Прилив вынес нас вовсе не на настоящий остров, а на какую-то безжизненную груду камней. Называть эту кучу мусора островом, значило польстить ему. Острова – это оазисы в море: зеленые и изобильные. Тут же, как видно, место гиблое – ни тюленей в воде, ни птиц на небе. Не могу придумать, зачем оно вообще нужно, разве только сказать: «Я заглянул в самое сердце небытия и выжил».

– Его нигде нет, – произнес Рэй.

Он склонился над картой Внутренних Гебридов, уперев ноготь в то место, где, по его расчетам, мы должны были находиться. Но, как и сказал Рэй, на карте не оказалось абсолютно ничего, лишь бледно-голубая морская гладь без малейшего намека на существование этих скал. Значит, их игнорировали не только тюлени и птицы, но и картографы. Одна-две стрелки рядом с пальцем Рэя отмечали течения, которые должны были отнести нас к северу – крошечные красные росчерки на бумажном океане. А вокруг пустота.

Джонатан, разумеется, возликовал, едва стало понятно, что этого места даже на карте нет. Казалось, он тут же почувствовал, что у него есть оправдание. Вина за то, что мы оказались здесь, лежала теперь не на нем, а на картографах. И он не намеревался нести ответственность за то, что нас выбросило на берег, раз эта насыпь нигде не была отмечена. Покаянное выражение, которое появилось на его лице с первой минуты нашей внеплановой стоянки, сменилось самодовольством.

– Ведь нельзя же увернуться от места, которого не существует? – воскликнул он. – Нельзя же?

– Мог бы воспользоваться глазами, раз Господь их дал тебе, – бросил в ответ Рэй, но обоснованная критика ничуть не смутила Джонатана.

– Все произошло так внезапно, Рэймонд, – сказал он. – В смысле, в таком тумане у меня и шанса не было. Прежде чем я разобрал, что к чему, нас уже вышвырнуло на берег.

Внезапно – это уж точно. Я готовила на камбузе завтрак, который стал моей обязанностью, поскольку ни Анжела, ни Джонатан не проявляли к этому делу никакого энтузиазма, когда корпус «Эммануэль» заскрежетал по гальке, а затем она, содрогаясь, пропахала днищем каменистый берег. На мгновение воцарилась тишина, а затем поднялся крик. Я выбралась наружу и увидела Джонатана, который стоял на палубе, смущенно улыбался и всплескивал руками, подчеркивая тем свою невиновность.

– Прежде чем ты спросишь, – сказал он, – я не знаю, как это случилось. Минуту назад мы просто шли по течению, и вот…

– Ох, твою же мать! – из каюты, натягивая джинсы, выполз Рэй, который выглядел прескверно после ночи, проведенной в койке с Анжелой. Я имела сомнительное счастье слушать ее стоны – Анжела определенно умела изнурить мужчину.

– Прежде чем ты спросишь… – начал Джонатан, но Рэй заткнул ему рот отборными ругательствами.

Пока на палубе бушевала перепалка, я предпочла удалиться на камбуз. Мне доставляло немалое удовольствие слышать, как Джонатан матерится. Я даже надеялась, что Рэй потеряет хладнокровие и разобьет его великолепный орлиный нос.

Камбуз превратился в помойку. Завтрак разлетелся по всему полу. Там я его и оставила – яичные желтки, ветчину и французские тосты, застывшие в лужах пролитого жира. Раз Джонатан виноват, пусть сам и разбирается. Я налила себе стакан грейпфрутового сока, подождала, пока утихнут взаимные обвинения, и снова поднялась на палубу.

С рассвета прошло всего два часа, и солнце по-прежнему пряталось в тумане, скрывшем остров от глаз Джонатана. Если сегодняшний день окажется таким же, как вся эта неделя, то к полудню палуба настолько раскалится, что босиком на нее не ступишь, а сейчас, пока густая мгла еще не рассеялся, я замерзла в своем бикини. Когда плаваешь между островами, не так уж и важно, что на тебе надето. Некому смотреть. А загар я получила лучший за всю свою жизнь. Но этим утром озноб погнал меня вниз за свитером. Пусть ветра и не было, с моря тянуло холодом. «Там ведь еще ночь, – подумала я. – Всего в нескольких ярдах от берега. Бескрайняя ночь».

Я натянула свитер и вернулась на палубу. Рэй склонился над картами. Обгоревшая кожа у него на спине шелушилась, и мне была видна залысина, которую он пытался замаскировать своими кудряшками цвета грязной соломы. Джонатан смотрел на пляж и поглаживал нос.

– Господи, ну и местечко, – сказала я.

Он взглянул на меня и попытался улыбнуться. Бедный Джонатан тешил себя иллюзией, что его очаровательное лицо и черепаху заставит вылезти из панциря. Признаться честно, иные женщины таяли при одном его взгляде. Но я к их числу не принадлежала, и это его злило. Я считала, что еврейская миловидность Джонатана слишком пресная и до красоты не дотягивает. Мое безразличие было для него все равно что красная тряпка для быка.

Из трюма донесся сонный, разобиженный голосок. Наша Богоматерь Койки наконец-то соизволила проснуться. Настало время ее запоздалого выхода в кокетливо скрывающем наготу полотенце. Лицо Анжелы распухло от избытка красного вина, волосы нуждались в расческе, но ее великолепие по-прежнему работало на полную мощь, а глаза были широко распахнуты. Ни дать, ни взять Ширли Темпл с глубоким декольте.

– Что происходит, Рэй? Где мы?

Тот ответил, не отвлекаясь от своих вычислений, которые заставляли его нахмуриться:

– У нас чертовски паршивый штурман, вот и все.

– Я даже не знаю, что случилось, – запротестовал Джонатан, явно надеясь на сочувствие Анжелы. Но он его не дождался.

– Так где же мы? – снова спросила она.

– Доброе утро, Анжела, – сказала я. Меня тоже проигнорировали.

– Это остров? – не унималась она.

– Конечно, остров, но пока не знаю, какой именно, – ответил Рэй.

– Возможно, Барра, – предположила она.

Рэй скривился:

– Даже близко не Барра. Если вы дадите мне проследить наши шаги…

Проследить шаги? По воде? «Рэй просто помешан на Иисусе», – подумала я, оглядываясь на пляж. Невозможно было угадать, насколько большим было это место: через сотню ярдов пейзаж исчезал в тумане. Возможно, где-то за этой серой стеной пряталось человеческое жилье.

Рэй, обнаружив, что в том месте, где мы предположительно застряли, на карте белое пятно, спустился на берег и критически оглядел нос корабля.

Больше для того, чтобы оказаться подальше от Анжелы, чем по какой-то другой причине, я присоединилась к нему. Мокрая галька пляжа выскальзывала из-под босых ног. Рэй почти ласково провел ладонью по борту «Эммануэль», затем присел на корточки, чтобы осмотреть поврежденный нос.

– Не думаю, что пробили, – произнес он, – но не поручусь.

– В прилив мы сойдем с мели, – сказал Джонатан сверху, картинно уперев руки в бока. – Без проблем. Без всяких проблем.

Он подмигнул мне.

– Черта с два мы сойдем! – рявкнул на него Рэй. – Сам погляди.

Но уверенность Джонатана было не поколебать:

– Тогда мы найдем того, кто поможет нас вытащить.

– И ты, мать твою, сможешь кого-нибудь привести, придурок?

– Конечно, почему бы и нет? Дайте туману рассеяться, и я пройдусь, поищу помощь, – ответил Джонатан и неторопливо удалился.

– Я поставлю кофе, – вызвалась Анжела.

Зная ее, я понимала, что это займет целый час. Хватит времени прогуляться.

Я пошла вдоль берега.

– Не уходи далеко, милая, – крикнул Рэй.

– Хорошо.

Он сказал «милая». Просто слово, за которым ничего не стояло.

Уже начало припекать, и я на ходу стянула свитер. Мои груди от загара стали коричневыми, как два ореха, и думаю, размером они тоже с орехи. Но нельзя же иметь все. По крайней мере, из парочки нейронов в моей голове можно высечь искру, чего не скажешь об Анжеле: сиськи у нее как дыни, а таких мозгов и мул бы устыдился.

Солнце все еще не пробивалось сквозь туман. Лишь слабые лучи просачивались на остров, от их света все вокруг казалось плоским, выцветшим и бесплотным. И море, и скалы, и мусор, выброшенный на берег, сделались серого, будто переваренное мясо, цвета.

Уже через сотню ярдов что-то во всем этом пейзаже начало меня угнетать, и я повернула назад. Крохотные шуршащие волны наползали на берег и с усталым плеском разбивались о камни. Никаких величественных валов, лишь ритмичный хлюп, хлюп, хлюп обессилевшего прилива.

Я это место уже ненавидела.

Когда я вернулась на яхту, Рэй возился с радиостанцией, но почему-то на всех частотах раздавался только белый шум. Рэй обругал приемник и сдался. Через полчаса появился завтрак, и хотя нам пришлось довольствоваться сардинами, консервированными грибами и остатками французских тостов, Анжела накрывала это «пиршество» со своим обычным апломбом, словно совершала второе чудо с хлебами и рыбами. В любом случае, наслаждаться едой было почти невозможно – казалось, сам воздух вытягивает из нее весь вкус.

– А ведь забавно… – начал Джонатан.

– Просто умора, – отозвался Рэй.

– …что туманный горн молчит. Туман есть, а горна нет. Даже звука мотора нет. Странно.

Он был прав. Нас окутывала полнейшая тишина, влажная и удушливая. Если бы не еле слышный плеск как будто виноватых волн и не звук наших голосов, с таким же успехом мы могли бы решить, что оглохли.

Я сидела на корме и смотрела на пустую гладь моря. Оно по-прежнему оставалось серым, но солнце уже начало окрашивать его в другие цвета – темно-зеленый и более глубокий сине-фиолетовый. Под яхтой покачивались пучки ламинарий и каулерпы, с которыми играл прилив. Выглядело заманчиво, и все лучше, чем угрюмая атмосфера на «Эммануэль».

– Пойду искупаюсь, – сказала я.

– Я бы не стал, милая, – ответил Рэй.

– Почему бы и нет?

– Течение, выбросившее нас сюда, должно быть довольно сильным, ты же не хочешь в него попасть.

– Но прилив еще не кончился, меня всего лишь вынесет на берег.

– Ты не знаешь, какие там перекрестные течения. Или водовороты, это вещь довольно частая. Засосет тебя в мгновение ока.

Я снова посмотрела на море. Оно выглядело довольно безобидным, но воды тут опасные, поэтому я передумала.

Анжела начала слегка дуться, поскольку никто не доел ее безупречный завтрак. Рэй ей подыгрывал. Ему нравилось с ней нянчиться, он позволял ей играть в свои дурацкие игры. Меня от этого тошнило.

Я спустилась на камбуз вымыть посуду и выбросила помои в море через иллюминатор. Они не сразу утонули, а сначала плавали в масляном пятне. Недоеденные грибы и кусочки сардин покачивались на поверхности воды, точно чья-то рвота. Еда для крабов, если хоть один уважающий себя краб снизошел до того, чтобы здесь поселиться.

Ко мне присоединился Джонатан, который, несмотря на браваду, явно чувствовал себя немного глупо. Он стоял в дверях и пытался поймать мой взгляд, пока я наливала в таз холодную воду и без особого воодушевления ополаскивала грязные пластиковые тарелки. Все, чего ему хотелось, – услышать от меня, что он ни в чем не виноват, и да, конечно, он наш кошерный Адонис. Я молчала.

– Я помогу, не возражаешь? – спросил он.

– Для двоих тут нет места, – ответила я, стараясь, чтобы это не звучало слишком резко. Тем не менее, Джонатан вздрогнул. Хоть он и расхаживал с важным видом, но вся эта история, похоже, подорвала его самооценку сильнее, чем я думала.

– Послушай, – мягко произнесла я, – почему бы тебе не вернуться на палубу и не погреться на солнышке?

– Я чувствую себя дерьмом, – сказал он.

– Это был несчастный случай.

– Полнейшим дерьмом.

– Как ты и сказал, мы уплывем с приливом.

Он оттолкнулся от дверного проема и спустился на камбуз. От нашей близости у меня едва не началась клаустрофобия. Его тела – слишком загорелого, слишком напористого – было чересчур много для такого тесного пространства.

– Говорю же, тут нет места, Джонатан.

Он положил руку на мой затылок, а я вместо того, чтобы стряхнуть ее, дала ему нежно помассировать мне шею. Потом уже хотела сказать, чтобы оставил меня в покое, но в душу словно проникла окружающая апатия. Другая ладонь Джонатана легла мне на живот и медленно заскользила к груди. К такой «помощи» я была безразлична, но если ему хотелось, то пусть.

На палубе Анжелу одолел приступ смеха, она почти задыхалась от истерики. Я легко могла представить, как она откидывает голову и трясет распущенной гривой. Джонатан расстегнул шорты, они упали на пол. Обрезание ему сделали крайне аккуратно, и его эрекция нарастала настолько гигиенично, что, казалось, не способна причинить ни малейшего вреда. Я позволила присосаться к своим губам, и его язык, точно настойчивый палец дантиста, принялся исследовать мои десны. Джонатан стянул с меня плавки, пристроился и надавил.

За его спиной скрипнула лестница, я успела оглянуться и заметить Рэя, который посмотрел в люк и уставился на ягодицы Джонатана и на сплетение наших рук. Интересно, видел ли он, что я ничего не чувствую? Понимал ли, что двигаюсь механически и ощущаю желание, лишь представляя его голову, его спину и член? Он беззвучно отошел от лестницы, и через миг, за который Джонатан успел сказать, что любит меня, я услышала смех Анжелы. Рэй описал ей то, чему только что стал свидетелем. Пусть эта сучка думает, что хочет, мне все равно.

Джонатан все еще старался. Неторопливо, но без вдохновения, насупившись, точно школьник, который пытается решить невыполнимое уравнение. Разрядка пришла без предупреждения, он лишь крепче сжал мои плечи и еще сильнее нахмурился. Толчки замедлились и прекратились, глаза Джонатана на мгновение встретились с моими. Я хотела поцеловать его, но он уже утратил всякий интерес к процессу. Вынул член, поморщившись.

– Там все становится таким чувствительным, когда я кончаю, – пробормотал он, натягивая шорты. – Тебе было хорошо?

Я кивнула.

Это смешно. Просто смешно. Застряла в глуши с этим двадцатишестилетним мальчишкой, Анжелой и человеком, которому все равно, жива я или мертва. Хотя, возможно, как и мне самой. Без всякой причины я подумала о выброшенных в море помоях, как они покачиваются на воде и ждут, пока их накроет следующей волной.

Джонатан уже поднимался по лестнице. Я заварила кофе, глядя в иллюминатор и чувствуя, как высыхает сперма, превращаясь в рифленый перламутр на внутренней стороне бедер.

Когда кофе был готов, оказалось, что Рэй с Анжелой ушли. Очевидно, решили пройтись по острову в поисках помощи.

Джонатан я нашла на корме, он сидел на моем месте и всматривался в туман. Скорее ради того, чтобы нарушить тишину, чем по другой причине, я заметила:

– Кажется, яхта немного приподнялась.

– Неужели?

Я поставила рядом с ним кружку черного кофе.

– Спасибо.

– А где остальные?

– На разведку пошли, – он смущенно оглянулся на меня. – Я все еще чувствую себя дерьмом.

Я заметила на палубе бутылку джина.

– Не рановато для выпивки?

– Хочешь немножко?

– Еще нет и одиннадцати.

– Какая разница? – и тут он указал на море: – Погляди туда.

Я перегнулась через его плечо и присмотрелась.

– Нет, туда. Следи за моим пальцем. Видишь?

– Нет.

– На краю тумана. Вон, появляется и исчезает. Вот! Опять!

В двадцати-тридцати ярдах от кормы «Эммануэль» и в самом деле мелькало в воде что-то сморщенное и коричневое.

– Это тюлень, – сказал я.

– Не думаю.

– Солнце прогревает море. Они, наверное, выбираются погреться на мелководье.

– Не похоже на тюленя. Уж очень странно переворачивается…

– Может быть, обломки…

– Возможно.

Он отхлебнул из бутылки.

– Оставь немного на вечер.

– Да, мамуля.

Несколько минут мы сидели в тишине, и только волны набегали на пляж. Хлюп. Хлюп. Хлюп.

Время от времени тюлень, или что там было, высовывался на поверхность, переворачивался и снова исчезал.

«Еще час, – подумала я, – и начнется отлив. Унесет нас от этой пародии на остров».

– Эй! – раздался вдалеке голос Анжелы, – Эй, ребята!

Ребятами она называла нас.

Джонатан встал, прикрыл глаза ладонью от яркого солнца, которое жарило все больше и больше, и равнодушно произнес:

– Она нам машет.

– Пусть машет.

– Ребята! – завизжала Анжела, не переставая махать руками.

Джонатан сложил ладони рупором и заорал:

– Чего ты хочешь?

– Идите сюда, поглядите, – ответила она.

– Хочет, чтобы мы пришли и посмотрели.

– Я слышала.

– Пойдем, – сказал он, – терять-то нечего.

Мне шевелиться не хотелось, но он потянул меня за руку. Спорить не стоило, его дыхание легко могло воспламениться.

Пробираться по пляжу оказалось непросто. Морская вода на камнях высохла, но их, будто испарина череп, покрывала скользкая пленка серо-зеленых водорослей.

Джонатану было куда тяжелее, чем мне. Дважды он терял равновесие и, чертыхаясь, тяжело валился на спину. Вскоре его шорты стали грязно-оливкового цвета, а на заднице появилась дыра.

Я, конечно, не балерина, но мне удавалось шаг за шагом одолевать пляж, избегая крупных камней, чтобы, если поскользнусь, не пришлось падать с высоты.

Каждые несколько ярдов нам приходилось перебираться через залежи вонючих водорослей. У меня получалось перепрыгивать их довольно элегантно, а злой и неуверенный в своем чувстве равновесия Джонатан шлепал прямо по ним, полностью погружая босые ноги в гниющую массу. Там была не только ламинария, но и обычный для пляжей мусор, выброшенный морем: битые бутылки, ржавые банки из-под кока-колы, покрытая тиной пробка, шарики смолы, куски крабов, бледно-желтые презервативы. И по всем этим грудам смердящих отбросов ползали огромные пучеглазые мухи. Сотнями они карабкались по мусору, друг по другу, и гудели, гудели, гудели.

Первая жизнь, которую мы тут встретили.

Я изо всех сил старалась не упасть вниз лицом, переступая через очередную полосу водорослей, когда слева от меня произошел небольшой галечный обвал. Три, четыре, пять камней запрыгали друг через друга к морю и сдвинули еще десяток за собой.

Никаких видимых причин такому явлению не было.

Джонатан даже не потрудился на него взглянуть, он был слишком занят попытками удержаться в вертикальном положении.

Оползень прекратился – энергия иссякла. Потом начался снова – уже между нами и морем. На этот раз и камни были крупнее, и подскакивали они выше. Да и вереница оказалась длиннее предыдущей. Камни ударялись друг о друга, пока несколько из них не доплясало до моря.

Бултых.

Мертвый звук.

Бултых. Бултых.

Сверху, из-за одного из валунов появился Рэй, сияя идиотской улыбкой.

– На Марсе жизнь есть! – крикнул он и нырнул обратно.

Спустя несколько опасных минут мы до него добрались. От пота наши волосы прилипли ко лбам. Джонатан выглядел скверно.

– В чем дело? – потребовал он ответа.

– Смотрите, что мы нашли, – сказал Рэй и повел нас за валуны. К первому потрясению.

Мы поднялись над пляжем и увидели противоположную сторону острова – такой же унылый пляж, за которым плескалось море. Ни жителей, ни лодок, ни признаков человеческого существования. Все это голое, точно спина кита, место было не больше полумили в поперечнике.

Но все-таки здесь была кое-какая жизнь, и это стало вторым потрясением.

На вершине острова, в круге из огромных валунов, стоял загон. В соленом воздухе гнили деревянные столбы, а между ними была намотана примитивная ограда из ржавой колючей проволоки. Внутри загона росли пучки жесткой травы, на которой стояли три овцы. И Анжела.

Она забралась в эту тюрьму, гладила одну из заключенных и ворковала ласковые слова в ее тупую морду.

– Овцы, – торжествующе сообщила Анжела.

Джонатан оказался там быстрее меня и тут же огрызнулся:

– Ну и что?

– А разве не странно? – сказал Рэй. – Три овцы посреди крошечного острова.

– По мне, они неважно выглядят, – произнесла Анжела.

Она оказалась права. Без защиты от погодных условий животным было худо – глаза их покрывал липкий гной, а шерсть клоками свисала с тел, обнажая тяжело вздымающиеся бока. Одна из овец – то ли от болезни, то ли от истощения – рухнула на колючую проволоку и, казалось, не могла подняться.

– Это жестоко, – сказала Анжела.

Я была вынуждена с ней согласиться. Запереть эти создания с несколькими травинками и помятым жестяным баком застоявшейся воды было настоящим садизмом.

– Вот ведь странно, да? – спросил Рэй.

– Я порезался, – Джонатан присел на один из плоских валунов и разглядывал правую ступню.

– Наверное, о стекло на пляже, – произнесла я, обменявшись рассеянным взглядом с одной из овец.

– Они такие невозмутимые, – сказал Рэй. – Простачки от природы.

Странно, что животные не выглядели такими уж несчастными, они смотрели на нас скорее философски и словно говорили: «Я всего лишь овца и не жду, что ты будешь любить меня, заботиться обо мне, беречь меня, кроме как ради того, чтобы однажды насытить свой желудок». Ни вам сердитого блеяния, ни злого удара копытом.

Лишь три серые овцы, ожидающие смерти.

Рэй уже потерял к ним интерес. Он брел по пляжу, пиная перед собой банку. Та дребезжала и подпрыгивала, напоминая мне о камнях.

– Мы должны их отпустить, – заявила Анжела.

Я пропустила ее слова мимо ушей. К чему свобода в таком месте?

– Ты не думаешь, что нам стоит так поступить?

– Нет.

– Они умрут.

– Их не без причины посадили сюда.

– Но они умрут.

– Если мы их выпустим, они тоже умрут. На берегу нет еды.

– Мы их накормим.

– Французскими тостами и джином? – поинтересовался Джонатан, вынимая из пятки осколок стекла.

– Мы не можем просто оставить их.

– Это не наше дело, – ответила я.

Все это становилось скучным. Три овцы. Кого волнует, живы они или… Час назад я думала так о себе. У нас с овцами оказалось что-то общее.

Заболела голова.

– Они умрут, – в третий раз заныла Анжела.

– Ты тупая сука, – без злобы, спокойно, словно констатируя очевидный факт, сказал ей Джонатан.

Я не смогла сдержать улыбку.

– Что? – она выглядела так, будто ее укусили.

– Глупая сука, – повторил он. – С-У-К-А.

Вспыхнув от гнева и смущения, Анжела повернулась к нему и сказала, скриви губы:

– А из-за тебя мы здесь застряли.

Неизбежное обвинение. Слезы в ее глазах. Его язвительные слова.

– Я сделал это нарочно, – сказал Джонатан, сплевывая на пальцы и втирая слюну в порез. – Хотел проверить – сумеем ли мы оставить тебя здесь.

– Ты пьян.

– А ты дура. Но я-то утром протрезвею.

Старые обиды не заживают.

Пытаясь сдержать слезы, Анжела рванула по пляжу за Рэем и скрылась из виду. Я даже посочувствовала ей. Когда доходило до словесных перепалок, она становилась легкой добычей.

– Ты настоящий ублюдок, когда захочешь, – сказала я Джонатану, а он просто взглянул на меня остекленевшими глазами.

– Лучше быть друзьями. Тогда я не буду ублюдком. Для тебя.

– Меня ты не пугаешь.

– Знаю.

Овца снова уставилась на меня, а я глазела на нее в ответ.

– Чертовы овцы, – сказал Джонатан.

– Они ничего не могут с этим поделать.

– Будь в них хоть капля порядочности, перерезали бы себе глотки.

– Я возвращаюсь на яхту.

– Чертовы уроды.

– Идешь?

Он взял меня за руку – стремительно, крепко, и держал так, будто никогда не отпустит. И вдруг посмотрел на меня.

– Не уходи.

– Здесь слишком жарко.

– Останься. Камень удобный и теплый. Ложись. В этот раз они нам не помешают.

– Ты знал? – спросила я.

– Ты про Рэя? Конечно, знал. Я думал, мы устроили небольшое представление.

За руку, точно за веревку, он притянул меня ближе к себе. Его запах напомнил про камбуз, хмурый взгляд, бормотание «Люблю тебя», тихий побег.

Дежавю.

И все-таки что делать в такой день, если не ходить по одному и тому же унылому кругу, словно овцы в загоне? Снова и снова. Дышать, трахаться, есть, срать.

Однако джин ударил Джонатану в пах. Он старался изо всех сил, но безуспешно. Все равно что пытаться пропихнуть внутрь спагетти.

Раздраженный, он скатился с меня.

– Черт. Черт. Черт. Черт.

Глупое слово, едва начнешь его повторять, и оно, как и все прочие, теряет всякий смысл. Перестает хоть что-то значить.

– Это неважно, – сказала я.

– Отвали.

– В самом деле, неважно.

Он смотрел не на меня, а разглядывал свой член. Если бы в тот момент у него в руке оказался нож, думаю, Джонатан отрезал бы себе причинное место и положил на теплый камень, как на усыпальницу своего мужского бессилия.

Я оставила его предаваться самосозерцанию и отправилась назад к «Эммануэль». Пока я шла, меня поразило кое-что странное, кое-что, чего я прежде не заметила. Синие мухи не разлетались при моем приближении, а просто позволяли себя давить. То ли впали в летаргию, то ли страдали суицидальными наклонностями. Они сидели на горячих камнях и лопались под моими ступнями, их яркие маленькие жизни гасли, точно огоньки.

Туман наконец-то рассеялся, и когда воздух прогрелся, остров открыл еще одну свою гнусную сторону – запах. Густая тошнотворная вонь была такой же «целебной», как в комнате, полной гниющих персиков. Сиропом она втекала через поры и ноздри. А за приторной сладостью пряталось что-то иное, куда менее приятное, чем персики. Не важно, свежие или гнилые. Смрад, который напоминал об открытом люке канализации, забитой старым мясом; о стоках скотобойни, покрытых жиром и черной кровью. Я предположила, что это водоросли, хотя ни на одном пляже ничего подобного не чувствовала.

Зажимая нос, я перешагивала через полосы гниющих растений и была уже на полпути к «Эммануэль», когда услышала позади шум. Сатанинское ликование Джонатана почти заглушало жалобный голос умирающей овцы, но я догадалась, что натворил этот пьяный ублюдок.

Поскальзываясь на тине, я повернула назад. Одно из животных почти наверняка было слишком поздно спасать, но, возможно, я смогу помешать убить двух других. Загона не было видно, его скрывали валуны, но слышались торжествующие крики Джонатана и глухие удары. Я заранее знала, что увижу.

Серо-зеленая лужайка сделалась красной. Джонатан был в загоне с овцами. Две уцелевшие в панике метались туда-сюда, блея от ужаса, а Джонатан стоял над третьей. Его жертва обмякла – тощие передние ноги подогнулись, задние окостенели в преддверии смерти. Тело тряслось в судорогах, а глаза казались скорее белыми, чем карими. Верхняя часть черепа почти полностью раскололась, обнажив серые мозги, пробитые осколками костей и размазанные большим круглым камнем, который Джонатан по-прежнему сжимал в руках. Пока я наблюдала, он успел еще раз опустить свое орудие в чашу овечьих мозгов. Теплые сгустки и кровь разлетелись во все стороны, забрызгав и меня. Джонатан походил на какого-то сумасшедшего из ночных кошмаров (каковым в тот момент, полагаю, и был). Его обнаженное тело, еще совсем недавно белое, походило на фартук мясника после тяжелого дня на скотобойне, а лицо было так залито овечьей кровью, что Джонатана едва можно было узнать…

Животное уже умерло. Жалкое блеяние оборвалось, и овца опрокинулась, довольно комично, точно мультяшка, зацепившись ухом за проволоку. Джонатан смотрел, как она падала, и его лицо под кровавой маской расплылось в улыбке. Ох, эта улыбка, скольким целям она служила. Не ею ли он очаровывал женщин? Не она же говорила и о похоти, и о любви? Теперь, наконец, проявилось ее истинное назначение – это была туповатая ухмылка довольного дикаря, стоявшего над добычей с камнем в одной руке и своим мужским достоинством в другой.

Затем Джонатан пришел в себя, и улыбка медленно угасла.

– Господи, – произнес он и содрогнулся от отвращения.

Я отчетливо видела, как у него скрутило желудок, от приступа тошноты Джонатан согнулся пополам, и полупереваренный джин и тосты разлетелись по траве.

Я не шевельнулась. У меня не было желания успокаивать или утешать его – помогать ему было просто выше моих сил.

Я пошла прочь.

– Фрэнки, – окликнул он сквозь комок в горле.

Я не смогла заставить себя оглянуться. Для овец ничего нельзя было сделать, так или иначе они мертвы, а мне хотелось лишь убежать подальше от маленького круга из камней и выбросить это зрелище из головы.

– Фрэнки.

Как можно быстрее я поспешила обратно к пляжу и относительной адекватности, царившей на «Эммануэль».

Запах сделался сильнее. Гадкой волной он поднимался от земли к лицу.

Жуткий остров. Мерзкий, вонючий и безумный.

Спотыкаясь о сорняки и грязь, я могла думать только о ненависти. «Эммануэль» была уже недалеко…

И тут, как случалось и раньше, послышался легкий перестук. Я остановилась, неловко балансируя на гладкой макушке камня, и посмотрела налево, где только что притихла катившаяся галька. Когда она замерла, другая, более крупная, около шести дюймов в поперечнике, словно сама собой сдвинулась с места и покатилась по пляжу, ударив соседок и начав новый исход к морю. Я нахмурилась, и у меня закружилась голова.

Может быть, какое-то животное под пляжем – скажем, краб – шевелило камни? Или это жара каким-то образом вдохнула в них жизнь? И снова камень побольше…

Я пошла дальше, а позади все грохотало – одна маленькая череда ударов переходила в другую, создавая почти непрерывный перестук.

Без всяких причин и разумных объяснения я вдруг испугалась.

Анжела и Рэй загорали на палубе «Эммануэль».

– Еще пару часов, и начнем сдвигать эту сучку, – сказал Рэй, щурясь и глядя на меня.

Сначала я подумала, он имеет в виду Анжелу, но потом поняла, что речь о том, чтобы вывести яхту в море.

– Пока можно и позагорать, – он вяло улыбнулся.

– Ага.

Анжела или спала, или решила не обращать на меня внимания. Как бы то ни было, меня это вполне устраивало.

Я плюхнулась на палубу у ног Рэя и решила насытиться солнцем. Пятна крови засыхали на коже крошечными струпьями. Я лениво стряхивала их, прислушиваясь к шуму камней и плеску волн.

Позади меня зашелестели страницы. Я оглянулась. Рэй, не способный долго лежать неподвижно, листал библиотечную книгу о Гебридах, которую захватил из дома.

Я снова посмотрела на солнце. Мама всегда говорила, что если глядеть прямо на него, прожжешь дырку в глазу. Но оно там, наверху, было таким жарким и живым, что хотелось смотреть ему прямо в лицо. Внутри меня поселился холод. Не знаю, откуда он взялся, но засел в животе и между ног и не уходил. Может быть, глядя на солнце, мне удастся выжечь его.

Вдалеке я заметила Джонатана, который крадучись спускался к морю. На таком расстоянии мешанина из пятен крови и белой кожи делала его похожим на какого-то пестрого уродца. Он снял шорты и присел на корточки у кромки воды, чтобы отмыться от овцы.

И тут раздался очень тихий голос Рэя.

– О Боже, – произнес он до того сдержанно, что я поняла: новости будут не из приятных.

– В чем дело?

– Я выяснил, где мы находимся.

– Хорошо.

– Ничего хорошего.

– Почему? Что-то не так? – я села и повернулась к нему.

– Все здесь, в книге. Тут есть параграф об этом месте.

Анжела приоткрыла один глаз:

– Ну и?

– Это не просто остров. Это могильный курган.

Холод между ног подпитывал сам себя, становясь все сильнее. Солнцу не хватало жара, чтобы прогреть меня там, где я должна быть горячее всего.

Я вновь отвела взгляд от Рэя. Джонатан все еще умывался, плеская воду себе на грудь. Тени от камней вдруг начали казаться очень черными и тяжелыми, их края давили на обращенные кверху лица людей…

Заметив, что я смотрю в его сторону, Джонатан помахал рукой.

Неужели под этими камнями трупы? Лежат лицом к солнцу, словно отдыхающие на пляже Блэкпула?

Монохромный мир. Свет и тень. Камни – белые сверху и черные снизу. Сверху жизнь, а внизу смерть.

– Курган? – спросила Анжела, – Что за курган такой?

– Погибшие солдаты, – ответил Рэй.

– Ты о викингах или типа того?

– О Первой мировой, Второй Мировой. О солдатах с торпедированных десантных кораблей, о прибитых к берегу моряках. Их принес сюда Гольфстрим. Видимо, течение переносит тела через проливы и выбрасывает на ближайшие острова.

– Выбрасывает? – повторила Анжела.

– Так написано.

– Но теперь-то уже нет.

– Уверен, иногда здесь хоронят рыбаков, – ответил Рэй.

Джонатан уже смыл с себя кровь и встал, глядя на море. Прикрыв глаза ладонью, он всматривался в серо-голубую гладь. Я проследила за его взглядом. В ста ярдах от берега тюлень, или кит, или кто это там был, снова всплыл и лениво развалился в воде. Иногда, он поворачивался и, словно пловец руку, выбрасывал вверх плавник, маня к себе.

– И сколько людей тут похоронено? – как ни в чем не бывало спросила Анжела. Казалось, ее совершенно не беспокоит то, что мы расселись на могиле.

– Сотни, наверное.

– Сотни?

– В книге написано просто «множество мертвых».

– А в гробы их клали?

– Откуда мне-то знать?

Да и чем еще могла оказаться эта забытая Богом насыпь, если не кладбищем? Я посмотрела на остров новыми глазами, как будто только что увидела его таким, каким он был на самом деле. Теперь у меня была причина презирать его горбатую спину, грязный пляж и запах гнилых персиков.

– Интересно, они закопали их повсюду, – рассуждала Анжела, – или только на холме, где мы овец нашли? Наверное, там, подальше от воды.

Да, воды с них, вероятно, уже достаточно – бледные зеленоватые лица объели рыбы, форма сгнила, армейские жетоны покрылись тиной. Какая смерть… И хуже того, какое путешествие после смерти вместе с отрядами погибших товарищей вдоль Гольфстрима до этого унылого берега. Я представила, как волны прилива прибивали тела к берегу и утягивали обратно, пока те не цеплялись случайно за камень, и лишь тогда море теряло над ними власть. Волны откатываются и становятся видны мертвые – насквозь промокшие и одеревеневшие от соленой воды, океан выплюнул их только для того, чтобы они ненадолго отравили зловонием воздух, а потом трупы расклевали чайки.

С новыми знаниями я внезапно ощутила нездоровое желание снова прогуляться по берегу, пиная гальку в надежде найти парочку костей.

Едва идея оформилась, как тело приняло решение за меня. Вот я уже вскочила, вот перелезаю через борт «Эммануэль».

– Куда ты собралась? – спросила Анжела.

– К Джонатану, – пробормотала я, ступая на насыпь.

Теперь прояснилась причина зловония – это был накопленный годами запах смерти. Возможно, как и предполагал Рэй, утопленников до сих пор хоронили под этими грудами камней. Неосторожного яхтсмена, беспечного пловца со стертым водой лицом. Мухи под ногами перестали быть такими вялыми, они больше не ждали, пока их раздавят, а отпрыгивали и гудели впереди меня, словно обрели новый вкус к жизни.

Джонатана не было видно. Шорты все еще лежали на камнях у кромки воды, а сам он исчез. Я посмотрела на море. Ничего. Ни покачивающейся на волнах головы, ни манящего жеста.

Я окликнула Джонатана по имени.

Мой голос, казалось, взбудоражил мух, и они взлетели в воздух клубящимися облаками. А Джонатан не ответил.

Я зашагала вдоль кромки воды. Иногда ленивая волна задевала ноги, но чаще ей не хватало сил до меня добраться. Я сообразила, что не рассказала Анжеле и Рэю о мертвой овце. Возможно, это останется секретом между мной, Джонатаном и двумя выжившими в загоне.

И тут в нескольких ярдах впереди я увидела его – на его широкой белой груди не было ни единого пятнышка крови. «Значит, это секрет», – подумала я.

– Где ты был?

– Проветривался, – крикнул он в ответ.

– Проветривался?

– Слишком много джина, – он расплылся в улыбке.

Я невольно улыбнулась в ответ. На камбузе он сказал, что любит меня, это кое-что да значило.

Позади него раздался грохот подпрыгивающих камней. Джонатан был уже ярдах в десяти от меня, бесстыже голый, но шел трезвой походкой.

В перестуке камней внезапно почудился ритм. Это уже была не случайная череда звуков от сталкивающейся гальки, а повторяющаяся последовательность, пульсация.

Не случайность – закономерность.

Не совпадение – умысел.

Не камень – разум. Он был за камнем, вместе с камнем, он толкал гальку с места…

Джонатан – он было уже совсем близко – сиял. Его кожа чуть ли не светилась от солнца и оттеняла черноту позади него.

Погодите…

…какую еще черноту?

Камень взмыл в воздух, точно птица. Совершенно черный камень, бросивший вызов гравитации. Он был размером с младенца – мерцающий «младенец» со свистом летел в голову Джонатану.

Пляж так долго напрягал мышцы, кидая гальку в море, и все укреплял свою волю, чтобы поднять с земли валун и швырнуть его в человека.

И он приближался, приближался, убийственный в своем намерении, но страх перехватил мне горло и не давал выдавить ни звука.

Джонатан что, оглох?

Он снова широко улыбнулся. Я сообразила, что Джонатан принял ужас у меня на лице за насмешку над его наготой. Он не понимал…

Камень снес ему половину головы. Осталась только эта улыбка и окровавленный язык. Остатки красоты Джонатана швырнуло в мою сторону влажными красными сгустками. Верхнюю часть черепа размазало по камню, который, не меняя своих намерений, устремился ко мне. Я едва не упала, и он со свистом пронесся мимо, повернув к морю. Оказавшись над морем, убийца словно утратил силу, запнулся в воздухе и упал в воду.

Кровь у моих ног. Цепочка алых капель, ведущая к телу Джонатана. Края разбитого черепа. Его незатейливое устройство, открытое всему миру.

Я так и не закричала, хотя ради собственного рассудка мне нужно было выпустить на волю душивший меня ужас. Кто-то должен услышать меня, обнять, увести и объяснить, что происходит, пока камни снова не обрели свой ритм. Или, того хуже, пока те, кто лежал под пляжем, не выбрались и не заключили меня в объятья, недовольные неудачей своего убийственного посланца.

Но крик не вырвался наружу.

Я слышала только перестук камней слева и справа. Они собирались убить нас всех за вторжение на их священную землю. Забить, как еретиков.

И тут раздался голос:

– Ради всего святого!

Голос был мужской, но не Рэя.

Человек появился словно из ниоткуда. Невысокий и широкоплечий, он стоял у кромки моря. В одной руке ведро, под мышкой пучок грубо нарезанного сена. «Корм для овец, – подумала я сквозь мешанину из обрывков слов, – корм для овец».

Он уставился на меня, потом на тело Джонатана и спросил:

– Что случилось? – у него был сильный гаэльский акцент. – Во имя Христа, что тут случилось?

Я мотнула головой. Та болталась на шее, казалось, еще чуть-чуть – и скатится с плеч. Возможно, я пыталась указать на загон для овец, а может, и нет. Так или иначе, мужчина словно понял, о чем я подумала, и начал подниматься на вершину острова, уронив по пути ведро и связку сена.

Полуослепшая от волнения, я последовала за ним, но прежде чем добралась до валунов, он уже вышел из их тени. Его лицо блестело от паники:

– Кто это сделал?

– Джонатан, – не осмеливаясь оглянуться на труп, я указала на него рукой.

Мужчина выругался по-гаэльски и, спотыкаясь, выбрался из каменного укрытия.

– Что вы натворили? – закричал он на меня. – Господи, что же вы натворили? Убить их дары.

– Это просто овцы.

В моей голове снова и снова прокручивалась сцена смерти Джонатана. Раз за разом, без конца.

– Они нуждаются в дарах, разве вы не понимаете? Иначе восстанут…

– Кто восстанет? – спросила я, хотя уже знала ответ. Видела, как сдвигаются камни.

– Все они. Кто ушел не оплаканным. Но в них море, море у них в головах…

Я поняла, о чем он говорит. Внезапно все прояснилось. Мы знали, что здесь, под камнями, мертвые. Но в них жил пульсирующий ритм моря, поэтому они не упокоились. Чтобы задобрить их, овец привязывали в загоне и приносили в жертву.

Мертвецы питаются бараниной? Нет, им не еда нужна. Это выражение приятия. Как же все просто.

– Идет ко дну, – произнес мужчина, – все идет ко дну.

Затем опять раздался знакомый перестук, барабанная дробь, которая без предупреждения переросла в оглушительный грохот, словно весь пляж зашевелился.

А среди этой какофонии прозвучали еще три звука – всплеск, крики и треск.

Я обернулась и увидела, как с другой стороны острова поднимается волна из камней…

И снова жуткие крики. Кого-то били и ломали.

Мертвые охотились за «Эммануэль». За Рэем. Я помчалась к яхте. Берег трясся под моими ногами. Я слышала за спиной топот от сапог пастуха. Пока мы бежали, рев нападения становился все громче. Камни плясали в воздухе жирными птицами, заслоняли солнце и падали, поражая невидимую цель. Может быть, яхту. А может, плоть…

Вопли Анжелы оборвались.

Я бежала впереди и первой увидела «Эммануэль». Ни у нее, ни у людей на ней не было надежды на спасение. Бесконечные ряды камней всех размеров и форм бомбардировали судно. Корпус был разбит, от иллюминаторов, мачты и палубы ничего не осталось. Среди обломков лежала Анжела, без сомнения, мертвая. Однако яростный град не унимался. Камни барабанили по остаткам корпуса и безжизненному телу Анжелы, заставляя ее подпрыгивать, словно от электрического тока.

Рэя нигде не было видно.

Я закричала, и на мгновение почудилось, что грохот смолк, наступила короткая передышка. Затем все началось сначала: волна за волной галька и камни взмывали в воздух и бросались на свои бесчувственные цели. Казалось, они не успокоятся до тех пор, пока «Эммануэль» не превратится в груду хлама, а тело Анжелы не станет таким крошечным, что поместится в челюстях креветки.

Пастух схватил меня за руку с такой силой, что ладонь онемела.

– Идем, – сказал он.

Я слышала его голос, но не двигалась с места. Ждала, вдруг появится лицо Рэя. Или его голос окликнет меня. Но кроме каменного шквала, ничего не было. Рэй лежал где-то среди развалин яхты. Забитый до смерти.

Мужчина потащил меня прочь, и я поплелась за ним по берегу.

– Лодка, – твердил он, – мы можем уплыть на моей лодке…

Мысль о побеге казалась нелепой. Остров удерживал нас, мы были полностью в его власти.

Но без конца поскальзываясь на влажных камнях и продираясь через переплетение водорослей, я шла за пастухом туда, откуда мы пришли.

На другой стороне острова находилась слабая надежда остаться в живых – весельная лодка, жалкой ореховой скорлупкой лежавшая на галечном берегу.

Неужели мы выйдем в море на этом, как три мудреца в старом тазу из детского стишка?

Пастух тащил меня к нашему избавлению, а я не сопротивлялась. С каждым шагом во мне крепла уверенность, что берег сейчас поднимется и забросает нас камнями. Может быть, превратится в стену или даже башню, когда мы будем в шаге от спасения. Он мог играть в любую игру, какую хотел. Вообще в любую. Но, возможно, мертвые не любят играть. Игра – это ставки, а мертвецы уже в проигрыше. Возможно, ими движет сухой математический расчет.

Мужчина чуть ли не швырнул меня в лодку и стал выталкивать ее в подступавший прилив. Каменные стены не поднялись, чтобы помешать нашему бегству. Не было ни башен, ни убийственного града. Даже атака на «Эммануэль» прекратилась.

Они насытились тремя жертвами? Или присутствие пастуха, невинного слуги этих капризных покойников, защищало меня от их гнева?

Лодка сдвинулась с галечного берега. Мы недолго покачались на мягких волнах, еще недостаточно глубоких для весел, а затем отплыли. Мой спаситель сидел напротив и греб изо всех сил. С каждым взмахом на его лбу проступало все больше капель пота.

Пляж отступал. Нас отпустили на свободу. Пастух, казалось, слегка расслабился. Он посмотрел на грязную воду на дне лодки, сделал с полдесятка глубоких вдохов, а потом поднял на меня изможденное лицо.

– Однажды это должно было случиться… – сказал он тихим и печальным голосом. – Кто-то должен был испортить нам жизнь. Нарушить ритм.

Движение весел навевало дремоту. Мне хотелось уснуть, завернуться в брезент, на котором я сидела, и забыться. Пляж остался вдали, став всего лишь тонкой линией. «Эммануэль» не было видно.

– Куда мы плывем? – спросила я.

– Обратно на Тайри, – ответил мужчина. – Посмотрим там, что можно сделать. Найдем способ загладить свою вину, помочь им снова крепко уснуть.

– Они едят овец?

– Какой мертвым прок в еде? Нет. Нет, баранина им не нужна. Для них животные – это знак, того что их помнят.

Помнят.

Я кивнула.

– Это наш способ оплакать их…

Он перестал грести, слишком убитый горем для объяснений, слишком измученный, чтобы сделать хоть что-нибудь, а потому прилив сам нес лодку домой. Прошло несколько мгновений.

Потом послышалось царапанье.

Шорох мышиных коготков, не более того. Скрежет по днищу лодки. Словно человек легонько постукивал ногтями до доскам, прося его впустить. Не один человек, а множество. Их мольбы становились все громче, сгнившие кутикулы вяло касались дерева.

Мы не шевелились, ничего не говорили и не могли поверить. Даже услышав самое худшее, не веришь в него.

Справа раздался всплеск. Я обернулась. Ко мне двигался он – поднятый над водой невидимыми кукловодами, неподвижный, как фигура на носу корабля. Рэй. Его тело покрывали синяки и раны. Его забили до смерти, а затем принесли сюда, как счастливый талисман, как пугающее доказательство своей силы. Он как будто шел по воде, его ноги скрывали волны, а руки безвольно болтались вдоль тела, пока его волокло к лодке. Я смотрела в это израненное и разбитое лицо. Один глаз наполовину закрыт, другой вылетел из глазницы.

В двух ярдах от лодки кукловоды позволили ему снова погрузиться в море, и он исчез в водовороте розоватой воды.

– Твой приятель? – спросил пастух.

Я кивнула. Наверное, он упал в море с кормы «Эммануэль». И тоже стал утопленником. Мертвецы уже сделали его своей игрушкой. Значит, игры они все-таки любили и притащили тело с пляжа, как дети своего товарища, желая, чтобы тот присоединился к их забаве.

Царапанье прекратилось. Тело Рэя исчезло без следа. Над морем не раздавалось ни звука, лишь волны плескались о борта лодки.

Я потянулась к веслам и закричала пастуху:

– Греби! Греби, или они убьют нас!

А он словно смирился с тем, что нас решили наказать, и, покачав головой, сплюнул в воду. Под его дрейфующим на поверхности плевком что-то двигалось. Бледные фигуры, которые кружили и кувыркались, но были слишком глубоко, чтобы их разглядеть. Пока я наблюдала, они подплывали все ближе. Изъеденные морем лица становились отчетливее, а руки тянулись обнять нас.

Косяк мертвецов. Десятки покойников, объеденных рыбой и крабами, с остатками плоти, едва державшейся на костях.

Лодка мягко качнулась, когда их ладони коснулись бортов.

Покорность судьбе не исчезла с лица пастуха, даже когда лодку затрясло – сначала слегка, а потом так яростно, что нас болтало, точно кукол. Мертвецы хотели перевернуть нас, и этому было не помешать. Через миг лодка опрокинулась.

Вода оказалась ледяной. Гораздо холоднее, чем я ожидала. У меня перехватило дыхание. Я всегда довольно хорошо плавала и уверенными гребками направилась прочь от лодки, рассекая вспенившуюся воду. Пастуху повезло меньше. Как многие люди, которые кормятся морем, плавать он, видимо, не умел и без единого крика или мольбы камнем пошел на дно.

На что я надеялась? На то, что хватит четырех жертв, чтобы меня оставили в покое? Какие бы надежды я ни питала, они недолго продержались.

Я почувствовала осторожное – о, какое же осторожное – прикосновение к лодыжкам и ступням. Почти ласковое. Что-то всплыло на поверхность рядом с моей головой. Серая, точно у огромной рыбы, спина. Прикосновение к лодыжке превратилось в хватку. Распухшая от воды рука вцепилась в меня и потащила вниз. Я сделала свой последний – я это знала – глоток воздуха, и в этот момент голова Рэя мелькнула в ярде от меня. Его раны было видно во всех деталях. Промытые водой порезы болтались уродливыми лоскутами, обнажая поблескивающие кости. Вытекший глаз уже смыло. Прилипшие к черепу волосы больше не скрывали залысину на макушке.

Вода сомкнулась над моей головой. Я не закрывала глаз и видела, как с таким трудом добытый вдох серебряными пузырьками промелькнул перед моим лицом. Рэй – утешающий и внимательный – был рядом. Его руки всплыли над головой, как будто он сдавался. Давление исказило его черты и раздуло щеки, а из пустой глазницы, точно щупальца крошечного кальмара, вывалились нити разорванных нервов.

И я сдалась. Открыла рот, почувствовала, как в него льется ледяная жидкость. Соль жгла ноздри, холод резал глаза. От морской воды горело горло, нетерпеливый поток рвался туда, где ему не место. Он вымывал из меня воздух, пока не заполнил собой все тело.

Ниже два покойника, чьи волосы шевелило течение, обнимали меня за ноги. Головы утопленников болтались и плясали на сгнивших веревках мышц, и хотя я била их по рукам, отрывая от костей серые, потрепанные по краям куски плоти, их нежная хватка не ослабевала. Они хотели меня. О, как же сильно они меня хотели.

Рэй тоже держал меня, обвивал, прижимался своим лицом к моему. Думаю, это было случайно. Ничего за этим жестом не стояло. Рэй не узнавал меня, не чувствовал, не любил и не заботился. И я, с каждой секундой теряя жизнь и уступая морю, не могла насладиться близостью, о которой столько мечтала.

Слишком поздно для любви. Солнечный свет уже превратился в воспоминание. Мир ли это исчезал вместе с моей жизнью, или мы были так глубоко, что солнце не могло сюда проникнуть? Паника и ужас покинули меня. Сердце, казалось, совсем не билось. Дыхание не вырывалось мучительными рывками, как прежде. На меня снизошло умиротворение.

Хватка моих спутников ослабла, и ласковый прилив делал со мной все, что хотел. Насиловал тело, разрушая кожу, мышцы, кишки, глаза, пазухи, язык, мозг.

Здесь не было места времени. Как знать, возможно, дни уже превратились в недели. Кили кораблей скользили по воде, и время от времени мы выглядывали из своих каменных укрытий и смотрели, как мимо проплывают суда; как палец с обручальным кольцом оставляет след на воде; как поплавок гидроплана без брызг уходит в небо; как леска тянется за червем. Следы жизни.

Может, после моей смерти прошел час, а может, год, но теперь течение милосердно вымывает меня из-под скалы. Я вырываюсь из объятий морских анемонов, отдаюсь во власть прилива. И Рэй вместе со мной. Его время тоже пришло. Море изменило нас, назад пути нет.

Порой мы дрейфуем раздувшимися понтонами для чаек, порой погружаемся, и нас объедают рыбы. Неумолимый прилив несет нас к острову. Мы узнаем волны, которые гоняют гальку, и без ушей слышим знакомый перестук.

Море уже давно смыло остатки еды со своей тарелки. Анжела, «Эммануэль» и Джонатан исчезли. Лишь мы – утопленники – лежим здесь, под камнями, лицами вверх, и нас убаюкивает ритм набегающих волн и смешная бестолковость овец.