Утром Элка ушла в свой институт.

Я спокойно попил кофе, посидел немного, оттягивая выполнение намеченного, собрался с духом и полез под ванну. Сверток был на месте. Я надел тренировочный костюм, сунул сверток со светорубом в хозяйственную сумку и спустился в подвал. Запершись изнутри, я принялся за эксперименты. Действовал я, впрочем, осторожно, чтобы не зацепить трубы. Не хватало еще по собственной дурости лишиться воды или канализации, а что еще страшнее, газовые трубы проходили здесь же, и страшно было представить, что будет, если лезвие светоруба коснется одной из них.

В длину светоруб вытягивался до противоположной стены подвала, что составляло метров пятнадцать-двадцать. Вполне вероятно, что он мог становиться еще длиннее, но дальнейшей проверки мешали стены. Верхнее кольцо на рукояти светоруба регулировало длину лезвия, среднее — его температуру. Назначение нижнего кольца оставалось неясным, пока я не попробовал вращать его против часовой стрелки. Кольцо легко сдвинулось, а по лезвию побежали сияющие сполохи, которые начали скапливаться на светорубе в виде небольших шариков. Ну, типа шаровых молний. Оказалось, что их можно стряхивать с лезвия в необходимом тебе направлении. Я и метнул по дурости своей и незнанию. Светящийся шарик угодил в железобетонный блок фундамента и расколол его надвое. Тут я, естественно, перепугался и оставил кольцо в покое, вернув его в исходное положение. Кнопки действовали, как и в прошлый раз. Нажав на верхнюю кнопку, я оказывался в бронированных рогатых доспехах, а нажав на нижнюю — освобождался от них. Доспехи оказались очень удобными, я минут двадцать прыгал в них и даже не вспотел. Со стороны это было, наверное, весьма забавное зрелище. Вместе с тем я сразу отметил уязвимые места доспехов — одно находилась на сочленении грудного панциря и шлема, а второе — в районе солнечного сплетения, где панцирь заканчивался и переходил в упругие пластинки, прикрывающие живот. Меня всегда поражала способность бесов сверкать глазами. Ничего неестественного в этом не было, просто глазные прорези шлема были устроены так, что позволяли смотреть на мир почти вкруговую, и достигалось это хитрой системой специальных линз. Инструкции по пользованию доспехами у меня не было, до всего приходилось доходить своим умом, но через час примерно я догадался, что и рога вполне функциональны. Они позволяли лоцировать пространство перед собой инфра- и ультразвуком, что в условиях густого тумана или полнейшей темноты было несомненным подспорьем для бойца, одетого в эти доспехи. Ко всем этим достоинствам вскоре добавилось еще одно, пожалуй, даже более важное. Доспехи делали человека более сильным. Как это происходило, я не знал, но, прыгнув при исполнении одного из фехтовальных приемов, я обнаружил, что преодолел расстояние, которое мне было непосильно в обычном состоянии.

Дальнейшие эксперименты в подвале пришлось прекратить, заниматься этим в окружении хозяйственных коммуникаций дома было просто безумием. Более подходящим для таких упражнений местом являлся городской парк.

За два с половиной часа я измотал себя так, что с трудом поднялся на свой этаж. Если бы кто-нибудь на меня полез, вряд ли я сумел оказать сопротивление.

Я, конечно, понимал, что держать светоруб в квартире — значит подвергать себя ненужному риску. Но и спрятать его, а потом целыми днями думать, что его кто-то отыскал, было свыше моих сил. А под ванной держать его постоянно тоже глупо, мало ли кто из моих знакомых может случайно что-то уронить на пол и в поисках утерянного сунуться под ванну!

Вот так я слонялся по квартире и все прикидывал, куда мне светоруб запрятать, да так, чтобы сразу его посторонний не нашел, а я мог воспользоваться в любое время. В конце концов, я спрятал его за холодильником. Убирает у меня раз в неделю соседка Мария Никитична. Я ей каждый раз по пять рейсхеров плачу, поэтому она в углы не заглядывает, да и убирается у меня на глазах, а рядом с движком холодильника светоруб вроде какой-то запчасти смотрелся и в глаза не бросался. Положил я его туда и остался доволен.

А к обеду прикатила Элка.

В спортивном костюмчике, кедах и красной курточке она смотрелась очень даже соблазнительно, глазки горели, щечки румяниться стали — что значит, день на природе провела. И аппетит разыгрался — сразу в холодильник полезла, кусмень докторской колбаски резанула такой, в другое время два дня его ела бы.

— Вас что, на картошку кидали? — поинтересовался я.

— С бесами работали, — сообщила она, задумчиво поглядывая на остаток колбасы.

Я едва в осадок не выпал!

— С кем?

— Не, Адик, я серьезно, — сказала Элка. — Даже на коробе прокатилась. А ничего там сиденья, удобные. Они нас в Пригородный район возили.

— И что вы там делали?

— А что сказали, то и делали, — сообщила подруга. — Ты не поверишь. Но они нас цепью расставили и сказали, что мы должны собирать красные шарики. А за нами вторая шеренга шла, подбирала то, что мы пропустили.

Она села на табуретку и принялась расшнуровывать кеды.

— Вот гадство, пальцы затекли, — жалобно сказала она.

— Да погоди ты с пальцами, — остановил я начинающиеся стенания. — Все равно сейчас в ванну полезешь. Ты лучше скажи, что за шарики?

— Ну ты, Адька, зануда, — вздохнула Элка, подошла к вешалке, пошарила в карманах и бросила мне маленький красный комочек. — Держи!

Я машинально поймал его.

Это и в самом деле был маленький красный шарик, на котором нечетко, но все-таки обозначено было деление на дольки. Более всего он напоминал какой-то фрукт или ягоду. Если бы только фрукты и ягоды могли быть такими тяжелыми. Шарик был тяжелее свинца, занимающего такой же объем.

— Знаешь, что это? — спросила Элка.

— Откуда? — я небрежно бросил шарик на подоконник.

— Два раза из-за этой дряни поле пропахали, — Элка принялась неторопливо раздеваться. — Ты бы видел, сколько народу понагнали! Завтра опять поедем. А ребят из политеха под Дубовку гоняли, представляешь? Слушай, котик, ты бы приготовил чего-нибудь, я с голоду умираю. Бесы давали нам какие-то пастилки, но я их есть не стала, кто знает, что это за дрянь.

В одних трусиках она направилась в ванную.

Зажурчала вода, Элка довольно заухала.

— Кайф! — сказала она из-за закрытой двери. — Слушай, Адька, а давай я у тебя немного поживу? В общежитии надоело, бабы пьют каждый день, в дверь разные мужики ломятся. Ты ведь хочешь, чтобы я тебе верность хранила?

Вот так нас и берут под уздцы. Сначала «давай я у тебя поживу», потом «давай мебель переставим», опомниться не успеешь, как тебя в ЗАГС, а то и в церковь поволокут скрепить две жизни узами священного брака.

— Ага, — сказал я. — Жить станешь у меня, а ночевать к другим будешь бегать!

— Ну ты дурак! — томно сказали за дверью. — Я на тебя даже не обижаюсь. Я ведь не сама, меня попросили… — и она сразу же заткнулась, сообразив, что сболтнула лишнее.

Мне бы в разведке служить. Другой сразу бы встрепенулся, стал из бабы подробности выпытывать, а я сделал вид, что пропустил все мимо ушей. Интересная оговорочка! Значит, к Киряку она не сама поехала, ее попросили. Это кто же так весомо ее попросил, что своевольная Элка послушно поехала? И зачем? Теперь, когда Киряка арестовали, каждая новая деталь обретала свой особый смысл. И Элка уже не казалась мне типичной блондинкой, я мысленно прокручивал прошлые события, вспоминал, как она иной раз необычно поглядывала и ушками при наших разговорах прядала, и все это мне здорово не нравилось. А вдруг мы новоявленную Мату Хари у себя под носом просмотрели? Знать бы, на кого она работала! При этой мысли у меня внутри все похолодело. А что, если она пашет на гестапо? Тогда получается, у них ко мне есть свой тайный интерес, возможно, я у них уже на крючке, а Элка меня освещает по всем направлениям. Но что она обо мне могла знать? То, чем мы в вестибюле гостиницы «Москва» занимались, в сферу интересов их никак не входило, мелочью они никогда не интересовались, за это орденов на грудь не вешают. Если они с взяточничеством в милиции собрались бороться, то Элка им в этом деле не помощница, о моих контактах с Петровичем она ничего не знала, деталями из этой своей жизни я ни с кем не делился. А собственно, почему она должна гешефтить с гестапо? Могли это быть конкуренты Киряка? Вполне. Конкуренты ее попросили кое-что выяснить, а потом с потрохами сдали Киряка гестапо. В этом случае все выходило логично. И Элка не особенно из образа выпадала. Поймали дуру на крючок, пообещали выставить из института, вот она и согласилась. Вот на днях со мной Петрович разговаривал. Как я сам крутился! Что я ему обещал? Чего ж тогда от Элки ждать, если за нее серьезные люди взялись?

— Мяу! — нежно сказали у меня над ухом, и Элка ловко скользнула мне на колени. Полотенце, в которое она куталось, сползло на пол, и в моих руках оказалось требовательно ждущее ласк женское тело. Причем восхитительное тело!

Короче, не до размышлений мне стало, а через некоторое время и подобия мыслей в моей голове не осталось.

Когда все кончилось, и Элка уснула, разметавшись на диване, я собрался с силами и подошел к окну. По небу сновали короба бесов, никогда их столько еще не было, похоже, у нас не только местный гарнизон активность проявлял, из других городов и поселков коллеги рогатые прилетели. Надо же, всю молодежь города подняли! Значит, вот эти красные шарики — я снова взял тяжелый шарик в руки — представляли для них какую-то угрозу, а если не угрозу, то несомненный интерес. Интересно, что это могло быть?

Я покрутил шарик в пальцах, и мне показалось, что он медленно, почти незаметно пульсирует. Не знаю почему, но я прошел на кухню, взял пустую стеклянную банку из-под тушенки и положил шарик туда, а банку снова поставил на подоконник.

Элка спала.

Я прикрыл ее простыней, прошел на кухню, достал из холодильника венгерскую курицу в паприке и сунул ее в духовку газовой плиты — еще одно достижение папашкиного картежного гения. У многих в домах были буржуйки и домашние печки, которые приходилось топить углем и торфом, а у нас стояла газовая плита, и газ мне привозили раз в неделю, в обмен на пустой баллон. Конечно, удовольствие было дорогим, но за удобства всегда приходится платить.

И все-таки. Ай да Элка!

Пока ее в компании чистокровной блондинкой считали, неспособной торт на три равных части разделить, она среди нас сидела, смотрела и запоминала. Знать бы, кому она все это докладывала! Я сел и попытался честно представить, что поганенького ей известно обо мне. Знала она, что мы с Бабаном и Лукашем ныряли на бывшие армейские склады в УРе, Сначала русские, отступая, вывезли оттуда довольно много разного имущества. Потом немцы, когда пришли, большую часть оставшегося выгребли, и все равно военного добра там оставалось столько, что можно было весь городок до зубов вооружить. А мы там нашли помещения, где хранились наганы и ТТ. Заработали мы тогда неплохо, хватило и на то, чтобы достойно погудеть в «Чужбине», и на свой счет я немого кинул, да и Элке купил два роскошных перстенька с самоцветами и рубиновое колье старинное. Мне его, помнится, дядя Гога подогнал, а ему какой-то эсэсовец из танковой бригады предложил, сказал, что в Киеве у кого-то его изъял. Но этот печальный эпизод из моей жизни случился довольно давно, и если бы Элка нас продала, нас обязательно взяли бы за задницу, прежде чем мы склад опустошили. Еще Элка знала про торговлю дипломами и различными бланками с печатями. Но это был мелкий грех, я сам его за особую провинность не считал. Была возможность подработать, именно мы это и сделали. В нашем районе эти документы использовать было нельзя, а за другие я не волновался, меня это не слишком интересовало и беспокоило. Оружие — да, оно могло попасть в руки как бандитов, так и патриотов, которые бесов ненавидели, а зло срывали на вестерах, оставшихся на нашей территории после естественным образом угаснувшей войны. Все остальное даже внимания милиции не заслуживало: подумаешь, десяток-другой аусвайсов толкнули. Но мне казалось, что Элка ко мне прислонялась не просто так, нравился я ей все же, хотя при иных обстоятельствах она предпочла бы, несомненно, более денежного Буратину.

Я еще раз посмотрел на постель, где безмятежно дрыхла Элка. Прогонять мне ее не хотелось. И причин было сразу две: во-первых, одно дело, когда ты знаешь, кто тебя пасет, всегда можно как-то предохраниться от возможных неприятных последствий, а во-вторых, чего уж врать-то самому себе, мне она нравилась, как женщина, а главное — полностью устраивала.

Ну что ж, неожиданно решил я для себя, время для откровенного разговора еще не подошло, а раз так, то если уж она за мною смотрит, то и я за ней присмотрю. Пусть и в самом деле у меня немного поживет, неприятных неожиданностей меньше будет.

И как всегда у меня бывает после принятия решения, сразу стало легче.

Пошел я на кухню, поставил на огонь чайник, заварку сделал хорошую, сижу, пью, думаю помаленечку о разных вещах. У делового человека всегда забот хватает, всегда есть о чем подумать. Киряк меня сдать не мог, он ничего особенного про меня не знал. Я в его дела тоже не лез, хотя пару раз он меня сам просил помочь, бабки хорошие сулил, только у меня к таким делам брезгливость, да и Киряка я терпеть не мог за его дела с малолетками. Он как поступал? Соплюшку симпатичную на иглу посадит, сам попользуется, а потом, когда она в его полной власти оказывается, продает ее какому-нибудь уроду. И рассказывает об этом со смехом, будто подвиг совершил и от слушателя ордена ждет. Если его в Собибор отправят, это будет самое малое, что он заслужил. А вот дядя Гога меня беспокоил. Через него не один десяток стволов прошел, иногда мне даже казалось, что он с подпольем связан. Дядя Гога, окажись он разговорчивым, мог мне серьезно репутацию подпортить. Правда, его слова еще доказать надо было, доказательств у него не было, но если Лампада про уколы правду говорил, то мне и доказывать ничего не станут. Вкатят хитрый укольчик и пачку бумаги дадут, чтобы сам все в подробностях описал. От этой мысли настроение у меня испортилось.

Элка спала. И правильно делала.

Дело близилось к вечеру. Надо было обязательно смотаться в «Москву», в «Чужбину» заглянуть, чтобы узнать последние новости о событиях в городе, о Киряке, дяде Гоге и прочих скорбных делах, которые на страницы газет попадают очень редко, а от них, между прочим, зависит свобода и здоровье многих и многих людей. Элку я с собой брать не хотел. Причин у меня для этого хватало.

Может, я так бы и ушел незаметно, только я уже почти собрался, когда в комнате послышалось шлепанье босых ног и на пороге показалась заспанная Элка.

— Котик, ты куда? — Она потерла щечки кулачками. — Только не говори, что у тебя дела. Я тоже пузыриков хочу.

Понятно, что уговорить ее остаться дома мне не удалось. Не помогли даже обещания сводить ее в Дом ужасов, построенный в начале Лихолетья.

В «Москве» все было как обычно, словно ничего за последние дни в нашем городе не произошло. Знакомый официант быстро нашел нам с Элкой столик, я присел и огляделся. Было интересно, кого из наших рядов жизнь безвременно вырвала за последние дни.

Лукаш сидел в компании с Бабаном. Заметив меня, он приветственно поднял стопку. Бабан тоже повернулся и помахал мне своей лапой, после чего вернулся к своей курочке. Он всегда любил пожрать.

Промелькнул, направляясь к лабухам, Лампада. С ним тоже все было ясно. Он когда выпьет, всегда заказывает одну и ту же песню. «Священную войну». Ага, ту самую, где ярость благородная вскипает, как волна. Издевается, гаденыш, над патриотами. А их сегодня в зале хватало — и Нил Семенко сидел в компании поэтов, и Авдей Сергеевич неторопливо расправлялся с жарким в горшочке, запивая горькой едва ли не каждый кусочек, и редактор «Ленинского пути» о чем-то шептался с коллегой из «Ост Фолькише Беобахтер». Народ отдыхал после трудов праведных.

Я заказал Элке бутылку шампанского, мороженое и шоколад.

— Я ненадолго, — предупредил я. — С ребятами парой слов перекинусь. Надеюсь, у тебя мозгов хватит ни с кем не танцевать?

— Иди, котик, — проворковала Элка, глядя, как официант наливает ей шампанское. — Я же говорила, что я тебе верная!

Я подсел к Лукашу и Бабану. Разумеется, они уже знали все новости, поэтому принялись в два голоса меня просвещать. Оказалось, что причина, по которой взялись за Киряка, проста и незамысловата, как сантиметр. Киряк посадил на иглу двенадцатилетнюю девчонку, свежатинки, падла, захотел, а она оказалась дочерью первого заместителя гауляйтера. Тому достаточно было топнуть ногой, все правоохранительные службы под ним лежали, вот и развернули работу по полной программе, никто и пикнуть не успел. Ходили слухи, что папашка Киряка был на приеме у гауляйтера, в ногах у него ползал, начищенные сапоги целовал, но это ему не помогло. А Киряк вывалил в гестапо все, что знал, поэтому параллельно его делу начали раскручиваться дела по фактам взяточничества в пожарном надзоре и по хищению бензина с Синдиката. И еще ходили слухи, что Киряк пытался два светоруба продать, переговоры с деловыми людьми вел. Но все разговоры, которые он вел у себя дома, оказались записанными на фоноскоп, и деловых тоже взяли, поэтому жить незадачливому продавцу оставалось ровно столько, сколько оставалось времени до перевода его в общую камеру, где его обязательно либо придушат ночью, либо на прогулке заточкой в сердце ширнут.

— Кончат его, — авторитетно сказал Бабан. — Слишком больших людей интересы затронуты, и из Одессы-мамы, и из Гомеля. Такое не прощается.

— Не мельтеши, — отозвался Лукаш. — Ты мне уже не раз говорил такое о других. И что? Все живы-здоровы!

— Только не в этот раз, — возразил Бабан. — Слишком многим мозоли отдавили.

— Говорят, недавно у бесов еще один светоруб пропал, — Лукаш разлил по рюмкам водку. — Я так скажу, тот, кто сумеет его загнать, при хороших деньгах будет. Говорят, этой штукой очень англичане интересуются, да и в Берлине есть люди, которые не поскупятся.

— Нет уж, — возразил Бабан. — Себе дороже с этим связываться. Знаешь, как менты и гестапо землю рыть станут? Подсунут прокладку, будешь в камере на Тимирязевке париться, а потом тебя бесам сдадут.

— Тебе-то что волноваться? — удивился я. — У тебя же светоруба нет!

— У кого-то ведь он есть, — загадочно сказал Бабан.

К столику пошла Элка.

— Ну, котик, — заныла она. — Мне там скучно одной. Ко мне уже один грузин подкатывался, обещал в шампанском каждый день купать. Между прочим, он хвастал, что на «хорьхе» прикатил! Привет, Вовик! — кивнула она Бабану.

На лице у того появилось восторженное выражение.

— Элка, — сказал он, — когда ты Адика бросишь, мне посвисти. Ванну шампанского не обещаю, но роскошные розы каждый день будешь нюхать!

— Я там сижу, сижу, — сказала Элка, — а вы тут секреты разводите.

— Какие секреты, — сказал Бабан. — Так, косточки знакомым перемываем.

Раньше я за Элкой никогда не наблюдал, а теперь заметил — как у нее ловко получается, вроде бы только подошла, а уже сидит в компании как своя и с девчонкой Лукаша болтает. Голову мог дать об заклад, что вот в таких с виду ничего не значащих разговорах она выуживает все интересующие ее детали, и при этом у нее вид глупенькой девочки, которой все наши дела до лампочки. А еще она успевает приложиться к фужеру с шампанским, которое ей кто-то уже галантно налил, укусить ровными своими зубками шоколадку, похихикать над шуткой, которую рассказали на другом конце стола, и обвести томным и вместе с тем внимательным взглядом зал. Нет, ребята, как я раньше всего этого не видел! Мужское превосходство мешало. Впрочем, и она неплохо прикидывалась дурочкой, у которой на уме лишь побрякушки разные, косметика и мужики.

А в «Чужбину» мы с ней не попали, нам сказали, что после того разгрома, при котором я сам присутствовал, она пока не открывалась. Жаль, конечно, там рыбу по-монастырски хорошо делали: сомятина нашпиговывалась раковыми шейками и запекалась под майонезом. Пальчики оближешь, это я как старый гурман говорю.

И вот что странно: только что кровавые события произошли, бесы с кем-то войну затеяли, народ не по делу восставать стал, а прошло несколько дней, и все успокоилось, никто даже не вспоминал о том, что на Мясницкой произошло, больше о странных выездах на природу разговаривали. Всех, конечно, эти странные красные шарики интересовали, а главное — прикидывал уже народ, можно на этой дряни как-то заработать, а если можно, то каким именно образом. Только никто не знал, что это за шарики и для чего они предназначаются.

Домой мы вернулись уже за полночь.

— Слушай, Адька, — сказала Элка, зевая. — А правда, что швейцар из «Москвы» когда-то на подводной лодке плавал?

— А я откуда знаю, — искренне удивился я.

— Плавал, — убежденно сказала Элка, — английские корабли в Северном море в сороковом топил. Ты с ним осторожнее себя веди, мне про него рассказывали, он с гестапо любовь крутит. Спать хочу, как собака, которая весь день на прохожих лаяла. Слушай, завари чай, а я пока в порядок себя приведу.

Зевнула, прикрываясь ладошкой.

— Если бы не институт, весь завтрашний день продрыхла бы!

— Занятия? — сочувственно спросил я.

— Если бы, — она наклонилась и почесала колено. — Говорят, опять куда-то поедем. Знаешь, Катька рассказывала, что на Мясницкой случилось. Она чуть со страха не умерла. Слушай. Адька, что происходит, а?

— Сам ничего не понимаю, — признался я.