X. На боевом посту

В СССР огромную роль в формировании религиозной политики играл Совет по делам Русской православной церкви (СДРПЦ), призванный осуществлять связь между правительством и Московской патриархией.

Постановление о его образовании Совнарком принял 14 сентября 1943 года. В мае 1944 года при Совнаркоме СССР было создано еще одно союзное государственное ведомство – Совет по делам религиозных культов (СДРК), которому отводилась роль связующего звена со всеми остальными религиозными организациями. В декабре 1965 года эти две структуры были преобразованы в единое ведомство – Совет по делам религий.

На первом этапе значительную роль в новом ведомстве играли сотрудники НКВД. Первый председатель Совета по делам Русской православной церкви полковник госбезопасности Георгий Григорьевич Карпов с декабря 1941 года возглавлял 4-й отдел 3-го управления НКВД. Первое подразделение этого отдела занималось «борьбой с церковно-сектантской контрреволюцией». Известно, что на вопрос Карпова о подборе уполномоченных Совета на места Молотов ответил: «В первую очередь в областях, освобожденных от немцев, а также где много церквей, целесообразно из чекистов» (1).

На первых порах СДРПЦ был филиалом спецслужб. Что соответствовало интересам советского правительства, предполагавшего активно использовать Церковь на международной арене. Постепенно в СДРПЦ происходила замена чекистов на бывших партийных работников. Ко времени правления Хрущева он полностью находился под контролем идеологических органов партии и влиятельность его упала.

Формально СДРПЦ был создан как гарант выполнения законодательных норм. Это был своего рода буфер между Церковью и правительством. Но главным образом он проводил в жизнь директивы ЦК КПСС. СДРПЦ приходилось выполнять и функции защиты верующих, и карательного органа атеистического государства. Государственная политика нередко была скрыта, и СДРПЦ реализовывал ее без законодательной основы. Не случайно государственные чиновники, чтобы не подставляться и иметь возможность колебаться вместе с колебанием курса партии, свели к минимуму документальную сторону взаимоотношений Церкви и СДРПЦ. «Служебная переписка с духовенством и церковными организациями недопустима, так как официальные подобные документы, оказавшиеся в руках церковников, могут быть использованы ими для всякого рода кривотолков и антисоветских измышлений», – сказано в одном из циркулярных писем СДРПЦ 1944 года (2).

В то же время представители обоих советов, особенно на первых порах, реально защищали интересы верующих от произвола местных советских и партийных властей.

Уполномоченные СДРПЦ и СДРК имели не очень высокое, но вполне определенное место в бюрократической иерархии и занимались учетом и контролем определенной сферы жизни. Можно сказать, что они работали в специализированном институте надзора над интимными чувствами людей. Уполномоченные не просто следили за выполнением законодательства о культах, но стремились собрать самую полную информацию об активных верующих. Они знали, где те работали, каково было их семейное положение и общественные связи. Им было дело буквально до всего: как люди проводят свободное время, что говорят, куда ходят. Поэтому в эпистолах чиновников содержится немало сведений о приватной жизни, а иногда даются даже целые фотореалистические полотна: «Религиозный актив организует молодежные вечера, но не в молитвенном доме, а на квартирах. Эти вечера приурочиваются ко дню рождения, к Новому году, к 1 мая и т. д. На эти вечера приглашаются не только верующие, но и неверующие молодые люди. Как проходят вечера? Накрывают столы чистыми белыми скатертями, ставят разную закуску, чай, кофе, конфеты, печенье. В большинстве случаев богатая сервировка. Перед тем как сесть за стол, приглашенный хор под игру струнного оркестра поет псалмы. После чаепития чередуются пение, музыка, декламации и игры. По мнению молодежи, такие вечера проходят культурно. На вечер, посвященный дню рождения, приносят подарки. Например, в г. Симферополе справляли день рождения маленькой дочери муж и жена Абросимовы. На этот вечер было приглашено более 30 человек, в том числе 8 человек неверующих. Кроме хора, струнного оркестра и богато накрытого стола гостями были принесены богатые подарки». Так описывает досуг протестантов уполномоченный СДРК (3).

С другой стороны, работа уполномоченного напоминает деяния обер-прокурора, переодетого в атеистические одежды. Есть скрытый комизм в требованиях чиновников СДРПЦ строго соблюдать сложившиеся веками обряды и ничего не менять в порядке проведения богослужения.

Для замены неугодных священников уполномоченные порой прибегали к помощи своих ставленников среди прихожан, которые сигнализировали наверх, что отец такой-то отступает от православной традиции. Так, к примеру, был убран из Ялты о. Михаил Семенюк. В письмах прихожан на имя архиепископа говорилось, что о. Михаил ведет службу по католическим правилам, крещение производит не в купели, читает непонятные проповеди. Луке хочется оставить ревностного священника на месте. Но уполномоченный мягко объясняет, почему батюшку все-таки следует убрать: «Вы знаете, что Ялта у нас является воротами на Запад. В Ялту приезжают интуристы из ряда стран. Многие из них посещают церкви, особенно Ялтинский собор. Священник Семенюк находится в переписке с жителями Парижа и Америки… Я думаю и уверен, что и вы являетесь патриотом нашей Родины и заинтересованы, чтобы в ялтинские ворота с Запада не просочились сведения на руку нашим врагам» (4).

За праздничным столом у архиепископа уполномоченного неизменно сажали по правую от него руку, а слева обычно сидел духовник епархии архимандрит Тихон (Богославец). Так власть светская и духовная символически соединялась в неформальной обстановке. Луке хотелось, чтобы это единение росло: он, вероятно, немного тосковал о «симфонии», о дореволюционных церковных порядках. К тому же поводы для такого роста были. Так, уполномоченные активно боролись с религиозным подпольем. Они не только информировали органы госбезопасности и милицию о деятельности незарегистрированных священников, но и сами проводили «профилактические беседы». Лука всячески поддерживал их в этой деятельности и неоднократно прибегал к административному ресурсу для устранения с «канонической территории» «раскольников».

Например, архиепископ сообщил о нелегальных богослужениях в Бахчисарайском районе иосифлянского иеромонаха Ипполита (Верютина). И уполномоченный вызвал к себе 80-летнего старца для разговора (5).

Сотрудничество Крымской епархии и чиновника СДРПЦ иногда выходило за рамки существовавших правил игры. И Карпов одергивал своего представителя: «Вами направляются в епархиальное управление жалобы внутрицерковного характера, этого делать не следует, этим вы оказываете помощь епископу» (6).

По просьбе Луки уполномоченный иногда помогал разруливать трудные ситуации в общинах. Например, он помог священнику Марковскому в 1957 году ликвидировать «бунт» (излюбленное словечко архипастыря) в Джанкое. Но все-таки чаще чиновник СДРПЦ действовал не в интересах церковного собрания. Так, с началом хрущевских гонений он занялся конструированием религиозных общин, регистрируя одних членов и выводя из структуры других, «фанатиков». И даже обращался к работникам КГБ с просьбой поддержать вражду между священниками и церковным советом в Ялте. «Считая себя прежде всего коммунистом, я обязан всемерно содействовать партийным организациям так, чтобы они чувствовали мою помощь, и это, как мне кажется, сделать удалось», – писал чиновник СДРПЦ в 1959 году. В другом месте в связи с начавшейся в кафедральном Троицком соборе склокой он утверждал: «Мы, в интересах нашего общего дела, заинтересованы не тушить эту развернувшуюся сейчас серьезную борьбу группировок в церкви, а всемерно способствовать ее росту и показывать верующим истинное лицо церкви, и в частности кафедрального собора как ведущей церкви, возглавляемой непосредственно архиепископом Лукой» (7). «Симфония» уже не работала.

Инквизиторские функции уполномоченных были достаточно широки. Нередко они принимали решения о дальнейшей судьбе человека, и с их подачи чиновничий аппарат портил людям немало крови.

Скажем, учителю Иосифу Квитко, принимавшему деятельное участие в приглашении кантора в иудейскую общину. Квитко, по мнению чиновника СДРК, «к работе учителя относится очень несерьезно, не учит, а калечит детей». Квитко «ушли» из школы. Однако в начале 1952 года «без ведома Симферопольского гороно директор школы № 14 тов. Воронина устроила Квитко преподавателем математики». «Считаю, – пишет уполномоченный, – что тов. Воронина к подбору и изучению кадров относится не по партийному» (8). Вскоре опальный учитель женился и решил перебраться к молодой жене из Севастополя в Джанкой. Но не тут-то было. Облоно решило «не отпускать Квитко из школы» (9). В Джанкое действовала нелегальная община иудеев, и, вероятно, именно это стало причиной такого решения.

Психологически уполномоченный ощущал себя на боевом посту. Он играл роль положительного героя, которому поручена трудная и ответственная партийная работа. Вот, допустим, как видел себя Жданов: «Архиепископу Луке очень бы хотелось иметь Уполномоченного такого, который бы был верующим, склонял перед ним голову, целовал руки и называл «Ваше высокопреосвященство»; позволял бы ему нарушать постановления правительства, относящиеся к церкви, и указания Совета, давал бы ему возможность как можно глубже распространять суеверия в массах, а поскольку Уполномоченный Совета Жданов ему и духовенству этого делать не позволяет, отсюда бесконечные его рапорты и жалобы Патриарху на Уполномоченного Жданова» (10).

Чиновник играл роль положительного героя даже тогда, когда оказывался в шкуре Смердякова. Партийные установки для него были превыше всего, и он при случае не забывал подчеркнуть это: «Старообрядческую церковь возглавляет псаломщик, пьяница, ругается нецензурными словами, авторитета не имеет, но верующим заменить его некем, так как от замены Уполномоченный воздерживается» (11).

Впрочем, иногда Смердяков отступал, уходил в тень, и тогда можно было различить некое шевеление совести, выраженное, скажем, таким образом: «Излишне было заверять Луку в том, что «все зависящее от меня в смысле взаимоотношений я постараюсь сделать», зная о том, что его законные просьбы не всегда могут удовлетворяться» (12).

Однако это шевеление совести – явление редкое. Уполномоченный, как реальный начальник, всегда прав. Даже когда всеми правдами и неправдами закрывает церкви и одновременно в разговоре с церковным руководством отрицает работу в этом направлении. Даже когда ломает сложившиеся правила игры и выдвигает все новые и новые требования: «Поставлен был мной вопрос перед Лукой и о прекращении благотворительности со стороны епархии и отдельных церквей т. н. «бедным» и особенно школьникам. Я рассматривал, и впредь буду рассматривать разовую помощь и разовую оплату детям за услугу в церкви, как подачку, как подкуп, как благотворительность, которая материально им не помогает, а калечит людей, особенно молодежь. Однако Лука со мной не согласился…» (13).

Положительному герою иногда приходилось не только командовать, но и приспосабливаться к «нуждам текущего момента». Что порождало иногда трудные психологические ситуации.

«Прошу Вас разъяснить о нижеследующем. Когда присутствуешь на молитвенном собрании и верующие встают на колени или поют стоя, то мне как уполномоченному нужно или нет тоже стоять, и стоять на коленях, пока они молятся.

До меня уполномоченный и я, придя на молитвенное собрание, садился и сидел тихо, ни с кем не разговаривал и в их дела не вмешивался. А вот приехал из Киева ст. инспектор Уполномоченного Совета по УССР тов. Минчук М.М. и, находясь со мной на молитвенных собраниях, все время вставал, когда верующие молились стоя или на коленях.

Он сделал мне замечание, что я этого не делаю, и сказал, что при богослужении уполномоченный, чтобы не оскорблять чувства верующих и войти к ним в доверие, обязан приспособляться. Якобы это установка нового руководства и все уполномоченные по УССР это делают.

Я с такой установкой не согласен. Меня Партия не учила приспособляться. И мы, коммунисты, сидя на молитвенном собрании и не нарушая процесса собрания, не оскорбляем чувства верующих». Этот вопрос ответственного работника к московскому начальству свидетельствует о том дискомфорте, который иногда случалось пережить чиновникам (14).

Чиновники СДРПЦ походили друг на друга, как капли воды. Но все же между ними была некоторая разница в стиле руководства, в подходах к решению поставленных задач и даже в эстетике. «Молитва пелась с такими вариациями, которые раньше я не слыхал (в молодости)», – читаем мы в докладе Андрея Степановича Яранцева, сменившего на посту Жданова. У других чиновников такого рода замечаний мы не находим (15). В должности уполномоченных СДРПЦ в Крыму последовательно состояли Я.И. Жданов (1945–1955), А.С. Яранцев (1955–1957), А.С. Гуськов (1957–1961).

Уполномоченные СДРПЦ и СДРК в зависимости от политической ситуации писали разные отчеты. Достаточно подробные в 40–50-е годы, сухие, предельно сжатые – с началом хрущевских гонений. Первоначально отчеты чиновника СДРПЦ адресовались лишь Г.Г. Карпову. Но постепенно круг начальствующих лиц расширялся: с 1949 года отчеты направлялись еще и секретарю Крымского обкома Коммунистической партии, с конца 1952-го – председателю Крымского облисполкома, а с 1954 года, после передачи Крымской области из состава РСФСР в состав УССР, – еще и уполномоченному СДРПЦ по Украинской ССР. Все информационные отчеты снабжены грифом «секретно».

Любопытен синтаксис этих посланий. Слово «Архиепископ» неизменно пишется с большой буквы. Повышения удостаиваются «государственные» слова и слоганы, вроде «Советская власть», «Правительство», «Облисполком» и даже «Моторнорыболовная станция». Зато неизменно с маленькой буквы идут «бог», «христос», «богородица», как и названия церковных праздников. Возможно, поэтому в «Журнале Московской патриархии», как бы в пику уполномоченным, многие слова, которые раньше писались с маленькой буквы, начинаются печататься с буквы большой.

Слова-государственники бодро шествуют из одного отчета в другой и удостаиваются повышения даже в таком контексте: «Руководителем пятидесятников области был гр. Вощило Кирилл, к которому приезжали его братья по духу за Советом» (16).