Поселок был пуст и безлюден, как и та деревня, что мы покинули несколько часов назад. Все это походило на грандиозную зачистку, только с территорий изгонялись огромные толпы народа. Но куда? Вопрос «зачем» я себе не задавал. Для того чтобы ответить на него, следовало понять психологию существ, с которыми люди не имели ничего общего. Это равносильно, скажем, если лагерная первоходка попытается понять бродягу, то есть вора со стажем и понятиями. Ничего из этого не получится, слишком они разные. Так это среди людей. А бесов людьми назвать было трудно. Они только имели человекоподобный вид, что у них было на душе и была ли эта самая душа вообще, ответить можно, лишь понаблюдав за ними относительно долгий срок, скажем, несколько десятков лет. Честно говоря, мне на наличие у них души плевать, они нас завоевывать пришли, и этим все сказано!

Мы прошлись по поселку.

Ничего, чистенький поселок, дороги дробленым шлаком усеяны — верный признак, что где-то неподалеку работал металлургический завод. На центральной площади все как у людей: постамент с гипсовыми ногами — до войны памятник стоял или Владимиру Ильичу, или Иосифу Виссарионовичу, потом пришли немцы и попытались жителей от памятника вместе с памятью избавить. Когда появились бесы, им на любые памятники плевать было, их человеческая память абсолютно не интересовала, как и вера, впрочем, можно было молиться любым богам и любым идолам.

Что интересно — магазины были открыты, от товаров полки ломились, а покупатели напрочь отсутствовали.

— Как в Липовке. — сказала Элка.

Мне почему-то казалось, что будет еще хуже. Совсем плохо будет. Не нравился мне вой, что мы слышали, приближаясь к поселку. Особенно, конечно, я себя ни к чему не готовил, и зря. Мы прошли площадь с гипсовыми ногами на постаменте, обогнули местный клуб, устроенный местными затейниками в бывшей церкви. А что, удобно — колокольню снесли, костяк здания заново перекрыли, вместо алтаря поставили трибуну, сзади экран для кинопередвижки, а в зале для прихожан поставили скамейки для зрителей. Готово, пользуйтесь, граждане, повышайте свой культурный досуг!

Вот за этим клубом, чуть дальше маленькой березовой рощи, нас и ожидало самое страшное.

Ров.

Шириной он был метров пятнадцать. В длину я его особо не определял, а глубиной он был метра полтора-два. Желтела глинистая земля, а на дне рва… Наверное, все они здесь и были. Все жители поселка — от детей до стариков. Элка сдавленно закричала, глядя на мешанину трупов, спряталась за мою спину, не отводя остановившегося безумного взгляда ото рва. Лицо ее стало неподвижным, глаза потухли, она закусила пальцы, словно от этого могло стать легче.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять истину. Так людей можно было покрошить только светорубами. Здесь действовали бесы, бойня, которую они устроили в поселке, не уступала случившейся на Мясницкой, скорее, она даже превосходила ее.

— Адя, — глухо сказала Элка. — Уйдем, Адя! Уведи меня отсюда!

Ее начало трясти.

Из груды трупов прорастали розовые побеги.

Я сразу догадался, что это такое, а присмотревшись, понял, что не ошибаюсь — людское крошево было посыпано уже виденными мною шариками. Они как две капли воды походили на привезенный Элкой с субботника — разделенный вдавленными линиями на сегментные дольки, они окутывались сеткой жилок, похожих на розовые паутинки. Паутинки беспорядочно шевелились, захватывая все новые и новые куски тел. Это были зародыши медуз. Медузы и бесы действовали сообща, они оказались из одного лагеря странных и непонятных захватчиков. Изрубленные человеческие тела были почвой, пищей, на которой предстояло произрасти медузам. Какого же черта в моем родном городке они устраивали схватки с этими монстрами? Хотели отвлечь внимание от истинного положения дел? А может, медузы были всего лишь страшным биологическим оружием бесов, время от времени некоторые особи бунтовали, и приходилось их усмирять с риском для жизни? Или, что еще вероятнее, требовалось накормить их перед рождением человеческой плотью, чтобы они при встрече выбирали именно людей и не обращали внимания на бесов, а для диких медуз именно бесы были смертельными врагами? Ответа, конечно, не было. Самое дикое заключалось в том, что студенты в пригородных районах собирали будущую смерть, если не свою, то уж точно своих близких.

Тоненькие розовые побеги страшно покачивались над грудой мертвых человеческих тел.

— Пойдем, — сказал я, с трудом заставляя скулы двигаться.

Рукой я охватил Элку за дрожащие плечи, мы повернулись к страшной яме спиной, хотя мне ужасно не хотелось этого делать, и пошли прочь. Элка безвольно и механически переставляла ноги. Кажется, за последние три дня она узнала о мире больше, чем за прожитую жизнь.

И тут сзади закричал ребенок.

Меня словно током ужалило.

Что касается Элки, то она тут же пришла в себя, лицо ее обрело решительное выражение, стиснув зубы, она ринулась назад, и я не смог ее удержать.

Когда я подбежал к краю ямы, она уже была во рву. Наклонившись, она выхватила из груды мертвецов маленькое трепещущее тельце. Оцепенев от ужаса, я видел, как она обрывала с него гибкие розовые нити.

— Помоги же! — сдавленно сказала она, протягивая ребенка мне.

Я подхватил ребенка, положил его на траву, протянул руку и рывком выдернул Элку из братской могилы жителей поселка. Воистину, женщины — странные создания. Оказавшись в безопасности, она сразу же склонилась к спасенному ребенку. Тот плакал, широко раззевая рот. На нем были короткие штанишки и желтая фуфайка под горло. На голых ногах были красные длинные вспухшие ссадины, словно мальчишку старательно отхлестали крапивой. На вид ему было около трех лет. Впрочем, я легко мог ошибиться, в таких вещах, как детский возраст, я не разбирался совершенно.

Мальчишка орал.

Я стоял, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, и повторял:

— Нелюди… нелюди… нелюди…

Что еще можно сказать о существах, бросивших живого ребенка на корм чудовищам? Но если бы они убили его, стали бы от этого лучше?

— Успокойся, маленький, — нежно сказала Элка, подхватывая ребенка на руки.

— Давай мне, — я потянулся к мальчишке.

— Ты лучше смотри по сторонам, — сказала Элка. — Мало ли что…

Дом мы не выбирали, вошли в первый попавшийся. Да и некого было бояться. К сожалению. Мальчишка продолжал хныкать, Элка успокаивала его, а меня удивляло то, как она умело обращается с малышом. Порывшись на кухне, она принесла йод и смазала ссадины на ногах малыша, отчего он стал похож на вождя краснокожих. Потом укутала его в одеяло. Мальчишка постепенно затихал. Если знать, что он сегодня пережил, можно было лишь удивляться, что он так быстро успокоился.

— Элла, нам пора! — сказал я мягко.

— Сейчас, сейчас, — она заметалась по комнате. — Только найду, во что одеть малыша.

— Мы не можем его взять с собой, — сказал я. — Дорога слишком опасна, а он будет ненужной обузой.

Она остановилась.

— Что? Ты хочешь сказать, что мы вытащили его изо рва для того, чтобы эти твари съели его позднее? — ноздри ее гневно раздулись. — Да ты понимаешь, что ты говоришь?

Мальчишка снова захныкал.

Его голос меня уже раздражал, хотя я понимал, что это неправильно.

— Ты! — с презрением сказала Элка. — Ты! Убирайся куда хочешь, а я мальчишку не брошу!

Горячность ее раздражала и забавляла одновременно.

Разве я мог бросить ее? Следовательно, не мог бросить и малыша. Первая мысль была глупой, в самом деле, мы его не для того спасали, чтобы оставить одного в мертвом поселке. Розовые побеги во рву росли слишком стремительно. Вспомнив об этом, я примирительно сказал:

— Ладно, ладно, только ты не очень располагайся. Сама видела, что делается!

Она моментально сменила гнев на милость, мимоходом чмокнула меня в щеку.

— Я сейчас, Адинька, я быстро!

И в самом деле, управилась она минут за пятнадцать. При этом ей пришлось сбегать в соседние дома, в том, где мы оказались, жила, судя по одежде, одинокая пара и ничего детского мы не нашли.

Дорога к оставленному в лесополосе грузовику тоже не заняла слишком много времени, и все-таки, когда Элка уселась на пассажирское сиденье, прижимая к себе спящего пацана, над поселком уже кружилась первая голубовато-розовая тварь, внушая отвращение и ужас. Враньем все оказалось, враньем. И астрангрелы эти, и легенды о врагах бесов — все оказалось придуманным для того, чтобы обмануть род человеческий. Впрочем, говорить и думать об этом не стоило. Для того чтобы делать выводы, надо располагать знаниями. Я был в положении Сократа: я знал лишь, что ничего не знаю. Сократ мог сделать из этого какие-то выводы. Но я же не Сократ!

Чтобы объехать поселок, пришлось сделать порядочный крюк, поэтому на ростовскую трассу мы выскочили ближе к вечеру. Деревянный мост через Северский Донец мы пересекли уже в сумерках. По левой стороне темнели терриконы, поросшие травой. В небе горели первые яркие звезды, и я вдруг с тоской подумал: неужели эти твари пришли к нам из этого серебряного великолепия? Гораздо легче было представить их выходцами из ада. Иного измерения я себе представить не мог, а потому не верил в него.

Остановились мы на ночевку у одного из терриконов. Элка сразу захлопотала, принялась кормить мальчишку, нарезав на мелкие кусочки колбасу и сыр. Мальчишка ел мало и неохотно, а потом вновь впал в какое-то оцепенение. Я с тревогой подумал, что прикосновения розовых жгутиков зародышей медуз могли отравить его. Его? Элка ведь тоже барахталась в этой кровавой каше! При свете фар я осмотрел ее. Никаких следов на ногах и лице у нее не было, только на левой руке краснел рубец. Опухоль, сопровождавшая его, явно спадала. Это меня немного успокоило. Рубцы и царапины на ногах мальчугана тоже стали бледнее, а может, мне это просто казалось при неровном и неярком свете.

Элка уложила мальчугана спать в кабине, и мы уселись у колеса грузовика, тесно прижавшись друг к другу.

Над нами сияли яркие звезды, они сплетались в невероятные созвездия, я смотрел на них и думал о том, что нужно было сделать человечеству, чтобы вызвать гнев небес, приславших на Землю жестоких и кровожадных монстров? За несколько дней я увидел столько жестокости, сколько не встречал за всю прожитую жизнь. Все уголовные разборки, в которых мне время от времени приходилось принимать участие, казались невинными детскими играми в сравнении с тем, что творили бесы и медузы. Я ненавидел их и готов был пристать к любой силе, которая решится с ними бороться. Пусть даже эта сила будет трижды несправедливой. Главное — побороть зло внешнее, потом разберемся с тем, что порождаем мы сами.

— Знаешь, — сказала Элка, — никогда не думала, что придется пройти через это.

— Я тоже, — уныло признался я.

— Представляешь, что испытал он? — Элка тесно прижалась ко мне, и я ее понял.

Мальчишке и в самом деле прошлось пройти через такой ужас, по сравнению с которым все наши переживания выглядели испытаниями подростка при вступлении в тайное общество. Мы смотрели на происходящее со стороны, оказавшись участниками, могли бороться с противником, мальчишке же пришлось пройти через смерть близких людей и свою неизбежную смерть жертвой, не способной даже побороться за жизнь. Ужас, который он испытал, не с чем было сравнить.

— Когда наши ученые разберутся в работе этих штук, — сказала Элка о светорубах, — появится оружие, которое поможет их выгнать навсегда. И потери станут меньше.

— Главное — чтобы их не обратили против людей, — вздохнул я.

— Тогда люди объединятся, — уверенно сказала она. — Люди соберутся вместе, когда поймут, что могут одержать победу.

Потрескивал маленький костер, который я развел просто так, чтобы душу успокаивал. Ночью человеческая душа требует костра, с ним кажется теплее.

— Знаешь, — доверительно сказала Элка, — мама меня очень любила. Каждое утро, когда надо было бежать в школу, она заплетала мне две косички. И постоянно покупала мне сказки.

Мне в детстве не покупали сказок. Отец и мать всегда считали, что ребенок с самого раннего детства должен быть готов ко всем трудностям, которые могут возникнуть на его жизненном пути. Соответственным образом и воспитывали.

— А еще мы ездили на Эльтон, — продолжала рассказывать Элка. — Представляешь, вода, в которой невозможно утонуть. А вокруг белые берега из соли.

— А почему нельзя утонуть? — спросил я.

— Насыщенный соляной раствор, — сказала Элка. — Плотность воды такова, что тебя просто выталкивает из воды. Только после каждого купания надо обязательно принимать душ, а то соль стянет кожу, и все тело будет чесаться. А потом мы ездили на степную речку, ели арбузы и раков, которых ловили местные рыбаки. Знаешь, как вкусно!

— К сожалению, у нас с тобой нет ничего, кроме колбасы и черствого хлеба, — вздохнул я.

— Зато ты рядом, — слабо улыбнулась она.

В этой тихой улыбке было столько нежности, что я поспешил спрятать лицо в ее волосах. Так, обнявшись и покачиваясь в объятиях друг друга, мы сидели довольно долго.

— Адик, — вдруг сказала Элка. — Пообещай мне одну вещь.

— Конечно, — тут же отозвался я.

— Я серьезно. Если со мной… — она шумно вздохнула, — если со мной что-то случится, пообещай, что ты не бросишь мальчишку.

— Глупости, — сказал я. — С тобой ничего не случится.

И с тоской подумал, что вру ей. Конечно же с любым из нас могло что-то случиться. Вполне вероятно, что смерть уже ожидает нас всех в завтрашнем дне. Но думать об этом не хотелось. Когда-то у водолазов был девиз: «Пока дышу — надеюсь!». Хотелось надеяться, что все закончится благополучно. Я не знал, как примут меня у нее дома, но я уже был согласен следовать за ней. Что и говорить, если мир воспитывает людей, не способных убить любимого ради торжества государства, если он воспитывает женщин, способных броситься в ров за обреченным мальчишкой, он не такой уж дрянной. Даже если в нем сажают за инакомыслие. Рано или поздно люди опомнятся и исправят все страшные перекосы, которые считают сегодня нормой.

— Слушай, Элка, а правда, что у вас людей сажают за мысли?

— Откуда? — удивилась она. — Сажают тех, кто выступает против государства и не верит в коммунизм. Сажают классовых врагов и вредителей.

— Но откуда столько вредителей? В газетах пишут…

— В ваших газетах? — пренебрежительно сказала она. — Товарищ Сталин говорил, что по мере построения социализма классовая борьба будет обостряться. А значит, и враги будут чаще проявлять себя.

— А если я не верю в этот ваш коммунизм? Меня тоже посадят?

— Тебя не посадят, — сказала она, словно именно ей было дано решать мою участь. — Ты просто ничего не знаешь. Тебе объяснят и покажут. Ты обязательно поверишь, ведь это так здорово — мир свободных людей, каждый из которых беспокоится о тебе так же, как ты беспокоишься о них.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением сказал я.

— Но ты обещаешь? — вернулась она к прерванному разговору.

— Конечно, — пообещал я. — Я сегодня глупость сказал, но в первую очередь я о тебе думал!

— Если мы будем думать только о себе, то кто же подумает о нем? — с нежным упреком сказала Элка и потянулась к моим губам.

Поцелуй оказался затяжным, он словно скреплял наши договоренности, но тут Элка оторвалась от меня, заглянула в глаза.

— Мне страшно, — тихо сказала она.

Ребенок заворочался в кабине, всхлипнул звонко и тихонько заныл. Элка оторвалась от меня и полезла успокаивать малыша. В кабине зажегся тусклый свет, слышно было, как она что-то ласково говорит пацану. Надо же, я от нее никогда такого не ожидал. Не знаю, что там у них происходило в Сибирском Союзе, как жили в нем люди, но, право же, было неплохо, если там так относились к детям. Я вдруг подумал, что мы даже не знаем до сих пор, как мальчика зовут. Конечно же я его не брошу, хотя мальчишка стал неожиданной и досадной помехой на нашем пути. Но стоило только вспомнить ров и груду тел среди глины, как все вскипало во мне и хотелось бежать, рубить, бить, только не быть равнодушным. Приступ ненависти оказался таким мощным, что я тревожно огляделся по сторонам — нет ли случайной медузы поблизости. Наверное, по ночам эти кошмарные твари спали.

Я встал, заглянул в кабину. Элка неудобно лежала на сиденьях, прижав пацана к себе. Ей тоже досталось за день, неудивительно, что она так быстро уснула.

Погасив в кабине свет, я снова вернулся к тлеющим углям костра.

Тьма сгустилась вокруг машины, стала осязаемой, она была похожа на хищника, игриво зажавшего машину в мохнатых лапах. Я не знал, что делать и как быть, но в одном я был уверен — взаимопонимания с бесами и медузами просто не может быть, как не может его быть между человеком и крысой, селедкой и акулой, между мышью и кошкой, черт бы их всех побрал! Ад следовал за ними. А может, это и была та самая смертельная битва, финал которой был назначен в местечке Армагеддон? Людские грехи переполнили чашу терпения Господа, вот все и случилось. Ангелы вострубили, а мы их не услышали. Они сорвали печати, а мы этого не увидели. Но это наша боль и беда. В неизбежной и обязательной драке у нас было два выхода — победить или уйти, оставив все нажитое человечеством пришедшим тварям. Мне было все равно, откуда они пришли, я просто не мог мириться с их присутствием. Думал ли я еще месяц назад, что приду к таким выводам? Я кружился возле гостиницы «Москва», приторговывая разным барахлом, мирился с бесами, искал общий язык с гестапо, платил милиции, и совсем не думал о подобных проблемах, все упиралось в желание заработать на кусок хлеба, обязательно с маслом и — что уж греха таить! — желательно с икрой. Неожиданно для самого себя я оказался выброшенным из привычного мира в неопределенность, я не знал, что случится завтра, угрожающие мне опасности неизмеримо возросли, на мне была ответственность за женщину и ребенка, а против опасностей всего мира у меня было лишь желание выжить во что бы то ни стало и два светоруба, обладание которыми обусловило жизненные перемены. Но странное дело — я совсем не жалел о том, что случилось со мной. Жизнь была пресной и ненужной, теперь в нее добавили жгучего перца, и она обрела смысл.