Выбраться из города оказалось неожиданно легко.

Мы уходили пешком, может, это и решило дело. По крайней мере, стационарный пост милиции мы обошли спокойно, как и короб с бесами, неутомимо пыливший по грейдеру. Карту области я купил в магазине Шлейфмана, только у него торговали подобной ерундой. Карта, разумеется, была довольно приблизительная, но нам и такая подходила. Долго выбирать направление не пришлось. Петрович, конечно, будет считать, что мы еще прячемся в городе, в крайнем случае направимся на запад, о моем отношении к Сибирскому Союзу он знал. Поэтому мы и двинулись в направлении Ростовской области. Я как рассуждал: на все поселки бесов не хватит, им бы города оседлать, поэтому встречи с ними я не особенно опасался. Гестапо в селах тоже не было, разве только редкие полицейские стационары. Крестьянство любую власть недолюбливало. Да и чего мне их бояться с моим-то снаряжением!

— Адька, ты садист, — ныла Элка. — Что, машину нельзя было раздобыть? На худой конец я на мотоцикл или велосипед согласна! И потом, куда мы идем? Ты сам-то знаешь?

Сам я этого пока еще не знал. У меня желание было убраться подальше от города. Трудно ведь жить в подвешенном состоянии, неопределенность угнетает. А движение рождало ощущение достижения цели. До деревни Липовка по карте было двенадцать километров, но мне показалось, все сорок. Когда появились среди зелени садов белые хатки, мы совсем уже языки повываливали от усталости. Проселочная дорога шла вокруг лесополосы. В ней мы и сделали остановку перед деревней, чтобы в себя прийти и отдышаться немного.

— Вся взопрела, — грустно сказала Элка, вытягивая ноги в кедах.

Хорошо, что она именно их напялила, когда ее из дома выводили. Словно чувствовала, что нам с ней предстоит дальняя дорога.

— Ну, и куда мы путь держим?

— Пока подальше от города, — сказал я. — Отойдем на безопасное расстояние и двинем на запад. Твои-то примут?

— Примут, — сказала она. — Только далеко это. И документов у нас нет. Сложно будет добираться.

Документы у меня были. Хорошая добротная липа, которая когда-то мне стоила сто пятьдесят рейсхеров, но говорить об этом Элке я почему-то не стал.

— Может, у тебя какие-то связи есть в других городах? — предположил я. — В книгах про шпионов что пишут? У них явки во всех городах. У вас что, все по-другому?

— Не знаю, что в книгах пишут, — уныло сказала Элка, — но у меня никаких явок нет. Чувствую я, загоняешь ты меня до кровавых мозолей, а толков не будет.

— А у тебя другие предложения есть? — поинтересовался я. — Можно обратно вернуться и сдаться. В конце концов, тюрьма не ад, можно и привыкнуть.

— Если бы тюрьма, — мечтательно вздохнула подруга. — Только нам с тобой другие статьи светят, с ними долго не проживешь, они быстро стенкой кончаются.

Хорошо было в лесополосе. Транспорт здесь давно не ездил, поэтому листва была свежая, незапыленная, чирикало что-то мелкое в ветвях, стрекотало в траве. Жизнь продолжалось, у обитателей лесополосы проблем не было. Кто-то на кого-то охотился, кто-то учил вчерашних птенцов летать — все шло своим чередом, заведенным тысячи лет назад.

— Слушай, Элка, — сказал я. — А ты все-таки кто: Зимонкайте или Стацко?

— Вообще-то я Склярова, — невозмутимо сказала подруга. — Зимонкайте я по легенде, а Стацко… ну, как тебе сказать…

— Боевой псевдоним? — догадался я. — Кличка шпионская?

— Клички у собак, — надула она губки. — А у меня кодовое имя.

— А откуда его гестапо узнало? — продолжал я расспросы.

— А черт их знает, — она вдруг нахмурилась. — А в самом деле, откуда?

— Стучит у вас кто-то в бюро, — подумал я вслух.

— Теперь это неважно, — сказала Элка, продолжая хмуриться.

Она сорвала длинную травину с мохнатой кисточкой соцветий и сосредоточенно жевала ее кончик, глядя прямо перед собой.

— Ну что, — я встал на ноги. — Двинем дальше?

Чем ближе мы приближались к деревне, тем больше я понимал, что в ней что-то не так. Собаки не лаяли. Дымков над трубами не было, хотя время приближалось к обеду, да и людей на улицах не было видно. Слава Богу, медуз или коробов тоже не наблюдалось.

Мы шли по безлюдным улицам, и меня не оставляло чувство тревоги. Не могли же люди бросить все нажитое и одновременно уйти из деревни! Старики бы остались, женщины с малыми детьми. Да и куда жителям деревни идти?

— Не нравится мне все это, — сказал я.

— Зато безопасно, — возразила Элка. — Смотри, какой симпатичный домик! Зайдем?

Во дворе стояла непривычная для нас тишина, слышалось жужжание мух у сортира. Едва хлопнула калитка, как в хлеву обиженно завизжала голодная свинья. «Выпустить надо, — безразлично подумал я. — Подохнет ведь с голоду!»

В доме никого не было, но вещи казались аккуратно расставленными, в углу горницы золотились иконы, а над обеденным столом чернел круг радио.

— Адька, посмотри! — радостно и возбужденно ахнула Элка.

На кровать, пухлую от перин, и в самом деле стоило посмотреть. Сверху на ней лежали стопкой пуховые подушки в белоснежных наволочках, стена над кроватью была украшена голубым ковриком с вышитыми на ней золотыми петушками.

— Высплюсь! — решительно сказала Элка.

— А хозяева вернутся?

— Пусть тогда делают что хотят. Господи, сейчас бы еще душ принять!

— Ладно, — сказал я. — Ты тут осмотрись, а я по деревне пройдусь.

Людей в деревне и в самом деле не оказалось. Словно в один прекрасный день (и совсем недавно) кто-то подогнал к нему грузовики, усадил всех и вывез в неизвестном направлении. Вот это казалось уже совсем загадочным. Ясное дело, бесам это было без нужды, медузы грузовиков не водят, вестерам сюда забираться не с руки. Получалось, что жителей вывезли остеры, то есть люди из Сибирского Союза. Но ведь и им сюда была не близкая дорога! Происходящее сбивало с толку, в нем было что-то иррациональное.

На соседней улице я обнаружил небольшой магазинчик. Дверь его пересекала железная полоса, которую запирал амбарный замок. Ключей у меня не было, но я в них и не нуждался. Светоруб сработал не хуже ключей.

В магазине пахло соленой рыбой, хлебом и какими-то пряностями. Магазин оказался смешанным: ну, знаете, когда в одном отделе торгуют продуктами, а в другом хозяйственными товарами. В хозяйственном отделе я нашел большую дерматиновую сумку и с ней направился в продовольственную подсобку.

В холодильнике оказались колбасный сыр и копченая колбаса, которая еще не начала портиться, и это обстоятельство указывало, что люди из села ушли недавно. Да что колбаса, хлеб в лотках не успел зачерстветь! В углу стояло несколько ящиков с вином и водкой. Я прекрасно представлял, что это за вино и какая это водка, тем не менее по бутылке и того и другого положил в сумку.

Затарившись, я вышел на улицу.

С небес слышался легкий гул.

Подняв голову, я увидел в синеве длинную колонну коробов, идущую на юг. Короба плыли над землей на большой высоте, на небольшом расстоянии друг от друга и оттого казались извилистой белесой ниточкой, плывущей в голубом пространстве. Гадать, куда и зачем они направляются, было бесполезным занятием, я вернулся в дом, где оставил Элку.

Первым делом я прошел к хлеву, где безостановочно и надрывно визжала свинья, встал на бревна и светорубом срезал дверь. Фатер когда-то рассказывал, что из домашних нет ничего опасней голодной свиньи. От голода она звереет, теряет всякую осторожность и может накинуться на хозяина, который не исполняет своих обязанностей. Ну, если свинья теряет осторожность, следовательно, ее следовало проявить мне.

И в самом деле, свинья из хлева выскочила с резвостью и яростью сторожевого пса, злобно посмотрела на меня круглыми красными глазами, метнулась по двору, загремела миской у пустой конуры, рядом с которой валялась цепь, потом проломила хилый забор и ушла на огороды. Стало слышно, как она там радостно и возбужденно визжит. Следовало надеяться, что там она найдет для себя много разного и полезного. Пусть собирает урожай, раз хозяевам это сделать не довелось!

Подхватив сумку, я вернулся в дом.

Элка разожгла керогаз и согрела на нем воду. Свой пропотевший костюмчик и белье она уже выстирала и повесила сушиться на веранде, поэтому по дому щеголяла в хозяйском халате, который обнаружила в одном из отделений старомодного пузатого комода.

На веранде, за хилой дверью имелся душ, сооруженный из носика лейки, вваренного в двухсотлитровую бочку из-под немецкого авиационного бензина. На бочке даже надписи сохранились.

— Снимай все, — приказала Элка. — Раз уж я затеяла постирушку, то и твое постираю.

— А мне в чем ходить? — поинтересовался я.

— Ходи голым, — преложила Элка. — Так ты меня больше возбуждать будешь. Мы с тобой уже три дня, да?

Нет, с ней не соскучишься! Меня занимали одни мысли, а ее…

Махнув рукой, я отправился в комнату, оставил сумку с продуктами у печи, нашел в комоде брюки и рубашку хозяина. И то и другое оказалось мне велико, ремня я не нашел, поэтому подпоясался женским пояском. Постель Элка уже заботливо разложила, она манила своей пышностью и уютом. Светорубы и свои документы я сунул под матрас, туда же положил бесполезный телефон и отправился принимать душ, сунув Элке свои вещи, предназначенные для стирки.

Господи, какое наслаждение поплескаться после странствий под горячей водой! Я чувствовал себя наркоманом, наконец-то добравшимся до иглы.

Пока я смывал с себя грязь и пот, Элка показала себя умелой и заботливой хозяйкой: нашла посуду, порезала сыр, колбасу и хлеб, вскипятила чайник, слазила в погреб при доме, где обнаружила соленья и какой-то компот, а главное — нажарила большую сковородку картошки.

— Пир плоти! — сказал я, садясь за стол и потирая руки.

— Кухня, конечно, не французская, но есть можно, — согласилась подруга.

Мы выпили. Водка оказалась с явственным привкусом сивухи, не иначе ее готовили на каком-то местном мини-спиртозаводе, а еще точнее — самогонном аппарате, умельцев у нас всегда хватало. Колбаса оказалась вполне приличная, сыр тоже, после выпивки и обильной закуси я почувствовал, что осоловел.

— Поел? — игриво спросила Элка. — Попил?

— Спать, — вяло сказал я.

Конечно же уснуть сразу мне не удалось, не на такую нарвался. Не скажу что это не доставило мне удовольствия, но сразу после случившегося меня потянуло в сон. Во сне я ничего не видел, просто погрузился в черную пустоту, а когда открыл глаза, увидел напряженное лицо Элки и почувствовал на глотке холодное лезвие ножа. Замерев, я смотрел в глаза подруги. А что еще можно было сделать в такой ситуации — засыпал рядом с любимой, а проснулся с убийцей, или как ее там женского рода назвать.

— Попрощаться хоть дашь? — сдавленно сказал я.

И тут она сломалась. По щекам ее побежали слезы, а потом она отшвырнула нож, уткнулась мне в грудь и в голос завыла.

Я отстранил ее и сел.

— Не надо было дожидаться, когда проснусь, — зло сказал я. — Сонного убивать легче, он на тебя не смотрит.

Она кулачками принялась бить по моей спине и все повторяла:

— Дурак! Дурак! Дурак!

А у меня в голове словно что-то щелкнуло. И сразу все стало ясным: и почему Петрович успел добраться до дома, где мы укрывались, раньше боевых бесов, и почему гестапо к операции не было подключено, и почему капитан мне ее так легко отдал. И постирушками она занялась, а это совсем не в европейском духе.

— Давно ты на Петровича работаешь? — поинтересовался я, трогая мягкое безвольное плечо.

Элка всхлипнула.

— Я не на него работаю, — шмыгнув носом, сказала она. — Я на страну свою работаю.

— На Сибирский Союз? — уточнил я.

— Ты же ничего, ничего не знаешь, — вспыхнув, сказала она. — Все равно я этого сделать бы не смогла. Понимаешь?

— Почему? — холодно сказал я. — Не открой я глазки…

— Дубина, — сказала она. — Я же тебя, дурака, люблю, — и снова несчастно всхлипнула.

— Если тебе эти цацки так нужны, — сказал я неуверенно, — почему не спросила? У меня их два. Мог бы и поделиться.

В ответ я услышал лишь всхлипывания.

Н-да, ситуация! И что прикажете делать, когда все таким неожиданным образом обернулось? Я-то думал, несчастную бабу из беды выручаю, а на самом деле глаза и уши ко мне приставлены были. Сказали девочке, чтобы завладела светорубами, вот она и старалась. Странно, что она это не попыталась сделать раньше, когда мы еще в городе были. Я вдруг отчетливо вспомнил нашу ночь в склепе и то, как у меня из-под головы тянули куртку, в карманах которой лежало оружие бесов. Нельзя сказать что она не пыталась, а вот убивать меня она точно не хотела. У нее таких возможностей много было, но ведь не воспользовалась!

— Ладно, — сказал я и снова тронул ее за плечо. — Проехали. Только ты сама подумай, ты ведь без меня не выберешься.

Элка села.

Лицо у нее было несчастным, но от этого она была еще красивее.

— Адька, — сказала она, — прости.

— Я же сказал, проехали.

Я попытался улыбнуться, только, по-моему, у меня это плохо получилось.

— Иди сюда, — сказала она. — Кажется, пришло время вывернуть душу.

Я уже все знал, разве что детали некоторые были мне неизвестны, только ведь они ничего не меняли. Жила-была девочка в одном из городов Сибири, училась хорошо, в союзе молодежи ходила, мечтала пользу стране принести. А поскольку училась она хорошо, смелая была, с парашютом прыгала и на лошади скакать умела, мотоцикл папин отчаянно водила, то после аттестата зрелости вызвали ее умные серьезные дяди, которые представляли не менее серьезную организацию, и предложили послужить Родине самым настоящим образом. Прошла девочка двухгодичную подготовку в спецшколе под Новосибирском, получила легенду и была заброшена на Ничейные территории (так мы там официально назывались). Петрович у нее был начальником, его сразу после вторжения бесов забросили, столько лет в разведке и не живут, а этот опроверг общее мнение. Операцию по пресечению героинового бизнеса они с Петровичем провели по указанию Центра, только что-то наперекосяк пошло, просочилась информация об спецагенте Европейского бюро Зимонкайте-Стацко, так что мое знакомство с ней весьма кстати пришлось. А тут еще у меня светоруб появился, Элка, разумеется, ничего не знала, пока за ней из гестапо не пришли. Доложила она о светорубах капитану Салахову, такая вот фамилия у Петровича была, тот брякнул в Центр, оттуда пришло указание: светорубами овладеть, меня по возможности нейтрализовать, если иные меры окажутся безрезультатными, убрать физически.

— Это какие еще иные меры? — хмуро поинтересовался я.

— Ты меня спрашиваешь? — всхлипнула Элка. — Дура я, дура!

Приятно, когда тебя нежно и обстоятельно целуют, ничего не скажешь.

— Он мне телефон для связи дал, — сказала Элка. — Ну такой, без номера. Просто на кнопку нажимаешь, тебя и соединяют с абонентом. Он там единственный.

Это меня насторожило. Знал я, у кого такие телефончики бывают. Однажды, когда Молчуна наружка гестаповская водила, его ребята по башке одному топтуну дали. Вот у него именно такой телефончик и был. Получалось, что Петрович был не так прост, как на первый взгляд казалось. А что мне, собственно, на первый взгляд казалось? Взяточник и вместе с тем правоверный мент, никогда никто не слышал, чтобы он с уголовника пфенниг снял, только барыг и щипал помаленьку. С бесами не якшался, как теперь выяснилось, на сибирскую разведку работал, а теперь еще выходило, что с гестапо неформальные контакты имел. Загадочный мужичок, ничего не скажешь.

— Ты ему звонила? — спросил я.

— А как же, — вздохнула Элка. — Два раза — когда из города выбрались, помнишь, ты меня в воронке у дороги оставил, а второй раз отсюда, когда ты ушел.

— Больше пока не звони, — сказал я.

— Не буду, — пообещала Элка и приподнялась на локте. Глаза у нее были сияющие и мокрые. — Адик, ты мне веришь?

Странный народ женщины, полчаса назад она меня едва не зарезала спящего, а теперь так истово начала доказывать свою любовь, что через некоторое время я был окончательно измочален, безразлично мне стало, что со мною будет и кому эти проклятые светорубы достанутся.

— Спи, спи, — шептала она, целуя меня в грудь.

И мне было едино — проснусь ли я или так во сне и останусь. Мне и самому, честно говоря, просыпаться не хотелось.