А на следующий день мне снова позвонил Петрович. Ну, мент, которому я деньги плачу за то, что живу на свободе и дышу полной грудью.

Встретились мы с ним у памятника Есенину, ну ни дать ни взять рыцари плаща и кинжала. Понятное дело, не хотелось мне из дома вылезать, пока все не прояснится, но Петрович настоял. «Не дрейфь, — говорит, — спокойно теперь в городе, ты уж поверь, я как мент знаю, что говорю». Выпроводил я Лукаша, который немножечко пришел в себя, оставил Элку дома и отправился на встречу.

Мент вышагивал у памятника сосредоточенный и серьезный.

— Слушай, Пурга, — сказал Петрович. — Давай без предысторий. Там у вас заварушка была. Прямо рядом с тобой. Ты не слышал?

— Тут эти заварушки по всему городу, — мрачно сказал я. — Может, сами мне расскажете, что вчера на Мясницкой случилось?

— Что случилось, что случилось, — морщась, отозвался мент. — Восстановление оккупационного порядка случилось.

— А если точнее?

— А если точнее, то вооруженная разными видами оружия толпа, подстрекаемая разными несознательными элементами, вырвалась на улицы города, учинила массовые беспорядки и была разогнана доблестными боевыми бесами, которые не только предотвратили кровавую вакханалию, но и способствовали восстановлению как оккупационного, так и конституционного порядка. Доволен?

— Много народу погибло?

— Да что ты! — фальшиво возмутился Петрович. — Ну, с кем-то покончили, конечно, два придурка магазины снарядили патронами с серебряными пулями, кто-то им сказал, что это действенное средство против бесов. Ну, а в целом…

— Петрович, не вешайте мне на уши лапшу, — сказал я. — Мой приятель вчера там был и все видел.

— А чего ж тогда спрашиваешь? — мрачно поинтересовался капитан. — Информация отнесена к разряду совершенно секретных. Газетам запрещено даже упоминать об инциденте на Мясницкой. Ты мне лучше скажи, у вас в микрорайоне слухи не ходят, что кто-то светоруб нашел?

Я помолчал, делая вид, что вопрос меня мало интересует.

— Ну? — поторопил меня опер.

— Петрович, — нежно сказал я. — Я ведь не информатор, я ваша дойная коровка. Сплетен и слухов не собираю, но если вы настаиваете, начну всем этим интересоваться. Почем сейчас на ментовском рынке такая информация?

Некоторое время опер разглядывал меня.

— Ты вроде с Киряком дружил? — спросил он.

— Ну и что?

— А то, — сказал мент. — Взяли его вчера. Гестапо взяло. За наркоту.

О-па! Выходит, вчера кто-то с воем по улицам бегал, а были и такие, что делом продолжал заниматься.

— Скажешь тоже — дружил, — неловко сказал я. — Бухали вместе в кабаках. У нас категории неравноценные. И потом, что значит, взяли? Выкрутится. Его фатер вытащит. Ты ведь в курсе, Петрович, кто у него фатер?

— В курсе, — кивнул мент. — Только папашке твоего Киряка сейчас самое время о себе подумать. У него в гараже почти сто килограммов геры нашли. Спекся главный пожарный.

— А вы на что намекаете? — насторожился я. — Вы ведь знаете, что я к наркоте никакого отношения не имею.

— Я-то знаю, — согласился Петрович. — Но кто я? Опер из криминалки, в гестапо другие люди работают, они-то могут и не знать.

Вот это он точно подметил. А как наше гестапо работает, я хорошо знал. У них принцип такой: лес рубят — щепки летят. А мне вовсе не улыбалось стать такой щепкой. Некоторые щепки далеко летят, даже в рабочий лагерь в Собиборе попадают.

— Петрович, но вы ведь словечко замолвите? — встревоженно поинтересовался я. — Вам ведь нет резонов меня терять. Я, конечно, понимаю, свято место пусто не бывает, но ведь пока вы замену найдете, поголодать придется.

— Я бы замолвил, — задумчиво сказал капитан. — Только ведь ты сам понимаешь, гестапо шутить не любит. Возьмут и решат, что я Киряка крышевал. А за это обломится по полной программе. Своя шкурка дороже. А у тебя грехи мелкие, но их много. Запросто можешь «соплей» пройти и на поселение отправиться.

«Сопля» — это простонародное название социально-опасного элемента, коими являются жулики согласно формулировке в Уголовном уложении. Проходить таковым по делу — себе дороже выйдет. Мне это совершенно не улыбалось.

— Да не знаю я ничего о заварушке, — уже взмолился я. — Я с Элкой дома кувыркался! Ну, побегаю немного, постараюсь узнать. Петрович, я зуб даю, не при делах я!

Капитан скупо улыбнулся.

— Так уже лучше, — подобревшим голосом сказал он. — Помни, я на тебя надеюсь… дойная коровка!

И тут я едва не рассказал ему всю правду. Не знаю, что меня от излишней откровенности удержало. Наверное, светоруб терять не хотелось. А может, подсознание уберегло. Кто знает, чем все это кончилось бы! Уж лучше дураком быть, чем покойником. Так мой папа постоянно говорил, он у меня одно время в картежных кругах гремел, значит, знал, что говорит.

В самых расстроенных чувствах я вернулся домой, а по пути все прикидывал, как мне лучше поступить: сдать капитану этот чертов светоруб и забыть о нем навсегда или прикопать где-нибудь до лучших времен, когда шумиха поутихнет? У каждого из этих вариантов были свои минусы.

Элка валялась на диване и смотрела свой любимый «Сладкий процесс».

— И что там нового? — спросил я, кивая на экран.

— У Старцевой с Маем ничего не выходит, — ввела меня в курс подружка. — Старцева решила подстраховаться и договорилась с Азизом, а Май их в лесопосадке застукал. Кошмар!

— Да я тебя не о них спрашиваю, — едва не сплюнул я. — Новости смотрела?

— А-а-а, — равнодушно сказала Элка. — Нет, не смотрела. По ЮСТ показывали «Голые и упрямые», а потом «Сладкий процесс» начался. Когда было смотреть? Котик, не мешай, сейчас разборки в гостиной начнутся!

Я смотрел на ее плавные ноги и, к моему удивлению, начал ощущать… гм… желание.

— Твоего любовничка гестапо взяло, — сообщил я.

Интересно мне стало, как Элка на арест Киряка отреагирует.

— У меня один любовник, — сказала Элка, не отрывая взгляда от телевизора. — Я тебе верная, котик, только ты этого никак не поймешь.

— Киряка арестовали, — с удовольствием сообщил я. — За геру. Говорят, в гараже у его отца почти центнер чистого героина изъяли!

— Нормально, — не сразу отозвалась Элка. — Это какие деньжищи, Адик?

Она оторвалась от телевизионного экрана и, расширив свои большие коровьи глаза, повторила:

— Это ж какие деньжищи!

Не думаю, что она в школе по математике пятерки имела, но я час назад тоже одурел, когда на машинке прибыль Киряка подсчитал. У него даже шнурки на трусах должны были быть золотыми! Вот козел, он ведь всегда к чужому столу подсаживался, ему надо было выпить на халяву, это уже потом он свои баксы демонстрировать присутствующим начинал, когда окончательно расслаблялся. Нет, жмотом он не был, выпив, баксами и оккупационными марками сорил, словно пипифакс в платном сортире разматывал. А мы пфенниги считали!

Отвлекать даму от созерцания любимой передачи я не стал, прошел в комнату, где накануне Лукаш ночевал. Включил компьютер и начал ждать, когда на экране картинка появится. Вместо того чтобы просто включиться, компьютер принялся проверять диски, как это обычно бывает, если его выключить, не дожидаясь завершения программ. Но я прекрасно помнил, что два дня к нему не прикасался, а выключал с соблюдением техники безопасности. Следовательно, пока меня не было, в компьютере кто-то лазил помимо меня. Таких кандидатур у меня было две — Элка и Лукаш. Элку я сразу отмел, она в технике ничего не соображала, для нее дистанционный пульт телевизора был вершиной научной мысли, она даже не понимала, как это на расстоянии программы переключаются.

«Вот сволочь, — подумал я о Лукаше. — Его приютили, ночлег дали, а он еще шпионить пытается. Встречу гаденыша — пасть порву!»

Но тут мои мысли вернулись к светорубу. Я вспомнил наш разговор с Петровичем и заскучал. Мне говорили, что оперативник он хороший, поэтому надо думать, он не зря меня подтянул. Хотя про светоруб ни одна живая душа не знала. И видеть меня в тот вечер никто не мог. Но дальше что? Не мог же я ему все время мозги пудрить, рано или поздно все равно где-то прокол будет. А с другой стороны, сдам я ему этот светоруб, и что? Он на белом коне и при деньгах, а я в дерьме и нищий. Такой вариант меня тоже не устраивал. Мне тоже хотелось на белого коня, хотелось слюнявить бумажки без счета, шампанское пить, которое в «Мадриде» по пять тысяч оккупационных марок за пузырь стоило.

Я прошел в ванную комнату, закрылся, включил воду и заглянул под ванну.

Светоруб был на месте. Внушительно он смотрелся, хотя сейчас видна была лишь массивная, со специальными впадинами под пальцы рукоять. Машинка для убийства. Черт! Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Может, я его и сдам ментам, но потом, когда узнаю все его возможности, когда наиграюсь досыта. Больше у меня такого шанса никогда не будет.

«Сладкий процесс» закончился. Началась рекламная двадцатиминутная пауза с демонстрацией разной ерунды, которую производители мечтали всучить потребителю, Элка загремела на кухне чашками, и я вернулся в комнату.

До новостей на родном канале оставалось еще пять минут, а пока и там шла реклама, но щелкать каналами я не стал.

— Котик, тебе бутерброд с колбасой сделать? — спросила с кухни Элка, демонстрируя свою заботу о любовнике.

Есть я не хотел, а вот от чая отказываться не стал.

Квартирка у меня уютная. Она мне от фатера осталась, когда тот по старости лет выжил из рассудка и повез в Дагомыс на ежегодные соревнования катал какого-то вундеркинда из Конотопа. Пацану, как и мне, было пятнадцать лет, но гениальность дается вне зависимости от возраста — пацан нес любого партнера, причем в любой азартной игре. Он и в Дагомысе всех взрослых дяденек уделал, вот и нашелся пожилой завистник, который мальчишечке в легковушечку полкило взрывчатки зарядил. Как на грех мой папашка в этой машине и ехал. Привезли его в закрытом гробу, даже посмотреть на то, что осталось, не дали. Оставил он нам с мамкой небольшое наследство и вот эту квартиру. Наследство мать, когда во второй раз замуж вышла, забрала проедать с новым мужем, а мне досталось двести штук зеленью и рейсхерами на обзаведение собственным делом и квартира со всей обстановкой. Мать, конечно, считала, что она меня облагодетельствовала, а я, оставшись один, не поленился всю квартиру простукать и обнаружил тайничок еще с одной папиной заначкой, пусть ему на том свете сладко живется. Но молодой был, глупенький, деньги утекли быстро, о чем я до сих пор жалею. Правда, кое-что я в акции «Рейнметалла» и Криворожской ГЭС вложил, так что время от времени мне оттуда неплохо капало.

Элка прикатила из кухни столик, на котором стояли заварник, вазочка с конфетами, тарелочка с бутербродами и фарфоровые чайные чашки из китайского сервиза. Папашка мой к приятным мелочам, украшающим человеческую жизнь, внимательно относился. Любил, чтобы все у него было высшего качества, и меня этому учил.

— Что у тебя там с занятиями? — поинтересовался я.

— Отменили, — сказала она. — Я звонила в деканат. Отменили на неопределенный срок. Ну и ладушки, а то я и так последнее время на лекциях спала. Знаешь, надо оформлять свободное расписание. А то получается, я в институте целыми днями пропадаю, ни на что времени не остается.

— Да, — с чувством сказал я. — Свободное расписание — это самое главное.

Элка хихикнула.

— Котик, — поинтересовалась она, — ты долго свои новости смотреть будешь? По шестому каналу сейчас сериал начнется. «Страсти по Гермогену».

— Перебьешься, — сказал я. — Его еще вечером повторять будут.

Конечно, она сразу губы обиженно надула.

— Слушай, Элка! — спросил я. — Неужели тебе неинтересно, что в мире происходит? А если завтра все накроется — и телевидение твое, и кабаки, и бутики с роскошными шмотками. Может, нас тоже не будет.

Она дернула плечиками.

— Если нас не будет, то и говорить не о чем. А если мы живы будем, как-нибудь наладим все — и бутики, и телевидение. Сами не сможем, из-за бугра привезут.

Хотел я ей возразить, что за бугром мы никому не нужны, но тут начались новости, и я переключил свое внимание на экран.

О странных медузах в сообщениях ничего не говорилось. Возможно, что они появились лишь в нашем городе, хотя это было маловероятно. Но вот толпы людей выходили на улицы и перли на бесов если не во всех населенных пунктах мира, то во многих крупных городах. Это был какой-то стихийный и бессмысленный бунт, везде бесы его подавили хладнокровно и кроваво. О количествах жертв ничего не говорилось, но, думаю, их было очень много. Похоже, счет шел на тысячи, если не на десятки тысяч. Ну, а дальше шли обращения государственных деятелей и Генерального секретаря Лиги наций Ханса Тойвивяхинена о необходимости взвешенно подходить к пребыванию бесов в нашем мире и призыв к отказу выступлений, подобных случившимся, поскольку бесы здесь находятся не навсегда и уйдут после решения задач, крайне важных как для них самих, так и для населения всего земного шара. Вот это меня заинтересовало. Похоже, государственные деятели знали больше, чем говорили. Это мы проживали в межгосударственном образовании, у нас этих правительств было понатыкано со времен немецкой оккупации больше, чем требовалось. Ни одно из них в Лиге наций представлено не было. А серьезные настоящие государства имели контакты между собой и с бесами, поэтому их верхушки информированы были больше. Но и они со своими народами делиться этой информированностью не торопились.

В раздражении я выключил телевизор.

— Ну, Адик! — возмущенно сказала Элка. — Я же просила!

И ухватилась за пульт.

А я допил уже остывший чай и решил прогуляться.

Сначала я зашел во двор, где мы с бесом грузили в короб его товарищей. Во дворе было пустынно, на скамеечках у подъездов никто не сидел, и никаких следов того, что здесь совсем недавно происходило что-то страшное и кровавое, не было, только в одном месте на асфальте темнело бурое пятно, похожее на высохшую кровь.

На Мясницкой тоже царила тишь да гладь. Недавно по улице прошли «поливалки» и асфальт казался темным от воды. Чистенько было на улице, я даже усомнился в рассказе Лукаша, что вчера здесь кучу народа в капусту изрубили. Я зашел в вестибюль гостиницы «Москва», и знакомый швейцар мне кивнул в знак приветствия. По роду работы мне с ними постоянно приходилось контактировать и даже отстегивать капусту за мелкие услуги, но близко я с ними никогда не знакомился. Все ведь знают, что среди швейцаров полно осведомителей гестапо и милиции. Но сейчас я своими правилами пренебрег, подошел, поздоровался, вежливо потряс швейцару руку. Он, конечно, вчера не дежурил и сам воочию ничего не видел, но сменщики ему, наверное, рассказывали о вчерашней мясорубке.

— Михалыч, — негромко спросил я. — Тут мне про вчера разные ужасы рассказывают. Ты в курсе?

— А ты вчера разве не был? — засомневался мой собеседник.

— Отлеживался, — вздохнул я. — Вечно самое интересное пропускаю.

— Ни хрена себе, нашел интересное кино, — сказал швейцар. — Мне Геннадий Петрович рассказал, как народ в капусту рубили. Ты радуйся, что тебя вчера здесь и близко не было, лежал бы сейчас в морге на Семи ветрах и ничем не интересовался.

— А про Киряка что говорят?

Швейцар остренько глянул на меня.

— Спекся твой Киряк, — сказал он. — Его с героином взяли. Он его в папином гараже хоронил. Подложил фатеру свинью. И всех, сука, сдал. Говорят, почти двадцать человек арестовали. Ты-то с ним не мазан?

— Западло ведь наркотой торговать, — открестился я. — Ну, за что боролся, на то и напоролся.

— Это верно, — хехекнул швейцар.

Помолчали.

— Тут один крутился, — сообщил швейцар. — Диплом ему нужен козырный.

Это была хорошая новость. Клиент, который идет через швейцаров, самый безопасный клиент. Про таких даже отъявленный стукач помалкивает, понимает, что сразу себя спалит.

— Михалыч, — сказал я. — Чисто случайно, есть у меня хорошие корочки, только фамилию вписать и потом по институту провести. Ты, если он еще на тебя выйдет, придержи его, а я тебя, сам знаешь, не обижу.

— Заметано, — сказал швейцар, и глазки его заблестели.

А чего же им не заблестеть, бабло все любят, особенно те, кто из всех кормушек пытается корм пробовать.

Я посидел в баре, выпил двойной виски, но сильно перегружать организм не стал. В баре было пустынно, в углу две путаны от скуки и отсутствия клиентов коктейль сосали, да Гена Бык из гостиничных вышибал с наушником в ухе скучал и в такт музыке широкими плечами покачивал. Постоянно его вижу с наушником и плеером, а вот даже представить себе не могу, от какой музыки он тащится, ну ведь не блатные романсы его привлекают, не песенки Михаила Кичманова?

Поразмыслив, я решил все-таки сходить к дяде Гоге. Некоторое время я звонил ему на домашний телефон, но постоянно было занято. Поэтому я к нему отправился, надеясь на собственное везение.

Дверь была опечатана.

Печать разглядывать я не стал, да в этом и нужды не было — на стальной двери были характерные следы ломика. Прямо напротив дверного замка. Или дверь вскрывали в отсутствие дяди Гоги, или он заперся в квартире и пытался отсидеться. Конечно, решение было глупое, особенно если пришли к нему из органов. А может, он просто не открыл им дверь, а сам попытался через балкон слинять, тем более что жил он на втором этаже, откуда до земли рукой подать. Но сам факт, что к дяде Гоге приходили, а тем паче что его могли взять, меня неприятно удивил. За время нашего знакомства мы с ним не один гешефт провернули, дядя Гога про меня мог многое рассказать тому, кто стал бы этим интересоваться. А в гестапо не церемонятся, укол в вену, а через две минуты информация из тебя льется. Только вопросы задавай и успевай ответы записывать. Об этом мне Лампада рассказывал, он три года в гестапо дознавателем работал. Я его, помнится, спросил, сильно ли в гестапо бьют, а он хитренько улыбнулся и ответил, мол, ты еще поинтересуйся, глубоко ли иголки под ногти вгоняют. Это прошлый день, теперь гестапо аккуратно работает, культурным стало, достижения науки использует. Есть такие хитрые укольчики, после них тебя и спрашивать не надо, ты сам все стараешься рассказать, и даже обижаешься, что тебя не слушают. Не стоило туда попадать. Вывернут, как варежку, сам сядешь на себя обвинительное заключение готовить, сам приговор вынесешь.

На дяде Гоге, как на полезной и деловой связи, можно было смело поставить большой жирный крест. Кажется, у меня начиналась черная полоса невезухи. Ладно, деньги у меня пока есть, не нищий. Об этом голова у меня не болела.

Я вернулся к своему дому, но сразу к себе не пошел, а спустился в подвал, благо замок на двери был давно сорван. В подвале было пусто, гулко и сухо. Я зажег зажигалку, при ее мерцающем свете нашел выключатель.

Под потолком вспыхнули тусклые запыленные лампочки, освещая переплетения труб вдоль стен. Подвал был обширен и вполне годился для моих замыслов. Просто удивительно, что его еще ни одна артель к рукам не прибрала, знали бы о пустом подвале деловые люди, здесь бы давно стрекотали швейные машинки или орудовали иглой и дратвой кавказские сапожники.

Да, здесь можно было неплохо потренироваться. И — что совсем уж было удачно — изнутри всегда можно было на железный засов запереться, чтобы тебя не потревожили. Уж не знаю, кто этот засов на дверь поставил и для каких целей, но получалось, что он для меня постарался.

Лифт, как всегда, не работал и в квартиру я поднялся пешком.

Элка открыла мне дверь. Она по-прежнему щеголяла в моей рубахе. Правда, колготки нацепила, значит, кто-то посторонний приходил. Обычно Элка обходится минимумом одежды, я подозреваю, будь ее воля, она бы голышом по квартире гуляла, чтобы тело, как она любила выражаться, дышало.

Открыв дверь, она сразу убежала в зал — к телевизору.

Каждый с ума по-своему сходит, а Элку одолевает любовь к говорящему ящику.

— Котик, — сказала она из зала. — Ты совсем пришел?

— Совсем, — сказал я, вешая куртку на крючок.

— Тогда подожди немного, сейчас «Криминальные территории» закончатся, я тебе поесть приготовлю, — пообещала она. — Кстати, к тебе мужик приходил.

— Кто? — насторожился я.

— Я его первый раз вижу, — сказала Элка. — Странный такой, здоровый блондинчик, морда розовая, тугая и глаза красные, как у кролика. Но плечи широкие и задница что надо — поджарая и даже на взгляд тугая. Тебе это что-нибудь говорит?

— Твое описание — нет, — вздохнул я. — Я мужские задницы не разглядываю, тем более на упругость не проверяю. Он себя называл?

— Нет, — припомнила подружка. — Сказал, что ему срочно Пурга нужен, но в квартиру я его не пустила. Вдруг он сексуальный маньяк или серийный убийца? Я ему сказала, что тебя в «Москве» можно найти. Я правильно сделала?

Вот в благоразумии Элке никак не откажешь. И в осторожности тоже. Интересно, кто меня мог искать? И при этом знал мою кличку и домашний адрес. Обычно те, кто знает меня по кличке, адреса не знают, за исключением некоторых приятелей, которых я знаю давно, но ни один из них под Элкино описание не подходил.

Я подошел и сел на диван рядом с Элкой.

По телевизору шла передача про банду Стецко, которая за полгода вырезала в межгосударственной зоне более двухсот семей. Входили с автоматами, а орудовали гуцульскими топориками. Их ловило гестапо, на них была замкнута вся милиция, а конец банде положил старый дед, который еще с сорок второго года в доме шмайссер хранил. Когда его семью начали убивать, он ухитрился добраться до оружия. Старый партизан, положил всех шестерых на месте, причем троих, включая самого Стецко, тяжело ранил.

— Ужас какой-то! — возмутилась Элка. — Ну разве можно живых людей топором?!

Я промолчал.

Можно, подружка. Если хочешь из живого человека мертвого сделать, его можно и топором рубить, и ножиком кухонным резать, да мало ли придумано способов отправить человека на тот свет! Ужас заключался в том, что после нападения банда Стецко не оставляла в живых никого, даже младенцев. Это у них неукоснительным правилом было, когда один из бандитов трехлетнюю девочку пожалел, а Стецко об этом из газет узнал, он для острастки жалостливого подельника бензином облил, поджег и отпустил на все четыре стороны. Такие у них в банде нравы были.

Телевизионщики не стеснялись, с экрана только что тухлятиной не несло, остальное они все показывали натуралистично и в деталях. Элка даже позеленела, глядя на все эти ужасы. А я продолжал ломать голову, кто ко мне приходил и по какому вопросу. Вообще-то, это вполне могла быть очередная подлянка Петровича. А может, дядя Гога напоследок клиента подогнал и дал ему мой адрес. Хотя на него это не похоже, дядя Гога всегда осторожным был и адресами своих партнеров не разбрасывался. А еще могло случиться так, что при допросах Киряка моя фамилия всплыла, вот в гестапо и решили меня на вшивость проверить. В любом случае при встрече с этим розовомордым мне следовало строить из себя добропорядочного и законопослушного гражданина: ах, ничего я не знаю, Уголовное уложение чту, что вы, что вы, как можно, я же все понимаю!

Протянув руку, я погладил гладкое бедро Элки.

— Руки мыл? — сверкнула она на меня глазищами. — И вообще, где ты отирался, от тебя подвалом воняет!

Нет, нюх у нее был, как у охотничьей собаки. Я в подвале минуты четыре был, не больше, а она все равно учуяла. Уныло поднявшись с дивана, я побрел в ванную комнату.

— Адик! — сказала мне в спину Элка. — А мне сегодня из деканата звонили.

— Занятия начались? — не удивился я. «Мир и спокойствие воцарились в городе. Мертвые были похоронены, живые вернулись к своим скучным повседневным делам…» Откуда это? У кого я это вычитал?

— Не занятия, — сказала Элка. — Приказали быть в рабочей одежде. Мне что, вечернее платье надевать? Какую рабочую одежду они имели в виду?

— Ватник, кирзовые сапоги и хлопчатобумажные штаны, — объяснил я.

Элка доверчиво всплеснула руками.

— Где я эту дрянь возьму? — и жалобно спросила: — Котик, можно я твой спортивный костюм надену и кеды?

— Они тебе большие будут.

Она чмокнула меня в щеку.

— А я их на шерстяной носок надену, по крайней мере, ноги будут в тепле!

— Погоди, — сказал я. — Иди на кухню, приготовь чего-нибудь пожрать. А к вечеру я до универмага добегу и все тебе куплю, только размеры мне запиши.

— Котик! — восторженно взвизгнула Элка. — Я всегда говорила, что ты настоящий мужчина! А можно я с тобой пойду и сама себе все выберу?

А чего другого от нее можно было ожидать?