15. Выход силой

– А как ты хотел? После войны ещё и не такое бывало, – сказал Санчо. – Жрут. И друг друга, и калик перехожих и детей малых. Жизнь такая стала, сложная. А свинки дорогие нынче. Коровки. Овечки всякие, понимаешь…

Они все были здесь: Санчо и Кая, вор и оба наёмника, Маньяк и Горец. Камера действительно большая: судя по всему, занимала пару бывших палат со снесённой между ними стеной. Оба окна с решётками, увиденные Враном снаружи, густо замазаны липкой густой субстанцией. Он подошёл, ощупал. Света, чтобы рассмотреть, что от неё оставалось на пальцах, не было здесь даже днём.

– И что нам делать? – привалившись к стене – на ощупь, здесь всё на ощупь – между Санчо и Каей, жалобно спросил Вран. – Ведь съедят…

Горец в темноте захохотал, неприятно напомнив повара. Все крупные люди чем-то похожи, так уж вышло.

– Да я эту хрень на раз выверну. Тебя ждали.

– Меня?! – Вран опешил. – А как вы узнали…

– А западная и восточная дороги здесь в Усть-Ржеве сходятся, мимо не пройдёшь. Ну и – Кая твоя сказала, что так будет.

– Почему это его? – возмутилась в темноте девушка. – Я своя собственная Кая. А что сказала то сказала, но ведь так и вышло, верно?

– Это потому, что ты ведьма, – прошипел рядом Заморочь. Что уж у них за разлад произошёл со спутницей, Вран не понял, но явно без него что-то было. Небось, вор по привычке решил откусить кусок больше рта. – Собака ты сутулая!

Санчо шумно почесался. Напарник его и сам чувствовал, что по нему начали ползать мелкие, но неприятные насекомые. Не новость, конечно, но не хотелось бы потом вшей выводить.

– А вот скажи, мнэ-э… девка, ты и правда колдунья? – поинтересовался командир наёмников. – Я не в укор. Просто, если ты можешь, мы бы какими-нибудь твоими чарами брата Врана нашего из тюряги вытащили. Чих-пых – и готово. А то мы почти дошли, а я всё ума не дам, как Святую Базу атаковать. В этой я, правда, не был, но вообще насмотрелся. Отряд-то у нас маловат.

Кая помолчала. Вран хотел заступиться, но потом прикинул ряд несообразностей по дороге, и решил дождаться ответа. Страсть страстью – а он аж губу прикусил, вспомнив наваждение в спецхране, а реальность реальностью. Сперва казалось, что она бродяжка, потерявшая деньги на караван, но потом как-то… накопилось странного.

У отшельника, да и вообще.

– Я сама из Лазаревского, – внезапно сказала Кая. – Это на Чёрном море, пригород Сочи, считай, курорт такой был раньше. Куда южнее ваших княжеств. Выросла там, меня тётка Цовинар из Адлера – повезло, один осколок – в обучение взяла, три года назад. Она сама шаманка, и меня обещала сделать. А потом грузинские пираты, лихие люди… Я еле убежала, люди помогли. Тётка погибла. Да она и не родственница мне, просто у нас так говорят – тётка. Наставница. А ещё зимой велела: если что, в Лежнево добраться. Там Круг шаманов, там мне помогут. Вроде как…

– А это кто такие? – удивился Вран. Остальные молчали.

– Круг? Ну, шаманы это. Те, кто с духами разговаривает. Таких вообще много, но они – сильные, не то, что вон отшельник. Ни жертву принести, ни окно в миры обратно закрыть толком. Потому и сгорел. А там – вот лучшие. Не знаю, как сказать точнее, я и сама их не видела.

Заморочь вскочил на ноги, закричал:

– Брешешь ты! Какая ты ученица, ведьма ж законченная! Я к тебе со всей душой, а ты!.. Лучше б ударила. Я ж сутки в штанах ничего не чую.

– Не будешь лезть, – равнодушно обронила Кая. – Могла бы и вовсе убить. Раз ученица, это ж не значит, что ничего не умею.

Заморочь резко плюхнулся на задницу – и вряд ли сам, скорее всего, Горец сзади за штаны дёрнул, а рука у него тяжёлая.

– Сам виноват, – сказал вору Санчо. – Тебе б под юбку кто полез… Ладно. А чего отшельник тебя тогда Великой назвал?

– Не имею понятия, – откликнулась девушка. – Может, увидел чего в будущем, а может, и просто сбрехнул. У него там на костре такая смесь была – розовых дельфинов можно узреть. В лесу. Зимой.

Вран слушал её и сам себе не мог сказать: верит или нет. Вроде, всё складно, но внутри ворочался крохотный червячок сомнения. Вреда от Каи точно нет, поэтому духи с ней. Поверим на слово. Красивая всё-таки девка, и родинка эта её… Эх!

– А раз Горец такой крутой, чего сидим, кого ждём? – спросил он у Санчо.

– Так нам не просто смыться надо, а с вещами. К утру ближе и пойдём, с заходом в кладовые местных психов. У них сон крепче, а от нас не убудет здесь посидеть немного. Мы ж тоже лопухнулись, парень, думаешь стали бы в плен сдаваться? Не-ет. Кая зашла про тебя спросить, а её бугай этот, повар ихний, сразу в оборот взял. Вот и пришлось оружие отдать. Нормально отдохнули, каши вон пожрали на ночь.

– А мясо?

– Про это нас сразу девка предупредила, за что ей спасибо. Ещё я человечинки не жрал на своём веку. Отвели духи.

– Оружие – фигня, – подал голос Маньяк. – Этого и у послушников на Базе завались, раздобудем. А вот мою сумку с подрывными штучками вернуть надо, Волк. Какой от меня толк без неё?

– Вернём, – твёрдо сказал Санчо. – Только вот что я…

Он не договорил. Где-то внизу, на первом этаже послышался уверенный стук в дверь. Судя по всему, ногами: грохот даже у них в камере был слышен изрядный.

– Интересно девки пляшут, – протянул Горец. – Пустите-ка меня к окошку, у психов гости, а нам уходить пора.

Санчо не возражал. Послышалось кряхтение великана, потом что-то хрустнуло, замазанная чёрным рама скрипнула и отошла в сторону. Негромко посыпалось вниз, в траву, треснувшее стекло. В щель между стеной и окном стало видно узкую полоску лунного света.

Горец приналёг ещё. Санчо – теперь хоть видел, где что находится, – уже подскочил к нему и упёрся в раму рядом.

– Да ладно… – прохрипел человек-гора. – Это я и сам. Вот решетку всеми придётся.

Стук внизу не смолкал, напрочь забивая все остальные звуки. Тут не только окно: дверь можно тараном вынести, никто не расслышит.

– Иду, иду! – прогудел снизу Густав. – Кого там нелёгкая…

Он открыл замок и тут же получил в приоткрытую дверь чем-то увесистым, судя по полувсхлипу и жалобному бормотанию потом. Но никто особо не прислушивался. Горец и Санчо выворотили раму, теперь в щель уже запросто мог протиснуться Вран. Или Кая. Для остальных было тесновато.

– Сейчас, – выдохнул Горец. – Дай-ка!

Он подёргал решётку в середине, с краёв, насколько дотянулся, ища слабину. Негромко угукнул, нашёл что-то. Расставил ноги пошире и взялся за подходящие прутья.

События внизу, насколько слышал Вран, нарастали: Густав охал, жалуясь. К нему присоединился, бормоча что-то, Александр Кириллович, но их обоих заглушал чей-то уверенный голос:

– Да мне насрать! Сказано: приказ генерал-кардинала Лютополка. Мне на ваши мелкие гешефты плевать, мне надо беглецов сыскать!

– Но патер-лейтенант Родион… Мы же ему каждый месяц, чтобы не…

– У меня полномочия! – рычал уверенный. – Я и его за яйца могу повесить, твоего Родиона, и всю вашу богадельню заодно. Рядами! Где наёмники, девка и чернявый парень?

Густав что-то ответил. Уверенный хмыкнул. Как раз в этот момент Горец шумно выдохнул и вырвал из стены верхнее крепление решётки. Штыри, держащие снизу решётку, разогнулись. Шума было не много. И дальше всё пошло проще, только вот ударилась решётка о стену ощутимо.

– Что это у вас? – даже инквизитор услышал, несмотря на перебранку.

Что ответил усатый, Вран уже не разобрал. Нечто успокоительное, вероятно.

Они по одному выбирались из окна по раскрытой пасти решётки, свисавшей почти по середины окон первого этажа, спрыгивали вниз и отбегали в сторону, освобождая дорогу следующим. Помогало, что эта сторона фасада была в густой тени и от крыльца, ярко освещённого факелом в руке инквизитора, их было не заметить.

– Вран, Кая и вор – ждите здесь! – жёстко, хоть и шёпотом, приказал Санчо. – Пошли, мужики. Оружие забрать надо и сумку Маньяка.

Переговоры на крыльце вступили в завершающую фазу.

К уверенному присоединилась, вынырнув из-за ограды, пара бойцов, Густав получил от одного по шее и особо не высовывался, а вот усатый кормилец пациентов продолжал гнуть свою линию: ничего не знаем, никого не видели.

Прохладный ночной воздух ощутимо накалялся предчувствием близких побоев.

Вран держал Каю за руку и не мог заставить себя отпустить. Зато вор насупился и отошёл от них ещё дальше в тень, почти к углу здания. То ли отлить, то ли опасался лишний раз попадать на глаза ученице шаманки.

– Это беспредел! – взвизгнул Александр Кириллович. – Мы мирная клиника! Лечебница!

Последнее слово стало спусковым крючком.

Главный из патруля инквизиторов устал его слушать, сунул факел в крепёж возле двери, для этих целей и приделанный, сграбастал в кулак длинную, похожую на женскую, ночную рубаху самозванного главврача и потянул на себя. Усатый отбивался как мог. Густав с рёвом выскочил на крыльцо, едва не сбив сцепившуюся парочку. Он уже размахнулся увесистой кочергой, стоявшей за дверью для похожих случаев, как один из послушников отступил назад и потянул с плеча автомат, перебрасывая его стволом вперёд.

Второй послушник на свою беду оказался на пути просвистевшей в воздухе кочерги. Раздался короткий треск, словно кто-то угодил по глиняному горшку.

Санчо и Горец, пригибаясь, ещё бежали к крыльцу, как там вовсю пошла потеха.

Послушник, получивший кочергой по голове, без звука осел, подломившись в коленях, и упал, скатываясь со ступенек, задев их пару раз так и не снятым с плеча автоматом. Главный инквизитор от души впечатала свободный кулак в рожу усатого, так что очки брызнули осколками, а сам Александр Кириллович совершенно непритворно взвыл, заливаясь кровью.

Послушник с автоматом чётко, как на учениях, дёрнул затвор и выпустил короткую очередь в брюхо повара. Промахнуться было сложно: Густав занимал почти всё крыльцо перед ним.

На выстрелы откликнулся кто-то внутри здания интерната. Крики их, значит, не разбудили, а вот стрельба – да. Хотя, в таком месте к крикам в любое время суток, видимо, привыкли. Густав шумно выдохнул воздух и сел прямо на ступеньки, даже не выпуская из рук окровавленную кочергу.

– Вот сука, – неожиданно тонким, не своим голосом, сообщил повар миру. – Убили меня.

Старший инквизитор между тем, не размениваясь на стрельбу рядом, деловито превращал усатого в отбивную. Александр Кириллович перестал выть и только коротко охал от каждого следующего удара.

Санчо выбрал момент и схватил в удушающий захват сзади послушника с автоматом. Горец при этом просто подошёл к увлекшемуся начальнику патруля и ударил кулаком по макушке. Это вполне хватило: человек с уверенным голосом и окровавленными кулаками будто вмялся в крыльцо, осев, как сдутая резиновая фигура. Маньяк, шедший последним, уже деловито снимал с покойного послушника – ну да, кочерга страшное оружие – автомат, ощупывая разгрузку поверх рясы в поисках запасных магазинов.

Вынул два, потом достал рифлёный шарик гранаты и довольно улыбнулся.

– Кто… ещё… – спросил усатый, сидя на полу. Он заметно шепелявил. Потом выплюнул кусок зуба и закашлялся.

– Восстание мяса, дядька, прикинь? – весело откликнулся Санчо, придушив уже своего противника и завладев укороченным «калашом». – Комикс такой был. Только виртуальные очки тебе разбил кто-то, до конца не досмотришь.

Густав захныкал и попытался подняться. Кочергу он уже выронил, одну руку прижимал к объёмистому брюху, размазывая по светлой рубахе нечто тёмное и липкое, сочащееся из-под пальцев.

Санчо, не отвлекаясь от беседы с усатым, повернул ствол в сторону повара и дважды выстрелил одиночными, казалось бы, не целясь. От бедра. Но Вран, да и остальные наёмники видели, на что способно оружие в руках командира. Правки не требовалось: Густава шатнуло в сторону расходящихся к низу перил, он упал на них, обмяк и больше не шевелился.

Александр Кириллович предпринял последний в своей жизни поступок, вытягивая откуда-то из-под ночной рубахи Вранов ПМ. Духи знают, почему он не достал его раньше, при оживлённой беседе с инквизитором, но так уж и было.

Санчо не дожидался, пока местный главный людоед поморгает заплывшими от ударов глазами и сообразит, куда стрелять. Открыл огонь первым и на поражение.

Пистолет даже поднимать не стал, только носком сапога отбросил раскинувшуюся посреди порога руку. Споткнёшься ещё о падаль, обидно будет.

– Девка тут ещё, Лизанька, – напомнил Вран. Он и его спутники как раз подошли к сцене разгрома обеих сторон. – Остальные безобидные, вроде.

Кая обошла их, присела возле лежащего на земле у крыльца тела послушника с разбитой головой и, совершенно не боясь покойника, сунула кончик пальца в дыру в черепе.

Потом провела возле головы по земле несколько линий, будто дорисовывая ему странный рогатый шлем. Линии, насколько видел потрясённый Вран, вспыхнули на мгновение призрачным зеленоватым светом, каким тлеют в лесу гнилушки, и погасли.

– Уходить надо, – не вставая с корточек, задумчиво сказала девушка. – За этими ещё идут.

В зале за открытой дверью, где вечером проходил ужин, послышались возбуждённые голоса и топот ног.

– Истинно говорю вам: комета летит, комета! Мы обречены на погибель! – завопил где-то в глубине профессор. Маньяк лениво выдернул из гранаты, которую крутил в руках, чеку и резко закинул в открытую дверь. Там полыхнула неяркая вспышка, закричали сразу несколько человек.

– И зачем? – спросил Санчо. Бросок он видел и в сторону от дверного проёма отступил.

– Почему нет? – буркнул Маньяк. – Зато мешать не будут. А я люблю взорвать что-нибудь, страсть у меня такая.

Крики и топот действительно удалялись, только кто-то особенно невезучий стонал в темноте зала. Санчо выдернул факел инквизитора из крепления и, не опуская автомат, зашёл внутрь.

– Горец, Маньяк, Вран – за мной. Пошли пожитки заберём.

По дороге к кладовой на втором этаже – через пару дверей от их темницы, – её помогла найти сумасшедшая бабка с иконкой на груди, они никого не встретили. Только та жирная тётка, что приметил за ужином Вран, медленно отходила в центре зала, приняв на себя большую часть осколков.

– Там люди с факелами! – заорал им с первого этажа Заморочь. – Давай в темпе!

В кладовой их вещи так и лежали у входа, никто не потрудился ни растащить оружие, ни раскурочить сумки с рюкзаками. Даже деньги на месте – это Санчо проверил сразу.

Вся кладовка была набита снятым с других неудачливых путников добром. И связка ружей в углу, и стопки разной – в основном заношенной – одежды, и гора обуви. Даже ящик с личными вещами стоял. Вран заглянул внутрь: наручные часы, украшения – в основном серебро дешёвого вида, зажигалки, пара портсигаров, трижды никому ненужные после войны мобильники, виртуальные очки, даже один дорогущий нейротрансмиттер, такие в начале тридцатых только начали делать.

Барахло, пережившее хозяев, как оно часто бывает. Куда чаще, чем кажется: все заброшенные музеи заполнены чьими-то вещами.

– Шевелитесь! – совсем уж истошно крикнул Заморочь. – Иду-ут!!!

– Нервный у нас спутник, – добродушно хмыкнул Горец. – Озорной.

– Они, расписные, все такие. Всё в крик уходит, а на серьёзные дела никак, – откликнулся Маньяк. Он нашёл свою сумку нетронутой, настроение резко улучшилось. – Но сваливать, и правда, пора бы. Не дай духи, они тоже с собаками.

Его даже передёрнуло от воспоминания: чёрные бесхвостые тени доберманов в дверях подземного склада. В нижний мир эдакие приключения по новой!

– Кроме своего, ничего не берём. Вещи съеденных людей – не лучшая добыча, – пробормотал Санчо. Подхватил сумки, оружие и факел, и заторопился вниз. Вор – паникёр известный, но и воевать с большим отрядом сейчас решительно не хотелось.

Ушли они по саду, огромному, запущенному, занимавшему за зданием психушки и служебными постройками чуть не гектар. Земли много, жили широко раньше. Тропинки с лавочками, кое-где старинные монументальные урны – чугунные памятники былого, столбы с давно погасшими фонарями. Врану по дороге казалось, что, если бы не спешка, это прогулка по некоему городскому парку, которых, судя по книгам, раньше было везде много. Не хватало каруселей, толп беззаботных людей и аппетитного даже на картинках мороженого.

– Кая, – чуть отставая с девушкой от отряда, начал Вран. – Я хотел тебе сказать…

– Давай не сейчас, – вежливо, но твёрдо прервала она. – Если о нас с тобой, о будущем, о вечной любви, то не надо. Даже и потом не надо. Я однажды песню слышала у нас в Сочи, музыкант слепой пел с аккордеоном. Вот там всё точно.

Она приятным голосом, не лишённым музыкальности, вдруг напела тихонько:

Только не вернуть

Вечную любовь,

Слепое знамя дураков.

Вечная любовь,

Чистая мечта,

Нетронутая тишина…

Последнее слово, как показалось Врану, нарочно разбитое на слоги, напоминало падение льдинок с крыши весной. Одна, вторая, третья. Они ещё крепкие, но уже разлетаются на осколки. Когда небо холодное, блёкло-голубое, а с него добивает зиму беспощадное острое солнце.

Странная песня.

И сама Кая странная. Она его… ну, не напугала, но чем-то оттолкнула от себя. Хотя ничего особенного сказано и не было.

Девушка вдруг остановилась, прильнула к Врану и жарко поцеловала, но почему-то н в губы, а в шею, сильно, болезненно, словно кусая. Так и синяк остаться мог. Потом, как ни в чём ни бывало, заторопилась, догоняя ушедших спутников. Вот и пойми здесь что-нибудь, разгадай.

Утро встретило их, уже довольно уставших от ночной беготни, километрах в восьми дальше Усть-Ржева. Они давно вывернули на дорогу и шли сейчас по ней, поднимая каждым шагом облачка пыли. Опять-таки, когда-то был асфальт, а теперь шахматная доска – клетка серая, клетка песочная. И кустики травы в самом живописном беспорядке.

Судя по облаку пыли, впереди двигался караван. Или отряд инквизиции – из тех, что за ними и охотятся. Но времени останавливаться не было, погоню тоже никто не отменял. Конечно, отряд, от которого они ускользнули, задержится, попытается понять, что за чертовщина творилась на крыльце интерната и рядом, но потом, скорее всего, плюнет и дальше устремится за ними.

Приказ важнее расследования, второе есть кому провести и без спешки.

– Догоняем, – скомандовал Санчо, которого посетили те же мысли, что и Врана. – Мы же честные люди, ни от кого не прячемся. Да и лекарь нужен Маньяку.

Что верно то верно – покусанная доберманами на складе под землёй нога подрывника воспалилась, повязку он сменил, но от этого мало толка. Рана покраснела, раздулась, следы зубов выделялись нездоровым синеватым цветом. Маньяк не жаловался, но командир и так всё понимал. Надо лечить, чем скорее – тем лучше.

Поднажали, вызвав красноречивую гримасу боли на лице Маньяка. Но надо – значит надо, в его же интересах, как ни крути.

Охрана за караваном немного встревожилась, заметив вооружённых людей, но Санчо сунул Горцу автомат и побежал на переговоры. Судя по всему, мешочек с деньгами, который он достал перед этим из рюкзака, крепко помог: и охрана успокоилась, получив неожиданную мзду, и сам Санчо повеселел, обернулся к нагонявшим его спутникам.

– Есть лекарь, есть! Повезло тебе, братишка! Шестая телега от конца, пошли, давай.

Вран и Заморочь подставили плечи: от финального рывка за караваном Маньяк совсем скис, по неожиданно бледному лицу стекали струйки пота, на ходу его качало, хотя драгоценную сумку взялась нести Кая.

Две подводы, три, пятая. Везли и какие-то ящики, и бочонки с водой, и – вон целая корзина квохчущих куриц – продовольствие. Санчо в двух словах пересказал узнанное: караван на Святую Базу, как раз им по пути. В розысках, вроде как, не участвует, здесь и не бойцы толком, а так, обслуга. Лекарь случайно поехал, у него раненый на попечении.

На этих словах нагнали и шестую подводу. Всё верно: деловитый мужик в возрасте, чемоданчик с потемневшим от времени красным крестом во всю крышку рядом, а на копне сена лежит кто-то. Отвернулся, руки раскинул. Спит, наверное, а что раненый – только перевязанная голова на это указывает.

Вран и Заморочь при помощи командира сгрузили совсем обмякшего Маньяка, Санчо приступил к торгу. Никаких клятв Гиппократа давным-давно никто не соблюдал, хочешь лечиться – плати, нужны лекарства – плати, операция – плати много и готовь ещё больше.

– Собаки? – удивился врач. – Какие собаки? И давно?

Бледный как смерть Маньяк устроился на сене рядом с раненым, отверг помощь и сам разматывал пропотевшую пыльную повязку. От раны пахнуло чем-то застоявшимся, неприятным, как от бочки с гнилой водой.

– Два дня назад, – прохрипел Маньяк, накинув сутки для того, чтобы никто не связал их с бойней на складе. – На хутор зашли водички попить, а там такие твари, оказывается…

Доктор с сомнением осмотрел рану. Покачал головой и оглянулся на Санчо:

– Платить ты будешь? Короче, осмотр, перевязка и всё такое два золотых.

– А лекарства? Тут перевязкой не обойтись.

Врач пожевал губами, прикидывая платёжеспособность клиента.

– Смотри сам: ещё пару жёлтых, будет два укола антибиотика и мазь. Тюбик начатый, но вам хватит. Накинешь пяток серебряных – вакцину уколю. От столбняка и от бешенства. Кляп вас знает, что за собачки и на каком хуторе…

Четыре с половиной золотых?! Вран аж в лице изменился. Нет, деньги у них были, но цена… Сорок пять серебряных. Озвереть!

– На, держи, даже торговаться не буду. Братишку на ноги поставь! – бросил Санчо, отсчитывая монеты из мешочка. – Нам бы завтра чтобы ходил.

– Завтра, послезавтра… Я ж не господь бог, и даже не доцент Муров. Поставим, но срок я не знаю.

– А Муров – это кто? – не удержался Вран. Любопытство постоянно заставляло его спрашивать, узнавать, пропитываться – и нужным, и лишним. То ли возрастное, то ли свойство характера, он окончательно для себя и сам не решил.

– Муров-то? – хмыкнул лекарь, пряча деньги. – Доцент медицины, звезда нашей Базы. Говорят, даже Папу лечил когда-то, но…

Он понизил голос до еле слышного шёпота.

–…нагрубил, говорят. Слухи, конечно, слухи. Нагрубил бы – расстреляли. Акинф Исидорович его зовут. Он ей-богу волшебник.

Но Вран уже не слушал смешанные с завистью похвалы неведомому врачу. От голосов спящий раненый заворочался, проснулся, привычно ощупывая повязку на голове, закрывающую даже левый глаз, и повернулся к ним.

На парня смотрел тот самый раненый им на выходе из вентшахты склада послушник. И, судя по тому как единственный видимый его зрачок расширился, а рот начал растягиваться в гримасе: то ли крикнет, то ли заплачет сейчас, духи его поймут, Врана он узнал. Даже переодетым и лысым, с оттопыренными ушами и грязным с дороги лицом.

Вран немного наклонился к нему, скорчил – насколько мог – зверскую рожу и отчётливо прищёлкнул зубами, напоминая об угрозе.

– Хватаю и жру, – сказал он очень тихо. – С хрустом.