21. Без выхода

Время – штука пластичная.

Только некоторые, самые наивные, верят, что оно ровно измеряется часами: дёрнется секундная стрелка, пауза, снова рывок. На самом деле оно зависит от происходящего. Если на сеновале с деревенской девчонкой, да после выпитого, то быстро. А в страшном сне, когда тягостно и липко, время останавливается, замирает. Умирает и возрождается, повинуясь не шестерёнкам и пружинам ходиков, а чему-то гораздо более сильному.

Не знаешь, что и ждать. Когда уже это тараканье движение стрелки наконец свершится.

Вот так и сейчас произошло. Вран повернул голову, глядя, как падает напарник. Как встрепенулся Клим, сразу узнав своего мучителя-инквизитора – зубы не волосы, заново не вырастут. Как Заморочь сунул руку под рубаху, ища своё единственное оружие – узкий, больше похожий на шило, нож. Вещицу узкоспециальную, даже хлеб таким особо не порежешь, только пробить в быстрой драке чужую печень и отскочить, ожидая, пока противник истечёт кровью. Вор у Мурова, когда собирались, долго перебирал разные ножи, ворчал, отбраковывал, пока именно этот не выбрал.

– Ну-ка стоять! – заорал Зайцев на Врана. Тот понимал, что выдернуть пулемёт из бойницу, развернуться с ним в узкой избушке и начать стрелять никак не успевает. А автомат лежал на полу, не дотянешься. И Санчо… Что случилось с наёмником?!

Кая бросилась к инквизитору, издав даже не крик – какое-то низкое рычание, странное для юной девушки, низкое, басовитое. Но сделав шаг, она замерла, руки её бессильно опустились.

– Что, сучка, не берёт? Так у меня амулет. Ваш, шаманский, пришлось уж… уговорить Шенге сделать, чтобы лапы вам укоротить.

Зайцев коротко зло хохотнул.

Заморочь бросился на него молча, без всяких воплей. С размаху полоснул лезвием в воздухе, но немного не дотянулся. Инквизитор с неожиданной, совершенно змеиной ловкостью отскочил в сторону, потом изогнулся и ударил вора сапогом в грудь. Заморочь улетел спиной вперед в стену, ударился о неё, так что хлипкие стены избушки вздрогнули и боком сполз на пол. Нож он не выронил, но и толка с него в бессильно повисшей руке не было ни малейшего.

Вор что-то булькнул, с трудом открыл глаза и сплюнул кровью.

Минус два: он и Санчо из игры вышли, а Зайцев даже оружие не доставал. Кая так и стояла, словно примёрзшая к полу, опустив руки и шепча что-то под нос.

В зеркальце на стене, когда-то приделанным умелыми руками постояльцев избушки, покосившемся, но не упавшем, отражалось серое окно, за которым пока не было рассвета – только его предчувствие. Намёк на следующий день, до которого, похоже, далеко не все доживут.

– Сидите, сидите, пацаны! Вам ещё коровам хвосты крутить. Или чем вы там в своей дыре занимались. Про-ро-очество! – издевательски протянул Зайцев. – Плевать я хотел на всякие пророчества, не верю. Из тебя, лысый, Проводник выйдет годный, во славу Второй инквизиции, а брата будем и дальше в клетке держать, чтобы ты не дёргался.

Инквизитор достал наконец-то пистолет.

– А ты, девка, прости. Ни к чему нам юные шаманки. Вас даже етить страшно, откусите ещё чего ненароком.

Кая больше не пыталась напасть, он отшатнулась к стене, едва не споткнувшись о лежащего без признаков жизни Санчо.

В висящем на стене зеркальце клубился туман, но до этого никому не было дела.

Клим сидя нащупал на полу единственный подходящий предмет, пустую бутылку с отбитым донышком. Края были неострые, нечего и думать бросаться с такой ерундой на вооружённого человека. Но бутылка была довольно увесистой, когда с ребятами в городки за деревней играли, получалось неплохо.

Он резко, без замаха, метнул бутылку в Зайцева, стараясь, конечно, попасть в лицо. Будь противник медленнее, и попал бы, но инквизитор шустрый, явно натренированный по каким-то ещё довоенным методикам. Как там Вран рассказывал про таких воинов – ниндзя, что ли?

Бутылка мелькнула в воздухе, Зайцев успел поднять руку с пистолетом, чтобы закрыть лицо, поэтому зелёный пыльный снаряд угодил ему в запястье. Каким бы шустрым ни был синерясый, но болевой шок – штука такая. Не спрячешься.

Зайцев крякнул. Пистолет полетел на пол, он согнулся, пытаясь перехватить его левой рукой, но не успел. Дальше всё пришло в движение, наподобие снятого с паузы фильма, которые ни один из тех, кто был в избушке, и не смотрел. Может, только Заморочь, пускавший кровавые сопли у стены, в детстве видел, да и то уже не помнил.

Пистолет тяжело ударился о пол, отскочил в сторону, вылетев из-под ног Зайцева. Вран судорожно начал тащить на себя пулемёт из оконного проёма, не обращая внимания на оживившихся послушников, двое из которых метнулись к крыльцу. А Клим…

Клим вскочил и рванулся к Зайцеву, желая всё припомнить ему здесь и сейчас, унижения, побои, два напрасно потерянных зуба и веру в человечество.

Голыми руками припомнить. Для сына кожевенника автомат был устройством загадочным, только если как дубину использовать. Вот нож Заморочи был бы штукой подходящей, жаль валялся далековато.

– Да вам конец! – зарычал Зайцев.

Он понимал, что ни свой пистолет, ни автомат Санчо поднять не успевает. Но не зря же он был настоящим бойцом, не чета всем этим ряженым офицерам из свиты Папы, лучшим кулачным бойцом фаланги ещё в послушничестве.

Два убогих пацана? Ха!

Атаку Клима, который по деревенской привычке просто размахивал руками как безумная мельница, стараясь хоть одним из ударов – мощных, надо сказать, способных проломить доску – зацепить противника, он встретил спокойно. Согнулся чуть, прикрыв голову боксерской стойкой. От первого же удара парня слегка пошатнулся – силён, зараза! – но мгновенно перешёл в контратаку, зарядив прямым в челюсть Клима.

Время опять растянулось, как резиновое. Даже странный туман в зеркальце будто застыл, клубясь рывками словно нехотя, через силу.

Клим мотнул головой как бычок, не переставая молотить воздух, не подпуская инквизитора ближе. Попал по корпусу: Зайцев вздрогнул, отпрыгнул на шаг назад, тоже пытаясь пробить ещё раз уже с расстояния. Ещё удар прямой – не достал. Второй. Третий. Потом, будто птица пышным синим оперением махнув полами рясы, ударил в развороте ногой.

Клим зашипел от боли, шумно выдохнув. Удар пришёлся в левую руку, поднимать которую стало вдруг тяжело, словно она внезапно налилась изнутри свинцом. Но он бил и бил, не обращая внимания: понятно было, что это не деревенская драка за девчонку где-нибудь в лесу под Излучьем, когда вокруг гомонит тесное кольцо пацанов.

Здесь всё серьёзно. Здесь – всё до смерти.

– Врёшь! – зло сказал Зайцев.

Вран выдернул-таки пулемёт из заботливо сложенной Санчо ночью пирамидки досок, тряпок и разной дряни, развернулся с ним в руках, но не стрелял. Оба бойца метались по избушке, осыпая друг друга ударами, за ними на полу лежал наёмник, на ним стояла Кая. Дашь очередь, а кого она зацепит – духи знают.

Тем временем за ручку двери снаружи схватился уже один послушник в чёрном, второй прикрывал его, выставив автомат. Если и эти ворвутся – точно конец.

В общем, Маньяк, наблюдавший за всем этим с дерева, так и решил. Сюда бы Вивальди с его снайперкой, но нет больше Вивальди… А из него стрелок, конечно, так себе. Да и укороченный автомат не то, чтобы самое подходящее оружие. Но ждать дальше никак нельзя.

Щёлкнул выстрел, потом ещё один и ещё.

Взявшегося за ручку инквизитора убило на месте, зря Маньяк себя поругивал в душе – пуля прямо в затылок, так что кровавыми мозгами на дерево плеснуло. Второй был ранен, но, похоже, тяжело, колени подогнулись, автомат бессильно стукнулся о крыльцо, а сам послушник упал на тело убитого напарника.

– Гранатами их, гранатами!

– Нельзя, патер майор велел всех живыми…

– Лютополк едет, чицу прислал! Уже вот-вот.

– Из леса стреляли, из леса!.. Лови его, гада!

Нервно ржали лошади, несколько послушников бежали к деревьям, поливая вслепую свинцом ближайшие деревья. Шум, гам и неразбериха, как оно частенько в бою и бывает. Особенно, когда солдаты врага никогда не видели, все познания из тренировок.

Маньяк усмехнулся: стреляли вообще не в его сторону. Прищурился и снял ещё двоих. Как тир, право слово. Пока до него не доберутся, тогда, увы, всё быстро закончится.

Но на всю эту сутолоку в избушке внимания не обращали, схватка продолжалась. Вран пару раз чуть не нажал на спусковой крючок, думая, что перед ним как раз Зайцев, но – слава духам – не выстрелил.

Противники сопели, обмениваясь ударами, исполняли свой страшный танец, топоча ногами по полу, хрустя разнообразным мусором. Заморочь откинулся затылком на стену и смотрел на них через полуприкрытые веки. Тут и захочешь помочь, да нечем. И сил нет. Сука, как лошадь лягнула, вздохнуть ещё можно, а на выдохе всё пережимает и болит адски.

– Убью, – рычал Клим. Он был потный, страшный, на вид никак и не сказать сейчас, что пятнадцать лет пацану. Пахло от него звериной жестокостью, одержимостью какой-то и волей идти до конца.

– Сосать! – равнодушно ответил Зайцев. Он гораздо меньше выдохся, всё же тренировки на выносливость в рукопашном бою великая вещь. И дыхание почти не сбилось, и сил скакать так оставалось куда больше, чем у Клима.

А теперь вот в ближний бой, удар, ещё удар. Какой бы ты ни был крепкий, мальчишка, а сломаешься. Куда тебе с навозным рылом бывалого инквизитора поиметь!

Маньяк отстрелял тем временем магазин, отщёлкнул и бросил под ноги, заново его снарядить никто времени не даст. Пусть лежит там, под деревом, дадут духи, подберёт.

Позже. Или никогда. Он был настроен философски, понимая, насколько неравны силы. Зато достал запасной и вставил в автомат. Поживём ещё немного.

Зайцев снова достал противника прямым ударом, Клим поплыл. Движения стали медленнее, не такими точными и сильными удары, как в начале схватки. Левая рука, похоже, сломана, свисает как неживая. Ну вот и всё, вот он и конец игры. Теперь главное под выстрелы лысого не попасть, подумал примас-майор.

Он поднырнул под руку Клима, изогнулся, зажимая шею – бычок, как есть бычок! – в локтевой захват и рывком развернул врага лицо к стоящему брату. Захочет стрелять, так первые пули Климу и достанутся.

Но не захочет. Дитё ещё сопливое, всех жалко, обо всех думает и заботится.

– Бросай… пулемёт! – хрипло скомандовал Зайцев. – Иначе придушу… брата.

Клим, несмотря ни на что, сопротивлялся, стараясь вырваться из железного захвата, стараясь ударить руками назад, мотал головой, норовя хотя бы влепить в лицо инквизитора затылком.

– Бросай! – как хлыстом щёлкнул, закричал примас-майор.

Он победил, теперь уже никаких сомнений. Жаль, конечно, заложника из брата Проводника не выйдет, но ничего. Найдутся и другие способы обеспечить верную службу. Клим бился в его руках, слабея, теряя последние силы, но не сдавался. Лицо его, уже не красное, а посиневшее, с натянутыми верёвкам жил, было страшным.

Клубы дыма в зеркале сформировали грубую морду, уже не первый раз видящую Врана. Потом выгнулись, поверхность стекла будто вскипела, выгибаясь наружу. Трод выглянул, оскалил клыки и проворчал:

– Я ещё могу помочь, мальчишка. Стань моим рабом.

– Пошёл на хрен! – заорал Вран. Сразу всем: этому уроду в зеркале, Зайцеву, который душил его брата, всему этому миру, в котором нет ничего, кроме зла и насилия. Что-то внутри проводника с хрустом сломалось, обрушилось, погребая под собой детские надежды, что жизнь – удивительная вещь, так и ждущая, чтобы приоткрыть ему тайны, взять за руку и повести к новым открытиям, к добру и свету. Под этими обломками теперь было всё, чем он являлся раньше.

Вообще всё.

Хруст ему не почудился, к сожалению. Это Зайцев, перехватив руку удобнее, второй схватился за голову Клима, за макушку, и свернул ему шею. Одним движением, как привычная хозяйка крутит головы приготовленным на заклание в обеденный суп курицам.

По телу Клима прошла судорога, он изогнулся и без единого звука обвис в руках своего убийцы. Кая, умничка, поняв, что будет дальше нырнула на пол, не обращая внимания, что падает лицом в мусор. Не до того. Сейчас бы не попасть под…

Вран стоял с пулемётом в руках, расставив ноги. Он был похож на давно забытого человечеством жуткого бога смерти и мщения. Такого, что даже изображать его древние люди опасались, настолько страшен был оскал его зубов. Трод что-то бубнил в зеркале, но его уже никто не слышал из-за грохота одной, длинной – во всю пристёгнутую снизу к пулемёту коробку – очереди.

Вран закричал, как кричат бессмысленные звери, протяжно, без смысла, на одной ноте.

Он будто поливал из шланга взбесившееся пламя, тушил пожар, не давая ему погубить больше никого. Пули прошивали обвисшее тело Клима, рвали из него куски, бросали кровавые капли по сторонам, но Зайцев тоже не смог закрыться, убежать, напасть. Его отбросило к стене, пробило десятками попаданий. Никакой амулет не помог бы сейчас, не дал возможности не превратиться в решето. Одна пуля попала в глаз, вынеся плевком из розово-жёлтого с осколками костей уже ненужный ему затылок.

Он был уже мёртв, как и его жертва, но Вран кричал и не мог оторвать палец от спускового крючка, пока боёк не стукнул разочарованно и не затих. Всё вокруг было засыпано сотней раскалённых, остывающих гильз.

Всё вокруг кончилось.

Он бросил пулемёт под ноги, переступил через него и деревянными шагами пошёл к телу брата. Колени не гнулись. Внутри и вокруг были пустота, едкий запах сгоревшего пороха, горячего металла и смерти. Всё. Вот и всё. Сейчас и его тоже убьют.

Но он хоть как-то отомстил, если это имело значение.

Подошёл к истерзанному пулями, мёртвому брату и рухнул рядом, даже не на колени, просто как сноп, обнимая Клима, как когда-то в детстве, когда они были маленькими, вместе прятались отцовского гнева под столом в мастерской – то ли разлили что-то важное, то ли отец просто был пьян и гневался попусту. Это теперь не важно. Это теперь всё равно.

– Больше никого… – простонал Вран. Прощаясь. Извиняясь. Плача.

Кая встала, обошла тела – живые и мёртвые, наклонилась за так и валяющимся обломком бутылки и разбила им зеркало, откуда всё ещё пытался просить, требовать, угрожать и заманивать морок Трода. Стекло брызнуло во все стороны, прозрачное с кусками амальгамы изнутри и зелёное, бутылочное.

Наступила тишина, прерываемая только командами за окном.

Послушники в атаку не шли, выжидая, дожидаясь прибытия его превосходительства. Отряд, посланный в лес – живьём, всех брать живьём! – уже волок стащенного с дерева Маньяка, у которого просто кончились патроны. А подорвать себя и врагов он не смог, рюкзак, изрядно полегчавший после акции возле ограды, так и остался валяться в кустах, не с ним же было лезть на дерево.

Маньяк шёл с трудом, приволакивая ногу, куртка была порвана на рукаве, под глазом наливался синим здоровенный синяк. Но брёл, подталкиваемый стволами автоматов, куда деваться. К смерти он был готов давным-давно, ещё после первого своего боя, совсем юным наёмником поняв, что на войне – как на войне.

Ты убиваешь, тебя убивают. И чья сторона права, покажет только результат.

– Вран… – тихо позвала Кая. – Мальчик мой несчастный… Надо драться дальше.

– Зачем? – не отрываясь от тела брата, не поднимая головы спросил он.

– Затем, что иначе смерть Клима станет напрасной. Затем, что духи любят сильных, а ты только в начале пути. Не время останавливаться сейчас, на пороге.

Голос её, тихий, но уверенный, почему-то ранил сейчас, словно сотнями тонких игл колол голову Врана. Мешал и раздражал.

– Мы проиграли, – ответил он после длинной паузы. – Всё кончено.

– Санчо можно помочь, – сказала Кая. – Я… Я очень грубо вмешалась, но так было нужно. Он не был врагом, он и сейчас не враг. Но у него команда на подчинение этому скоту.

Она кивнула на изломанное пулями тело примас-майора.

– И кто ему поможет? Муров? Да нас никто к нему не пустит.

– Здесь, у инквизиторов – никто. Но есть шансы, что у нас смогут. Если весь Круг шаманов возьмётся, я думаю… Я надеюсь…

Кая растерянно замолчала. У неё на самом деле была надежда, но очень зыбкая. Она раньше не сталкивалась с таким, с действием наговора против человеческих техник гипноза. Духи знают, как на самом деле с этим справиться.

Но рискнуть можно и нужно.

Тем временем носилки с его превосходительством генерал-кардиналом Лютополком – не пешком же высокому начальству по кустам передвигаться – достигли поляны перед избушкой. Их аккуратно опустили на траву. Лютополк выбрался, одергивая обтягивающую могучие телеса белую рясу, недовольно рыкнул:

– Зайцева ко мне!

Заместитель примас-майора, невысокий капитан-викарий с пропитым худым лицом вытянулся перед начальником.

– Он в доме, ваше превосходительство! Там стреляли, кричали. Осмелюсь доложить, атаку мы не предприняли, приказа не было. Только лазутчика в лесу выловили. Девятерых наших подстрелил, двое тяжелых. Ну, в смысле ранены крепко. Остальных наповал.

– Повесить! – теребя бородавку, что служило у него признаком крайнего раздражения, сказал Лютополк. – Так Зайцев жив или нет?

– Не могу знать, ваше превосходительство!

– Уроды… – проворчал Лютополк. – Все уроды. Вы, бандиты, весь мир населён уродами. Один Папа – свят.

– Так точно! Слава косой седмице!

Нам ними с шипением летали чицы, наблюдатели и пара посыльных генерал-кардинала, готовые по первому жесту опуститься на плечо в ожидании письма. Одна, сделав круг над полянкой, скосила глаз на двух послушников, готовящих нехитрую виселицу для Маньяка, на сложенные поленницей из чёрных дров тела погибших послушников. Сунулась было в окно избушки, но отлетела в сторону: оттуда едко несло сгоревшим порохом, смертью и болью.

Чицы, конечно, хищники, но не настолько.

– Велите мальчишке сдаться! – важно приказал Лютополк и пошёл обратно к носилкам.

Хотелось присесть, но марать свежую белую рясу о траву – увольте. Приказ отдан, дальше не его дело. Заодно с носилок прекрасно видно дерево с уже качающейся на ветке петлёй. Сцены казни его превосходительство любил, это никогда не надоедает: хруст позвонков, синие лица с высунутыми навсегда языками, даже мокрые от разжавшегося сфинктера портки покойников – всё это радовало, наводя на самые благостные мысли.

– Эй! Как там тебя, сын кожевенника! – заорал, подойдя к окну, пропитой капитан-викарий. – Его превосходительство велел сдаться!

– На хрена? – откликнулся Вран. – Будете атаковать, застрелюсь.

– Гм… Эй, там господин примас-майор живой?

– Не особо.

Кая тем временем судорожно шептала что-то, наговаривала, время от времени устало махая рукой – не получалось отсюда выбраться. Никак не получалось. Сил не хватало ни глаза отвести такой толпе, ни вызвать духов из тех, что посильнее, для этого ночь нужна, Круг шаманов, жертвоприношения и долгие призывы. Стены на мгновение подёрнулись чёрной плёнкой с маслянистыми нефтяными разводами всех цветов радуги. Пахнуло из ниоткуда холодом, но потом всё пропало. Морок. Проигрыш.

До кого-то из духов она дозвалась, но напрасно, напрасно… Не заинтересовала. И силёнок мало, и подходящей жертвы нет. Да и за окном рассвело, а и из шаманов здесь она была одна. Даже если скормить духам Заморочь… Но нет, этого Вран ей не простит. Ничего не выйдет. Тупик, как он есть.

Жутковато воняло кровью убитых, а от Санчо в эту симфонию запахов вплетался едкий химический аромат, словно лежащий в коме наёмник где-то успел хлебнуть ацетона.

– Ваше превосходительство! Осмелюсь доложить, пленник перед смертью покаяться хочет. Говорит, тайну какую-то сообщит. Про деньги.

Лютополк лениво глянул на капитан-викария. Урод. И дурак, зачем все эти церемонии? Хотя, если про деньги…

– Тащите. Отпою. И несите спирт из поезда, спалим к седмице эту избушку, если не сдадутся. Проро-о-очество… Тьфу.

Связанного уже по рукам и ногам как куклу Маньяка притащили двое дюжих послушников, уронили возле носилок. Синяк расплылся в пол-лица, не придавая продувной физиономии подрывника красоты.

– Чего там у тебя? – спросил Лютополк, глядя, как пятеро послушников рванули к поезду за горючим. Бензина давно почти нет, только для нужд Папы, а вот спирт кое-как гнать научились из подсобных материалов. Жаль, его роскошный лимузин на базе отказывается ездить на эдаком самогоне. Зайцев как-то пытался объяснить: кольца, поршни, прокладки, опережение зажигания.

Он всё равно ничего не понял. Но пару бочонков притащат, если по дороге не выпьют.

– Ваше святопревосходительство, адмирал-генерал…

– Кончай чушь нести! Что там насчёт денег?

Маньяк и сам не знал, что хотел рассказать. Просто очень уж не хотелось позорно сдохнуть на верёвке в этом трижды проклятом лесу. От острого нежелания умирать мысли роились сами собой, пока он лежал связанным.

– Я ж это… Человек не особо бедный. С младых ногтей в наёмниках, подкопил чутка. Всё думал, вот годы подойдут, руки-ноги ослабнут, тогда куплю себе мыловарню, домик с садом, лошадку…

– Почему – мыловарню? – удивился Лютополк.

– А почему нет, ваше седмицовыходительство? Дело выгодное. Вот смотрите, война была когда-то, вся, по правде сказать, цивилизация псу под хвост рухнула, а людишки-то остались. Они что делают испокон веков? Жрут да срут. Ну, ещё етиться любят. А чтобы етиться, люди должны приятно пахнуть на предмет обольщения противуположенного пола. Заходишь иной раз в заведение с девочками, сам бритый, мытый, мылом с отдушкой подваниваешь, тут тебе всякая и счастлива.

– Короче.

– Простите великодушно, это я со страху. От ужаса. Не каждый день на виселицу-то тащат, хоть и за дело, признаю. Не без повода. Так вот про деньги: скопил я маленько, вам такая сумма, небось, и не интересна ни разу. В горшке зарыто золотишко-то моё, под керамическим заводом в Воронеже. Было там такое заведение, плитку делали сортиры обкладывать. Людишки же они что: жрут да срут…

Лютополк взревел. От бесконечного трёпа этого чумазого наёмника у него голова пошла кругом. В ушах звенело, хотелось выплеснуть что-то наружу.

– В каком, на хрен, Воронеже?! Под каким заводом? Какая мыловарня, сукин ты кот? Повесить его, живо!!! Эти твари в избе не сдаются? Спиртом облить и сжечь к чертям свинячьим! Почему ещё не принесли?! Бего-ом!

Маньяк наблюдал за ним приоткрыв заплывший глаз. Да, нервный пошёл инквизитор. Однако шутки шутками, но вся их дальняя дорога сейчас кончится. Судя по отсутствию стрельбы, с Санчо покончено – он бы не удержался, уж этого толстяка в рясе напоследок бы точно приложил. Стало быть, добрых духов тебе, командир.

Остаются девка, пацан и расписной. Эти совсем не бойцы.

Послушники, бегом притащившие от стоящего неподалёку бронепоезда два бочонка с едко вонявшим самогоном, уже старательно обливали избушку со всех углов. Вот тщательно напрудили на крыльцо, один бочонок уже пустой отбросили в сторону.

Конец фильма, похоже. Факел поднести – и всё.

Чьи-то сильные руки подхватили Маньяка и поволокли к виселице под непрерывные вопли Лютополка, который требовал и грозил, командовал и просто плевался обидными для послушников эпитетами, из которых «уроды» были уже самым мягким, наподобие доброго напутствия нашалившим детям от строгого отца.

– Выливайте всё и жгите, сволочи! – орало его превосходительство, покраснев лицом от натуги. – Вешайте! Стреляйте! Мыловарня, млять! Я вам дам мыловарню!