Не знаю, кто нам ворожил, но степное открытое пространство от Морозовской до Дона мы проскочили, не встретив на своем пути ни бесов, ни медуз. Было несколько машин, слава Богу, не военных. Мальчишка молчал.

Утром он ел мало и неохотно, все время поглядывал на меня и на Элку, словно не мог понять, кто мы и почему он оказался в нашей компании. Он был лопоух и голубоглаз, найденная Элкой одежда оказалась немного велика ему, поэтому рубашка постоянно сползала с его плеча, открывая белую нежную кожу. За ночь опухоли на его ногах спали, остались лишь резкие красные рубцы, которые, впрочем, тоже постепенно бледнели. Элка допытывалась, как его зовут, мальчишка отворачивался и молчал.

В кабине он сразу сел, положив руки на колени, и уставился перед собой. Шок все еще не прошел, мальчишка переживал смерть своих близких и ужас бойни, на которой он оказался по милости бесов. Мне бы тоже не хотелось разговаривать, окажись я в подобной ситуации.

В районе деревни Мариновка мы пересекли железную дорогу по нависающему над ней горбатому железному мосту, выехали на грейдер, и в это время на приличной высоте в небе показался клин медуз, неторопливо плывущий с севера на юг. И тут с востока к ним стали приближаться три стремительные летательные машины. У нас я таких не видел. Из-под крыльев машин вырвались дымные белые полосы, устремляясь к медузам. Монстры заметили опасность, клин рассыпался, но было поздно — дымные стрелы ударили в двух медуз, на землю полетели какие-то клочья, а воздушные аппараты, проскочив дальше, развернулись и устремились в новую атаку.

— Наши, — возбужденно ахнула Элка. — Наши, Адька!

Последняя невредимая медуза неуклюже спланировала в сосновый лес, скрываясь среди ветвей. Летательные машины сделали круг над лесом, с неба донесся стук выстрелов. Поразили ли эти выстрелы медузу, я не знал, но машины развернулись, покачивая крыльями, и направились на восток, быстро превратившись в серебряные точки.

— Видишь, как они их? — торжествующе повернулась ко мне Элка.

Надо сказать, скоротечная схватка боевых машин с медузами мне понравилось. Монстры ничего не могли противопоставить летательным машинам, они были разгромлены молниеносно и беспощадно. «Значит, бороться с ними можно», — пронеслось у меня в голове. Интересно, в Европе с ними так же справляются? А можно ли вот так сбивать боевые короба бесов?

Мы остановились около небольшого озерца, густо обросшего камышом и похожим на глаз земли, пристально разглядывающий небеса.

— Сорок километров до Сталинграда, — удовлетворенно сказала Элка. — Нет, Адька, теперь я понимаю, почему сразу на тебя запала. Везучий ты, просто счастливчик какой-то.

Она вновь принялась заботливо кормить мальчишку. И опять он почти ничего не ел.

— Молока бы, — грустно сказала она.

— Где же я тебе молока найду? — без раздражения удивился я.

— Да я так, — махнула она рукой. — Что же я, не понимаю?

Бензина оставалось немного, я боялся, что нам не хватит его до города. Что будет, если мы до него доедем, я пока не загадывал. Казалось, что доберемся до Сталинграда и все будет хорошо. Он даже не представлялся мне населенным пунктом — просто разделительной чертой, у которой придется делать окончательный выбор. Но я уже понимал, что лукавлю. Выбора не было. Я устал от кровавых скитаний, я уже просто не смог бы заставить себя пересечь огромное пространство Свободных территорий, на каждом шагу сталкиваясь с жестокими тварями и людьми, которые совсем не уступали тварям в жестокости. Хотелось верить в сказку, в справедливый мир, в котором всего лишь надо научиться думать, как все. Теперь уже мне казалось, что это не так уж и сложно. В конце концов, думать я мог все что угодно, главное не показывать своих мыслей, не делиться ими с кем попало. И еще одно немаловажное обстоятельство мешало мне: не хотел я расставаться с Элкой. Я не знаю, что это случилось со мной, но иногда она мне казалась второй моей кожей, без которой я просто не смогу жить. Все фантасмагорические ее превращения последних дней — от шалавы до разведчицы, от нежной возлюбленной до колеблющегося убийцы, от перепуганной девчонки до женщины, способной с храбростью львицы защищать чужого ребенка, — делали ее ближе и роднее. Удивительно, но за дни путешествия мы стали друг другу ближе, чем когда днями не вылезали из постели. Никогда не думал, что так бывает. Оказалось — бывает.

Я зашел по колено в воду, наклонился, зачерпнул ладонью прохладную воду и плеснул ею в лицо. «Искупаться бы!» — подумал я с тоскливой безнадежностью.

И услышал крик.

Медуза! Та самая, уцелевшая.

Она отсиделась в сосняке и медленно переплыла к озерку. Метила он, конечно, в ребенка, он показался ей менее опасным. Элка увидела бросок в последний момент. Времени, чтобы достать светоруб и прикрыться доспехами у нее не осталось, но его вполне хватило, чтобы закрыть мальчишку собой. Щупальце пробило ее грудь чуть ниже плеча, остальные охватили ее тело безжалостно и жестко. Мальчишка заревел. Понимая, что я уже опоздал, и холодея от этой мысли, я рванулся вперед. Доспехи сомкнулись вокруг меня, лезвие светоруба с треском выдвинулось на три метра. Навстречу мне метнулось два розовых щупальца с голубыми прожилками в глубине, но я обрубил их одним движением меча, с размаху рубанул по щупальцу, пробившему тело Элки, и яростно врубился в студенистое дрожащее тело чудовища. Я рубил его, злобно выкрикивая что-то нечленораздельное, кажется, я матерился, меня трясло, даже когда уже медуза была мертва, я не мог остановиться, разбрасывая мечом в стороны обрубки студенистого тела.

И тут я вспомнил об Элке.

Напряжение уже оставило тело, я бросил светоруб, рухнул на колени рядом с девушкой, прижал ее голову к груди, услышал слабый стон и обрадовался, что она жива. В широко открытых глазах Элки жила боль.

— Видишь, — сказала она почти беззвучно. — Видишь… как все… получилось?

— Молчи, — кусая губы, сказал я. — Молчи!

Она попыталась улыбнуться, улыбка получилась кривой, в левом краешке рта появилась тоненькая струйка крови, похоже, щупальце медузы зацепила легкое.

— Ты его не бросай… — пересиливая боль, сказала она. — Слышишь, Адька? Маме… отвезешь… скажи… это… мой… три года… она поверит…

Нужно было везти ее в больницу. Но куда? Где она, эта больница? Я проклял мир, который был устроен так подло и несправедливо.

— Ты… хороший… — снова сказала она. — Жалко… Хотелось долго…

Я прижался лицом к ее щеке и только тут обнаружил, что я по-прежнему в доспехах. Наклонившись, я нажал кнопку на рукояти светоруба, а когда повернулся к Элке, она уже не дышала. Я взял ее лицо в руки и завыл, тихо и тоскливо, без слез, — иным способом я не мог избавиться от боли, которая вдруг заполнила меня. Господи, ну сколько бедствий и несчастий нужно перенести людям, чтобы они научились любить и беречь друг друга? У меня отняли крылья, когда я пытался взлететь. У меня отняли душу именно тогда, когда мне ее подарили…

Не знаю, долгой ли была моя истерика, но неожиданно я стал слышать происходящее вокруг. Мальчишка громко в голос заревел и заковылял прочь, путаясь в камыше. Я торопливо вскочил, догнал и почувствовал, как дрожит маленькое беззащитное тельце.

Я вернулся к месту, где лежала Элка, но сел в стороне, чтобы мальчишка не видел ее мертвого лица. Я гладил его по голове, шептал что-то успокаивающее, хотя даже не подозревал, что способен на подобные слова. Мальчишка успокаивался медленно, а я все думал, что Элка лежит мертвая около воды.

Потом я уложил ослабевшего от плача мальчишку в кабину грузовика, вернулся к Элке и сел рядом. Я не мог с ней расстаться, я не верил, что ее больше нет, я не знал, как мне жить дальше. Наклонившись, я тронул ее щеку губами. Щека была холодной.

Когда я выпрямился, боли не было. Была лишь холодная расчетливая ненависть, я знал, что, пока я жив, я буду мстить этим тварям, которые отняли у меня Элку — медузам, бесам и тем, кто стоит за ними, если и в самом деле за ними кто-то стоит. Пока я жив, я не опущу рук, я буду драться где угодно, в Африке и на Северном полюсе, на тихоокеанских островах, а если это потребуется — опущусь в морские глубины, чтобы выгнать этих чудовищ и оттуда. А если я не сумею этого сделать, дело продолжит мальчишка, всхлипывающий сейчас в кабине грузовика. И всякий, кто встанет на пути этих тварей, будет моим союзником. О разногласиях мы будем разговаривать потом, когда очистим планету от нечисти.

Выкопать в земле могилку, используя светоруб, оказалось просто: я вырезал контуры последнего жилища любимой, потом принялся срезать пласт за пластом, вытаскивая обломки руками. Пот заливал мне лицо, в ногти забивалась глина, но работа шла. Время от времени приходилось оглядываться по сторонам. Все было спокойно, но мне постоянно казалось, что кто-то хищно наблюдает за мной со стороны.

Закончив работу, я осторожно опустился в яму, взял Элку на руки и осторожно положил ее на дно могилы. Лицо у нее было спокойное, неподвижное. Хорошо, глаза были закрыты, а то я не смог бы сделать все то, что должен был сделать. Наклонившись, я застегнул молнию на ее капюшоне. Осторожно, словно я мог причинить ей боль, я укладывал поверх тела куски земли. Холмик получился маленьким, но мне и не нужен был большой, я знал, что в любое время года и суток найду это место даже с завязанными глазами.

Некоторое время я стоял у могилки, не в силах оторваться от нее.

Плохо мне было, так плохо, что передать не могу. Мыслей не было. В душе жили тоска и пустота.

Но надо было двигаться вперед.

Я вернулся к машине и попытался завести ее. Двигатель рычал, кашлял, всхлипывал, но не заводился. Я не сразу понял, что аккумулятор полностью разряжен, а когда сообразил это, ощутил покорность судьбе. Даже машина не хотела покидать этого места. Ей хотелось остаться рядом с Элкой.

Повесив на одно плечо вещмешок, я взял на руки спящего пацана.

Это было неудобно, это было опасно, это было безрассудно, но другого выхода не было.

Нельзя было оказаться на открытой местности, если я и сумею защитить себя, то пацана точно потеряю. А я дал слово, что доведу мальчишку и сдам с рук на руки матери Элки. Мне предстояло переправиться через Волгу, а затем идти через открытую степь, пока я не встречу людей. Обнадеживало одно: если летчики Сибирского Союза затевают схватки с монстрами на правом берегу Волги, то на левом берегу у них уже должен был быть какой-то контроль. Глупую игру затеял капитан Салахов. Ему бы отправиться с нами. Тогда, возможно, и Элка была бы жива. Но, быть может, перед капитаном стояли совсем другие задачи. Что я о его работе на Свободных территориях знал? Ровным счетом ничего. Я вдруг подумал, что капитан был прав — свободных территорий не бывает, если территория вдруг освобождается, то ее обязательно кто-то займет. Не люди, значит, нелюди.

Потянуло ветерком, небо стремительно закрывали грозовые облака, оно приобретало иссиня-серые оттенки, и это приободрило меня. Земное ненастье должно было выручить нас, во время грозы короба бесов были прикованы к земле, я не сомневался, что и медузы не любят грозовой погоды.

Когда упали первые капли дождя, я стянул с себя куртку, закутал в нее мальчишку, натянул капюшон на его стриженую головку. Он смотрел на меня серьезно и сосредоточенно, словно хотел понять, можно ли мне довериться. Ему трудно было понять, что происходит вокруг.

Где-то в стороне сухо и раскатисто прогрохотал гром. Начал моросить дождь, дорога сразу потемнела, стала скользкой, выбоины ее стали заполняться водой. Следовало все-таки подумать об укрытии, мальчишка мог простынуть, а это не входило в мои планы. Я никогда не заботился о детях, а если бы он заболел, я бы вообще не знал, что мне делать. Никаких строений поблизости не было, только в недавно скошенном поле желтел стог соломы.

Там оказалось тепло. Я выдернул несколько пучков соломы, и образовалось углубление, способное вместить нас двоих. Солома шуршала, слышалось стрекотание озабоченных ливнем кузнечиков. Мальчик постепенно согрелся, прижимаясь ко мне, он закрыл глаза, и вскоре до меня донеслось его спокойное посапывание. Он удивительно быстро адаптировался к любой обстановке. Наверное, из-за возраста. Он просто не мог понять, что происходит. У меня такое было, когда умерла бабка. Мне тогда четыре годика исполнилось, так мать рассказывала, что я бабку за подол из гроба тянул, чтобы она со мной поиграла. Детство не верит в смерть, она кажется ребенку нереальной и невозможной.

Снаружи моросил дождь.

В соломе шуршали мыши, перебирая остатки колосьев, они искали уцелевшие зерна, чтобы снести их в свои закрома. Было уютно и тепло, только солома лезла под рубашку и колола спину и руки. Я откинулся на спину, разглядывая соломенный свод убежища.

Мыслей у меня не было, только режущая боль в груди. Я все еще видел бледное неподвижное лицо Элки. Страшно было подумать, что она сейчас лежит в земле, мокрая, ледяная. Я вспомнил, как мы с ней первый раз встретились в вечернем клубе «Любава» на улице Коновальца. Я сразу заметил ее, Элку трудно было не заметить, пригласил на коктейль, а она раскрутила меня на дорогущий французский коньяк, а потом сбежала, когда я уже думал, что проведу с ней дивную ночь. Все это, как я теперь понимал, было игрой, она должна была со мной познакомиться, чтобы через меня выйти на Киряка. Сам я тогда их не слишком интересовал, это потом уже, когда у меня оказался светоруб, я стал для них объектом № 1. А Элке я понравился. За деньги я не держался, хамства себе не позволял, авторитет у меня был достаточный, чтобы к ней никто не лез, а сам я хамства не допускал. Я для нее был идеальной «крышей», так, кажется, у разведчиков называется оперативное прикрытие? Я лежал и вспоминал наши встречи, боль не уходила, но она становилась глуше, рядом с ней оживала тоска, я ведь прекрасно понимал, что это навсегда, что больше я никогда не увижу Элки, ведь у меня не осталось даже ее фотографии. Когда я дошел до воспоминаний о нашей ночевке в деревне, вспомнил то, как она держала нож у моего горла, а потом рыдала и просила прощения, я вдруг понял, что воспоминаниями этими прощаюсь с ней. Ничего у меня не осталось, кроме саднящей душу памяти. И так мне было плохо от происходящего, что я закрыл глаза, чувствуя влажность ресниц, и ощутил, как по щекам бегут не то слезы, не то дождинки.

Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. В лужах на земле вздувались пузыри, небо оставалось хмурым, и это внушало надежду. Надо было двигаться дальше.

Будить мальчишку я не стал, положил его на свою куртку, которая подсохла от моего тела, пока мы пережидали ливень, поднял легкое тельце и двинулся к дороге. Ребенок, не просыпаясь, прижался к моей груди. От этого, помимо воли, я ощутил неожиданную нежность к несмышленышу, который не представлял, что с нами будет дальше. Впрочем, я сам очень плохо представлял свое будущее. Оно было где-то впереди и до него еще надо было дойти.

Я шел по грязи, чувствуя, как дорога жадно хватает меня своим вязким ртом. Расстояние до города оставалось невероятно большим. Я с досадой вспомнил, что оставил карту в машине. Она могла еще пригодиться.

Мальчишка судорожно всхлипнул и заворочался у меня на руках.

И в это время сзади послышался звук мотора, а потом квакающе подал голос клаксон.

Я шагнул на обочину. Черная «эмка» поравнялась со мной, остановилась, и знакомый голос поинтересовался:

— Пурга, тебя подвезти?

«Ну вот, — безразлично подумал я. — Вот и конец пути. Петрович не Элка, он меня жалеть не станет».