Альпинистка ты моя

В целом жизнь наша была счастливой, а с четвёртого курса вообще райской – во-первых, развитой социализм в этом сомневаться запрещал, а во-вторых, молоды мы были. Уже не дети, но ещё не взрослые. Слово «пенсия» звучало примерно так же, как «когда солнце потухнет», да и остальные заботы – болезни, карьера, денежные проблемы – представлялись нам где-то в гипотетическом будущем, с настоящим никак не связанным. Бытие такое, казалось, будет беспечно-вечным. А бытие, как тогда все, начиная с Энгельса, считали, определяло сознание. И всё бы ничего в этой формуле, если бы не полный запрет на алкоголь и половую жизнь. Сознание вкупе с подсознанием такое принимать наотрез отказывались, проявляя в этом вопросе завидную несознательность.

Рядом с нашей столовкой примостился Клуб Академии. Любили мы этот уголок – слева пища для тела, справа – для духа. В клубе проводились нудные собрания, где политработники разных рангов нас жизненным правильностям учили, а каждую чётную субботу там показывали кино, тоже нудно-воспитательное. Понятно, что за эти мероприятия большое желтое здание особых симпатий снискать не могло. Любили же мы его исключительно за нечётные субботы. В эти дни в большущем клубном зале устраивались танцы. На танцах играл наш академический оркестр, только солдатики-оркестранты в этот вечер оставляли свои флейты и фанфары, а брали электрогитары и примитивный клавишный синтезатор. Но ребятки в оркестре были поголовно с высшим музыкальным и играли весьма профессионально, разве что мировые шлягеры распевали с рязанским акцентом. Эта дискотека пользовалась завидной популярностью у студенток Ленинграда, и те накануне выстраивались в длинные очереди, чтобы успеть купить билет. Для курсантов вход был бесплатный, и прозвали мы это мероприятие «крокодильником». Надо отдать «крокодильнику» должное – добрая половина женатиков нашла супруг именно там.

Почему-то самые старшие курсы ужасно стеснялись туда заходить, но всё равно заходили. Обычно подыскивался какой-нибудь подходящий по габаритам первокур, и с ним менялись кителем. Тот тоже был рад-радёхонек – ходил и гордо демонстрировал на рукаве забор из шести нашивок. Пришедшие на танцы барышни, особенно из тех, что сами были на старших курсах, на подобные вещи реагировали мгновенно – о, вот это кандидат! Такой уж точно просто так голову дурить не будет, выпуск на носу. Но «кандидат» голову дурил и никаких планов на будущее не строил. А вот соплячок-первокурсник, напротив, оказывался галантным ухажером, не по годам рассудительным, что порою тоже подкупало. Четвёртый же курс был серединка-наполовинку. И ветра в голове порядочно, но уже без инфантилизма.

В тот вечер я, Коля и Шлёма бодро отплясывали на «крокодильнике». Вдруг к нам подходит Сив: «Мужики! Помогите мне на Факультет девушку провести. Беда-то какая – у них там институтские общаги очень гадкие – раздельного проживания. Мужиков туда на ночь не пускают, а в моей комнате как раз все в суточное увольнение ушли. Получается, что лучше её к нам, чем мне к ней». Раз боевой товарищ просит – надо помочь.

Дежурным по Факультету в тот вечер был старшина по кличке Рекс. Гнида ещё та – словно сам никогда молодым не был. Сторожевыми псами посадил с собой на входе самых верных инквизиторов. Сержанты Мерзота, Тромбоз и Каловый Завал внутрь не только никого, а даже ничего постороннего не пропускали – досматривали сумки, простукивали рукава шинелей. Прорываться через такой блокпост – дело гиблое. Но, на наше счастье, на соседнем этаже обитал курс «дебилов». Их начальник, полковник Василенко, серьёзно пил и за дисциплиной на курсе совсем не следил. Поэтому они и получили кличку «дебилы» – за полную бесконтрольность. Замполит говорил: «Приходится терпеть этот Содом и Гоморру – не выгонять же весь курс». Да он и выгнал бы, но тогда бы и его самого и прочее начальство тоже бы выгнали, мол, как они допустили? У «дебилов» с сокрытием воинских правонарушений всегда был порядок – эти сведения они хранили крепче военной тайны. Поэтому мы решили Сивову зазнобу протащить по тылам – завести не снизу вверх, а сверху вниз, через «дебильное» расположение.

Мы выбрали канатный вариант. Дело в том, что на физподготовке нас частенько заставляли лазить по канатам. Канатов было много, и группки у каждого каната получались маленькие – не успеешь отдохнуть, как опять твоя очередь на чёртовой веревке болтаться. Тогда на одном субботнике, когда спортзал мыть погнали, какая-то мудрая голова предложила половину канатов тайком вынести в мусорный контейнер. Канатов стало мало, и период отдыха заметно увеличился. А нашего Колю жаба взяла – чего это, такие хорошие канаты и вдруг пойдут на свалку? Той же ночкой он в мусорку залез, достал несколько верёвок, притащил их на Факультет и припрятал на чердаке. Зачем ему канаты, он сам не знал и отвечал просто: «нехай лежат, жрать не просят». Вот и пригодились Колины канаты – мы решили связать подобие парашютной подвесной системы и скинуть из окна «дебильного» туалета. В подвесную систему погрузится Сивова подружка, а мы вчетвером затащим её на пятый этаж, где дежурных обычно не бывает. Вариант казался вполне безопасным, и Сив его одобрил.

Вышли мы из «крокодильника», ждём Сива с подружкой. Наконец, идут. Вот это деваха! Росту под метр восемьдесят, и весу под восемьдесят, если не сто. Причем масса тела сконцентрирована в двух местах – в груди и в бедрах. Представились. Звать девицу Оксана Евгеньевна Глыба. Да при такой внешности, да с такой фамилией!.. Сив сказал, что все ее так и зовут Глыбой, если ласково, то Ксюш Женьевной, или коротко – Ксюженой. Нам всё понравилось – и сама Ксюжена, и её имя.

Ладно, пойдёмте, госпожа Глыба, альпинизмом заниматься. Оставили мы Ксюжену у торца здания, а сами вошли на Факультет через парадный вход. Лица невинные, сержанты даже досматривать не стали, так хлопнули по карманам, нет ли бутылок. Вот дураки! Да когда они дежурят, все нормальные курсанты спиртное на веревочках сразу на балконы поднимают, прям как мы Ксюжену. Коля смотался на чердак, принёс канаты. Мы Шлёму за примерочный манекен взяли, только на таз и бюст допуски оставили, связали обвязку и кинули её вниз.

Ксюжена в обвязку залезла, давай мы её тянуть. Тянем-потянем, дотянули до третьего этажа. А тут узел, что два канта связывал, за жестяной подоконник зацепился. Мы дальше тянуть, а там такой скрежет! Ну думаем, точно сейчас на звук Рекс прибежит. Сив высунулся из окошка и орёт: «Глыбочка! Ты руками и ногами от стенки на раз-два-три оттолкнись, чтобы узел освободить, а мы тебя в этот момент поднимем выше зацепа». Ну Глыба ка-а-ак прыгнет, мы как дёрнем… Узел не освободился, подоконник отодрался, а Ксюжена при приземлении ногой в форточку. Бах-трах-звяк!!! Вниз с грохотом падают осколки стекла и подоконник. Сив опять высунулся: «Глыбка, ты там живая?» Та отвечает, все нормально, только вам в сортире стекло выбила. И тут снизу кто-то строго как заорёт: «Это кто там Ксюжену на Факультет тащит?!»

Мы едва деваху не угробили – от неожиданности чуть канат не бросили. Отпрянули от окна, в тёмном туалете нас всё равно не видно. Замерли с канатом в руках и шепотом ситуацию обсуждаем, кто там – старшина Рекс, патруль или сам дежурный по Академии? Потом нас сомнение взяло – как они могут знать, что Ксюжену Ксюженой зовут? Тогда мы Сива, как зачинщика, заставили из окна выглянуть, рекогносцировку провести. И шепчем ему в спину: «Сивохин, гад, если там патруль или начальство, то тогда, не подходя к окну, быстро Ксюжену назад стравливаем, а как та на земле очутится, то сразу тикаем. Пока они там до «дебилов» на пятый этаж поднимутся, мы уже к себе убежим». Сивохин высовывается из окна и начинает ржать: «Не патруль это, это Хут!». У нас от сердаца отлегло, давай мы опять Ксюжену тянуть. А Хут снова орёт: «Сив, а на хрена ты её к себе тянешь? У тебя же к утру яйца от излишнего давления лопнут – она тебе не даст. Я её уже за три года изучил – она никому не даёт!»

Тут уже Сив нам командует – а ну прекратить подъем! И давай Хута спрашивать, это как же так он Ксюжену изучил? Тот и отвечает, что учится Ксюжена в «Крупе», в Институте Культуры имени Крупской, а живет она в «Грелке», в женской общаге того института, в двести одиннадцатой комнате. И что начиная со второго курса он в ту комнату регулярно в гости ходит, и кроме как пожрать, ему там больше ничего не дают. И никому не дают. Тут Сива за Ксюжену гордость взяла – он и объявляет Хуту, что Ксюжена девушка порядочная и давать кому попало не будет. И спрашивает Ксюжену: правда, что ты никому не даешь? Та отвечает, правда. Тогда Хут аж подпрыгнул от восторга: «Видишь, Сив, что я говорил – никому она не даёт, и тебе не даст!» Тогда Сив высунулся, строго на Ксюжену посмотрел и спрашивает: «Глыбонька, а ну отвечай честно – мне дашь?»

Нам Глыбу не видно, но по паузе чувствуется, что та серьёзно над Сивовым вопросом задумалась. Потом доносится сдавленный вздох: «Не знаю… Мы же друг друга ещё не очень хорошо знаем…» В ответ Сив как заорёт: «Ребята, бросай её!» Мы второй раз чуть деваху не угробили, опять чуть канат не бросили. Канат дёрнулся, и тут уже закричала Ксюжена: «Тебе дам, точно дам! Только канат не бросайте!» Ладно, и без давания не бросим. Затянули мы Ксюжену в «дебильный» туалет, затем без приключений спустились на свой «горбатый» курс и разошлись по комнатам.

Сидим мы, смотрим на «Правила», что на стенке висят, и вслух Сиву завидуем – вот кому везёт, мы тут холостякуем, а он с такой знойной бабищей… А в правилах тех кроме запрета на употребление электронагревательных приборов и предупреждений о недопустимости хранения гражданской одежды, была и такая нелепая, с нашей точки зрения, строчка: «Курсантам запрещается распивать спиртные напитки». Тоскливо нам стало, достали мы запрещенный электронагревательный прибор и давай на нём картошку на ужин жарить. Пожарили, достаём припрятанную бутылку водки – не погулять, так хоть «Правила» нарушить. Тут стук в дверь, открываем – Шлёма банку лимонной спиртовой настойки принёс. Заходи, присаживайся. Только сели, опять стук в дверь. Открываем – стоят довольные Сив с Ксюженой и держат здоровенный пузырь «Зубровки». Наверное, уже сделали свое дело. Заходите, в таком коллективе запрещенное разпитие спиртных напитков – одно удовольствие. Мы, значит, перед Ксюженой, единственной дамой на нашем балу, всё свое галантство-кавалерство выставляем и за её здоровье пьём стоя и по полной. Чем там вечер кончился, я не помню.