклами встречный локомотив, за окном гукнуло, взвыло, и с воем понеслись пассажирские вагоны.

Таганцев, побледнев, смотрел на проносящийся за окнами состав. Машинист-ридлейтер был бледен. Губы его шевелились, словно он считал вагоны. Глядя на него, Иван Федорович понял, что хозяин локомотива не врет.

Встречный поезд благополучно унесся в бесконечные российские просторы.

«Пронесло!» — с тихим восторгом признался внутренний голос, вытирая воображаемый пот.

— Так выходит, что наш Федорыч опаснее любого террориста? — с восторгом и явным сожалением воскликнул милиционер Спиридоныч. — Эх, жаль вещественных доказательств нету, за его выявление можно было бы такую премию отхватить!

— Вот уж язык без костей у человека, — усмехнулся машинист. — Ты, Спиридоныч, думай, что говоришь! Мы теперь словно на дрезине на основной путь вышли, а расписания не знаем. В любую минуту встречный, и мы костей не соберем. Вот уж послал Бог пассажира!

Впереди высветился круглый желтый огонек, одноглазый циклоп стремительно приближался, еще миг, и загрохотали мимо локомотива встречные вагоны.

— Товарняк! — облегченно выдохнул машинист.

— Это что, мы теперь до Владика вздрагивать будем? — спросил милиционер.

— А у тебя другие предложения есть? — повернулся к нему машинист.

— Нам бы до станции добраться, — сказал Спиридоныч. — Ты, Ваня, не думай, я тебя, можно сказать, как брата люблю. Но и ты меня пойми, у меня старушка-мать на руках, семья, трое детей от Аньки и еще один внебрачный ребенок имеется. Да и пассажиров ты нешуточной угрозе подвергаешь. Помню я, что в Башкирии произошло, я там в сводном отряде неделю кантовался. Нагляделся!

— Так ты меня что, высадить хочешь? — удивился Таганцев.

— Нет, — сказал Спиридоныч, — я тебя как живую бомбу в купе держать буду, чтобы если что, так уж наверняка и не мучиться. У меня теперь при каждом встречном поезде руки дрожать будут, а левый глаз дергаться. А оно мне надо? Себя не жалеешь, людей, изверг, пожалей!

Он печально посмотрел на Таганцева, виновато пожал плечами.

— Да ты, Иван Федорыч, не грусти, до Владика всего триста верст осталось, попутной машиной доберешься. Если что и случится, все жертв меньше будет.

Вместо эпилога

Негромко рокотал океан.

Сейчас он и в самом деле казался тихим. Пахло свежими водорослями, винной пробкой, и воздух на вкус казался солоноватым. Таганцев уселся на камень, оглядывая открывшуюся вдруг водную ширь с вершины скалы, на которую он трудолюбиво и дерзко взобрался. Под спокойной водной гладью кипела жизнь: куда-то неслись косяки рыб, покачивались под действием прилива водоросли ламинарии, крался по своим неотложным рыбацким делам постоянно меняющий окраску осьминог, смирно лежали, выставив вверх колючки, морские «огурцы», из-за пустой, затейливо изогнутой раковины дрались на клешнях два рака-отшельника, мидии неторопливо цедили воду, собирая планктон. Все дышало обязательностью жизни и действий.

Встающее солнце осветило скалу и сидящего на камне Таганцева, уже осознавшего свое предназначение в мире. Мы приходим в него, чтобы создать свой мир, и именно от наших усилий зависит, каким он будет, воцарится ли в нем кантовская нравственность и порядок или восторжествуют несправедливость и анархия. От нас зависит Вселенная, ведь она каждый день ждет мастера, который исправит ее вечные недостатки и хотя бы на время приостановит движение к энтропии. Но сейчас Таганцев думал об этом меньше всего. Не выспался он и потому был злой.

— Вселенную вам создать? — сказал он вслух. — Я вам создам Вселенную! Здесь! На Земле! Я вам устрою веселую жизнь, мало не покажется. Да, устрою!

«Решайся, — приказал внутренний голос. — Давай же, действуй, создатель Таганцев, народ ждет! А главное, антиподов аннулируй! Мне еще пожить охота».

Что и говорить: лучший способ убежать от безумия мира — спрятаться в собственном безумии. Судаков был прав.

Вначале Он сотворил небо и землю.

Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Его носился над водою.

И сказал Он: да будет свет. И стал свет.

И увидел Он свет, что он хорош; и отделил Он свет от тьмы.

И назвал Он свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.

И сказал Он: да будет твердь посредине воды, и да отделяет она воду от воды.

И создал Он твердь; и отделил воду, которая над твердью, от воды, которая под твердью. И стало тихо.

И назвал Он твердь небом. И был вечер, и было утро: день вторый.

И сказал Он: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так.

И назвал Он сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Он, что это хорошо.

И сказал Он: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так.

И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя по роду его. И увидел Он, что это хорошо.

И был вечер, и было утро: день третий.

И сказал Он: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов.

И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так.

И создал Он два светила великие: светило большое, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды.

И поставил их Он на тверди небесной, чтобы светить на землю.

И управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Он, что это хорошо.

И был вечер, и было утро: день четвертый.

И сказал Он: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной.

И сотворил Он рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Он, что это хорошо!

И благословил Он их, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в норах, и птицы да размножаются на земле.

И был вечер, и было утро: день пятый.

И сказал Он: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так.

И создал Он зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Он, что это хорошо.

И сказал Он: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися на земле.

И сотворил Он человека по образу своему, по образу Божьему сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.

И благословил их Он, и сказал им Он: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле.

И сказал Он: вот Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся на земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так.

И увидел он сделанное, и задумался: а хорошо ли это? И был вечер, и было утро: день шестый.

И совершил Он к седьмому дню дела Свои, которые Он делал…

Царицын,

25 августа 2007 года — 17 апреля 2009 года, 2012 год

Назад: Поезд в один конец Откровенно хулиганское повествование о смысле жизни и дорогах, которые мы выбираем

Дальше: Рыцарь лихолетья