14. Дом под звёздным небом

Ноги были разбиты в кровь. Босиком Вран ходить привык, но – по лесу и на небольшие расстояния. А обуть сапоги сейчас нельзя, слишком уж меняли они образ нищего побирушки. Сразу вопросы: где украл, и не стоит ли лишить лысого такой хорошей вещи.

Обмотал ступни остатками тряпок послушников, наступил раз, другой.

Легче, но надолго ветоши не хватит.

Дорога за Осиянском была пустынна. Судя по всему, стражники плюнули и решили не гонять лошадей по жаре в поисках проповедника и нищеброда. Денег с них всё равно не взять, а ради развлечения – лень.

Он остановился на обочине, отдыхая. Вспомнил Трода и пожал плечами: до всех событий, свалившихся на его плечи голодной рысью с дерева, до своей первой Полосы Вран бы впечатлился. Кричал. Потом пересказывал всем столь удивительное событие: Антохе, Миле, травнику Игнатию. Возможно, даже отцу, если бы подобрал подходящий момент.

Тогда. Но не сейчас.

Судя по роже, это был какой-то дух. Из тёмных, скорее всего, которые из нижнего мира. Кто видел хранителей леса и реки, примерно так их и описывали. Могли и приврать, конечно, но к чему. Грубоватая человекоподобная морда, короткие фразы, злость в глазах – не на кого-то предметно, просто злость на весь мир. Ну, видимо, и подмял этот Трод под себя поклонников, с некой целью, наверное.

Да и духи с ним, братья его по миру. Сейчас важно найти своих, освободить брата и помочь Кае вернуться домой. Это важно. А фокусы с ладошками Дервиш пусть ребятне показывает, им будет страшно и весело.

Дорога заложила прихотливую петлю, спускаясь с пригорка к небольшому посёлку. Это так напоминало путь к реке там, в Излучье, что Вран зажмурился. Крепко-крепко закрыл глаза, ожидая пока морок отступит: под веками плясали солнечные пятна, затихая в липкой болезненной мгле.

Конечно, всё здесь другое: вместо реки узкие полосы огородов, потом виднеется массивное двухэтажное здание за хорошо сохранившейся кованой оградой. Изгибы крыши, печные трубы, желтовато-коричневая штукатурка. Странное оно какое-то, не дом, а, скорее, нечто вроде школы. Там, во дворе, бродили люди, плохо различимые отсюда, занятые непонятными делами. Потом ещё и ещё домики, уже в один этаж, жилые.

Вран, тяжело опираясь на посох – вот и пригодился, вовсе даже не для маскировки – пошёл вниз. Кто бы здесь ни жил, уж воды-то не пожалеют, нальют. А то и еды какой подадут, не лишнее это. В крайнем случае, можно попробовать продать несколько патронов из припрятанных магазинов: рожки он выпотрошил, сами патроны рассовал по сумке, при необходимости достанет по одному.

– Доброго денёчка! – вежливо, хоть и шепеляво из-за распиравшего щёку узелка травы, сказал Вран. – Какие виды на урожай?

Осанистый дядька, в блестящих на солнце очках в золотой оправе, оторвался от мотыги, которой усердно долбил непонятные заросли травы, растущей прямо возле ограды здания, чуть в стороне от приоткрытых ворот. Как человек сугубо деревенский, Вран вообще не смог понять, что он делает. Занятие казалось ему бессмысленным.

Сорняки? И кому они тут помешают?!

– А что? И доброго, да-а… – потянулся мужик, разминая затёкшую поясницу. Оставленная вертикально мотыга постояла-постояла вертикально, да и рухнула в траву. – Уже и к вечеру дело идёт, да, молодой человек? Час так-эдак шестой уже, как бы не седьмой. Это хорошо, хорошо… А урожая не будет! – вдруг в полном отчаянии закончил дядька.

– Чего ж так? – удивился Вран.

– Так комета же, юноша! – мужик поднял указательный палец, до боли напомнив травника Игнатия во время занятий. – Адская комета, которая и сметёт всю пакость с лица земли-матушки, очистительным пламенем взогрев и расплавив… Да-с.

– Э-э-э… – Вран выплюнул траву изо рта. Очень уж мешала. – Какая комета?

– Как какая?! Комета Сороса-Троцкого, парень. Она раз в сто пятьдесят лет прилетает, неся неисчислимые бедствия и проклятия роду людскому.

Мужик поправил очки и печально посмотрел на мотыгу под ногами.

– Я когда-то был профессором астрономической антропологии, молодой человек. До войны, в Сорбонне. Хорошие были времена, не чета нынешним. Об урожае меня никто и не спрашивал.

Вран немного смутился. Его скудных познаний, в которых подобная комета, научная дисциплина, да и Сорбонна как таковая не значились, не хватало, чтобы оценить слова собеседника. Но звучали они мрачно.

– Ага… А скоро прилетит?

– Скоро, юноша, скоро. Тридцать лет назад.

Это совершенно запутало Врана. Он не мог пожаловаться на скорость мысли, но сейчас было ощущение, что беседует с осанистым земледельцем на разных языках.

– То есть… Она уже была?

– Она была, есть и будет, как категорический императив Горовица!

В ворота выглянуло приветливая девушка, широко улыбнулась Врану, поправляя туго затянутую белую косынку. Барышня была вся в белом – платье, самодельные тапочки из кусков клеёнки, косынка опять же.

– Профессор! – ласково позвала она мужика в очках. – Пора ужинать. Берите мотыгу, да-да, её надо поднять и унести с собой. Иначе ночью придут волки и утащат с собой. Тогда завтра вам нечем будет биться за урожай.

Похоже, последний вопрос интересовал не только Врана.

– И ты, странник, не стой столбом. Помоги профессору и – добро пожаловать. Ужин у нас скромный, но поделимся. Божье дело-то, делиться с убогими.

Так, подгоняемые ласковым, но настойчивым голоском девушки, они и вошли во двор. Там было пустынно: ни одного из виденных с пригорка людей уже не было, валялись многочисленные предметы, на взгляд Врана, вообще ненужные в одном месте: такие же, как у профессора, мотыги, лопаты, вёдра, но рядом с ними плюшевые игрушки, затёртые до полной неузнаваемости, без глаз, носов и ушей. Дальше шли кучки земли рядом с небольшими отрытыми ямками рядом, напоминающими готовые к приёму постояльцев могилы.

В центре двора стояло могучее дерево, ветви которого украшали ленточки и узелки из ткани и пластика, куски проводов в разноцветной изоляции; немного выше висел колокольчик, намертво прибитый гвоздём за проушину к стволу. Вечерний ветерок шевелил его, полагалось бы слышаться звону – но нет.

Или язычок вырван, или его отродясь там не было.

– Ужин, ужин! Не стойте на месте! – увещевала девушка в белом. Вран послушно зашёл за ней в дом, поднявшись по четырём высоким ступенькам и потянув на себя скрипучую дверь. Дом снаружи приятно радовал целыми стёклами в окнах, недавней штукатуркой и общим безобидным видом. Всё-таки школа, хотя пара окон на втором этаже была забрана массивными решётками, а стекла изнутри замазаны чем-то тёмным.

Или просто показалось.

В зале, начинавшемся без привычным парню сеней, сразу от порога, стояли грубые деревянные столы, длинные, приземистые, за которыми сидели люди. Стучали ложки, кто-то с коротким скрипом передвинул миску, негромким шмелём жужжал разговор.

Всего здесь было человек двадцать. Какую-то закономерность в составе общины Вран уловить не смог: мужчины, в том числе и весьма преклонного возраста, подростки, толстенная баба, занимавшая на лавке сразу два, а то и три места. Старушка с пришпиленной к платью на груди неразборчивой, засаленной бумажной иконкой ещё из довоенных, православных времён.

Из широкого прохода, судя по ароматам, ведущего на кухню, выглянул здоровяк, вытирая о фартук распаренные красные руки. На могучей груди из-под расстёгнутой до пупка рубахи, курчавились заросли жёстких тёмных волос, а вот голова была совершенно лысой.

– Лизанька, золотце! Ещё один гость? – довольно пророкотал он. Габаритами не меньше Горца, но какой-то расплывшийся в поясе, осевший вширь, повар взмахнул рукой. За поясом в самодельных ножнах у него висел, позвякивая, целый набор ножей – от маленького до огромного хлебного тесака.

– Да, дядя Густав. С профессором разговаривал, я и привела, – почему-то очень довольным, елейным тоном откликнулась девушка.

– А вот и умничка, вот и молодец, красавица моя!

Девушка зарделась, пунцовела лицом. Вран с интересом глянул на эдакое сочетание белого с красным – а хороша была деваха! – но больше его интересовала миска с чем-то вроде каши из разных зёрен сразу, размазня, но горячая. Вода в кувшине на столе. И центральное блюдо – дымящийся тазик мяса, из которого торчали крупные кости.

«Я бы не советовал», – лаконично сообщил дух солдата и снова заткнулся, как и ни было. Словно пронеслась собственная мысль в голове Врана, но парень уже научился их отличать от речи духа.

– Отравлено, что ли? Или ещё чего добавили? – подумал Вран, но ответа не получил.

Отчаянно хотелось есть. Жрать. Жевать и глотать. Грызть кости, высасывая мозг и сплёвывая на стол мелкие осколки, как почти все и делали. Но и попусту дух не просыпался. Вопрос…

– Мяско свежее, – доверительно склонившись к уху Врана, сказал профессор. Он сидел рядом и никакими рефлексиями по поводу еды, похоже, не страдал. – Хвала Густаву, у нас всегда всё свежее. А самое спасибо Александру Кирилловичу! Он организатор от бога, центр и мозг нашей маленькой вселенной. Без него здесь всё бы давно рухнуло.

Вран незаметно огляделся. Люди, люди, люди. Если насчёт Густава и Лизаньки ясность была полной, кто есть кто, то никого столь выдающегося, как упомянутый профессором мозг и центр, не наблюдалось.

– А кто это? – так же шёпотом уточнил он.

– Главный! – вновь торжественно поднял указательный палец профессор. Впрочем, это не мешало ему левой, свободной рукой совать в рот здоровенный оглодок мяса. Зубов у научного работника не хватало, но их с успехом заменял энтузиазм, с которым он тёр дёснами волокна, высасывал из них ароматно пахнущее содержимое. – Так что не ешь-то?

– Зарок дал, – решился наконец Вран. Полмиски каши под этот разговор он уже умял, не заметив. – Год мяса не есть. В честь косой седмицы.

Профессор посмотрел на него опасливо, немного отодвинулся по лавке в сторону, и вдруг вскочил, размахивая костью со шматком мяса словно диковинным знаменем.

– Смерть второй инквизиции! Слава Александру Кириллычу! Комета Пилсудского приближается! – заорал он, так что Вран чуть не подавился кашей.

В ответ ужинающие нестройно зашумели. Бабка с иконкой привстала из-за стола и поклонилась в пояс, едва не угодив седыми патлами в миску.

Однако, за такие лозунги можно и сесть надолго. Но непохоже, что кого-либо они удивили: массивная баба пропищала в ответ нечто удивительно тонким для её комплекции голосом, да с кухни на секунду выглянул Густав, обведя зал внимательным взглядом.

– Если вы сыты, вас ожидает наш гениальный начальник, – деликатно потянув Врана за рукав, сказала подошедшая Лизанька. Никакой насмешки в именовании неведомого начальника слышно не было. – Посох только оставьте здесь, если можно.

Вран пожал плечами, подхватил сумку и последовал за ней. Срезанная в лесу палка осталась стоять прислонённой к столу.

– На второй этаж, пожалуйста. Осторожно, здесь гнилая ступенька, да-да, вот эта.

Девушка была само радушие, но Вран краем глаза приметил, что повар вышел в зал с их уходом и сел на краю лавки, поглядывая вверх на лестницу, им в спины. Странно. Словно сторожит, чтобы гость не убежал.

Второй этаж, в отличие от первого, состоял из длинного коридора со множеством дверей. Пол был накрыт продавленным, с пятнами заплат, серым линолеумом, из-за того, что свет проникал только в торцевые окна коридора, возле лестницы было уже темновато. Да и дальше тоже – на улице быстро смеркалось.

– Первый кабинет, – торжественно сказала Лизанька, наклонилась к обшарпанной двери и легонько постучала сгибом пальца.

– Войдите, – откликнулся из-за двери кто-то важный. Вран не любил такие голоса – как у их покойного старосты – басовитые и словно наполненные изнутри неким сознанием собственной значимости. Мол, я здесь хозяин.

Вран и вошёл, раз приглашали. По привычке приволакивая ногу и низко, будто обессилев и едва не роняя, неся сумку.

Кабинет ему понравился – уютный, небольшой, освещённый керосиновой лампой на столе, со множеством книжных шкафов и неразличимых пятен наград или дипломов на стенах. А вот хозяин – нет. Внешность полностью отвечала голосу: сидящий очень прямо, будто в детстве проглотил лом, седоватый мужик неопределённого возраста со щёткой неожиданно чёрных усов под носом. Усы как приклеил кто, настолько они смотрелись неестественно.

– Александр Кириллович меня зовут, – сообщил усатый. – Здешний… царь и бог, да. Не будем скромничать.

– Кабан, – в тон ему ровно сказал Вран. – Странник в силу обстоятельств.

– Так-так… Худой ты больно. Это очень плохо. Видимо, обстоятельства кормят тебя нерегулярно. Но это не важно, поживёшь у нас, отъешься. Это со многими случалось, у нас есть определённые диеты и методы.

Вран глянул в окно за спиной Александра Кирилловича. Половину снаружи закрывали ветки, но было видно и небо – уже тёмное, с маслинами крупных звёзд.

– Если вы не против, я только переночую. У меня дела дальше в княжестве.

Александр Кириллович мелко, словно испуганно, рассмеялся. Смех тоже был противный, не только голос, но так же наполнен убеждённостью в своей важности.

– Да никто твоего решения, бродяжка, и не ждёт. Дела у него… Сказано: поживёшь и отъешься, значит, так и будет.

Врану разговор надоел, он развернулся к выходу, прикидывая, как проскочить мимо Густава – тот единственный показался ему хоть какой-то угрозой, но повар был уже тут как тут, едва не ударив парня стремительно распахнутой дверью.

– К-куда! – рыкнул он, обхватывая Врана огромными ручищами. – Ну-ка, сидеть!

Он оттолкнул парня, заставив плюхнуться на пол. Сумка упала рядом, но достать из неё хотя бы нож, не говоря о пистолете, Вран не успел. Густав выдернул её из рук и ловко перекинул на стол Александру Кирилловичу. Как лампу только не сбил, фокусник.

Вран так и остался сидеть на полу. Схватка с поваром без оружия ничего хорошего не сулила, да и в ситуации стоило бы разобраться.

– Пистолет, знаете ли, системы Макарова, – усатый понюхал ствол и скривился. – Недавно стрелял, а почистить в голову не пришло. Патроны от автомата, сами понимаете, Калашникова. На вид штук пятьдесят. Оригинально для нищего.

Густав хохотнул, так и стоя, растопырив руки и закрывая всей тушей выход из кабинета.

– Сапоги самодельные, стоптанные. Впрочем, работа неплохая, ещё годок протянут. Твои?

– Мои, – сидя обернулся к нему Вран.

– Вот и обувай, – с грохотов швырнул их на пол Александр Кириллович. – А то не пойми зачем ходишь в портянках. Это некрасиво, знаешь ли. Неэстетично. Фляга армейская, пустая. Хм. Нож. За такой нож в одних княжествах глотку перережут, в других дадут пару медяков. Самоделка. А больше ничего и нет.

Он вытряхнул сумку на стол, засыпав толстую папку, лежащую перед ним, пылью и сухими ветками травы.

– Неприятный ты какой-то тип, – сказал усатый, глядя, как Вран обувается. – Неприятный и непонятный. Не шпион инквизиции, этих мы быстро разоблачаем. Хорошие ребята, да, Густав?

Повар опять хохотнул.

– Так точно, Александр Кириллович. Отличные, я бы сказал. Всех к делу приспособил.

Они смеялись уже на пару, хотя Вран решительно не понял, о чём речь.

– Ладно, ладно! – привычно пригладив пальцем усы, посерьёзнел главный. – На тродестанта не похож… Или ты из них? Давай, козью морду покажи на ладошках. Не, никак? Да ты встань, чего сидишь как побирушка. Я по пятницам не подаю. Не дружинник, не наёмник, это сразу понятно. Вообще человек не военный, хотя арсенал внушительный. Кто ты есть-то?

Вран встал, как велели, но помалкивал. Почему-то было ясно, что его ответ не имеет ни малейшего значения. Куда ж его занесло-то по мирной дороге?

Усатый повернул вентиль, лампа разгорелась ярче. Потом приподнял папку со стола, аккуратно сдувая с неё высыпавшийся мусор. Вран – хотя это было непросто – разглядел перевёрнутые буквы. Усть-Ржевский ПНИ.

Иди гадай, что это такое.

– В общем и целом так: искать тебя, человечек, никто не будет. Тем более здесь: бродягой больше, бродягой меньше… Но худой ты больно. Это вот плохо.

– Да что вас так это волнует: худой я, не худой? – не выдержал Вран.

– А как же, дружок. Это самое главное, я тебе честно скажу. Мне наш покойный главврач твёрдо сказал десять лет назад: ты, Александр Кириллович, пациентов корми получше. В этом и состоит лечение…

Усатый задумался.

– Или это я сам уже решил? Не помню. Да и не важно это, парень. Кормим как можем. Я, Густав и Лизанька теперь вместо отца и матери нашим пациентам, хотя и сами когда-то были среди них, плоть от плоти народной. Кровь, так сказать, от… А денег в интернате нет. Давно-о-о нет, я даже и с трудом их представляю, какие они нынче. Говорят, золотые ходят, серебряные. У тебя нет при себе денег-то?

Густав сделал шаг, настолько быстро, что Вран и ответить ничего не успел, охлопал его накидку, карманы штанов и отступил обратно.

– Видишь, оно как, – грустно сказал Александр Кириллович. – У тебя и денег нет. А пациенты только на голову скорбные, желудки у них ого-го как работают, три раза в день мечут в себя всё подряд. Где мясо взять, а? А я вот придумал.

Свет лампы блеснул в стёклах очков, на мгновение Врану показалось, что он заглянул в пламя духов. Туда, в нижний мир, напрямую. Это не морда Трода, страшноватая, но почти безопасная – это был настоящий ужас.

– Если кто не особо нужный миру приходит к нам в гости, мы его забираем себе, – почти ласково сообщил усатый. – Люди же хотят кушать.

До Врана дошло только сейчас. Несмотря на летний вечер, его прошиб холодный липкий пот, да так что аж тряхнуло. Он вспомнил мясо на столах, дымящееся, серое, с торчащими костями. Вот почему они показались ему слишком большими.

С трудом проглотив комок в горле, он выдавил:

– Вы… Нас… Откармливаете и…

– Ну да. Трёхразовое питание. А пациенты – это святое. К нам и новых из окрестностей иногда привозят, оставляют. Кто даст в придачу к родственнику пару мешков крупы или там поросёнка – тот и молодец. Но мы и бедным не отказываем. Как главврач завещал: всё для блага пациентов, с этим у нас строго!

– Так вы все – психи?!

– Попрошу без ярлыков, мальчишка! Пациенты. Мы все чьи-то пациенты…

Густав снова обхватил его ручищами, да так, что не пошевелиться, придал лёгким пинком направление и потащил к выходу из кабинета.

Вран оглянулся. Потеряв на полуслове интерес к разговору с мясом, Александр Кириллович открыл папку и тонко заточенным карандашом начал рисовать что-то одному ему ведомое. Рука так и летала над пожелтевшей бумагой, выводя вензеля и узоры.

В коридоре была кромешная тьма. Как только дверь за ними захлопнулась, Вран дёрнулся было, чтобы вырваться, пользуясь моментом. Ему было очень страшно. Смерть последнее время часто ходила рядом, задевая полой плаща, рукавами, над головой то и дело посвистывала коса, но это было почти привычно.

Выстрел. Клинок. Взрывчатка.

Да хоть в пасти служебной собаки – как-то понятно, хотя и нисколько не радует. Но что его откормят как гуся, деловито разденут и прирежут где-нибудь в подвале вот этими красными от постоянного пара лапами, выпустят кровь, а потом методично порубят на части, выбирая наиболее лакомые куски требухи для отдельных блюд…

Врану почему-то показалось, что Александр Кириллович любит тушёную печень. Даже представился главный, сидящий одиноко в своём кабинете. Папка с призывом к Усть-Ржевскому пнуть убрана в стол, перед усатым непременно фарфоровая супница с орнаментом из фиалок по краю, и он суёт туда ложку, выуживает кусок и дует на него, дует, пока тот не остынет.

Шевелит усами как таракан и блестит очками, доедая очередного странника.

Бр-р-р…

– Ты уснул, что ли, убогий? – недовольно спросил Густав из темноты. – Я вот с тобой время трачу, а мог бы Лизаньку етить. Она сла-адкая, почти как мясцо.

Они уперлись почти в конец коридора, до окна оставалось метра два. Вырваться и головой в стекло, и плевать, что второй этаж, лучше там внизу шею свернуть, чем так. В супницу с фиалками.

Густав убрал одну руку, но придавил Врана коленом к стене. Не вырваться. Да что там – дыхнуть нечем было. Страшной силы всё-таки человек этот повар.

В темноте зазвенел ключ, потом лязгнул замок. Густав приоткрыл почти невидимую в темноте дверь в совершенный чернильный ад. Там не было видно ни лучика света, ни тени.

Повар впихнул туда парня и быстро захлопнул дверь, задвигая засов, потом запирая на два оборота замок. Вран прижался спиной к стене рядом с дверью, чувствовал затылком стыки кирпича и затаил дыхание.

Хоть тресни – ему казалось, что в комнате был кто-то ещё. И не один человек. Впрочем, человек ли? Казалось, к нему тянутся жуткие искривлённые щупальца, столь же чёрные как эта гнетущая темнота, с присосками по всей длине, с когтями крючьями на концах. Что-то дышало в мраке, сосредоточенно, жадно.

Он не выдержал и громко всхлипнул от ужаса.

Лёгкое движение воздуха совсем близко, рядом с его лицом. Кто-то пытался его нащупать и вот-вот… Он подумал, как падает – пока ещё целиком – в густой чёрный кипяток, чтобы наружу вынырнуть уже суповым набором, кусками серого дымящегося мяса на обломках костей, ароматным бульоном, от одного воспоминания о запахе которого его начало мутить, скручивая внутренности в один тугой узел.

Нечто коснулось головы, провело призрачным касанием по колючей макушке, нащупало ухо, потом погладило по щеке и ухватилось за нос.

Впрочем, это уже не было страшно: все чувства Врана куда-то делись. Будто попрыгали в воду, подобно пассажирам несущейся в водопад лодки.

Всё равно умирать, так хоть успеть разбежаться.

– Башка лысая. Смешной, – сказала в темноте Кая. – И уши теперь торчат.