13. Спорные вопросы теологии

Лестница казалась бесконечной. Тёмной. Страшной.

Вран вдруг испугался: а если он сорвётся? Руки задрожали. Он остановился и прильнул всем телом к перекладинам, отчаянно молясь духам. Один из которых, похоже, был привязан к эмблемке в кармане, но отозваться не соизволил.

Или сказать ему было нечего, кроме «жить захочешь – доберёшься». Впрочем, и этого не прозвучало. Особенно заметная здесь воздушная волна окатывала Врана, хотя бы дышать легко, почти как там, на поверхности. До которой бы долезть хоть как-то.

Он поднялся ещё немного, по ощущениям лестница немного поворачивала вокруг оси – сходу и не заметишь, но если прикинуть что он уже не лицом к стене, а правым боком – то да, из прямой превратилась в спираль. Именно сейчас где-то очень высоко над головой забрезжил свет. Сперва это были звёзды – из колодцев их видно и днём. Потом пятачок голубого летнего неба начал расти.

– Сдуреть… Неужели выбрался? – сказал Вран. Ответить опять же было некому.

Сперва слабый, потом всё более и более яркий свет заливал лестницу. Вран лез и лез, пока до среза колодца из преисподней, где остывали тела врагов и друзей, не осталось нескольких метров. В этот момент, хотя и мокрый от пота, уставший и более всего жаждущий выбраться на свободу, он вдруг подумал: а если там засада?

Вот он переваливается через край, в изнеможении, а ему в затылок – автоматное дуло.

И всё. Напрасным будет всё.

Он остановился, напряжённо прислушиваясь. Вроде бы, тихо. Сверху за то время, что он видел выход и свет, никто не выглядывал. Рискнуть? А какие тут варианты. Не стоять же на лестнице, пока ослабшие руки разожмутся, и он полетит вниз, до самого дна.

Достать пистолет и выстрелить отсюда вверх, наудачу? Вдруг кто высунется, а он вторым выстрелом его убьёт? Это всё из области неточных наук. Да и дураков нет – заглядывать в колодец, откуда стреляют. Или не в колодец, как там Санчо называл это сооружение, вентиляционную шахту. Один, впрочем, чёрт. Не в названии же дело.

Вран начал лезть выше, но старался не издавать ни звука.

Хорошо, что на нём сапоги, когда-то сшитые отцом, мягкие, бесшумные, а не довоенные подкованные ботинки, как например у Горца. Тот наверняка гремел от души, когда здесь лез.

Три метра до среза. Два. Уже слышно потрескивание в траве неподалёку от выхода какой-то насекомой мелочи. Людей, вроде бы, нет. Он снова остановился, совсем уже недалеко от среза: один рывок – и по пояс высунется наружу.

Немного подумал, достал из кармана фонарик и, размахнувшись что было сил, швырнул его через край, как гранату. Вряд ли он понадобится наверху. Раздался звук падения, звон стекла – похоже, фонарь теперь никому не пригодится. Пистолет стволом вверх. Мучительно не хватало рук.

Это Врану казалось, что дураков не осталось. А вот оба послушника, одуревшие от поста на жаре возле – каждому же понятно – пустого выхода вентиляционной шахты, рванули посмотреть, кто там кидается.

Выстрел в колодце оглушил Врана, звякнула о лестницу гильза, а парень едва не выронил пистолет. Но нет – нажал на спусковой крючок ещё раз и ещё, уже зажмурившись.

Сверху раздался стон. Вряд ли заманивают, скорее всего, попал. Хотя бы в одну из двух голов, что закрывали свет.

Вран плюнул и полез туда, к врагам. Выдернул себя по последним перекладинам, держась одной рукой, перевалился и сразу откатился в сторону. Выходом из шахты служил невысокий, всего-то метра полтора от земли бетонный стакан с давно выбитыми или украденными дверями наружу.

Одному из послушников он попал точно в лоб. Мертвеца откинуло на спину, он так и лежал, глядя в бетонный потолок. Входное отверстие делало его похожим на какое-то старинное трёхглазое божество, а вот затылок снесло начисто, брызги крови, смешанные с розоватыми прожилками мозгов повсюду и осколки костей.

Раскинутые волосатые руки почему-то запомнились Врану: решительный и безнадёжный жест, словно покойный хотел с кем-то обняться, да вот не успел. Теперь уже и не сможет.

– Откуда ты, сука, взялся… – простонал второй.

Вран оглянулся, не разгибаясь – с его ростом здесь и не вытянуться. Второй послушник скрючился неподалёку от выхода из колодца, сжался, прижимая руку к голове. Из-под пальцев обильно текла кровь. Скорее всего, ничего страшного, пуля по касательной чиркнула по виску, не пробив череп, но внезапный переход от ленивого полусна в совершенно пустом месте к боли и крови сломал послушника.

Оба автомата сторожей лежали в углу небольшого помещения на гнилой охапке сена. Тут всего-то метра четыре квадратных, теснота. Но раненый даже не тянулся к оружию, он стонал. Подвывал, размазывая кровь по лицу. Хлопал глазами, стараясь рассмотреть обидчика.

– Снизу, – буркнул Вран и переместился между раненым и его оружием. А то рванётся к автоматам – и всё. – Я дух нижнего мира, понял?

Раненый затрясся ещё сильнее. То ли поверил, то ли сорванный клок кожи с волосами – вон он висит между пальцами – доставлял ему настолько сильную боль.

Вран присел возле автоматов, отцепил оба магазина. Судя по всему, запасных патронов у самих послушников не было. Сунул их в сумку, валяющуюся рядом.

– Брешешь ты всё… – простонал раненый. – Ты же этот… Сын кожевенника. Я описание видел, за тебя генерал-кардинал сто золотых даёт. Как ты там отсиделся?

Раненый послушник был заметно старше Врана, лет тридцати, но парню он казался неразумным ребёнком. Не из-за ранения: просто все последние дни заставили его самого повзрослеть резко, рывком. В Излучье он был совсем не таким.

– Я умею становиться невидимым, – совершенно серьёзно заявил Вран. – Умею летать. Превращаюсь в огромного чёрного ворона и летаю над лагерями инквизиции. Как кто отойдёт в сторону – хватаю и жру. С хрустом.

Раненый даже стонать перестал. Вжался в стенку, у которой сидел. Неужели всему поверил?

– Ты меня убьёшь, да? – тихо спросил послушник.

На самом деле, это было бы правильно, но Вран не мог заставить себя поднять пистолет и застрелить безоружного. Раненого. И так перепуганного до мокрых штанов.

– Нож есть? – спросил он.

– Нет! Не надо ножом! Не надо! – затрясся послушник. – Застрели, это быстрее. И без боли. Как Никитку – хлоп! – и всё.

Никиткой, надо полагать, был уже покойный напарник.

– Да заткнись ты… Нож мне нужен в дорогу. А ты живи дальше.

– Там, там! На поясе. В ножнах. У меня нет, у Никитки нож.

Не сводя взгляда с раненого, Вран наклонился над убитым. Расстёгивать ему пояс и снимать ножны не хотелось, он просто выдернул клинок и сунул за пояс. Ручка самодельная, сталь – судя по коричневым как ряса пятнам – дерьмо, но по дороге пригодится и это.

Он забрал сумку с магазинами, и, по-прежнему не разгибаясь, пошёл к одному из дверных проёмов.

– Ты крутой, – восхищённо прошептал раненый. – Ведь мог бы и добить!

– Да что бы изменилось? – пожал плечами Вран и вышел. Ноги у него подкашивались от усталости, руки тряслись. Он и сам себе сейчас не ответил бы на вопрос, смог бы вообще поднять пистолет. И прицелиться, кстати говоря. Но не важно. А вот то, что его описание довели до каждого вшивого послушника – дело плохо.

Это была беда.

Ещё тогда, в камере Венецкого князя, Вран спросил, что главное для наёмника, чтобы выжить. Санчо пытался отшутиться, но потом всё-таки сказал. Главное – избегать очевидных решений. Противник не глупее тебя, если силы у него ограниченны – а большие армии в сотни тысяч человек теперь и навсегда дело довоенного прошлого, сейчас всё решают небольшие мобильные группы, – он будет ждать тебя на самом очевидном пути. Будь то направление атаки или дорога к отступлению, неважно.

Вран огляделся. Солнце почти село, этот бесконечный день, начавшийся в фургоне с цепями на ногах, подходил к концу. Над полем, низко-низко, проносились птицы, кормясь на ночь. В стороне была дорога, за ней лес. А ещё одна роща темнела гораздо левее и дальше.

Куда пойдёт усталый, выбившийся из сил человек?

Верно. По дороге и к ближнему лесу. Поэтому он пойдёт к роще и напрямик. Его дорога на север, к Климу, в тюрьму инквизиции. Санчо, Кая и остальные это знают. Дадут духи, пересекутся их пути где-нибудь.

Вран взвалил сумку с жалкими пожитками послушников и двумя магазинами на плечо. Сунул туда же пистолет – вроде бы, на предохранителе, если он ничего не спутал, вспоминая слова Санчо, и побрёл через поле.

Высоко над головой, в уже закатном небе, темнели далёкие точки – то ли хищные птицы ещё не завершили охоту, то ли сторожевые чицы. Да и духи с ними, он сейчас не в силах что-то сделать.

Ночевать пришлось в лесу. То, что сперва казалось рощей, оказалось довольно густыми зарослями, идти по которым без фонаря – да он разбился, стекло вдребезги вместе с лампочкой, даже забирать не стал – совершенное безумие. Сломаешь ногу в невидимой в темноте яме, да там и останешься.

Вран покопался в сумке, устраиваясь на ночлег. Завёрнутый в грязную тряпку хлеб, обкусанный с одной стороны, ломоть сыра, маленькая армейская фляжка со спиртным, почти пустая – вот почему послушники так сдурили, догадался Вран. Они ж по жаре ещё и напились.

Воды только не было. Зато обнаружилась аккуратно свёрнутая накидка. Не коричневая – от этого цвета парня уже тошнило, – а серая. И укрыться можно, и потом на себя набросить по дороге. Вид у неё был нищенский, но оно и к лучшему.

Солнце разбудило Врана, подняло на рассвете. В животе урчало, потому как хлеб он есть побрезговал, закинув в кусты, а одним сыром молодой растущий организм не обманешь.

Как ни странно, после столь сложного и страшного дня, ничего не снилось. Даже Кая.

Через полчаса ходьбы он наткнулся на небольшой родник. Тёмное пятно сырой земли поодаль подсказало, не зря же он был лесным жителем. Вран вылил в кусты остатки алкоголя из фляжки, помыл ей и налил под крышку водой. Потом достал прихваченный трофейный нож, как мог намочил голову и начал брить её тупым скрипучим лезвием. Судя по каплям крови на ладони, когда он проверял работу, порезался и не раз.

Но довёл дело до конца. В маленькой лужице возле родника теперь отражался совершенно другой человек – ушастый, с жалким лысым черепом, кое-где украшенным царапинами. Сам себя он, конечно, узнавал, но вот от описания надо было бы уйти как можно дальше.

Соорудил из тряпки из-под хлеба повязку через голову, закрывшую левый глаз. Так ещё лучше. Отец бы признал, а вот мачеха скорее всего нет.

– Главное – избегать очевидных решений, – сказал он сам себе. Измазал тело и голову зеленоватой глиной, сделавшись похож на болотного духа. – Больше несуразностей!

Оторвал от накидки заплаты, сделав её похожей на вовсе уж дрянь. Срезал палку потолще, обтесал, украсил неведомыми даже самому символами-загогулинами – с чем-то похожим ходил блаженный Саввушка из Корсакова, знаменитый на весь их осколок дурачок.

Ещё бы слюну так же научиться пускать, тягуче и противно, но это дело долгое.

Скинул сапоги, аккуратно упрятав их в сумку. Босые ноги приятно холодила мокрая трава возле родника. Потоптался в грязи, придавая вид жалкий и противный. Что ещё? Свернул из травы небольшой узелок и засунул в нос. Лицо от этого слегка перекосило, его вороний клюв раздуло, теперь он казался уродливым. Ещё бы за щёки что-нибудь подходящее – и вообще никто не признает.

– Слышь, убогий! Ты людей не видел: девка, наёмник и пацан с ними чернявый?

От окрика стражника Вран остановился, приложил ладонь к уху, всем видом показывая, что он-то всей душой, да не расслышал ничего.

Второй стражник расхохотался.

– Да он блаженный, чего спрашивать! Иди, иди, убогий. Но лучше мимо нашего прекрасного города. У нас таких не любят.

Вран осклабился, показывая чёрные, натёртые соком кипельника зубы – мол, да, тоже рад вас видеть. Кивнул, что-то прошепелявил, оттопырив губу. Стражники смеялись уже вдвоём. Один беззлобно ткнул его кулаком в бок.

– Ступай, говорю, инфекция. Побираться у нас нельзя.

Вран побрёл, приволакивая ногу. Сложно сказать, как близкие знакомые – а вот по описанию его теперь точно не признать. Глина высохла по дороге, стянула кожу пятнами, издалека похожими на какую-то кожную хворь. Оно и к лучшему.

«Прекрасный город» в довоенные времена носил странное название Осиянск – вон и стела с остатками названия недалеко от дороги, и покосившийся въездной крест. Насколько Вран помнил карту Монжайского княжества и рассказы Врана, дорога через него и вела в сторону тюрьмы инквизиции. Сойдёт и такой путь, хотя сам ложный нищий предпочёл бы просто шоссе. По прямой.

Везде была ужасающая разруха.

Не так, как в Венецке, где и здания многоэтажные, и старые магазины – разгромленные, но до сих пор производящие впечатление, и множество ржавых машин и автобусов на улицах. Здесь просто было очень бедно. Одноэтажные домишки, крытые чем придётся, наполовину разобранное – местными же – здание административного вида, со снятой крышей, выломанными окнами и дверями, и торчащим зубцами кусом стены. Видимо, кирпич отсюда брать было ближе всего.

Лавка попалась всего одна, с написанной от руки на неровном жестяном листе непонятным словом «Сельпо». Людей мало, да и те какие-то зашуганные – но это и в Венецке так. В деревнях живётся всё-таки сытнее и спокойнее. Над разношёрстным одноэтажным массивом в стороне виднелось несколько пятиэтажек. Наподобие коров, зашедших в невысокую траву, да так и застывших в изумлении: где это мы?

– Тоже на проповедь, старый? Давай, шевелись, скоро начнётся! – проговорила незнакомая тётка, идя мимо. Крутобокая, затянутая в цветастые тряпки, она напомнила Врану гриб-боровик. Такая же… плотненькая.

Проповедь? А почему бы и не послушать.

Парень, несмотря на разительные перемены в жизни, оставался любопытен как белка. Что он в жизни видел интересного, кроме книг и чужих смертей? Вот именно.

На небольшой площади возле деревенского храма – ещё той, довоенной, веры, с дверями, заколоченными крест-накрест, собралась небольшая толпа. Человек сорок, среди которых Вран заметил и обогнавшую его женщину-гриб.

На железном ящике, чтобы чуть-чуть приподняться над слушателями, стоял забавный тип. Высокий, но тощий и сгорбленный, наряженный в чёрный плащ с накинутым на голову капюшоном, он напоминал смерть, как её рисовали в книжках. Косы только не хватало, но её с успехом заменял веник на длинной ручке, будто смерть собралась замести тут всех подходящих.

Рубить-то команды не было.

– Вы – не люди! – довольно спорно начала смерть, помахивая веником.

Где-то в глубине толпы засмеялся явно нетрезвый мужик, но проповедника это не смутило.

– И я не человек. И даже Папа – всего лишь заготовка для настоящего человека, коим каждый из нас может стать в после-жизни. И я расскажу вам, что нужно сделать: после-жизнь не даётся любому, она – награда за правильное бытие до порога перед-смерти.

– Бей тродестанта! – заорал тот же мужик, но на него зашикали заинтересованные женщины вокруг. Развлечений в прекрасном городе Осиянске было не то, чтобы с избытком, поэтому и проповедь сгодится. Скучнее, конечно, чем цирк или набор в дружину, но на безрыбье и веник – коса.

– Бейте, – скорбным голосом согласился проповедник. Капюшон кульком болтался на голове, изредка показывая то короткую седую бородку, то клок длинных волос. – Я не боюсь перед-смерти, принять её за учение великого Трода – один из путей к после-жизни. Но есть и иные пути, есть, не столь радикальные! Первый шаг – покаяние и отречение, да-да! От прежней жизни, от ложных духов, от…

Вран немного заскучал. Однажды в Излучье приезжал подобный тип, но дело кончилось пьяной потасовкой. Тродестанты не запрещали спиртное, женщин и тому подобные незначительные детали биографии, а любителей оного и в деревне хватало. Сама проповедь ему не понравилась: поклоняйся да верь, отринь ложных духов и косую седмицу, отдай деньги учителю и будет тебе счастье.

Чепуха какая-то. За высокий ценник.

– После-жизнь – это мир, в котором всё будет правильно. Всё справедливо. Каждый получит то, о чём мечтал, и ведь это – навсегда!

– Мне бы бабу, – откликнулся пьяный из толпы. – Но на время. Здоровье уже не то.

Проповедник визжал что-то в ответ, тётки откровенно ржали, а Вран незаметно осматривался вокруг. Вон те двое, что вышли из-за храма – давешние стражники со въезда в город. Какой дух их приволок сюда, заставив бросить пост? А вон ещё двое. Единой формы у них не было, но деревянные дубинки и короткая шашка на поясе у одного говорили сами за себя.

Вран потихоньку начал протискиваться через толпу, но не убегая, а наоборот – подбираясь к проповеднику. Тот сыпал учёными словами, что-то бубнил и подпрыгивал на ящике, входя в раж. Судя по всему, местным от дружинников ничего не грозило, а вот его заметут сейчас. И хорошо, если только бока намнут – в Венецком княжестве учение Трода было запрещено, могли и повесить за упорство в ересях, чтобы косую седмицу не порочил. А этот уже и Папу упомянул, и вообще наболтал лет на пять в тюрьме.

Или уже на танец с верёвкой, кто его знает, какие в Монжайском осколке законы.

Улучив момент, он подобрался вплотную к ящику и сдёрнул с него проповедника. В толпе возмущённо заорали – спектакль ещё не кончился, но за их спинами засуетились стражники, пробираясь ближе. Вран выкинул веник, схватил тродестанта за капюшон и поволок за собой. Тот, похоже, ничего не понимал, поэтому не отбивался, только приговаривал вполголоса:

– Мне не страшно! Я уже заслужил! Отпусти меня к после-жизни.

Можно было и не вмешиваться, но Вран сделал, как считал нужным. Хрен с ним, с учением, жалко было этого странного, явно пожилого человечка.

Им повезло, что стражники сгрудились у противоположного их движению края толпы, с рёвом отталкивали кого-то, завязли в ленивой людской массе. А тут и народа было меньше, и узкий проезд между домами маячил совсем близко.

– Шевели копытами! – гаркнул Вран, подражая командному тону Санчо. Проповедник встряхнулся, глянул назад и откинул капюшон. Правильно, так меньше в глаза бросается.

Проезд оказался тупиком, но с низким забором в конце, такая ограда не то, что Врану – даже проповеднику препятствием не стала. Хотя, старик, совсем старик – это парень угадал. Тонкие, хоть и длинные волосы забраны сзади в пучок, несколько прядей выбились, острая бородка торчит вперёд клинышком.

– Стоять, эй, стоять! – орали сзади, но было уже поздно: оба странника пронеслись вихрем по одному саду, топча длинные грядки с луком, по второму, едва не попав в зубы кобелю, к счастью сидящему на длинной цепи. Потом высочили в пустынный переулок, побежали по нему. Куда угодно, лишь бы подальше.

Топот сзади стих, едва начавшись. Вот и отлично, пусть опрашивают местных, думают, кого и где ловить. А за это время надо убраться из Осиянска. Желательно, конечно, на север, но – как повезёт.

– Тебя как звать? – задыхаясь, спросил старик. Бежать он уже не мог, просто быстро шёл, иногда оглядываясь.

– Кабан, – брякнул, не задумываясь, Вран. Называться собственным именем он зарёкся, все усилия по маскировке прахом пойдут.

– Тощий ты, это… для кабана.

– А я дикий. В лесу с желудями нынче хреново.

Старик хмыкнул. Остановился, снимая приметный плащ. Под ним оказался небогатый, но приличный наряд, не вызывающий особых вопросов – рубаха навыпуск и старые армейские штаны, заправленные в полусапожки. Через плечо висела плоская сумка, куда и отправился плащ.

– А я вот честно признаюсь. Дервиш меня зовут. Это у мусульман бродяга такой, где милостыню просит, а где и спереть что может… Меня сам учитель Трод так назвал, это важно!

Переулок кончился бесконечными огородами, уходящими вдаль. Между ними вились тропинки, чтобы ходить не по вспаханной земле. Вран и Дервиш, не сговариваясь, свернули на одну из них и быстро пошли подальше от преследователей.

Вроде бы, кроме собаки, во время бегства их никто не видел.

Огороды кончились нескоро, тропинки пересекались, сворачивали, а они шли и шли. Как раз северная окраина Осиянска, прикинул Вран. Через город пройти было бы проще, но тут уж как вышло. Заодно и чудака этого спас.

Начались кусты, потом пришлось перебираться через неглубокий овражек, и, наконец, они достигли лесополосы. За ней проглядывали поля, а чуть правее – дорога, по которой лениво катила из ниоткуда в никуда телега с одиноким возницей.

– Не могу больше, – сказал Дервиш. – В боку колет. Привал… Кабан.

Вран кивнул и, едва ли не быстрее спутника, повалился на траву. Дорога рядом. Отдохнуть – и вперёд. Жалко, воды набрать негде, а в городке не успел.

Дервиш растянулся неподалёку, пристально глядя куда-то сквозь деревья.

– Ты ж меня спас… – произнёс он после того, как дыхание успокоилось, а от погони у обоих осталось только гудение в ногах. – Учитель Трод учит быть благодарным, если это не против веры.

Вран кивнул, не вставая. Говорить не хотелось. Снова проповедь? Ну б её к духам.

– Я представлю тебя учителю, – торжественно сказал Дервиш, садясь и вытягивая длинные ноги. – Это лучшая награда.

– Так для этого надо идти куда-то? – лениво уточнил Вран. Нет, не отделаться от этого типа, пока рядом, будет перетягивать в свою секту.

– Для настоящего ученика учитель – всегда рядом, – непонятно, но напыщенно ответил Дервиш. – Смотри!

Он протянул к Врану обе руки, раскрыв ладони, медленно соединил их, переплетя большие пальцы. Получился эдакий экранчик, давно не мытый, с въевшейся в линии жизни, судьбы и чего-то там ещё грязью.

Зрелище было странное.

– И что я должен увидеть?

– Учителя, – ответил Дервиш.

Проповедник видел перед собой усталого мальчишку, лысого, со смешно оттопыренными ушами. Совсем юного, но с взрослыми, слегка запавшими глазами. И в этих глазах отражалась будто пузырящаяся масса, бугры и желваки, лезущие из ладоней Дервиша, складывающиеся в грубое и не очень-то человеческое лицо.

– На реке не успел. Теперь увидел. Я тебя запомнил, – сказал кто-то. По крайней мере, Вран точно молчал, проповедник не открывал рот, а до возницы на телеге был теперь добрый километр.

– Я тоже, – откликнулся Вран. – Мрачное зрелище.

«Он очень сильный», – внезапно проснулся в голове неизвестный солдат. – «Отвернись, иначе тебе будет плохо».

Парень так и сделал. Отвернулся, подобрал сумку с пожитками и посох, брошенные на землю, поднялся и пошёл к дороге.

Дервиш сидел молча, всё так же вытянув вперёд ладони, а Трод гримасничал, высовывал язык, хмурился и надувал щёки. Но больше ничего не произнёс.