IX. Служители алтаря

Число священников в Крыму примерно соответствовало числу действующих храмов и в разные годы колебалось от 70 (в первые послевоенные) до 30 и даже менее (1). В относительно стабильные пятидесятые оно замерло где-то в районе 55.

Большинство священников редко общались друг с другом. Епархиальные собрания проходили нечасто, реже чем раз в год. А приезжать в гости в другой приход и сослужить пресвитеры не имели права. Таким правом обладал только правящий епископ и благочинные, которых в Крыму было четыре (2). У архиерея было еще одно важное право: он мог допускать к сослужению приехавших из других областей священников и архиереев без специального разрешения уполномоченного СДРПЦ (3).

Нередко архиепископ Лука приглашал священников «на переподготовку» в Троицкий кафедральный собор (4). Но чаще всего для поддержания связи прибегал к помощи посланий и деловых писем. Иногда сам посещал храмы. Чаще, однако, это делали благочинные.

Большинство крымского духовенства (52 из 59 в 1953-м) находилось в оккупации, и за ними тянулся длинный шлейф подозрений. Репрессированных среди них было 8 человек (5). Власти старались не допускать бывших заключенных к общественному служению (6). Нередко за первым арестом священника следовал второй арест и ссылка. Об этом мы узнаем из слов Луки, который посетил уполномоченного 5 мая 1951 года: «Он высказал жалобу и обиду на то, «что у него в Епархии очень тяжелое положение с кадрами, священников не хватает, несколько приходов продолжительное время находятся без священников и заместить их некем. Что самых лучших его священников арестовали и выслали на пожизненную высылку, только за то, что они ранее отбывали наказание». Назвал Дубровина Сергея, Рогова Михаила, Безродного Григория и Ковшика Стефана и еще повторил, что это были его самые лучшие священники» (7).

В 1956 году, во времена «оттепели», некоторые прибывшие в Крым из заключения священники получили место. Архиепископ Лука назначает о. Григория Афанасьева настоятелем храма в селе Почтовое, о. Евгения Руденко настоятелем Всехсвятской церкви в Феодосии. Представитель СДРПЦ «на всякий случай» фиксирует их настроение: «Священник Афанасьев говорит, что он болен легкими, так как много претерпел в заключении. Хотя он сам не высказывает недовольства, что его напрасно будто бы осудили, но это чувствуется» (8). «Руденко всего 44 года, но он имеет сильную глухоту. Читает газеты, журналы, интересуется политикой и считает, как видно, себя патриотом, чему можно поверить» (9). О. Евгений интересует уполномоченного «не только как священник, но и как бывший лектор Крымского областного лекционного бюро» (10). Однако послужить им долго не удалось. С началом хрущевских гонений о. Евгений был почислен за штат (1959 год). О. Григория сняли с регистрации в 1961 году за то, что он «окрестил двух детей-пионеров и одного октябренка без согласия на то отца коммуниста и матери комсомолки» (11).

В начале 1959-го в штате Крымской епархии числилось 13 ранее осужденных клириков (12). Кроме пресвитеров в клире значились дьяконы, впрочем, их было немного – всего 2–3 человека.

Большинство священников имело преклонный возраст. Так в 1953-м до 40 лет было 5 батюшек, от 40 до 55 – 7, старше 55–48. Рукоположенных после войны было 19 (13).

Интересно, что 16 пресвитеров посвятил в сан сам архиепископ, «который выискивал лиц для посвящения в священники всяческими способами, как путем обращения к мирянам в проповедях, дачей заданий священникам и т. п., поэтому в составе духовенства имеются врачи, портные, педагоги, механики, бухгалтеры» (14).

В епархии постоянно ощущался небольшой недостаток в служителях алтаря, и Лука обращался к архиереям с письмами, в которых просил не используемых ими священников направлять в Крым (15).

23 священника, то есть 43 %, (в 1953-м) имели среднее духовное образование: цифра для СССР не такая уж маленькая. И все-таки образовательный ценз духовенства был невысок. Высшее светское образование получили только 3 пресвитера, среднее – 13, начальное – 14 (16).

«Лука почти всех служителей культа (за исключением 6) неоднократно перемещал из одной церкви в другую, а отдельные священники перемещались по 4–5 раз и более» (17).

Комментируя это сообщение уполномоченного, можно, конечно, посетовать на оскудение общинной жизни, на отступление от канонических норм древней церкви. Но, с другой стороны, необходимо заметить, что без сугубо армейского подхода многие приходы пришлось бы закрыть. По существующему положению храмы, где священник отсутствовал более полугода, подлежали ликвидации. Таким образом в 1949 году было закрыто 4 церкви.

«В этом же году также все время 3–4 церкви не действовали за отсутствием священников; боясь того, что они могут быть закрыты, Лука делает так: если в Найденовке церковь не действует за отсутствием священника месяца 3–4, тогда он переводит в нее священника из Емельяновки, а месяца через 3–4 в Емельяновку переводит из Ново-Ивановки и так далее. Это один его метод сохранения количества церквей, другой – это выдача духовенству и церквам ссуд и дотаций» (18).

Странно, почему Московская патриархия не настаивала на возможности мирянских богослужений в храмах, где долгое время отсутствовали священники. Ведь в таком случае регистрации подлежал старший на молитве. Старообрядческие поповские приходы имели возможность именно такой регистрации. Видимо, новая инквизиция в лице СДРПЦ не допускала даже мысли об этом. Всерьез о мирянском богослужении церковное руководство заговорило только в 2011 году. На Архиерейском соборе был утвержден документ, согласно которому миряне могут совершать «беспоповские» службы.

Нередко священники переводились для оживления церковной жизни. Конечно, такие переводы встречали противодействие со стороны властей и не всегда проходили. К примеру, святителю Луке не удалось в 1950-м перебросить иеромонаха Серафима (Пекло) из Мазанки в пос. Старый Карантин под Керчью, чтобы укрепить разваливающуюся общину (19).

Выстраивая жесткую вертикаль власти, «архиепископ Лука во всех случаях поддерживал настоятелей церквей в отношении отстранения или перевыборов исполнительных органов» (20).

Во многом такая линия поведения диктовалась форс-мажорными обстоятельствами: иначе легально конструировать церковную жизнь было трудно. Однако ущемление соборности не порождало катастрофического разрыва между духовенством и верующими, равно испытывающими на себе пресс атеистического государства.

Священники, действительно, стояли на боевом посту. И Лука относился к ним как командир к своим подчиненным, указывая, что: «Если суровая воинская дисциплина совершенно необходима в армии, то она еще более необходима в Церкви, имеющей задачи еще более важные, чем задачи охраны Отечества военной силой, ибо Церковь имеет задачу охраны и спасения душ человеческих» (21).

По наблюдению уполномоченного, крымское духовенство пользовалось среди прихожан авторитетом. Мы видим среди клириков немало молитвенных, деятельных священников. К некоторым из них из разных мест приезжали духовные дети. До поры до времени это терпелось, но в хрущевские времена «стали приниматься меры»: «За организацию ночлежек в крестилках для приезжих гостей к священникам были наказаны, по моей рекомендации, архиепископом Лукой священник Алуштинской церкви Клаас, Евпаторийской Севбо, Кладбищенской Кадуш и Либацкий» (22).

Запомнился жителям села Партизанское прибывший из Эстонии о. Андрей Клаас. Он активно миссионерствовал, ходил по селам, хлопотал о совершении богослужений среди руин древней церкви (разрешения не получил). Сразу приступил к ремонту Петропавловского храма. Заметим, что ремонт в церковном контексте – не просто набор определенных работ. При умелой организации он помогает сплотить общину, создать дополнительные пространства пересечения верующих, способствует их общению (23).

Клаас получил неплохое образование. Он окончил Сааремскую гимназию и заочно Печерскую духовную семинарию. А хиротония его состоялась в 1942 г., скорее всего, на территории, где действовала Псковская миссия (24).

Вместе с ним приехали и дети. Сын устроился в Партизанском трактористом, а дочь в садово-огородную бригаду. После смерти Луки уполномоченный лишил о. Андрея регистрации.

Еще одна заметная среди духовенства фигура – прибывший в 1954 году из Минской области о. Михаил Севбо. Он окончил богословский факультет Варшавского университета в 1934-м. Находился на оккупированной территории. «Отец его был епископом, которого немцы, уходя из Польши, захватили с собой», – отмечает уполномоченный.

И это было действительно так. Отец Михаила, Симеон Иосифович Севбо, родился в 1872 году в дер. Телуша под Минском. После окончания духовной школы учился с 1891 по 1894 год в Минской духовной семинарии. В 1896 году был рукоположен во священника и служил в Минской епархии. Его сын Михаил родился в 1908-м. В сорок один год о. Симеон овдовел. В 1919 году он был приходским священником в Польше. Боролся против автокефалии Польской православной церкви, отказывался ее признать, за что в 1924 году был арестован и до 1940-го находился в разных тюрьмах. После освобождения в 1940 году присоединился к Автономной белорусской церкви. В 1942 году он был пострижен в монашество с именем Стефан; после возведения в сан архимандрита в этом же году хиротонисан в Минске во епископа Смоленского и Брянского. В 1943-м вступил в контакт с Зарубежной церковью и после эвакуации в Германию примкнул к ней. В 1946 году был назначен архиепископом Венским и Австрийским (25).

Конечно, всех этих подробностей об отце Севбо чиновник СДРПЦ не знал. Но он прекрасно понимал, что о. Михаил кровно связан с духовным сословием и очень деятельный человек. И постарался собрать о нем самую полную информацию.

«Я задал вопрос о темах, которые берет Севбо для проповедей, и сколько времени длится проповедь. Севбо говорит, что темы он берет из Евангелия, проповеди длятся 25–30 минут».

12 ноября 1955 года уполномоченный посетил Ильинскую церковь в Евпатории. «В 10 часов утра служил молебен свящ. Севбо. В церкви было более 50 чел., большинство женщин средних лет, хора не было, пели все присутствующие в церкви, и неплохо, чувствовалось чье-то руководство. Внутри церкви – леса, происходит ремонт живописи. Оказывается, Севбо ответственные живописные работы выполняет сам… Увеличение доходности церкви связано с личными качествами священника.

В 16 часов я вновь встретил Севбо в церкви. Староста сообщил, что настоятель еще не ходил на обед, а все время занимался живописью.

К моему приходу Севбо подготовил документы о том, что рядом с церковью находящийся дом является церковной собственностью… Севбо сказал, что его не так беспокоит вопрос об оплате квартиры у частника (300 руб. в месяц), как то, что проходящая по улице молодежь, зная мою квартиру, подходит вплотную к моим окнам и делает рожи и непристойные гримасы. Когда я иду по улице в церковь, говорит Севбо, приходится выслушивать много неприличных, даже похабных слов от проходящей публики. Наличие квартиры рядом с церковью устранило бы неприятности» (26).

В связи с приездом в Крым иностранцев Севбо прибыл, в числе других священников, за инструктажем к уполномоченному. Он лоялен: «Я священник православной церкви, люблю горячо свою родину и ни на какие каверзы против родины не пойду». В разговоре с чиновником СДРПЦ он подчеркнул, что приехал в Крым для лечения легких и года через два уедет обратно. Пока Севбо нужен для проведения миротворческих акций, его терпят. Он «производит впечатление образованного культурного человека, имеет привлекательную наружность, одевается изысканно, обладает красивым тембром голоса». Но в глазах уполномоченного у него есть один крупный недостаток: «Является настоящим фанатиком церкви». В разгар новых гонений на церковь этот недостаток был выявлен в полной мере.

«Священник Ильинской церкви Севбо Михаил сумел протащить в родительский комитет школы свою жену. Севбо развернула активную деятельность в родительском комитете, работала в комиссии по учебно-воспитательной работе, посещала семьи учащихся и не в малой мере, чего не замечал директор школы коммунист тов. Д., помогала своему мужу-священнику. Так, если в 1956 г. доход этой церкви был 160 998 руб., то в 1957 г. он составил 172 585 руб., значительно увеличилась и посещаемость. Достаточно сказать, что в Вербную субботу верующие не вместились в церковь, их было более 1500 чел. Через родителей учащихся этой школы свящ. Севбо изготовил в артели большой железный бак для освящения воды. Преподаватель средней школы написал большую картину «Вознесение Христа», а художник тов. Волков за 1500 руб. написал картину «Крещение Христа». Отдел пропаганды ОК КП Украины направил в Евпаторию пропагандистскую группу. За дальнейшей деятельностью свящ. Севбо установлены еще больший контроль и наблюдение» (27).

О. Михаила лишили регистрации в 1961 году (28).

В 40—50-е годы в Крыму с амвона звучала проповедь. Этого требовал святитель Лука, говоря: «Священник, не читающий проповедь, подобен псу не лающему» (29). Обычно проповедь говорилась на евангельскую тему, но нередко священники вплетали в нее практические советы, размышления о возрастании в вере и любви, о воспитании детей, о христианском отношении к разным сферам жизни.

Вот как, например, проповедовал о. Павел Кадуш: «В евангельском чтении, которое вы слышали сегодня за Божественной литургией, между прочим говорится об исцелении одной больной женщины, которая 12 лет лечилась у врачей и все имущество истратила на лекарства и лечение, а пользы никакой от них не получила (Лк. 8, 43). Отчего же это произошло? Уж не грешно ли пользоваться лекарствами? Не противно ли Богу лечиться у врачей?

Нет, нет, дорогие, не противно Богу лечиться у врачей, не грешно пользоваться лекарствами. Лекарства тоже Богом сотворены. Господь создал от земли врачевание, говорит мудрый Сирах, и поэтому почитай врача честию, ибо он тебе потребен (Сир. 39, 1). Только надобно знать, как лечиться у врачей. Кто на одни лекарства надеется, кто от одних врачей ожидает помощи, тот не всегда, и то разве по особому Божьему снисхождению, получает пользу. А чаще таким больным еще хуже делается от этих пособий.

Как же надобно лечиться у врачей? Прежде всего больной должен помолиться Богу, покаяться во грехах, сделать пожертвование по возможности в церковь, подать помощь нуждающемуся и после уже обращаться к врачам (Лк. 38, 9–12).

«Чадо, – говорит Сирах, – в болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце твое… и дай место врачу, ибо и его создал Господь, и да не удаляется он от тебя, ибо Он нужен» (Сир. 38, 9–12). Да, вот отчего мы иногда, истративши на лекарства и врачей средства, не получаем от них никакой пользы – оттого, что надеемся только на врачей и лекарства, а не на Бога, врачей призываем, а Бога забываем. Но врач не поможет своими лекарствами, когда Бог не станет помогать нам своею благодатью.

Да, впрочем, если и поможет врач, так что мне и в том здоровье, за которое я Бога не благодарю? Лучше больным оставаться, чем без призвания Бога выздоравливать.

Итак, не грешно пользоваться лекарствами и непротивно Богу призывать врачей, только прежде всего надобно, раскаиваясь в грехах, прибегать к Богу и, принимая лекарства, надеяться на Бога; тогда лекарства помогут и болезнь пройдет, а если и не пройдет болезнь, то Бог поможет переносить ее терпеливо и умереть спокойно. Аминь».

И тут же о. Павел, сам бывший врач, поучает верующих, как надо лечиться медом. Он говорит о лечении медом больных атрофическими процессами верхних дыхательных путей. Нужен ингалятор, приспособленный для распыления водных растворов: в качестве распылителя применяется 10 % раствор пчелиного меда. Каждый сеанс продолжается 5 мин. При тяжести в груди, кашле, охриплости, особенно людям пожилым рекомендуется лук репчатый с медом следующего состава: растертый лук заливают стаканом уксуса, прожимают через шерстяной платок, добавляют столько же меда и дают больному по чайной ложке каждые полчаса (30).

Активно проповедовал о. Владимир Соколов. И попал на карандаш уполномоченного. Последний спрашивает Луку, беседовал ли он со священником симферопольской Покровской церкви Соколовым относительно его проповеди, сказанной на Введение. «Лука ответил так: «Я Соколова вызывал к себе. Проповедь им напечатана на машинке, я ее прослушал, и она мной одобрена. Крамольного там ничего нет. Мы всегда в своих проповедях обращаемся к верующим с призывом чаще водить детей в церковь и воспитывать их в религиозном духе. Это наш долг перед Богом и верующими» (31). «Для меня стало совершенно ясным, – сообщает уполномоченный, – что такого рода проповеди священники читают не от себя, а по заданию Луки. А поэтому в каждом конкретном случае, если это будет нужно, тактично беседовать со священниками, в какой-то степени сдерживать их и по возможности нацеливать на более лояльное отношение священников к родителям и школе» (32).

Большинство крымского духовенства, особенно в сельской местности, жило скромно, если не сказать бедно. В начале 1950-х годов настоятелям 14 храмов святитель Лука выдавал ежемесячно пособия от 150 до 200 руб. (33).

О бедственном положении сельского духовенства свидетельствует даже уполномоченный СДРПЦ. «Зашел в квартиру Розанова, которую нельзя назвать даже жильем. Несмотря на зиму, двери в квартиру не было. Вместо двери была доска, которая закрывала половину дверного проема. Печки в квартире нет. Пол грязный, усеянный корками хлеба, остатками лука, картофеля и какой-то травы. На полу стояла железная кровать с грязной подушкой и одеялом. На стене висела грязная фуфайка, напоминающая одежду тракториста. На столе разбросаны какие-то бумаги, книги, окурки. Под столом бутылки из-под спиртных напитков. Ряса на Розанове такая грязная, что различить, из какой материи она сделана, невозможно. На ногах старые, худые примитивные бурки, из которых выглядывали пальцы. Галоши были привязаны веревками к буркам». О. Николай Розанов служил в Троицком храме в Ново-Александровке, и, если бы не дотации, жить ему было бы не на что (34).

Интересна биография о. Николая. В 1918 году он окончил Петроградскую военную академию, служил в Красной армии – его назначили начальником штаба 6-й стрелковой дивизии. Но затем из армии ушел, стал ветеринаром, а в 1942 году – священником. В Крым приехал в 1950 году по приглашению архиепископа Луки. Начал активно миссионерствовать. Образцами проповедей стали для него слова с амвона правящего архиерея. Однажды Лука сказал ему, чтобы о. Николай не читал проповедь так, как читает он: «Тебя за такие проповеди могут арестовать».

– А как же вас не арестуют? – спросил Розанов.

– Меня не арестуют потому, что я стар и лауреат Сталинской премии, – ответил Лука (35).

Некоторым священникам, чтобы прокормиться, приходилось подрабатывать. Иногда, что любопытно, им удавалось использовать свою «тесноту» для оживления приходской жизни. Так, настоятель Александро-Невского храма в селе Шубино о. Симеон Маликов «стал ходить в мастерские, вести беседы на разные темы. Во время уборки урожая, несмотря на свой преклонный возраст – 71 год, предложил свои услуги правлению колхоза и работал более двух недель на бунте по очистке зерна. Колхозники его работой и беседами были довольны, и Маликов стал пользоваться у них авторитетом. Стали ходить в церковь не только жители села Шубино, но и других окружающих селений». По рекомендации СДРПЦ уполномоченный переговорил с работодателем и лишил отца настоятеля возможности трудиться на колхозной ниве (36).

Скромно жил настоятель Захария-Елисаветинского храма села Черноморское Иоанн Кудрин. На престол 1955 года в храме было всего 58 чел. По воскресеньям и того меньше – 20–30, правда, на Пасху – до 500. В начале 1953 года «Кудрин купил велосипед и на нем ездит по селам района и на месте совершает крещения и другие требы. Если бы он не ездил по селам, сказал Кудрин, ему не на что было бы существовать. Ездит так: все необходимое облачение кладет в корзинку, которую привязывает к велосипеду и едет на 20–30 и больше километров» (37).

Не будучи людьми богатыми, священники испытывали на себе деятельную заботу государства, стремящегося залезть в их карман. Возможности заработать на требах постепенно сужались. Во время очередных кампаний по борьбе с религиозным дурманом их душили налогами. Тому же о. Иоанну Кудрину в 1952 году предложили заплатить налог в размере 3591 руб. После многочисленных протестов районный финансовый отдел вынужден был снизить эту цифру до 1667 руб., то есть в двадцать с лишним раз. Похожие истории случились и с другими клириками (38).

С началом хрущевских преследований верующих подоходный налог увеличился на 50 % (39).

Несмотря на невысокий уровень доходов духовенства, далеко не все священники жили бедно: существовало несколько богатых сельских приходов, многие городские храмы считались «хлебным» местом.

Борьба за доходы, может быть, одна из самых тяжелых и трудноизлечимых болезней Церкви. В разные исторические эпохи ее течение было то бурным, то скрытым. В крымской общине священников эта болезнь инициировала кляузы, подсиживание и выживание конкурента.

Архиепископ не раз пытался остановить борьбу за доходы и имущество. «Священник Покровского собора г. Севастополя Елин Феодор за жадность и донос Архиерею на диакона Бондаренко переведен в сельский приход» (40).

О. Григорий Безталанный временно оказывается за штатом «за то, что бывшего священника Буйницкого Н.И. перед смертью заставил написать завещание в свою личную пользу» (41).

Подобных примеров множество. В 1950-м святитель пишет «Братское увещание, о братолюбии». «В послании Лука задается вопросом: «Что лежит в основе раздоров между священниками?» И отвечает: «Прежде всего их неблагочестие, отсутствие страха Божия, леность в молитве и в чтении слова Божия. Ибо братолюбие и любовь приобретаются больше всего неустанным и всеусердным подвигом в молитве и посте; усердным и уставным совершением богослужений.

Вторая и столь же важная причина небратолюбия – это сребролюбие, которое св. Павел глубоко мудро назвал корнем всех зол. Именно из-за доходов церковных враждуют священники и диаконы и выживают друг друга» (42).

1940-е годы стали эпохальными в формировании типа советского священника. Если в 1920—1930-е годы клирики чувствовали себя волками, серыми хищниками, на которых шла азартная охота, с красными флажками и лютым собачьим лаем, то в «сталинскую оттепель» атмосфера меняется. Политика кнута и пряника давала надежду конформистски настроенному духовенству на сытую, относительно спокойную жизнь.

Для людей духовно чутких, интеллигентных эта смена настроений внутри клира стала очевидной. Они противодействовали, как могли, новым внутрицерковным ветрам, принесшим активное сотрудничество карательных органов с приходским духовенством, многоглагольные речи о мире во всем мире высших иерархов и равнодушие значительной части служителей культа к духовным основам жизни. Впрочем, далеко не все священники захотели перестраиваться. И даже политически оставались неблагонадежными.

Некоторые из них придерживались монархических взглядов. Например, настоятель церкви в селе Партизанском иеромонах Яков (Коваленко). Он сохранил открытки с изображением царской семьи и показывал их школьникам, рассказывал о жизни в дореволюционной России. Узнав об этом, святитель Лука вызвал его к себе. «Что ты делаешь? – сказал он. – Ты знаешь, что меня могут за это посадить в тюрьму?» И отправил о. Якова за штат. Архиепископ не зря волновался: агенты госбезопасности следили за иеромонахом. Вскоре они изъяли у него открытки и не арестовали только потому, что о. Яков имел преклонный возраст, 82 года, и болел (43).

Архипастырь, как мы знаем, охотно принимал священников «тихоновской ориентации», прошедших лагеря и ссылку. Но при этом он вынужден был реагировать на всякого рода знаки контрреволюционности и выводить «подозрительных лиц» за штат. Так он поступил, к примеру, со священником Василием Человским, в требнике которого оказались закладки из фашистской газеты.

В послевоенные годы духовенство часто подчеркивало свою лояльность по отношению к власти. В беседах с уполномоченным вспоминались даже давние деяния, свидетельствующие о политической благонадежности. Так, настоятель Введенской церкви в Керчи о. Григорий Безталанный «имеет документы, из которых видно, что в период империалистической войны он был священником тюремной церкви и часто обращался к градоначальнику Керчи о помиловании того или иного преступника.

Многих, говорит Безталанный, ему удалось вырвать от смерти. В конце 1920 г. перед бегством Врангеля тюрьмы были заполнены политическими, которым угрожал расстрел. Видя растерянность среди тюремщиков, Безталанный, пользуясь правом входа в камеры заключенных, сказал им, чтобы они бежали из тюрьмы и скрылись. 350 человек бежало. Об этом имеется документ, подписанный секретарем Ревкома в 1920 г.» (44).

Лука не поощрял откровенных заигрываний священников с властью. Во всяком случае, верноподданнические выходки подчиненных не вызывали у него никакого восторга (45). Но даже в его епархии духовенство занималось фискальной деятельностью. По требованию уполномоченного, к примеру, секретарь епархии одно время предоставлял ему по каждой церкви не только сведения о совершенных требах, но и список тех, кто венчался. С возникновением в середине 50-х годов устойчивой сети осведомителей это требование было снято (46).

В советские годы существовало два полюса власти, с которыми духовенству приходилось считаться. Первый, канонический, был связан с деятельностью правящего епископа. Второй – с местной властью, и прежде всего, с представителем СДРПЦ. Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что уполномоченный довольно легко создал внутри церковной ограды сеть осведомителей. И не потому, что было огромное число желающих выслужиться. Просто категорический отказ фактически вел к потере места или к другим нехорошим последствиям.

Особенно активно осведомители вербовались в 1955 году, когда десталинизация набирала обороты, прежние карательные механизмы переставали работать и власти все чаще стали использовать административный ресурс. Для эффективности его применения требовалась разнообразная информация. Уполномоченный в это время объехал многие приходы, поговорил со многими священниками. Некоторые охотно шли на сотрудничество. С другими дело не ладилось. Чиновник СДРПЦ на страницах своих отчетов делится своими наблюдениями.

О. Алексей «Мосиенко как горный инженер 7 лет работал в Керчи. Пытается обжаловать решение суда, приговорившего его к 10 годам ИТЛ за пособничество немцам… Плохо отзывается о местных ялтинских властях, так как они не смогли приостановить хулиганства с битьем стекол. В то же время честен до щепетильности» (47).

Настоятель сакской церкви Петр Попов «сообщил, что в епархии новый секретарь архиерея Кудрявцев установил новые порядки: если священник хочет получить хороший приход – плати 4–5 тыс. рублей» (48).

Попов хорошо образован: знает немецкий, французский, латинский и греческий языки, до 1947 года работал директором нефтебазы (49).

Настоятель Покровской церкви в Судаке о. Николай Мищук до рукоположения был педагогом. «Мищук говорит, что был отъявленным безбожником, а потом стал читать богословские книги и стал верить в Бога. В квартире Мищука царит полный хаос. Вся квартира завалена книгами, журналами и газетами. Стол, стулья, полки и пол – все в книгах» (50).

Подробно описывает чиновник визит в середине декабря 1955 года к настоятелю Казанского собора в Феодосии о. Иоанну Калишевичу. «Церковь находится недалеко от берега моря на возвышенном месте». Службы идут ежедневно, но народу мало, меньше десяти человек. Разговор сначала не клеится. Жена священника предложила чай. Я отказался, сообщает уполномоченный. И Калишевич иронически сказал: «Не бойтесь поповского хлеба. Или поповские хлеб-соль такие, которые нельзя кушать?» Я сел за стол, попросил чашку чаю. На столе появилась селедка, холодная осетрина и две бутылки. В одной из них была водка, настоянная лимоном, вторая бутылка была с красным вином. Калишевич спросил меня, что я буду пить, я сказал, что пить мне нельзя, так как имею двукратный инфаркт. Мой отказ выпить окончательно заморозил Калишевича. Он выпил не более четверти стакана» (51).

Уполномоченный «хотел поговорить с Калишевичем о том, как посещается церковь, каково отношение с местными властями, но, встретив нежелание вести разговор, уехал» (52). Эта закрытость о. Иоанна немедленно ударила по его карману. «Был в налоговом отделе, где сообщил, что обложение Калишевича в 1700 руб. понижать не следует, так как доходы его при ежедневной службе в соборе значительно выше», – пишет в отчете чиновник СДРПЦ (53). Он сообщает в СДРПЦ, что «удалось установить с некоторыми священниками непринужденные доверительные отношения… Через этих священников я уже могу получать правдивую информацию» (54).

Совсем не сотрудничать с представителями власти было невозможно, и, например, во время приезда иностранных делегаций все «задействованные» в приеме высоких гостей клирики информировали чиновника СДРПЦ о деталях приема и имевших быть место разговоров.

Другое дело, когда речь шла о сотрудничестве в контексте расшатывания церковного корабля. Взять хотя бы такой случай. Настоятель севастопольского Покровского собора благочинный Димитрий Романовский имел юридическое образование и консультировал Луку по всем вопросам. «Например, Лука посоветовался с ним, как можно по существующим положениям возвратить общине церковь в Алупке. Об этом сейчас же Романовский известил меня. Я посоветовал Романовскому, чтобы он рекомендовал Луке, поскольку это благочиние Романовского, выехать на место и дать свое заключение, что Романовский умело и сделал. Лука не только не получил церковь, а наоборот вынужден был дать указание временно прекратить богослужение из-за аварийности помещения…

Причем Романовский, по моему совету, убедил Луку, что конкретный виновник такого состояния молитвенного дома настоятель Соболев. На Соболева Лука наложил взыскание.

Романовский своевременно мне сообщил, что Мосиенко выступает с проповедями, клеймящими Дулумана как богоотступника и призывал верующих не читать его статей. Мной меры были немедленно, через епархию приняты, и Мосиенко был наказан Лукой» (55).

Скандально известный выпускник Московской духовной академии Евграф Дулуман (1928–2013), ставший на позиции агрессивного безбожия, ездил по стране с атеистическими лекциями. (К слову, и в постсоветской Украине он принимал участие в диспутах верующих с атеистами и совсем не стеснялся того, что во время оно активно участвовал в травле верующих). Но, по существующим законам, священники не могли опровергать его измышления даже в храме: это расценивалось как религиозная пропаганда. В храмах можно было только «отправлять культ». Поэтому архиепископу Луке, пусть и формально, пришлось наказать о. Алексея Мосиенко.

«Не все священники умеют хранить тайну, и когда к ним хорошо относишься, некоторые из них бахвалятся, что они с уполномоченным живут панибратски и он с ними считается и к их голосу прислушивается. Такие заявления, как мне известно, делают Семенюк, Кухарчук и Мороз», – жалуется чиновник СДРПЦ на дефекты своей работы (56).

На первый взгляд иудин грех, на который провоцировал верующих представитель власти, совершило немало священников. И в то же время, даже оступаясь, священники помнили об интересах Церкви. Нередко им приходилось выбирать из двух зол меньшее. То, что это было именно так, свидетельствуют случайно зафиксированные фразы или более поздние поступки «стукача». Скажем, настоятель кафедрального собора о. Макарий Коломиец активно сотрудничал с уполномоченным, регулярно предоставляя ему информацию о мелочах приходской жизни: столько-то совершено треб, такие-то разговоры идут среди клирошан, во дворе храма такие-то верующие говорят о том-то. «Через настоятеля Коломийца добился того, что сейчас детей ни в хоре, ни в прислужниках нет», – читаем мы в одном из отчетов (57). В таком свете, наверное, о. Макарий и остался бы в глазах исследователя, если бы в документах не отложился рассказ о том, как священник вылетел за штат, отстаивая интересы Церкви. В 1961-м власти пытались закрыть духовные образовательные учреждения и чинили всяческие препоны молодым людям, стремившимся туда поступить. О. Макарий, несмотря на партийные установки, пишет необходимое для поступления рекомендательное письмо 18-летнему Борису Калинкину. «Выдача Коломийцем хорошей характеристики Калинкину была осуждена даже бывшим епископом (т. е. Лукой), который объявил Коломийцу строгий выговор (видимо, для того, чтобы не сняли с регистрации. – Б. К.). На это Коломиец среагировал следующим образом: «Я священник, и мой долг помогать церкви и лицам, желающим работать в пользу церкви, и правильно поступил, выдав хорошему верующему юноше Калинкину характеристику для поступления в семинарию. И если еще будет такой случай, я еще выдам такой документ».

Выезду Калинкина в семинарию воспрепятствовали через Облвоенкомат. Коломиец будет снят с регистрации» (58).

Видимо, далеко не обо всех подробностях приходской жизни докладывал уполномоченному отец настоятель. И не только он.

Документы редко дают нам основания судить о выборе человека «на глубине»: слишком многое остается за кадром, слишком запутана игра, и правила ее до конца не ясны. Поэтому, говоря о сотрудничестве духовенства с властью, мы не ставим себя в позу прокурора. Но что было, то было.

Определенная часть доносов одних священников на других была связана с внутрицеховой разборкой между русским и украинским духовенством, точнее, теми пресвитерами, которые прибыли из западных областей Украины. Скажем, настоятель кафедрального собора о. Макарий Коломиец жаловался чиновнику СДРПЦ на «западников» о. Владимира Довбенко и о. Виталия Карвовского, которые травят «честных верующих». А о. Владимир Довбенко приходил жаловаться на настоятеля, который «вовлекает прислуживать школьников» (59).

Борьба между украинской и русской частями духовенства возникла в начале 1950-х годов, когда из Западной Украины прибыло 10 клириков (9 священников и 1 дьякон). Вскоре это число выросло до 12 (60). Все они «являются между собой если не родственниками, то очень близкими знакомыми по прежней службе. Архиепископ Лука этим священникам, да и вообще прибывшим из западных областей делает предпочтение по отношению к старым местным священникам. Предоставляет им лучшие приходы, и главным образом в городах, якобы по той причине, что они имеют духовное образование (оканчивали семинарии)» (61).

Вскоре глухой ропот пошел по епархии. Свт. Луке в известной мере приходилось считаться с мнением местного духовенства. Тем более что СДРПЦ тишайше просит не приглашать подозрительных личностей (к коим относились все «западенцы») в приграничную область (62).

«Я сообщил Луке, что ко мне обращаются с жалобами священники русские, украинцы и верующие на засилье священников, приехавших из западных областей», – рапортует чиновник.

«У меня, – ответил Лука, – много есть заявлений от священников Запада, и я их принимаю, так как они почти все имеют семинарское или высшее богословское образование, все они, как правило, хорошие проповедники, а наши русские священники малограмотные, есть и безграмотные. Такие священники не могут выступать с хорошей проповедью, поэтому епархия заинтересована в подборе более грамотных священников, и поэтому на днях в Старый Крым мною послан священник-западник Люткевич. Он окончил семинарию с миссионерским уклоном, работал как миссионер, в Старом Крыму бывший русский священник Паршинцев, малограмотный человек, очень грубый… А в Старом Крыму развелось много сектантов, особенно баптистов, которые говорят, что Паршинцев сочувствует им… Назначение Паршинцева в город Саки под начало опытного и образованного священника Поветкина позволит Паршинцеву исправиться» (63).

Лука стал уверять уполномоченного, что «не так уж много в Крыму священников-западников». «Пришлось дать ему справку, что в Крыму 15 священников с Запада, что составляет 27 %». «Ни советов, ни пожеланий я вам не даю, а просто сообщаю о фактах», – сказал я Луке» (64).

После этого разговора святитель вообще несколько лет не приглашал священников из западных областей (65). В 1957 году, правда, он позвал несколько батюшек, но «этот вопрос с Лукой был мирно разрешен, и он им всем отказал» (66).

Тесное знакомство с уполномоченным не являлось гарантией спокойной служебной карьеры священнослужителя. При смене курса все поворачивалось на сто восемьдесят градусов. Тот же о. Димитрий Романовский в 1961 году вылетел за штат, стукачество не помогло.

Активно сотрудничал с уполномоченным А.С. Гуськовым свящ. Петр Мороз: «Налажена периодическая связь, и он мне передает все о делах собора, двадцатки, совета и ревкомиссии» (67).

Однако в ситуации гонений с его женой начинают «работать». Мороз пытается найти защиту у чиновника СДРПЦ. И вот в архиве появляется такая справка: «В конце учебного года нами была проведена индивидуальная беседа со студенткой медицинского училища тов. Мороз. Нам необходимо было выяснить настроение и убеждения выпускаемого из стен училища молодого специалиста. В беседе выяснилось, что она хорошо учится, имеет хорошие и отличные оценки по всем предметам, в том числе и по общественным дисциплинам.

Выяснилось также, что в быту у нее не все благополучно: бывают в семье конфликты с мужем, который является студентом духовной академии. Она нам заявила, что выходила за него замуж, когда он был военным, а теперь они часто не находят общего языка, ее тяготит такое положение, что она с ним не может сходить ни в кино, ни в театр (ему это запрещено).

На наш вопрос, где она думает работать по окончании училища, заявила, что по состоянию здоровья думает переехать к матери в Одессу.

Никаких советов в части отречения ее мужа от сана мы ей не давали».

И далее следуют подписи зав. отделом Симферопольского ГК КП Украины и директора медицинского училища (68). Непросто, очень непросто приходилось даже сервильному духовенству.

Именно священнослужители оказались «на передовой» с началом хрущевских гонений. Некоторые из них не выдержали, сдались без боя или даже пошли на прямую измену. В Мускатном свящ. «Горбачев помог своим невмешательством разложить церковную двадцатку и довести приход до закрытия, что и было сделано, а он, Горбачев, выступил в газете «Крымская правда» со статьей «Почему я порвал с религией».

То же сделал и диакон Потапов – снял с себя сан священнослужителя и разоблачил в газете «Крымская правда» настоятеля евпаторийской церкви Севбо как обманщика и лицемера. Статья Потапова и проведенная вокруг нее работа резко повлияла на доходы церкви.

Благодаря проведенной работе со священниками церквей в с. Пионерское Осиповым, в с. Соленое Озеро Тукиным, в с. Магазинка Кудриным, в Ялте Турбиным и Чернявским, они ушли в заштат» (69).

Но многие священники не побоялись тяжелых испытаний, мужественно пережили гонения. Об этом свидетельствуют отчеты уполномоченного. На дворе 1959 год. «Священник церкви с. Октябрьское Кокорев на неоднократные вызовы райисполкома не являлся. Отказался разговаривать со мной в церкви после окончания богослужения. Отказался он и прийти в райисполком по моему вызову, заявив, что он без ведома архиепископа Луки ни к кому не обязан являться и никому, кроме него, не подчиняется…

Мне пришлось его вызвать на беседу в Симферополь через Епархиальное управление. В присутствии секретаря епархии Кокарев заявил, чтобы я не читал ему лекций и не декламировал, так как он, что я говорю, давно знает… Я объявил Карвовскому, что вынужден снять с регистрации Кокорева… После вторичной просьбы арх. Луки мной выдана регистрация в Мазанскую церковь, где он сейчас и служит» (70). Но и там священник служил недолго: в мае 1960 года уполномоченный лишил его регистрации.

«Священник церкви в с. Почтовое Черкашинов Леонид… отпевал умершую на дому, без согласия всех членов семьи, узурпировал права членов ревизионной комиссии… Черкашинов снят с регистрации. Церковь не функционирует. В районе, и в частности в с. Почтовое, усилена научно-атеистическая пропаганда, главным образом индивидуальная работа с членами церковной двадцатки…» (71).

А вот страсти о. Григория Гречаного. Власти намереваются закрыть Успенский храм в с. Чистенькое. Но настоятель не хочет самоустраняться. «На похоронах колхозников свящ. Гречаный агитировал граждан, присутствовавших на похоронах, активней посещать церковь со своими детьми и вступать в члены двадцатки и не слушать коммунистов и агитаторов, так как все они антихристы. В последние дни свящ. Гречаный ходит по дворам колхозников, а также приглашает к себе в дом верующих и ведет среди них религиозную агитацию», – пишет на имя уполномоченного председатель сельсовета с. Чистенькое С.С. Титов (72).

«Священник с. Чистенькое Гречаный вне стен церкви разжигал вражду среди верующих против агитаторов-общественников и местных учителей… внушал прихожанам не слушать учителей и водить с собой детей в церковь», – записывает в своем отчете А.С. Гуськов (73).

И вот к о. Григорию предпринимаются административные меры, его вызывают «на ковер». Вот как описывает канву событий священник в заявлении на имя правящего архиерея: «Гуськов на меня стал кричать, что я как будто бы самовольно, без ведома людей, записываю их в двадцатку. Я говорю, что такого случая нет. Тогда он указывает, что у него на столе лежат несколько бумажек, что вот здесь есть 14 заявлений, которые написали о выходе из состава 20-ки. Я попросил показать, кто они такие, он не показал.

Затронул я вопрос о незаконном снятии псаломщика Капли, он тут же вспылил, как незаконно? Он сам подал заявление, и вообще давно ему нужно было бы сделать. И он сделал хорошо! Тогда я понял его вполне, откуда и от кого все это происходит.

Тогда мне предложили такой вопрос: «Вы читали относительно священника Зубова, который поступил очень честно». Я говорю, что слыхал. Тогда он говорит, и вы бывший хороший специалист; напишите и тем очистите свою совесть. А я сказал, что моя совесть и так чиста перед советской властью тем, что я не пошел работать на оккупантов по своей специальности. И пристроился к церкви в должности псаломщика и регента хора, а поэтому от церкви не откажусь…

Тогда на 5 февраля назначает мне явиться в райисполком к 9 ч. утра. Я явился туда, там была бумага заполнена, содержание которой мне подготовили для подписи (содержание я не пожелал и читать). Тогда тов. Богданов говорит мне, что вы можете подписать с оговоркой как Капля с тем, чтобы не оглашать в печати. Я сказал, что и в печати и без печати никаких бумаг подписывать не буду.

Тогда он взял лист бумаги и порвал на мелкие куски и предложил поехать с ним в облисполком к Гуськову. Приехали туда. Первым долгом Гуськов спросил: «Ну как, подписал?» Богданов ответил, что ничего не хочет. Гуськов говорит мне: «Иди, целуй руку своему Луке». А я говорю: «Он достоин этого». Тогда посыпался град угроз со стороны Гуськова, что, мол, будешь в НКВД, пенсии лишу, из квартиры будешь выдворен, и в церкви служения лишу.

10 марта явился к нам участковый милиционер и начал проверять по прописке домовой книги… 16 марта 1959 г. председатель вызвал меня на беседу, где мне сообщил, что с вами я расторгаю типовой договор на том основании, что в селе Чистеньком неполный состав двадцатки» (74).

На о. Григория уполномоченный нашел «компромат»: «Верующие его знают не как священника, а как работника котельного цеха стекольного завода, ставшего священником во время оккупации». И лишил его регистрации. У Гуськова была, как прямо сказал ему однажды святитель Лука, «ярко выраженная черта злопамятства».

Хочется отметить, что уполномоченный лишал священников возможности служить, прибегая и к весьма неубедительным обвинениям. Вовремя не оформленная техническая документация, увольнение настоятелем с работы провинившегося работника храма, не сданная своевременно храмовая выручка в сбербанк и тому подобное становилось поводом для вывода неугодного батюшки в заштат. То, что раньше каралось административным взысканием со стороны архиепископа, теперь приводило к потере работы. Еще лучше для уполномоченного было, если батюшка участвовал во внутриприходской склоке и повел себя опрометчиво. Логика представителя советской власти здесь была библейская: «И к злодеям причтен».

Новый «обер-прокурор» в это время следит за правильностью богослужения. И чуть что оставляет священников без прихода. «Свящ. Шишадский подговорил одну кликушу, которая поведала верующим: «Явилась мне во сне матушка Богородица и молвила: «Мой образ в соборе стоит не там, где следовало. Надо его поставить на самом видном месте и служить молебны». Священник Шишадский, предвкушая легкую наживу и обильные сборы, эту чудотворную икону под названием «Умягчение сердец» выставил посредине церкви, украсил цветами и начал служить молебны, заявляя: «Теперь в нашей церкви будет все спокойно».

Однако спокойствия в церковной общине не было, и многие верующие усомнились в этом «чуде»… Икона была водворена на свое место, а Шишадский за шарлатанство снят с регистрации…» (75).

В начале 60-х община священников Крыма оказалась разгромленной. И тот тип духовенства, который воспитывал, на который опирался в своей пастырской деятельности святитель, быстро ушел с исторической сцены. Даже если священник выживал на приходе, роль его сильно сужалась. Он уже ничем не руководил и ничего не решал. Отказывался от работы с молодежью, от крещения взрослых, переставал читать проповеди (76).

«Отдельные верующие высказывают обиды, что за последний год священники перестали читать проповеди», – отмечал в 1963 году, после смерти святителя, уполномоченный. Но его это только радовало (77).